- Кто тут? - Это я… - Ты – это кто? - Рядовой… - Как звать-то? - Иван… - Ну и что тебе здесь?

Молчит, робеет, переминается с ноги на ногу, правая разглаживает складки гимнастерки под ремнем, левая – шарит крючок, застёгнут ли… «Молоденький совсем», — Пётр не стал больше спрашивать, но и двери не отпер. Вздохнул: опять двадцать пять! пожевал седыми плотными усами, махнул рукой: жди, мол, тут.

- Брате Иоанне! иди, — тёзка тут твой, еще один… пришёл.

- Тёзка?… благослови, брате Петре.

-Да чего там «благослови»! Ведь тысячу раз сказано: ну не положено им! ну есть же для них райский сад. Винограды, кипарисы, вода и плоды, ястие и питие, — ну чего им еще надо? потрудились, положили честно живот за Родину – вот пусть и отдыхают! Зачем сюда-то лезть? кроме того, один придёт – да ещё однополчан за собой тащит!.. Ох, брате Иоанне, сам ведь знаешь – от непослушания все беды! Как хочешь, а я не пущу!

- Прости ты меня, брате Петре! да ты не пускай, не пускай, конечно. Ты… немного приотвори дверцу? я выйду, на минуточку только…

Петр ушел, Иоанн остался.

- Садись, чадо… вот тут, у стены… Откуда ты? - Из Бреста. - Вот что…пограничник? - Да…

Они помолчали. И солдат, снизу вверх глянув на мягко сияющего седобородого златоочитого старца, спросил:

- А…разрешите обратиться? .. вы не знаете, что… т а м?

Иоанн ласково и серьезно поглядел на него.

- Там? там сейчас Сталинград, — но тебе это ни к чему. Твоя война  закончена, чадушко моё. Ты лучше скажи: что ж ты в саду не остался?  Разве там плохо?

- Нет, что вы! очень, очень хорошо!.. наши все так рады были, и  товарищ политрук, и Васька, и Ринат, и Зина сестричка! прямо –  Ботанический сад! я там был в тридцать девятом, когда учился, на  каникулах… ну, конечно, здесь лучше гораздо!

- Ну и?

Иван глянул еще раз – горячо, светло, сглотнул – вверх-вниз молочный кадык, придвинулся ближе.

- Я… ну, когда меня… в общем, я в и д е л. Я знаю. Я видел. Видел  город, сходящий с неба. Это был мой родной Саратов, вы понимаете? но и  не Саратов словно, он был такой… как Машенька, моя невеста, весь белый.  сияющий! Он был как обещание, самое главное в жизни, и он был — м о й. И его светило было подобно… ну, чему же, чему…

- Яспису кристалловидному?

-Ну, наверное, я не знаю! И вокруг него – стена, вот как эта, и в ней – двенадцать ворот, на двенадцати основаниях, чистое золото, подобен  чистому стеклу, и река там была! как Волга, но как… как н а с т о я щ а я Волга, светлая как кристалл река жизни, и дерево на берегу, как яблоня у нас во дворе! И так я его видел, — как вот однажды в детстве, я был еще маленький, и отец был живой, он посадил меня на плечи и мы пошли на  демонстрацию, ну на Первомай, и такая была весна, такое счастье, и свет, свет! И был это даже не свет. Знаете, это был – как бы точно-то  сказать? – был Он. Когда меня убили – со мной был Он. Ни на секунду не  уходил от меня. Как мама – она в сороковом умерла… Пули – их было  восемь, пулемётная очередь , которая меня убила – они как будто сначала  пролетали сквозь Него, а потом – сквозь меня, и было не больно, а так,  как в траве лежишь летом, и бронзовые шмели гудят.. . Да и не в том  дело! Главное – Он был.

- Он?

- Да. Не знаю, Кто. Самый… ну, самый. И вот сидел я в этом вашем  саду, и подумал, что вот тут-то всё и есть, и захотел увидеть город , и  Его, всё сильней и сильней хотел. Ну вот и …не усидел – пошёл искать…  Скажите, этот город – он случайно не здесь?

Иоанн вздохнул и улыбнулся.

- Здесь, Ваня, здесь. Думаю, это он.

Солдат вскочил на ноги.

- А вот Его, Того, ну… я могу увидеть?

- Пока нет, Ваня.

- А где Он?

- Там, — где же еще Ему быть. Он там. Он сейчас горит в танке в Сталинграде, умирает от дезинтерии в Ташкенте, сидит на ручках у мамы в Треблинке, поет колыбельную маленькой голодной девочке в Ленинграде, утирает случайную слезу немецкого генерала, лежит раненый в живот в белорусском болоте и вспоминает невесту Лотту, — Он там везде, всего и  не перескажешь.

Солдат вскочил на ноги.

- А скажите… раз так!…может, мне можно – вернуться?

Старец долго смотрел на мальчишку.

- Ну, Ваня… что же. Раз Его всё равно тут нет, и спросить некого — что же, иди. Если ты так хочешь.

-Конечно, хочу, какой вопрос! А скажите: я точно Его там встречу?

- Ну, этого я не знаю. Никто не знает, кроме Него и тебя. Но если встретишь – скажи, что это я благословил вернуться.

- Спасибо! Разрешите идти?

И, не дождавшись ответа, солдат побежал, всё быстрее и быстрее, по  бескрайнему лугу, время от времени пропадая в слоях медленного лилового  тумана, туда, где в невообразимой нездешней дали вырастала из-за горизонта, наливалась гневным рокочущим глухим громом чреватая огнём угольная полоса, все шире и шире, всё ближе, — бежал, поддергивая на ходу колотящую его по спине неведомо откуда взявшуюся старенькую винтовку Мосина. Священник Сергий Круглов

Протоиерей Андрей Ткачев

Смерть, как ни крути, штука страшная. Храбриться и улыбаться подавляющему большинству людей можно только на расстоянии от нее (хотя она и повсеместна). Если же приблизится она и дохнет, то ли в лицо – гнилью, то ли в затылок – холодком, сразу станет невесело.

