- Девки - радость нашей жизни, так, дружочек?
  Витька ожидал увидеть Яшину руку на коленке Наташи, но тот сидел все так же поодаль, придерживая, ловко нарезал тонкими полосками балык, шуршал газетой. Кивнул на полный стакан и густо умазанный черной икрой хлеб:
  - Давай, фотограф, водка греется, чего пропускаешь.
  Сидя по-турецки, Наташа придерживала пустой стакан на сгибе подобранного колена, спиной опиралась на пухлую кожу дивана, играла у лица прядями, закручивая их на пальцы. И тут же встряхивала головой, смеясь тому, что волосы сваливаются водопадом до самых колен.
  - Вот Натка не греет... Знает, как надо. Давай, Натуська, стакан, чего ты его голубишь, давай. Скучно гостю-то пить одному.
  - А са-ам?..
  - И я, - с готовностью согласился Яша и поднес к свету лампы налитое, - обещал и пью. За знакомство!
  Витька поднял свой, и три посудины, поблескивая гранями, глухо звякнули над столом. ...Отхлебнул хорошо, со злостью. Куснул в полный рот хлебную мякоть с тающими черными зернами, что скользили и лопались на языке.
  - Во-от, - подбодрил Яша, - молодцы! Захорошеет, тогда и разговоры разговаривать. У нас тут, студент, с кем говорить? Деревня. О рыбе можно, о блядях можно. А так, чтоб не о жратве, - с кем? С Петром? Бля... А я ведь не дурак, жизнь посмотрел, думал много. И сейчас думаю. Без мыслей не жизнь, а так - объедки. Пожрать, да поебаться.
  - Яш, - Наташа, придвинув пустой стакан ближе к бутылке, покачала головой с игривой укоризной.
  - Понял, милая, понял. Студент, культурно надо. Не быдло деревенское. Не бзди, студент, могу и культурно.
  Глянул насмешливо - словно бы ожидая ответа, но зная, собеседник промолчит. Лампа мигала, глухо топал над головой Петро, невнятно переговариваясь со вторым рыбаком, что остался без имени и без лица в темноте ночи на палубе. В иллюминатор за Наташиной спиной мерно смотрел маяк, просвечивая край волос черными резкими кольцами. Витька откинулся на кожаную спинку, держа в руке теплый стакан. Скрипнула кожаная обивка. Поморщился, отгоняя картинку, как прилипает к темной диванной коже голая девичья спина, прилипает и отрывается - в такт волнам, поплескивающим в железный борт. И сказал, мысленно отворачиваясь от увиденного:
  - А что, Яша, ты бригадир, возьмешь меня в море?
  - Хо! - рыбак откинулся на спинку диванчика, посмотрел с интересом:
  - Что, земеля, романтики захотел?
  - Поснимать хочу.
  - Поснима-ать? Во, бля... А может, у тебя задание здесь, а, член-корреспондент? Поснимаешь, а после в газетке разоблачение тиснешь?
  - А есть что разоблачать?

Дальше

  Пятна от фонарей прыгали по шпангоутам лодки, пересекались, качаясь, пока Витька залезал неуклюже, сердясь на самого себя. Бог весть что показали ему на отмели, ничего толком не объяснив, и хотелось идти, думать, слушая море справа. Но, вместо покоя, - темный яшин взгляд над морской водой, как свет фонаря, что прыгает внезапно, не уследишь, смотрел, казалось, из ниоткуда, отделяясь от самого человека.
  "Зверь", - куснуло комаром в основание шеи, - "Зверь... Джунгли...". И закололо иголочками по коже, под одеждой, шевелясь вдоль рисунка - через плечо, между лопаток к пояснице. "Я здесь", напомнила татуировка и Вик увидел мысленно, как струится по его телу цветная широкая лента. А он почти и забыл. Но под яшиным взглядом, выбирая место, куда поставить ногу в качающейся лодке, держа потными пальцами камеру - не уронить бы в черную воду, вспомнил...
  Будто прочитав настороженность по движениям тела, насторожился и рыбак. Следил неотступно, как из темных зарослей. Так пересекается реальность со снами?
  - Ты, фотограф, следи, ногу-то куда ставишь! - хрипловатый голос вплелся в плеск волн о борт лодки и Витька тут же оскользнулся по скомканной мокрой сети, взмахнув рукой с камерой. Больно плюхнулся на деревянную скамью и, уже сидя, пережил, как, булькнув, падает в воду фотоаппарат. В нем же - рыбы, лицо Наташи сквозь толщу воды, закат, и ее сведенные над головой руки...
  Испуг потери был силен и все остальное Витька замечал смутно. Плыли на лодке, вылезали вверх по деревянным плашкам трапа, спускались в салон по узеньким железным ступеням. Только на мягком кожаном диванчике Витька отмяк, расслабился, бережно уложив камеру на коленях. Прикрыл её ладонями и осмотрелся.
  Мотор тарахтел вхолостую, тусклая лампа под низким потолком набирала и теряла свет, словно прислушиваясь к двигателю. Качало, пахло табаком и мужским потом. Блестело темное от старости дерево столешницы. Диванчики сходились треугольно, повторяя очертания носовой части катера. Из тумбочки меж двух изголовий торчал оранжевый хвост ремешка спасательного жилета.
  Было так уютно, спокойно, что Яшу, с его темным тяжелым взглядом и каменно-красивым лицом, хотелось вырезать, с хорошим запасом, отнести на корму, дождаться, когда завихрятся белые буруны на черной воде, и - выбросить вслед за наташиной бутылкой. Пусть они там, вместе в ночном море, навсегда.
  ...Наташа сидела напротив и свет падал на спокойное лицо. Уютно подобрала ноги, скинув на пол кроссовки, и Витьку покоробило, когда, не глядя, а зная, повела руку за спину, - положить на краешек иллюминатора заколку, что выпадала из кармана куртки. Теперь свободной рукой девушка гладила старую кожу дивана. Яша, присев рядом, но все-таки, поодаль, держал руки в карманах. Вася притулился в уголке дивана и его почти не было видно в слабом свете.
  - Петро, принеси угостить фотографа.
  Неразличимая фигура проявилась в проёме и затопала по узкому трапу, хлопнула дверь, впуская погромче звук двигателя и снова отрезав.
  - Мы домой, на маяк, дядь Коля ждет, - голос Василия натянулся.
  - Подождет Колясик. Якорь бросим, тебя на лодке Петро оттарабанит. Не ссы, малой, мы на виду постоим, часок, все путем. Познакомимся поближе, да, фотограф?

