Из Чертобыля катится женщина:
голова пеплом-меплом поперчена;
а глаза-то, глазищи потухшия;
а горящия полымем ушки-те;
вместо носа- черковна-та свечечка;
и не бабища даже, а девочка!
Что гадюка коса извивается,
по укра`ински, падла, ругается.
А ехидства-то сколе, а хитрости-
не дожьдёсси от ведьмочки милости:
у стаканчки плеснёт тебе зелия
на облом,
              на сушняк,
                              на безделие-
кожа станет бела али синяя,
а глаза- как слеза апельсинняя.
В одночасие цены подымутся-
сядут пташки и уж не подымутся-
крыла-лапы да клювы отымутся...
Вот такая ужасная женщина,
или баба какая, иль девочка,
может даже- мальчонко слезливенькой
или- дедко ворчливый да сивенькой.
И не баба, а дикий мужик:
бритвой острой по горлышку вжик.
Или ёжик в полесском тумане,
или вошь на ордынском аркане:
нет, не катится- типа идёт,
из Швейцарии как Идиот,
с сундучком во расейской карете.
Сундучок радиацией светит...

Любите деньги не всерьёз,
без чувств банкноты лобызая,
не распыляя амбры грёз:
так ищёт куст пугливый заяц.

Князи, Мазепа, президент,
который так недолго правил-
их мир витиями воспет
мечу покорными...оралу?

Беда, когда их вовсе нет,
сегка засаленных бумажек.
Хотя бы несколько монет-
и тех в кармане нету даже...

Пока они не разошлись,
пока в миру не разбежались...
Живите так, любите жизнь,
устройтесь как-нибудь с державой.

Итак, пока не разошлись,
пишите на полях признанья
для нелюбимых вами лиц
в лесу ,увы, не первозданном.

Изобразите свой портрет
размером с семечко гороха-
он будет пальцами согрет,
а также- палочками Коха.

Начальство вредно не любить-
тогда от ненависти тошно.
А деньги незачем копить-
они уходят к нехорошим.

И ,прикрывая срамом грёз
свои достоинства лихие,
питайтесь соками берёз,
устройтесь как-нибудь в стихиях.

Максим Рильський ,"Бодлер" 1920 р.

В раю блаженних мук, де на тонких стеблинах
ростуть, звиваються химерні квіти зла,
подібні до очей жіночих і звіриних,-
в пекельному раю душа його жила.

Лякати буржуа, назватись людоїдом,
що хтів би скоштувать малесеньких дітей;
впиватися гірким, самотнім, тонким медом
нездійснених бажань и неживих ідей,-

и бачити в вині безстидної таверни
Вино Причастія, єдину кров Христа...
Хіба таке життя, потворне і химерне,
не зветься: красота?

В краю блаженных мук, где на тончайших стеблях
растут извивами химеры боли,
глазам зверей и жён подобные, да, в пекле
жила его душа, нет- в райской голи.

Пугать буржуев, зваться каннибалом
охочим до млапденцев, упиваться
горчайшим мёдом отставных желаний
и греться в одиночестве ненастья,

усматривать в стакане из таверны
Вино Причастия от Иисуса ран...
химеры и уродство суть ,наверно,
и жизнь, и красота?

перевод с украинского Терджимана Кырымлы

Максим Рильський, "Ніцше", 1922 р.

Змію, людину, сонце та орла
благословив він у високих горах:
премудрість, світло, серце, міць крила-
для бурь, для щастя, для висот прозорих.

Безумієм чоло оповила
йому гадюка; терни мислів хворих
людина непомітно принесла;
орел упав на землю, в тлін і порох.

І він до сонця руки підійняв,
але воно сміялося зрадливо,-
и на устах мовчання він поклав.

Чужий любові и далекий гніву,
по сходах таємничих він зійшов,
де мертвий гнів і нежива любов.

Змею, особу, солнце и орла
благословил он, среди гор открывшись:
премудрость, свет и сердце, мощь крыла-
для бурь, для счастья, для прозрачных высей.

Ползучий недочеловек
ему добавил в мысли яду-
упал орёл в песок иссохших рек,
змея поживу приняла в награду.

Он прямо к солнцу руки простирал-
оно улыбкой едкой отвечало-
и свет уста печатью плотно сжал.

И он спустился в склеп, к своим началам,
к любви и гневу равно охладевший,
в зимовье Прозерпины, в платье вешнем.

перевод с украинского Терджимана Кырымлы

Максим Рильський, "Шекспір" 1920 р.

Блукав я сам у браконьєрськім строї
в гаях зелених Анелії старої,
а вколо, в затуманеній далі
проходили блазні і королі.

Присівши на пеньку, серед поляни,
я розглядав видовисько туманне,
і рисами тонкими рисував-
і людям вічне у хвилинном дав.

Актор, п`яниця, мрійник і мисливий,
любив я слів непереможні зливи,
кохання, муки, ревнощі и гнів,
характери із криці і шовків. 

И я в наряде браконьера было
в лесах зелёных старой Англии бродил, а
там ,близко, в даль туманную брели
шуты и короли.

Присевши на пенёк среди поляны,
я наблюдал ристалище в тумане-
и тонкими мазками написал-
и людям вечное в минутном дал.

Актёр, питух, мечтатель и охотник,
любил я слов победные когорты,
любовь и муки, подлость и расплату,
характеры из шёлка и булата.