И трудно сказать чего собственно боишься – длинного тоннеля или черной пропасти, ответа за прожитое или злобы тех чудовищ, что вдруг явно обнаружат свое присутствие?

И вера в это время подвергнется самому серьезному испытанию. Есть ли она? Жива ли она под формальной личиной, или исчезла давно и след ее простыл? Одним словом назвать в это время, вслед за Павлом, смерть «приобретением» (см. Фил.1:21), смогут (как бы это помягче выразиться) не все. Далеко не все. Почти никто. Поэтому Церковь любит мучеников.

Любит тех, кому дробили молотом конечности. Любит тех, кто, крестясь и шепча молитву, вошел в костер. Любит тех, с кого содрали кожу, кого  спекли на раскаленных решетках, кого утопили в море, привесив к шее камень.

Вообще-то человеку сделать больно очень просто. Весь человек – сплошная болевая точка. Все нежно в нем, все в нем боится прикосновения огня или отточенного железа. Не вид голодного хищника, но просто лязг замка в замочной скважине или вид врачебных инструментов может привести иного к обмороку от страха.

И мученики были тоже таковы. Не иная была у них и у нас природа. Однако вытерпели, однако победили, однако на тело свое, столь любимое всяким, смотрели, как на чужое, когда содранная кожа висела бахромой, когда отсекались и ступни, и кисти.

Мученичество есть дело благодати. Без Христа, живущего в человеке, невозможно потерпеть за Христа все упомянутое и не упомянутое. Силуан Афонский говорил, что если бы благодать не напаяла тела и души Христовых страдальцев, они бы не совершили свой подвиг. И мученица Перпетуя на вопрос стражников «как она будет терпеть лютую муку?», отвечала: «Тогда будет во мне Другой, Который даст мне силы».

Был Сей возлюбленный Другой и в сердце Георгия Каппадокийского.

Георгий красив. Георгий статен. Его взгляд прям. Его плечи расправлены. Он молод. «Жить бы да жить», — говорят о таких, завидно оглядывая их крепкие фигуры и слыша умную речь. Все, чем мы дорожим; все, чего жадно желаем, люди, подобные Георгию, умели принести в дар Господу Иисусу. Знатные, красивые, умные, смелые они, Георгии, Варвары, Екатерины, явно доказывают нам, что Христос не предводитель одних лишь скулящих бедняков и жалобной старости.

Когда человек принимает в добрую землю сердца зерно веры, он не сразу уходит от всего привычного. Продолжается учеба, служба или работа. Но сердце живет уже не ими, а прорастающим зерном. Он «спит, и встает ночью и днем; и как семя всходит и растет, не знает он. Ибо земля сама собою производит сперва зелень, потом колос, потом полное зерно в колосе. Когда же созреет плод, немедленно посылает серп, потому что настала жатва» (Мк. 4:27-29).

И вот наступает момент, когда таиться уже нельзя, и молчать нельзя, но надо говорить о вере, чего бы это ни стоило. На каменистой почве колос завянет. Среди терний – зачахнет. При дороге зерно склюют птицы. Но на хорошей земле зерно прорастет, и будет послан серп, потому что настала жатва.

Георгий и подобные ему страдальцы знали, что их ждет. Они шли в суды не для того, чтобы хамить язычникам, а потом получать от Христа быстрые венцы. Они шли на войну с неизвестным еще результатом. Были ведь во все времена и многие отрекшиеся, многие не дотерпевшие до конца!

Поэтому мученики сначала раздавали все, что имели. (Милостыня имеет величайшую силу, и привлекает благодать, и укрепляет душу). Они каялись в грехах и исповедовались в немощах. Они крепко молились Богу и просили  силы, потому как верящий себе в подобных делах всегда проиграет, а  надеющийся на Бога победит. И в мучения они окунались как в  страдальческую купель.

Это было их крещение мукой, их причащение муке Христовой. Это было их болезненное рождение в Вечность.

Мы ведь не помним, как рождались на свет. Не помним, как кричали  впервые, и извивались, и задыхались, и боролись. Так, извиваясь, крича и задыхаясь, приобщались к страданию Христа мученики Христовы, и затем воскресали с Ним.

*

Человек плотоугодлив. Человек ленив. Человек часто мертв задолго до смерти. Сама мысль о страдании приносит ему страдание, и он бежит прочь  от этой мысли, как прыщавый мажор с «большим IQ» — от призыва в армию. Отсюда наше общее непонимание мученического подвига, его драгоценности в очах Божиих и в самосознании Церкви. Отсюда сомнения в том, что все это было.

Кстати, отсюда же и захлебывающиеся восторги по поводу мучеников,  просочившиеся в наше сознание со «страны далече». О страдальцах  Христовых лучше говорить без кровяного возбуждения, а сухим протокольным языком римского нотариуса. Так-то лучше будет. Так и кошмар очевиднее, и победа над кошмаром достославнее.

Схватили. Привели (или сам пришел). Допросили. Предложили отречься. Зафиксировали отказ.

Раздели. Еще раз, на всякий случай, предложили отказ. Выбили зубы.

Сожгли волосы на голове. Увели в камеру и оставили на ночь «подумать».

С утра, выспавшись и позавтракав, опять поставили перед собой  упрямца. Загнали пару игл под ногти. Подробно рассказали, что намерены  делать дальше. На этой стадии мученичество многих заканчивается.

Можно еще привести родителей, чтоб те плакали и били себя в грудь. Можно в камеру подсадить человечка, который будет предлагать «отречься  на словах и верить в сердце». И вот когда все это, и многое другое  пройдет, а мученик останется тверд, наступит время всей Церкви на всех языках до скончания века петь хвалу Богу, укрепившему и доведшему до  совершенства очередного своего воина.

Так как же мне не любить тебя, святой Георгий, а вместе с тобой – Димитрия, Феодора, Раждена и многих еще, многих?! Как?!

Кручусь, как уж, со всей подлостью хитрой и самолюбивой души, и,  пойманный благодатью, отвечаю: «Никак». Я люблю вас, я удивляюсь вам. Я  восторгаюсь и Господом, Которого вы прославили, и вами, сквозь кровь и боль введенными в Царство.