дальше

   Огромный маяк смотрел в спину, маленькое красное солнце висело перед глазами, будто пятилось, приглашая в степь, а та, тихая после ветра, расчесанная, с полегшей зимней травой в ложбинах, молчала, слушала себя.
 Вася шел по грунтовке у обочины, не оглядываясь, сильно махая руками, расстегнутый. Жарко. Дорога плавно поднималась от самых ворот маячного хозяйства и с каждым шагом становилось все тяжелее идти через паркий медленный воздух. Витька смотрел, как горят на солнце кончики стриженых волос мальчика и просвечивают красным уши. На краю взгляда - Наташа, идет молча, мелькая коленом в потёртой джинсе. Слева, уже невидимое за холмом, море. Не слышно его, но есть.
  - Наверху покажу тебе, - сказал Васька, оглядываясь, - снимешь. Красота.
  - Тут везде красота, - Виктор придерживал камеру на ремешке, но снимать ленился. Просто скользил глазами по светлым склонам с мягкими тенями в лощинках. Цеплял взгляд за корявые ветки терновника и белые, как старые кости, камни в сухой траве. Летел в небо.
  Справа на горизонте выплыла горсть белёных домиков с черными квадратами огородов и кривым ножиком дороги посередине.
 - О! Я там проезжал, когда Григорьич за мной на машине. Это и есть ваше Прибрежное? А что ж не на море?
 - Да, - сказала Наташа неохотно, - Прибрежное. Верхнее. И за ним, через километр, край мыса и там - Нижнее. Оно к морю спускается. Сверху увидим.
 - Счастливые вы тут, даже не понимаете, какие! Ты вот все, Москва, Москва. А там разве так подышишь?
  - Вить, - после молчания длиной в десять шагов ответила девушка, - ты иди. Мы сами разберемся, со счастьем-то.
  Он посмотрел на хмурое лицо, сжатые губы.
  - Ну... сморозил что-то, да? Прости.
 Помолчала.

  - Ладно... Ты лучше расскажи, как там, в Москве. Этот тип, что меня звал, клялся.., что фигура и вообще. Он правду говорил или кадрил меня так?
  - Н-ну...
  - Ладно, поняла.
  Витька отвел глаза, глядя на Василия, что торчал уже в самом небе, на макушке холма, ждал их. Сказал медленно:
  - Фигура у тебя и правда, хорошая, я думаю.
  - Ага, отмазался... Думает он.
 
Дальше

.