перевод с украинского Терджимана Кырымлы

Атанас Далчев "Църквата на Отон I в Мемлебен", 1976 г.

Във църквата преди хилядолетие,
тъй както туй запомнил е светът,
витязи с окована в броня гръд
погребали на своя крал сърцето.
В соборе этом рыцари в броне
похоронили сердце сюзерена:
тысячелетью вышла перемена,
а в храму замещенья нет. 

При блясналите свещи заиграват
пред погледа ни светлина и мрак
и сенките на миналото пак
като че ли под свода оживяват.
В огне свечей пред взором нашим
лучи сыграли б с темнотой
и тени прошлого утратили б покой,
ожившие как будто, не иначе.

Но е практична ерата модерна
и днес потомците на Отон там,
на разкрач от свещения му храм,
са построили свинеферма.
Но вот пришла практичнейшая эра:
отоновы потомки рядом с храмом
сященным выстроили "пару",
близ стен тысячелетних- свиноферму.  

Затуй и щом от древните руини
изпъплихме във наште времена,
ни сепна неочаквана воня...
припадаше нощта, грухтяха свини.
Из принципа и сообразно моде
кормушку рядом с храмом узаконив,
мы плаваем в нежданных волнах вони...
ночь опускалась, хрюкало отродье.

Стихотворения не было опубликовано при жизни автора, но- лишь спустя несколько лет в сборнике Атанаса Далчева "Стихотворения. Фрагменти.", С. ,1998 г., издательство "Захарий Стоянов".

курсивом- перевод Терджимана Кырымлы

Атанас Далчев, "Нейде в Русия", 1965 г.

След като дълго е препускал,
най-сетне спира влакът. Гара.
Спокойно над земята руска
изминалият ден догаря.
Галопом поезд долго ехал.
Вокзал. Вагон остановился.
Над русским краем не ко спеху
закат окалиной лучился.

Пред мен, на надлеза огромен,
прегръщат се мома и момък.
Високо горе на небето
аз виждам двата силуета.
Передо мною на перроне
в обьятьях пары: му`жи, жёны.
Высо`ко в небе силуэты
я вижу их: удел поэтов.

Един човек велосипеда
възседа и потегля в здрача.
Загубено, детенце бледо
само в навалицата плаче.
Вот некто на велосипеде:
под вечер дома будет, значит. 
Ребенок потерялся: бледен,
в толпе один остался, плачет.

Но скръцва жалостно вагонът.
Отдръпва се назад перонът.
И втурва се отново влака.
И гарата изчезва в мрака.
Но скрипнул жалобно вагончик.
Перрон отчалил к сроку точно.
И поезд снова мчится змеем.
И в темноте вокзал чернеет.

Така аз няма да узная
къде е велосипедиста
отивал и дали на края
е стигнал там, където иска;
Я никогда не разузнаю,
велосипед донёс ли дядьку:
успел поужинать, зевая,
ездок? А то ещё загадка:

изпращала ли е момата,
или посрещала момчето;
и свойта майка във тълпата
намерило ли е детето.
тем, кто при встрече обнимались
расстаться жребий присуждён ли?
и сколько лет быть вместе: мало?
нашёл ли мать в толпе ребёнок.

Ний няма да се видим вече.
Разминали сме се навеки.
Не като чужденец ли вечен
минава през света човекът?
Мы не увидимся вовеки:
к чему махать теперь руками?
Минают миром человеки
вот так: вприглядку, чужаками?

курсивом- перевод Терджимана Кырымлы

Атанас Далчев, "Есенно завръщание", 1924 г.

Мойто есенно скръбно завръщане
подир толкова пролетни дни
в безутешната бащина къща
с боядисани жълто стени.
Осень. Скорбно моё возвращение
после стольких весенних-то дней
в дом родительский без утешения,
дом осеннего сада желтей.

Колко много години са минали
по неравния тягостен път,
дето днес мойте стъпки пустинни
като вопли самотно звучат!
Сколько минуло лет, не упомню,
сколько тяжких, колдобистых вёрст,
только эхо шагов моих глохнет
будто крик вихрь пустыней разнёс!

Дървесата са сякаш излезнали
да ме срещнат с прострени ръце;
те минават край мене и чезнат
с озарено от пурпур сърце.
Хоть деревья подросшие встретили б:
руки тянут, исчахли... не мне:
озарило сердца лихолетие-
сад от прожитых бед онемел.

А през техните клони запречени
вехне къщата с жълти стени
като някакъв спомен далечен,
като спомен от минали дни.
А за веточным серым скрещением-
дом ветшающий в жёлтой охре
будто память о прошлом увечная,
будто память о дальней поре.

курсивом- перевод с болгарского Терджимана Кырымлы

Распил и выпивка по кругу...
Но те, кто вынесет- прорвутся:
хребты провалены упруго;
воротнички, потея, мнутся.

А завтра лучшая подруга
придёт в мундире полицая-
и ты окажешься вне круга
себя, неряху, порицая.

А ты окажешься порезом,
в руне наброшенном- ягнёнком,
а друг с бандеровским обрезом-
повязкой йодовою, волком.

А если вынесет кривая
из неудобных ситуаций,
катись на заднике трамвая
пока кондукторы троятся,

пиши, превозмогая тряску,
словами стёртыми как стельки
о нравах пахнущих как ряска,
без умолчаний и истерик:

о том, как кости выпирали
сквозь кожу занавеса сцены,
а мы зачем-то выступали
суфляж себе вгоняя в вены.