Когда Григория Паламу определили возвести на престол Солуни, был ему сон. Видел он двух  славных и величественных мужей, одетых, как в солнце, в благодать. Они  беседовали о чем-то, и Григорий сознавал себя близ них маленьким. Затем  один, указав на Григория, сказал: «Этого я беру к себе в город  Архиепископом». То был Димитрий Солунский, беседовавший с Георгием Победоносцем.

Понимаете, возлюбленные? Мы с вами – маленькие, как котята под  ногами. А Георгий, Дмитрий и другие страдальцы Христовы, величественны,  красивы, одеты в благодать. Мне бывает очень утешительно думать об этом, когда мысли о смерти, тяжелые и холодные, облипают сердце и заставляют  вздрагивать.

В третье воскресенье после Пасхи читается в церкви отрывок из Евангелия от Иоанна, в котором рассказано об исцелении Христом расслабленного.

«Был праздник, — пишет евангелист Иоанн, — и пришел Иисус во Иерусалим. Есть же в Иерусалиме, у Овечьих ворот, купальня, называемая по-еврейски Вифезда, при которой было пять крытых ходов. В них лежало множество больных, слепых, хромых, иссохших, ожидающих движения воды. Ибо ангел Господень по временам сходил в купальню и возмущал воду, и кто первый входил в нее по возмущении воды, тот выздоравливал, какою бы ни был одержим болезнью.

Тут был человек, находившийся в болезни тридцать восемь лет. Иисус, увидев его лежащего и узнав, что он лежит уже долгое время, говорит ему: хочешь ли быть здоров? Больной отвечал ему: так, Господи, но не имею человека, который опустил бы меня в купальню, когда возмутится вода; когда же я прихожу, другой уже сходит прежде меня. Иисус говорит ему: встань, возьми постель твою и ходи. И он тотчас выздоровел, взял постель свою и пошел…»

Вот евангельский рассказ. И многие, прослушав его, скажут, должно быть: опять чудеса, опять невероятное, не имеющее и не могущее иметь  ничего общего с нашей жизнью, интересами, нуждами, запросами… Но вслушаемся, вдумаемся: Евангелие так по-детски просто, и евангельские рассказы так кратки, что современный человек легко обманывается этой краткостью и простотою. Ему все кажется, что истина о нем и об его жизни должна быть сложной и громоздкой, потому что сам он сложен.

Но, может быть, нестареющая сила Евангелия именно в том, что оно сводит все к самому главному, первичному, основному — добро и зло, тьма и свет, человек и Бог, жизнь и смерть. А  ведь если подумать сосредоточенно, глубоко, и не только умом, а всем  существом, то в конце концов речь всегда идет о главном. Ибо вся сложность жизни упирается в простоту вечных вопросов: добро и зло, жизнь и смерть, Бог и человек.

Так что же в этом рассказе вечно, непреходяще? В центре его так  очевидно стоят слова расслабленного, обращенные ко Христу: «не имею  человека». Это поистине вопль того, кто на опыте познал страшную силу человеческого эгоизма. Каждый за себя. Каждый о себе. Вот все они — все  это великое множество слепых, больных, иссохших, и все они «чают  движения воды», то есть ждут помощи, участия, исцеления, утешения. Но… каждый ждет помощи себе и для себя. И когда возмущается вода, всякий  бросается вперед, забывая о других…

В евангельской перспективе купальня это, — конечно, образ мира, образ общества человеческого, символ самого строя человеческого сознания. О,  конечно, в мире можно найти много примеров преодоления эгоизма, примеров доброты и самопожертвования. Но даже когда по видимости человек  преодолевает свой эгоизм, он все равно остается пленником себя и своего. Если не своя персона, то семья: и для своей семьи, для своих — своя рубашка ближе к телу. Если не семья, то свой народ. Если не свой народ,  то свой класс, своя партия. Свое, обязательно свое! И это свое —  противополагается чужому, а следовательно чуждому и враждебному.

Но так, скажут, устроен мир, и ничего не поделаешь. Так неужели же,  отвечу я, — это и есть последняя, объективная, научная правда о человеке и человечестве? Неужели, в последнем счете, все в мире построено на личном или коллективном эгоизме и все им живет?

Капитализм, говорят нам, есть зло, потому что он — эгоизм. И вот его  надо сокрушить во имя, скажем, коммунизма. Но коммунизм только и делает, что провозглашает свое: свое мировоззрение, свой класс, партию и т.д.,  то есть свое и себя против не-своего, другого… И нет, нет выхода из  этого порочного круга. И вот, незаметно для себя, мы перестали  задыхаться в этом мире, насквозь пропитанном всепоглощающим эгоизмом. Кровь, ненависть, страх, в лучшем случае — равнодушие.

Когда-то, в двадцатых годах этого века, молодой человек, почти  мальчик, покончил самоубийством, оставив такую записку: «Я не хочу жить в мире, в котором все жулят…». Он задохнулся, не выдержал. А нас  постепенно измором берет эта привычка, и ужас эгоизма мы перестаем  ощущать как ужас…

Об этом — евангельский рассказ о расслабленном. И все эти больные,  немощные, иссохшие — все они больны в первую очередь неисцелимым  эгоизмом, который и приводит человека к воплю: «человека не имею!» Нет человека! И это значит, что человек начинается там, где преодолен  эгоизм, это значит, что человек — это прежде всего — лицо, обращенное к  другому человеку, это глаза, с участием и любовью всматривающиеся в глаза другого человека. Это любовь, сострадание и помощь.

Дальше Евангелие говорит: этот новый, подлинный человек явлен, пришел к нам во Христе. В нем к одинокому и исстрадавшемуся человеку приходит  не чужой, а свой; приходит, чтобы его страдание воспринять как свое, его жизнь как свою, и чтобы помочь и исцелить. «Хочешь ли быть здоровым?» Это вопрос не того, кто хочет что-то навязать, в чем-то убедить или же  подчинить себе. Это вопрос подлинной любви, и потому — подлинного  участия.