  Утром ветер бился в стекла грудью, заставляя их звенеть. Витька прятал голову под подушку, но в конце-концов не выдержал, встал, и сонный, побрел к окну. Рвал газету и запихивал полоски в узкие щели между стеклом и рамой. Сквозняк резал пальцы, покрывая локти мурашками.
  Еле расслышав осторожный стук, открыл и с трудом удержал в руке дверь. Вошла хозяйка, прижимая к животу блестящий рефлектор:
  - Витенька, вы поди мерзнете. Что ж летом не едете, когда жарко и купаться...
  - Мне хорошо у вас, Дарья Вадимовна. Простите, оденусь пойду...
  - Да я только печку вот. И завтрак принесу, если встали. Я в город еду, потому разбудила, не надо ли чего?
 И, глянув остро в сонное лицо без мыслей, на угол кровати в проеме спаленки, уставилась на россыпь каменных крошек на полу.
  - Ну, вы просыпайтесь, я сейчас, горяченького и пирожки свежие. Гуляли вчера, вижу...
  Виктор пробормотал что-то, но дверь уже захлопнулась.
 За полчаса успел умыться и смел насоренное в угол комнаты. Вернувшаяся хозяйка медлила уходить, переставляла на скатерти чашки и тарелку с горой мягко пахнущих пирожков.
  - Попейте со мной чаю, - не выдержав паузы, сказал Вик.
  - А где Наташа? - вдруг спросила та, разливая по чашкам чай.
  - Где? - удивленно ответил Витька, - а где? В смысле, случилось что?
  - Не знаю, - Дарья Вадимовна поджала губы, - вечером пришла, молчала и ушла к себе быстро. Не поужинала. А с утра, уж на что я ранняя, ее уж и нету. Я думала...
  - Как видите, нет. А куда она могла уйти? В такую погоду?
  Хозяйка помолчала. Звенела ложечка о край чашки и ветер выл, бился в стекло.
  - Сама - никуда. Но приехать могли за ней. Дружков-то много. Слишком даже.
  Виктор кашлянул, и она замахала пирожком:
  - Не собираюсь я рассказывать! Мне оно надо? Только вот предупредить. Ты не местный, ты уж поменьше с ними тут, поменьше, понял?
  Глядя, как дрожит в ее руке надкусанный пирожок, Витька подумал, дело не только в прошлой влюбленности хозяйкиного мужа. ...Как она его на ты, сама не заметила даже.
  - Дарья Вадимовна, не волнуйтесь.

Дальше

А было это, когда деревья были по-настоящему большими. Такими большими, что листья их щекотали небо. Поэтому деревьев было немного. Ведь если таких по-настоящему больших деревьев вдруг станет много, то небо, расхохотавшись и содрогаясь, упадет на землю и накроет ее большим облачным одеялом. А под одеялом - что за жизнь?
Гордо стояли великанские деревья. По осени падали с них листья, каждый из которых мог стать вполне настоящей лодкой для Кого-то небольшого. А в пору созревания плодов яблоки и груши бились о землю с такой силой, что, если дело происходило ночью, одна-две звезды не выдерживали и срывались с неба. Сверкали потом холодными угольками в густой траве. Или, свалившись в речки, становились подводными фонариками для местных рыб. Они могли бы стать даже лунами для Кого-нибудь небольшого, но все дело в том, что под такими деревьями небольших-то и не было.
Поэтому никто не делал оранжевых и красных лодочек из упавших листьев с загнутыми резными краями, чтобы плавать в них по лесным речкам. И звезды оставались лишь угольками и фонариками.
Небо иногда морщилось, наблюдая такое пренебрежение. Да и щекотка листьев по животам небу надоедала. Но небо было мирным. Благоразумным и терпеливым. Оно понимало, что и оно не подарок - после какой-нибудь неожиданной для себя самого грозы.

[ Читать дальше ]

ВСЕ ВКЛЮЧЕНО

Мы пришли в этот мир...

   На последнем, медленном полушаге к зеркалу она остановилась.
Пальцы расслабились, меховое манто, нежное и невесомое, с ласкающей
кожу подкладкой, выскользнуло, тронуло в движении кончиками длинных
ворсинок бедро и пало на вощеный паркет. А больше на изгибистой,
совершенной фигуре ничего и не было. Лишь облако волос мерцало, стекая
пушистой водой на полные груди, и края прядей щекотнули талию, когда
повернулась, - посмотреть в профиль. Подтянут ли живот, не провисла ли
грудь. Подтянут. Не провисла, - сказало ленивое солнце и потрогало кожу
теплыми пальцами.
  
  - Стоп!
   Валерия дернулась, метнулась ко рту рукой, короткими
пальцами по уголкам губ. Казалось, слюна там. Но сухо. И хочется пить.
Она заворочалась в кресле, нащупала ногой приступку, попробовала
встать. Ухватилась за поручень кресла.
   Лян смотрел, равнодушно как бы, но злорадство скакало,
дрожало, как коленки этой... носорожихи, вспомнил он виденную вчера
передачу. И стал следить глазами, как туп-туп-туп короткими ногами в
серых чулках, подрезанных белым халатом по колено, клиентка забегала по
комнате, проверяя все углы и закоулки.
  - Здесь что? А здесь?
  Толстые ноги уже не дрожали, только в голосе осталось взлаивание, сердитость на собственную слабость.


