Состав, несколько раз дернувшись, остановился. Зимнее утро, уловив слабым дыханием неподвижность пространства вагона, казалось, умертвило само время. Отрешенную тишину слегка задевал только чей-то приглушенный храп. Через грязные узоры на стекле я в забытьи смотрел на низкие служебные здания напротив своего окна. Рядом на узкой вагонной полке лежала, повернувшись к стенке, уставшая жена. Маленький столик, привыкший к дорожному беспорядку, не стыдясь рассказывал о хаотичности ночного ужина. Меня тоже клонило ко сну, но в поездах спать я никогда не мог. Через минуту сонный покой неподвижных тел нарушил железный лязг открывающейся двери. Толстая добродушная проводница неспешно выполняла свою рутинную работу.
Полчаса назад поезд прошел проверку паспортов на венгерской границе. По вагону суетливо бегали пограничники в смешных остроконечных картузах с широкими козырьками. Весело гоготали, демонстрируя скудный запас русских словечек, из которых выделялось особо популярное - "Горбачев". На венгерском громко высмеивали пассажиров за совсем не европейский вид, не подозревая о том, что добрая четверть вагона свободно читала патриотические стихи Петефи в оригинале. Особенно странно было слышать это из уст молодца в зеленой форме, лицо которого призывало скорее в монгольские степи, чем в умеренный климат Европы. " Такой генотип в наших мадьярских селах, пожалуй, уже не встретишь." - подумалось мне тогда.
Проверка поезда затянулась на два часа, измотав обе противоборствующие стороны. Ночь перед тем спокойной назвать тоже было нельзя. Нервное напряжение, связанное с доставанием билетов, томительным выглядыванием состава из закрытого вокзала, штурмом поезда и многочисленными проверками, снималось в вагоне долгими застольями и рассказами о том, как у нас все плохо.
Чтобы сидеть в этом набитом вагоне, я с женой прошел длительную цепочку мытарств. Оформление советского загранпаспорта оказалось весьма неблагодарным делом. Получить же ваучер на выдачу югославских динар выдавалось просто невозможным. Высокие железные врата под натиском обезумевшей толпы прогибались подобно татарскому луку. Два милиционера, успев привыкнуть к ежедневному брожению, равнодушно смотрели на народ и только время от времени отходили в сторону пообщаться с теми, кто дозревал для дачи должностному лицу при исполнении.
Проблему решил отец жены. Казалось, это ему совсем ничего не стоило. Как он доставал вожделенные ваучеры, теперь уже никто не узнает. Но то, что нам казалось невозможным по этическим соображениям, для него являлось обычным фокусом человека, входящего в круг избранных. Билеты из задней двери кассы вынес также он. Буднично всунув мне их в руки, попрощался и уехал "решать вопросы".
Нам досталось сполна лишь выматывающее ожидание на вокзале, стоя возле четырех чемоданов, набитых "подарками" для принимающих на ночь сербов. Те по эстафете передавали из рук в руки бестолково-наивных советских туристов. Чемоданы с добром за две или три койко-ночи становились законным достоянием предприимчивых сербов. В небольшом городе Воеводины два разных по духу взгляда на мир, ошалело смотря друг на друга, состязались в выносливости.
Я неторопливо поднялся, чтобы подышать свежим утренним воздухом. Выглянув из дверного проема, увидел далеко впереди себя аккуратное здание вокзала. На перроне стояло несколько человек официального вида. Лениво пробежал глазами по большим буквам "кириллицей" под крышей вокзала. Буквы всем приезжим недвусмысленно гласили -"СУББОТИЦА". Полминуты тупо изучая надпись, впускал в себя осознание того, что это конечный пункт нашей поездки. Поезд стоял тихо, упорно не раскрывая местным зевакам, что в нем теплится какое-то бытие. Наконец увиденный глазами факт полностью совместился с моим трезвым восприятием действительности. Быстро вскочив с подножки, я направился донести увиденное до жены, ноона мой энтузиазм отбила равнодушной репликой:
- Не выдумывай глупостей. Какая Субботица? Вон, весь вагон спит. Дай и мне хоть немного вздремнуть.
Окончательно настроившись верить рассудку, я продолжал настаивать. Но жена, махнув рукой, только подметила:
- Ты смотри там... Из вагона особо не вылезай, а то в Венгрии останешься. Что я тогда буду делать?
Наше препирательство прервал трубный глас появившейся проводницы:
- Вста-ем! Граждане пасса-жи-ры, собираем вещи! При-е-хали! Субботи-и-и-ца!
- Ну? Что я тебе говорил? Давай вытаскивать шмотки. - в сердцах отчитывал я все еще не пришедшую в себя супругу.
Вагон дружно, по-армейски, взорвался новой жизнью, став похожим багажной пестротой на закарпатский базар.
Перрон быстро наполнялся колыхающейся толпой. Таща всевозможные баулы, человеческий материал ринулся к единственной одностворчатой двери, призывно зовущей всех своей открытостью.
Словно песок в средневековых часах, ополоумевшие люди протаскивали себя и свои богатые дары через узкое горлышко-дверь, спеша попасть в неизвестность. Внутри возле двери, с нескрываемым озорством, молодой пограничник в странной полувоенной униформе ускорял втискивание громким подбадриванием.