Религия, увы, тоже может стать эгоизмом, быть занятой только собой, своими. Но важно понять, что такая религия, сколь бы она ни прикрывалась христианством, по-настоящему — не христианство… Ибо все христианство — в прорыве сквозь страшную твердыню эгоизма, в прорыве к той любви,  которую, по словам ап. Павла, «излил Бог в наши сердца». Это его новая,  вечная заповедь. Это то, о чем все Евангелие, вся наша вера…

Источник: Протопресвитер Александр Шмеман. Воскресные беседы.

Святитель Николай Сербский Степану Д., на вопрос о том, что нам делать, чтобы лучше жить, написал:

был

Как сам пишешь, много лет служил ты одному господину. Не проходило  дня, чтобы ты не думал о нем, о том, чего он хочет, о чем просит, что  планирует. Однако твой господин смертным человеком и – умер. Но существует Господин бессмертный,  Который не умирает, Который был Господином и над твоим господином, и над всеми царями и царедворцами этого мира. Это – Господь Бог, Творец и  Вседержитель неба и земли.

Разве не естественно людям, подданным этого Господина над господами,  всякий день помышлять о Нем? Узнавать Его волю, изучать Его заповеди,  проникать в Его намерения?

Но именно то, что было бы совершенно естественно, люди отвергли и  стали жить по своей воле, своими мыслями, по своим правилам и законам. И плод такой жизни очевиден: смуты, заблуждения, отчаяние, пропасть в душах людей и между людьми.

Видя все это сам, ты с удивлением спрашиваешь: что нам делать, чтобы  жить лучше? Не я отвечу тебе, я дам слово одному святому человеку…

Говорят, что некогда в древнем Египте начались раздоры между людьми,  подобные нынешним. Тогда два храбрых друга из Александрии решили пойти  по свету, чтобы найти хотя бы одного мудрого и счастливого человека.

После долгих и бесплодных поисков они пришли к некоему святому,  который жил в уединении в лесу. Он поклонился им до земли и радостно  принял в своей хижине. После долгого разговора и расспросов путники, убедившись, что они действительно нашли человека, в котором соединились  мудрость и счастье, воскликнули: “Человек Божий, но мы не можем жить  так, как ты! Как же нам обрести счастье?”. Заплакал человек Божий, возвел глаза к небу и сквозь слезы сказал: “И не должны вы жить, как я.  Но, чтобы стать счастливыми, держитесь этих правил:

думайте о Боге хотя бы столько же, сколько думаете о людях;

бойтесь Бога хотя бы столько же, сколько боитесь людей;

почитайте Бога хотя бы столько же, сколько уважаете людей;

молитесь Богу хотя бы столько же, сколько просите людей;

надейтесь на Бога хотя бы столько же, сколько надеетесь на людей;

просите помощи у Бога хотя бы столько же, сколько просите у людей;

исполняйте закон Божий хотя бы столько же, сколько исполняете человеческий;

благодарите Бога хотя бы столько же, сколько благодарите людей;

славьте Бога хотя бы столько же, сколько славите людей!”.

Выслушав этот урок жизни, друзья счастливыми вернулись домой. Это и  тебе ответ, брат Степан, а ты кричи об этом в уши ближнему. Я же могу  одно добавить: минуя этот нехитрый букварь, никто и никогда не сможет взяться за трудный учебник.

Господь да обрадует тебя.

Сьогодні Радониця. Радониця - радіти. З привітанням «Христос воскрес» ми звертаємося до всіх покійних. Якщо образно висловитися, ми ніби сходимо в пекло, щоб сповістити бранців, щоб з усіма померлими заговорити людською мовою.

Зійшов туди Христос, сьогодні сходимо ми. Але це тільки наша логічна побудова. З зішестям Христа в пекло пекла ніде немає, немає смерті, немає померлих, і так званим померлим ми говоримо так само, як і живим: Христос
воскрес! І якби ми мали справжній слух, не той, яким розрізняємо тільки земні звуки, ми б почули: Воістину воскрес Христос. І їх «Воістину воскрес» прозвучало більш чутно, ніж наше. Тому що вони більше знають, ніж ми.

Ми дивимося як би крізь тьмяне скло, приблизно, вони дивляться так, як і потрібно, бачать на власні очі, що там є. А там є життя, і життя справжня. Тут теж те, чим ми живемо, називаємо життям, але це не життя, в кращому
випадку це для нас відпущений час, щоб досягти справжнього життя, в  гіршому випадку - мигнуло мить, ось є - і відразу його немає. А там тільки «є», «нема» там не може бути. Але у все це нам потрібно проникнути вірою, і вірою у Воскреслого Христа. Христос воскрес і запори пекла зруйновані, Христос воскрес і немає смерті,
Христос воскрес і для всіх нас настало торжество життя, але ми ще на  землі і торжество життя для нас не так зрозуміле.

Відкриємо Діяння Апостолів і Євангеліє на сьогоднішній день.
У Діяннях розповідається, як Апостоли проповідували Христа воскреслого, і до них приступили священики, і начальники варти при храмі, і саддукеї,  обурюючись, що навчають народ та звіщають в Ісусі воскресіння з мертвих, і до цих пір досадують, що в Ісусі проповідують воскресіння. А як же без цього, без воскресіння Христового, тільки мерці на кладовищі, та ми, що готуються стати мерцями.

З воскресінням Христовим немає мертвих, і ми не будемо ніколи мерцями. Але люди не хочуть цього розуміти, за таку радісну проповідь женуть. Як далі йдеться в Діяннях: і наклали на них руки і віддали їх під варту до ранку. Та попри це багато ж з тих, хто слухав слово, увірували, і число таких людей близько п'яти тисяч. Та й як не вірити, бо душа людська - подоба Божа і не упокорюється з тим становищем, що померти - це нормально. Померти - це саме ненормально. Коли померти нам здається нормально, це показник тільки того, чим ми живемо. Живемо тим, що веде до смерті, і природно, нам смерть здається нормальним, а  смерть - це не нормально, потрібно жити вищими інтересами, як то кажуть, інтересами духу, тоді для нас смерть не нормально, нормально тільки життя, і при тому життя не тимчасове, а вічне.