тут он дальше весь

Написала семнадцатую главу. А обещала Хельге, что, как будет их чуть больше 15-ти, то скину почитать)))

Потому с радостью говорю, что буквально на днях, немного поправив, черновой вариант, Хельга, для тебя выложу и ссылку кину

 

 Скоро, очень скоро там зацветут абрикосы.

    Не очень воспринимается на слух - абрикосы цветут. Сакура - поэтично. Цветки сливы, опять же. Или - яблони в цвету...

    Но я видела, как цветут абрикосы. Если честнее, то одновременно цветут абрикосы и миндальные деревья.

    А перед этим - кусты форзиции. А чуть позже миндаля - персиковые деревья, вишня, яблони, слива.

    Форзиция открывает весну. Распахивает дверь в нее желтой бессовестной ногой. Нагой ногой. Босой. Нет листьев, вообще нигде нет листьев. Ветки-ветки-ветки и - огромный ярко-желтый куст - кистью в солнечной краске.

    Она хороша. Щедра и неприхотлива. Растет скромно весь год, листья и листья. Я даже не помню, какие у нее плоды. Но ранней костлявой весной, которая выползает из зимы выздоравливающим больным - подышать солнечным воздухом - форзиция откровенна и смела. Не боясь, роскошествует в одиночестве. А за душой-то - ничего, кроме цветов. Люблю.   

И за ней, скоро-скоро, - абрикосовые деревья. И - миндаль.

    Кокетство сплошное. Абрикос - черные корявые стволы, мелко и суетно изломанные ветви - пальцы в отчаянии. И для чего? Чтоб цветы оттенить, конечно.

    Тысячи, миллионы одинаковых совершенств. Будто пришедших из рисунка. Квинтэссенция цветка, душа его, суть. Пять белых лепестков, одинаковых вокруг точечной серединки. Чуть прогнутых крошечными полупрозрачными ладошками - розовеющими, будто просвечивает сквозь живой фарфор нежная и сумасшедшая цветочная кровь.

    И - кипень их. Нет листьев. Лишь кое-где в пене - черные суставы ветвей - локти, кусок плеча, палец. Купание черного в нежном.

    ДОЧИТАТЬ ЕЩЕ НЕМНОЖКО

(к снимкам в фотоальбоме, над которыми уже третий мужчина поиздевалсо)))

Написался, помню, жОсткий рассказ. Такой жосткий, что через пару дней к нему в пару, для баланса, написался другой - "Флейта".
Так вот, умная замечательная Квинто Крыся по поводу "Флейты" заметила, что он не менее жОсток и жесток. Только в другом ключе.
Я с ней согласна. Потому жалею, что лопухнулась и не повесила их, как положено - парой. Э-э-э, - диптихом?
:)
Первый рассказ диптиха -
КОЛЕНКИ

ЖИЗНЬ ЖИВОТНЫХ - 1. СЕТЕЖИЗНЬ

    Засыпая и просыпаясь, плавая в мелкой воде дремоты, Шиншиллка
повернулась и не нашла около себя - теплого, тельного. Пальцы
защекотало, дрема обмелела, ушла.
    Она приподняла голову и увидела его спину и кусочек профиля, освещенный тихим светом монитора.
  - Что ты там делаешь? Иди ко мне, чтобы я заснулась по-настоящему.
  - Спи-спи, - шепотом откликнулся Песец, не оборачиваясь. Что-то прощелкал пальцами. Хмыкнул.
   Она перевернулась на живот и положила подбородок на кулаки:
  - Мне без твоего бока не заснется, - кулаки мешали говорить,
получилось невнятно. Шиншиллка задвигала ногами, сталкивая одеяло с
себя вниз на край постели, - смотри, я голая! Сейчас.. вот!
  - Угу, - отозвался он, не отрываясь от монитора.
   Enter, клавиши букв. Стук шепота, шепот стука.
   Enter...
  - Ты что там, на порносайт залез? Заразу подхватишь. Удовольствие тебе, а лечить придется компьютер. Порносайт, да? Колись!
   Она убрала кулаки, сунула руки под подушку и уронила лицо
на мягкое, разбросала волосы. Задышала в шершавый лен наволочки. Хотела
дождаться дремы, но отбившаяся прядка щекотала нос. Лень
переворачиваться, тащить руку из-под теплого, уютного.
   Шиншиллка фыркнула, попробовала не дышать. Закашлялась и села на кровати, окончательно уронив скомканное одеяло на пол.
  - Я сейчас проснусь и приду, - погрозилась, зевая. И,
наказывая прядку, закинула руки - забрав волосы, туго закрутила их.
Отпустила. Жгут упал на голую спину, медленно разворачиваясь. Щекотал.
полный текст рассказа
http://zhurnal.lib.ru/editors/b/blondi/01pesetz.shtml