Многие сербские слова были толпе понятны, но заряд дружелюбия и восхищения она в них почему-то не улавливала. Всем было ясно, что солдатик наслаждается диковинным зрелищем. То и дело, взмахивая руками, парень с заметным акцентом выкрикивал:
- Бистро! Бистро давай. Курва!
Своим независимым видом пограничник проявлял над всеми приезжими несомненное превосходство. Толкая очередного "чемоданника" в сторону прохода, снова и снова бросал каждому:
- Курва! Бистро!
Казалось, весь его предыдущий жизненный путь был лишь добросовестной подготовкой - донести простую глубину этих дружественных слов до каждого представителя великой братской страны. Представители, не успевая благодарить, попадали к месту проверки.
Это был длинный узкий стол, который вежливо представляли люди в черном. Будто только что выпрыгнув из кадров фильма Алана Паркера, с твердой решимостью штурмовиков, проявляли они всю серьезность нашего положения.
Подтащив чемоданы к столу, я услышал нетерпеливое, с неправильным ударением на первый слог:
- Суда! Суда - чэмодан!
На высоком табурете из бара, невесть как очутившемся здесь, восседал красивый черновласый мужчина лет тридцати. Его правый заостренный сапог из дорогой блестящей кожи находился прямо на столе. Левый, на подогнувшейся ноге, упирался на ножную перекладину. Пальцем мужчина властно показывал на пространство возле ноги. Его угли-глаза выражали неготовность принятия любых возражений.
- Откривай! - заорал он угрожающе. Я показал содержимое. Палки серой колбасы, водка и нехитрый ширпотреб не вызвал в нем никакого восхищения.
- Пас! Пас давай! - продолжал вопить таможенник, приказывая рукой убрать чемоданы. Я отдал наши паспорта. Хотел было спросить - зачем, но передумал. Вид радушного хозяина этой страны не обещал приятной беседы по данному вопросу.
Оставив документы у проверяющих, мы двинулись к выходу из зала. На ходу я кое-как втискивал в чемоданы разбросанные вещи. Позади себя услышал наивный вопрос очередного "баульщика" к служащим:
- А когда паспорт отдадите?
Напрасно простодушный советский мужчина задавал этот провокационный вопрос. Один из таможенников, рысью подскочив к нему, резко развернул его тело к проходу и со всей силы пнул ногой в спину. Не ожидая такого исчерпывающего ответа, мужчина пролетел метра три и наверняка бы упал. Но я схватил его в охапку и плавно опустил присесть. В растерянных глазах "туриста" увидел полное непонимание происходящего. Испорченная напрасными идеями голова товарища не вмещала восприятие здешнего тщательного гостеприимства.
Подавленные происходящим, мы шли по отгороженному железными щитами коридору к большому загону. Сюда следовало пройти всем советским гостям для ожидания своей участи. Загон все больше и больше заполнялся вконец обалдевшими людьми, подобно скоту, не ведавшими о правильном в обществе поведении. Отовсюду были слышны самые фантастические версии происходящего.
Прошло часа два. От нечего делать и от щемящей тоски по советскому паспорту, без которого, казалось, теряешь всякое человеческое значение, я отвлекал себя разговорами с собратьями по необъяснимому.
Вдруг из здания напротив огороженного пространства вышел таможенник в плаще и форменной фуражке. Сжимая двумя руками стопку красных "молоткастых" документов, он направлялся в сторону вокзала. Кто-то из толпы, не выдержав, крикнул:
- Паспорта давай!
Таможенника передернуло. Он резво развернулся и минуту молча изучал притихшую толпу. Казалось, сейчас неким шестым чувством отгадает виновника прерывания его торжественного шествия, который тут же провалится сквозь землю. Медленно убрав правую руку со стопки, он поднял ее. Вытянул раскрытую ладонь с растопыренными пальцами. Обращаясь ко всему замершему скоплению в единственном числе, громко и зло вымолвил:
- Пьет! Пьет час будэш чекати!
Я смотрел на таможенника и у меня из головы со страшной силой неумолимая примитивная правда жизни навсегда вытаскивала миф о величии нашей страны, о ее непобедимой, на фиг никому не нужной мощи, о защищенности под сенью ядерного щита и пламенной бескорыстной дружбе югославского и русского народов.
Через год, в девяносто первом, пересекая границу Польши, на небольшой сельской таможне, находящейся на красивейшем горном перевале, я уже не удивлялся, когда пограничник показал нам рукой - подождать. Он начал было проверять наши документы, но тут подъехала ватага подвыпивших, в лохмотьях, мотоциклистов. Увидев их, он улыбнулся и сказал нам:
- Стоп. Сперва проедет Европа. Сперва ей дорога.
Но меня это уже не волновало. Мой мозг не занимали надуманные государственные мифы. Мне не было никакого дела до своей или польской страны. Мое государство находилось внутри меня. Я его вез с собой. В державу, которую представлял этот надменный пограничник. И оно было сильнее. В Субботице, в скотском загоне, я очистился. Теперь я навсегда жил сам по себе.
или к захвату государственной власти, а также
распространение материалов с призывами к совершению таких действий, - наказываются
ограничением свободы на срок до трех лет или лишением свободы на тот же срок.
Статья 135. Оставление в опасности