Іноді у звістивших воскресіння, запитують, якою силою або яким ім'ям ви це  робите, і відповідь може бути одна: у Ім'я Ісуса Христа Назарянина,  Якого ви розп'яли, Якого Бог воскресив з мертвих. Тому ми всупереч усьому говоримо: Христос воскрес, і мимоволі душа людська відповідає: Воістину воскрес. Тому ми звертаємося до мертвих, як живих, і вони відповідають нам, як живі: Воістину воскрес Христос.

В Євангелії ( яке читається над небіжчиком) говориться: бо  так полюбив Бог світ, що віддав Сина Свого Єдинородного, щоб всякий  віруючий в Нього не загинув, але мав життя вічне.

Кожен, хто вірує в Христа не гине, але має життя вічне. Тільки віра повинна бути не мертвою, а живою. А
жива вона тоді є, коли пов'язана з добрими справами, бо не послав Бог  Свого Сина на світ, щоб судити світ, але щоб світ був врятований через  Нього. Звідси і нам забороняється осуд один одного ... Не судити, а рятувати.

Судячий іншого судить самого себе. Світ повинен бути врятований, все для того, щоб врятувати світ, як би це не було важко. Ось точне визначення невіри: суд над собою. Не віриш-значить, для тебе немає нічого живого, ти мертвий. Суд не як осуд, а як правильне розуміння сутності полягає в тому, що світло прийшло у світ, але люди більше полюбили темряву, ніж світло, бо діла  їхні злі. І кожен, хто чинить зло, ненавидить світло і не йде до світла, щоб не викрилися справи його, тому що вони злі. А хто робить за правдою йде до світла, щоб явні були діла його, бо в Бозі вони. Якщо наша совість чиста -  для нас дороге світло, хто ховається в темряву, той ховає свою совість. До світла! До світла Христову, ось єдиний наш шлях, в ньому правда, і життя. Христос воскрес! Нехай же відповідь «Воістину воскрес» не залишиться тільки словами. Будемо жити для воскресіння Христового, щоб не тільки поминати покійних, а й  зустрітися з ними у вічності, зустрітися і зрадіти, і радості нашої не
буде кінця. Христос Воскрес!

Протоієрей Дмитро Дудко
Проповідь проголошена 4 травня 1981 р. в селі Виноградово.

Протоиерей Андрей Ткачев

На 9 день от Пасхи отмечается Радоница — день особого поминовения усопших.

Из отношения к смерти вырастают все культуры, сколько их ни есть. Совсем не одно и то же думать о себе, что ты временное и случайное явление под вечным шатром небес, и наоборот, быть уверенным в том, что «небо свернется, как свиток», а ты будешь существовать вечно.

Уважение к покойникам и местам их захоронения зависит вовсе не от одной только памяти родственников. И родственники лягут рядом, и близкой родни может не остаться, а за могилами нужно все равно ухаживать и относиться к ним с мистическим уважением.

Та болезнь ума и души, которая понуждала людей класть теплотрассы  через кладбища, забивать сваи в кости, и для временных нужд тревожить без страха людские могилы, обязана навсегда уйти в область истории.

Пусть нюансы этой истории, сколь жуткой, столь и противоестественной, изучают специалисты.

Простые же люди в подавляющей массе своей всегда считали, и будут считать смерть — тайной, требующей уважения.

*

Одна царица древности, говорят, оставила завещание, согласно которому тот ее преемник, который будет сильнее всех нуждаться в деньгах на  нужды государства, имеет право вскрыть ее гробницу и воспользоваться спрятанными сокровищами.

Шли годы и десятилетия. Менялись цари и цариц на престоле. У каждого царствования были свои проблемы, но никто не решался вскрыть упомянутый гроб. Наконец один из царей счел. Что его сложности самые тяжелые. И дал приказ гробницы открыть.

Что же увидели? Сокровищ не было, но была надпись: «Видно совсем ты негодный человек, раз отважился тревожить покой усопших».

То были язычники, смутно догадывавшиеся о загробной жизни и отвращавшиеся от кощунства над могилами. Что же говорить о христианах? Как говорит один из церковных писателей, «юный мальчик с Евангелием в  руках сегодня идет туда, куда не мог пройти самый великий мудрец  древности». Мы уже не гадаем, но знаем из Слова Божия, что человеку возвещена вечная жизнь. Причем не только душе, которая продолжает жить  за гробом. Вечная жизнь возвещена и телу, которое воскреснет.

От бабочки возьмем урок. Прежде нежели окрылиться и порхать, радуя  глаз, была она некрасивой куколкой, неподвижно висящей на дереве. Точно  так же и человеку, в котором нынче мало приметно его вечное достоинство, предстоит окрылиться, преобразиться, обновиться под действием Божией руки.

И зерно умирает в земле, чтобы воскреснуть в виде колоса. И вся  природа из замерзшего зимнего состояния превращается весной в зрелище  цветущее и радостное. Все это не что иное, как образы воскресения, ожидающего человечество.

*

С точки зрения грядущего воскресения мертвых, кладбище есть место  будущего восстания усопших. Само слово «кладбище» происходит от слова  «класть». Там положены скошенные смертью люди для того, чтобы Бог поднял их в последний День. Именно ожидание воскресения делает кладбище в  наших глазах местом временного упокоения усопших и требует к себе  благоговейного отношения.

Там не только не должно быть грязи и беспорядка, безумного шума и  громких мирских голосов. Там должна быть молитва. Христос – сей Первенец из мертвых, Который Своим воскресением проложил дорогу к воскресению всякой плоти, принимает наши хвалы и молитвы на месте упокоения наших  сродников.

Христос – победитель смерти. Она сильнее любого силача и любого  гения, как индивидуального, так и коллективного. Но Христос сильнее ее. И Он – единственное утешение, единственная надежда и единственный Путь из земли мертвых в землю живых.

Что есть Пасха наша, как не ликование о победе Христа над смертью?!

«Смерти празднуем умерщвление, адово разрушение, иного жития вечного начало», — так поется в пасхальном каноне.

Именно с этой пасхальной радостью нужно и идти на гробы милых сердцу  людей в дни празднования Воскресения Христова. «Христос воскресе!» —  говорят в эти дни друг другу верующие люди. Те же слова можно сказать и  усопшим, поскольку в них – ожидание будущего восстания и обновления.

Среди инвентаря, который берут люди на могилы для уборки, хорошо бы взять с собой когда-нибудь и Евангелие. И после того, как уборка закончится, можно будет открыть Слово Божие и  прочесть из него главу или две. Это будет лучший венок из всех, которые  до сих пор приносились на могилы родственников.

На кладбище успокаивается и умнеет душа, приходят в порядок  разбегающиеся и непослушные мысли. Оно есть место, более напитанное  мудростью, нежели все читальные залы всех библиотек. До того Дня, когда  земля откроет свои уста и гробы отпустят прежде взятую добычу, оно  должно стать местом молитвы и духовных размышлений.

А в дни Пасхи оно должно стать местом радостного напоминания себе и  усопшим о том, что сила смерти подорвана Воскресением Христовым и время  нашей всеобщей встречи приближается.

Близится Радоница (в 2012 году 24 апреля). В первый вторник после Светлой седмицы Церковь будет отмечать день особого поминовения усопших. Портал «Православие и мир» предлагает колонку священника Димитрия Шишкина — о Радонице.

Помню, было много хлопот по храму, когда появился коренастого вида мужичок с озадаченным, печальным лицом и, назвавшись Николаем, стал просить поехать с ним в реанимацию и причастить тяжко болящего сына.

Поехали. По дороге я узнал, что живёт Николай в Бахчисарайском районе и вот сын его – Игорёк, мальчишка лет семнадцати – упал неудачно с  дерева и повредил позвоночник. Теперь уже четыре месяца лежит без движения. А на днях предстоит операция и вот – решили причастить его и,  если возможно, особоровать…

Игорь лежал на вытяжке худой, измождённый и только глаза его  вопрошали, выпытывали о жизни, едва успевшей начаться… Он отвечал на мои вопросы хотя и тихо, но внятно. Поисповедовался, причастился…

После соборования я рассказал Игорю о святителе Луке, оставил его иконку и попросил молиться… как получится, пусть даже своими словами, но от души. Игорь пообещал.

На обратном пути Николай неожиданно признался: «Батюшка, я никому не  говорил, а вам скажу. Сплю я на днях ночью дома и вот – сон, не сон, не  пойму – голос такой, глубокий и ясный: «Так и так, — говорит, — Николай. Ты завтра поедешь к сыну в больницу, так вот: с тобой в электричке  будет ехать священник. Попроси его, чтобы он молился за твоего сына…»

Утром идём с женой на вокзал, подходим к перрону, а я как на иголках:

— Ну, где я, — думаю, — буду искать этого батюшку. По вагонам, что ли  ходить?

Но только зашли, смотрю – точно, — сидит священник в рясе, с крестом, всё как положено. Рядом жена, детки… Я тут же к нему:

- Батюшка, — говорю, — Помолитесь за моего тяжко болящего сына Игоря!

- Хорошо, помолюсь.

Разговорились. Батюшка из Сибири, зовут Виктором, сейчас отдыхает в  Севастополе и вот – едет поклониться мощам святителя Луки. С тем и  расстались.

- Вот такая история, батюшка. Ну, я и вас тоже прошу молиться у мощей святителя.

Конечно, я пообещал и молился, как мог за раба Божьего Игоря. Между  тем прошло несколько месяцев и вот, однажды Николай появился в храме и  сообщил, что сын его Игорь умер.

На меня произвело впечатление не только само событие, но и то, как  Николай его перенёс. Не было в его словах ни смятения, ни отчаяния, ни  упрёка, только твёрдая убеждённость, что всё в руках Божьих. Он снова попросил молиться за сына, на этот раз о упокоении. И снова я молился, как мог, поминая новопреставленного раба Божьего Игоря.

Прошло чуть меньше года. И вот в светлые Пасхальные дни, по благословению святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия I, на Северном Полюсе должен был состояться молебен «о мире всего мира и благостоянии святых Божьих церквей».

Когда я узнал, что должен лететь с иконой и мощами святителя Луки, то был почти уверен, что это одно из тех многочисленных недоразумений, которые разрешаются как-то сами собой. Я, конечно, имею в виду не само мероприятие, а моё участие в нём.

Ну, кто-нибудь найдётся, – думалось мне, — епархия большая. Если  врачи не позволяют лететь владыке, то, должна образоваться делегация, я  же отродясь ни в какие делегации не входил…

Но вышло иначе. Выпадало лететь мне, да ещё и одному, и это повергло  меня в состояние тихой паники, продолжавшейся до тех пор, пока я не  понял одну простую вещь – лечу-то на самом деле не я, а святитель Лука, мне же предстоит его всего лишь сопровождать. И сразу всё стало на свои  места; в душе воцарился мир и уверенность, что всё идёт именно так, как  нужно.

На дворе ночь, но «Свет во тьме светит»… Ещё охваченный восторгом Пасхальной службы, прямо из храма еду в аэропорт. Ликующее: «Христос Воскресе!» выводит осоловевших за ночное дежурство таможенников из оцепенения.

- Воистину Воскресе! – отвечают радостно.

Икона святителя в моих руках действует лучше любого удостоверения.  Все регистрации, контроли и таможенные досмотры, до самого Красноярска я прошёл как званный гость. Предупредительность работников превосходила все возможные похвалы.

Когда в Домодедово мне предложили присоединиться к толпе разутых людей с тазиками в руках, это меня, признаться, обескуражило. Но и тут появился откуда-то христолюбивый обладатель фуражки с кокардой и провёл меня безо всяких  препон в зал ожидания вылета.

От Москвы до Красноярска лёту четыре часа. Сутки без сна дают себя  знать – состояние бредовое, дико хочется спать, но на руках икона, и  «Джентльмены удачи» расплываются перед глазами в мучительном размыве. (В аэробусах «дальнего следования» крутят фильмы, порой отечественные).  Борьба со сном кажется мне уже почти героической, когда где-то в  подкорке всплывает цифра – 13.

Тринадцать суток без сна провел святитель Лука в подвалах НКВД во  время «конвейерного» допроса. Не в уютном кресле, а на ногах… не в  благостных размышлениях, а в напряженной необходимости следить за каждымсвоим словом… не в предвкушении грядущего отдыха, а в ожидании  приговора! Краткий эпизод биографии святого…

В полпятого утра на лётном поле, у трапа икону и частицу мощей  встречает архиепископ Красноярский и Енисейский Антоний. Первая новость – молебен на Северном Полюсе отменяется. Раскололась льдина, на которую  должен был сесть самолёт, и посадочная полоса сократилась от положенных  1500 метров до 700 с небольшим. Впрочем, хорошо, что это произошло  сейчас, а не после приземления самолёта…

По ночному шоссе машина летит в резиденцию владыки. Уютная домовая  церковь встречает Святителя распахнутыми Царскими Вратами. Литургия в  десять утра, можно поспать пару часов. Пару часов, кажется — целая  вечность!

Святитель Лука в этих краях бывал два раза и оба — не по своей воле,  хотя и по смиренномудрию. Первая ссылка 1923-26 годов занесла  архипастыря в Енисейск, а затем по Ангаре в дальний таёжный посёлок Хая.

Литургия в Свято-Успенском монастыре. Моя слабая надежда, что всё  пройдёт как-нибудь тихонько, валится в тартарары. В алтаре уже толпится  до сорока священнослужителей. Словечко «толпится», конечно, так себе… но не может не толпиться сорок человек на площади в двадцать квадратных  метров, даже если все будут вести себя смирно, как овечки.

Народ всё прибывает, операторы устанавливают телекамеры, время от  времени щёлкают вспышки. Отмечаю любопытную особенность – священники  облачаются в алтаре до прибытия архиерея, накидывают сверху рясы и так  выходят на встречу. Потом остаётся только снять рясу, надеть фелонь и  все готовы к службе – очень удобно и быстро. Литургию описывать не буду. Это нужно не читать и даже не видеть, или переживать, а вкушать: «Христос есть, вкусите и видите!..». Только так и никак не иначе.

После службы вереница автомобилей мчится в резиденцию архиепископа.  По дороге владыка рассказывает об умученных монахах Успенского  монастыря. В беснующиеся двадцатые они были живьём закопаны в землю – даже имён никто не запомнил. «Сейчас, конечно грязь, — говорит владыка, — а вот когда бывает посуше, я люблю уединиться хоть не надолго,  помолиться там в тишине… Многое передумаешь…»

На втором этаже, в банкетном зале уже накрыт праздничный стол,  пугающий меня своей сервировкой. С тоской вспоминаю покойную бабушку,  которая в туманном детстве что-то рассказывала о вилке в левой руке. Помниться, я категорически отказывался верить в такую несуразность. Увы – бабушка оказалась права.

В Сибири пьют водку, думаю, это ни для кого не новость, пикантность  момента состоит лишь в том, что дома я «огненную воду» не употреблял уже несколько лет. Нет, я не «зашивался», и не пребывал в «завязке», просто как-то разохотился к этому делу, и теперь слегка тревожился за  возможности своего организма. Впрочем, оказалось – зря. То ли водка в  Красноярской епархии какая-то особенная, то ли сыграла свою роль  обильная закуска, но за всю недельную череду банкетов я ни разу не оказался пьян и, что не менее важно, ни разу не видел захмелевшего  священнослужителя.

Вообще мне очень понравились эти застолья. И дело здесь совсем не в  чревоугодии, а в той дружеской атмосфере, которая им неизменно  сопутствовала. Именно чувствовалось, что тосты и здравицы здесь не повод для возлияния, а возможность высказать свою сопричастность общему делу, делу служения Богу и людям.

После банкета возвращаюсь в апартаменты и проваливаюсь в долгожданный сон. Просыпаюсь и не могу понять – сколько времени. Часы на камине  остановились. В доме тишина, за окном сумерки. Сначала показалось –  рассвет, но потом на лестнице послышались шаги, и от ребят иподьяконов я узнал, что вечер. Странно, почему я так мало спал? Ну, хорошо, посплю  ещё – обрадовался я, забрался под одеяло и… всё.

Сна как не бывало. Прошёл час, два, три… Только глубокой ночью я  вспомнил, что разница во времени между Симферополем и Красноярском –  пять часов. Дома я ложусь спать не раньше одиннадцати, по местному времени это четыре часа утра. А в семь уже надо вставать и готовиться к  службе! Только через несколько дней я приучился засыпать к часу ночи, и  это был великий прогресс.

Утром, 26 апреля, в среду литургия в Благовещенском женском  монастыре. Прибывают архиепископ Львовский и Галицкий Августин и епископ Черниговский и Нежинский Амвросий. Снова напряженная устремлённость службы соседствует с неизбежной организационной суетой. После службы –  торжественный обед в монастырской трапезной.

Архимандрит Серафим, убелённый сединами старец, рассказывает как  нынешний наш митрополит Владимир, будучи ещё семинаристом, приезжал с  приятелем в Красноярск и останавливался у него, тогда ещё иеромонаха Серафима. В маленькой комнате была только одна кровать, и отец Серафим  со вторым гостем перебирался на пол, а будущий митрополит ложился на  кровать. – «Отец Серафим, а, отец Серафим, — подтрунивал он добродушно, — что-то у тебя кровать больно мягкая, ты ведь монах, тебе не положено…»

После обильной по обыкновению трапезы нас везут на экскурсию.

Караульная гора с возвышающейся на ней часовней св. Варвары великомученицы – главная достопримечательность Красноярска. Отсюда открывается вид на  весь город. Экскурсовод – миловидная сибирячка – показывает нам место,  где некогда дружиной Ермака был основан острог. В 12 часов дня на горе палит пушка. Эхо мечется испуганно между невысоких гор и убегает куда-то вверх по течению Енисея…

Словом, с первых дней пребывания на Красноярской земле меня закружил  водоворот новых впечатлений, событий и встреч, описывать которые можно  долго и обстоятельно. Но всю неделю, во всех переездах и перелётах по  громадной епархии меня не оставляло одно желание: побывать в том  единственном храме на окраине Красноярска, где служил и проповедовал  святитель Лука.

Наконец, в последний день сибирской командировки мой добрый помощник и гид – отец Николай отвёз меня к небольшой кладбищенской церквушке  святителя Николая.

Заходим внутрь. И первое, что меня поразило – чудной работы большая  икона святителя Луки. Я стоял возле неё, глядел и не мог оторваться.  Отец Николай тем временем отлучился куда-то и вот, смотрю – спускается по деревянной лестнице со второго этажа с молодым священником.

- Здравствуйте, — говорю, — вы, наверное, настоятель.

– Нет, — улыбается, — «рядовой» священник.

Познакомились. Зовут батюшку отец Виктор (Теплицкий), служит в этом храме. Когда он узнал, что я из Крыма, то оживился:

-

А я, вот, тоже год назад сподобился в Крыму побывать. Мы тогда с женой в Севастополе отдыхали и вот — поехали на один день поклониться мощам  святителя Луки в Симферополь. Со мной ещё в электричке такой случай  произошёл… странный. Подходит ко мне мужичок – Николай – растерянный  такой, взволнованный и просит молиться за его болящего сына Игоря. Так  он мне почему-то запомнился, не знаю…

И что интересно – я в Симферополе успел между двумя литургиями  молебен святителю отслужить! Да… Вот так и молюсь до сих пор. Интересно  всё-таки – что с тем мальчишкой?.. Наверное, уже никогда и не узнаю.

Ну, что сказать?.. Вот в такие моменты и понимаешь, что Христос воистину «посреди нас»!

- Почему же не узнаете, батюшка, — отвечаю я, — «невозможное человекам возможно Богу»! Молитесь об упокоении раба Божьего Игоря.

Вот такая встреча произошла в моей жизни по милости Божьей, молитвами святителя Луки. Остаётся только добавить, что произошла она в самый  канун Радоницы и на следующий день мы с отцом Виктором молились о рабе  Божьем Игоре, с особенной ясностью чувствуя, что все мы живы в той  единой Пасхальной радости, которую по неизреченной любви даровал нам  Воскресший Господь!

Протоиерей Андрей Ткачев

Страх смерти, страх бедности, внутренняя боль в костях от грехов – это главные тревоги человека. Эти три вещи вспоминает Златоуст в своем огласительном слове. Вот как он говорит:

«Никтоже да рыдает убожества: явися бо общее Царство. Никтоже да плачет прегрешений, прощение бо от гроба возсия. Никтоже да убоится смерти, свободи бо нас Спасова смерть».

Говорит вначале о бедности и убожестве, потому что это вопиющее проявление несправедливости мира, видное всякому глазу. Отсюда, от желания победить неравенство имущественное и засыпать пропасть между ходящими в золоте и сидящими на гноище, родились идеи и движения, формирующие образ современного мира. Пенсии на старость и пособия по безработице отсюда. Кредиты на доступное жилье и профсоюзные движения отсюда же. Весь социальный пафос от футболок с портретом Че Гевары и революций до мирных демонстраций – отсюда, из желания очевидного равенства или хотя бы приблизительной справедливости. Но чего недостает социальным движениям? Пасхи! Не достает молитвы и радости оттого, что гроб Христов пуст. Без молитвы и пасхальной заутрени любой мирской правдолюбец лишь умножает идолов, добавляя к их пантеону еще одного – идола всецелой земной справедливости. Это – ложный бог, и сынам Неба должно быть это понятно.

Религиозный человек склонен сжечь избытки энергии, скорее стоя на земных поклонах, нежели ходя в демонстрациях. Но и он нуждается в пасхальной радости, чтобы не запоститься, не зауныть, не придать своим покаянным трудам большую, чем должно, цену.

«Прощение от гроба воссия». Есть время плакать и время смеяться. Есть время обнимать, и время уклоняться от объятий. Нужно распознавать времена.

Тот, кто скорбит во время всеобщей радости, скорее нечестив, чем благочестив. Это тоска о грехах несвоевременна, равно как несвоевременно хранение евреями Закона во времена благодати. «Когда нужно было хранить Закон, вы кланялись идолам. Когда же нужно почтить благодать, вы блюдете Закон, чрезмерно усиленный произвольными толкованиями», — так в общих чертах говорит о подобной несвоевременности Златоуст в одной из проповедей.

Пост был направлен к Пасхе. Пасха настала, и пост закончился. Не могут поститься сыны чертога брачного, если с ними – Жених. «Прощение от гроба воссия». Что можно добавить?

Наконец, смерть. Она важна и, как ни странно, нужна. Но кто бесстрашен перед лицем ее?

Грозная и молчаливая, как глубокий колодец, она не отвечает на твои крики. Она не хочет разговаривать, зная, что молчаливый воин страшнее воина говорливого. И вот слышим: «Никтоже да убоится смерти!»

Можно было бы счесть эти слова порывом чувства, не более. Но множество мучеников и терпеливых страдальцев возвысят голос и скажут, что именно вера в Распятого и Воскресшего Христа дала им силы одолеть и страх, и боль, и ярость мучителей.

Смерти можно не бояться, если посредством молитвы и Таинств соединить свою душу с Победителем смерти и понять то, о чем говорил Давид. А он сказал однажды: «Если я пойду долиной смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною» (Пс. 22:4)

Итак, три врага названы Златоустом. Три врага попраны Иисусом, сыном Бога Живого. Как говорит митр. Иерофей (Влахос), мы продолжаем рыдать, плакать и бояться лишь в ту меру, в какую нас не наполняет свет Воскресения Христова; в меру нашей чуждости Пасхальной благодати.

И если кто-то спросит нас, а что, собственно, дает нам наша вера в Воскресшего Христа, мы можем ответить, что на вершинах своих вера наша дает нам способность не рыдать о земных недостатках, побеждать грех и не бояться смерти. Подчеркну – на вершинах своих.