Я ни папа и не мама,

Я не добрый и не злой.

Я обычный трудоголик,

Потому что холостой…

Волк в сотый раз проскандировал про себя привязавшийся стишок и, что бы отделаться от застрявшей в зубах рифмы, попытался отследить его появление.

Радостные лица подчинённых, обнаруженные в половине восьмого в пятницу в родном офисе, не то что бы заставили волчью совесть пожалеть трудовой люд, но вселили некоторую неуверенность в правильности и подозрения на собственную деспотичность. Подозрения Волк пресёк на корню твёрдо и решительно. «Я им начальник, а не мама с папой, что бы жалеть». Первопричина, обнаруженная столь нехитростным путём, хоть и не устранила мельтешащие в уме буковки, но позволила переключиться на текущий момент.

-- В двух словах: результаты, проблемы, планы.

Народ воспрял духом, понимая, что не всё потеряно.

-- По банковскому делу почти всё готово. Подозрения оправдались. В их собственной безопасности таки есть утечка. Все бумаги у вас на столе. В понедельник в десять встреча с управляющим. Они, по прежнему, против официального расследования. Так что вам решать, Сергей Олегович , как дальше строить работу. Минимальный объём мы выполнили, подозрения подтвердили. Пусть теперь сформулируют точную задачу. Мы будем просто вычислять, добывать доказательства или устранять эту неприятность. – Леночка с видом звеньевого бодро отбарабанила заготовленную речь.

-- Хорошо, я потом просмотрю, если возникнут вопросы, решим в телефонном режиме. Что по делу драгоценностями?

-- Да там почти стопроцентная вероятность того, что сынок попёр камушки. Беда вот , мамаша верить не хочет, ногами топает и требует доказать, что прислуга виновата. – Антон презрительно сощурился. – Это ведь уже не наш профиль, как я понимаю?

-- Правильно понимаешь. Давай так, ты с понедельника мне за пару дней докажешь сынка. В буквах и с картинками, а я потом посмотрю, что с этим можно сделать.

Антон кивнул, боясь поверить собственному счастью. «С понедельника» было аттракционом невиданной щедрости.

-- Игорь Константинович, а что у нас с просьбой смежников? – Самое сложное Волк, как обычно, оставил на закуску. Молодёжь расслабилась и приготовилась к низкому старту.

-- Серёж, давай волчат распустим, а сами покалякаем часок. А то они все мультики пропустят.

Волчата одобрительно загудели. «Совсем от рук отбились без меня. – В голове Волка машинально заворчал начальник. – На минуту отвернёшься, потом неделю собирать нужно». В слух же величественно было предложено убираться, пока шеф не передумал. Волчата, не веря в собственную удачу, быстренько убрались.

-- Ну что, Игорь Константинович, твой тактический ход я оценил, теперь по существу. Всё так плохо? – Волк поворочался в кресле, пристраивая поудобней ноющий позвоночник, клацнул кондиционером и закурил.

-- Всё ещё хуже.

Игорь Константинович, бывший следователь по особо важным делам, а сейчас правая и левая рука хозяина, а так же его глаза, уши, печень и совесть, неторопливо порылся в необъятном портфеле, вытащил от туда школьную тетрадку и методично принялся перечислять, сверяясь с записями:

-- Полгода назад некто Зарима Бексотовна Ревазова, семидесяти восьми лет от роду, была обнаружена мёртвой в зале ожидания на центральном автовокзале. Следов насилия на теле не обнаружено, что позволило классифицировать смерть, как естественную. По словам соседей, за три дня до этого старушка продала квартиру по доверенности и отбыла в неизвестном направлении. Личные вещи усопшей, с коими она отправилась в этом направлении, обнаружены не были. Заявление о пропаже бабушки подавали всё те же соседи.

Месяц спустя, уже на железнодорожном вокзале было обнаружено тело ещё одной бабули. Лейлита Искандеровна Турова, восьмидесяти одного года от роду. Ни вещей, ни следов насилия. Квартира продана за неделю до обнаружения тела. Заявление принято от социального работника, закреплённого за старушкой.

Ещё через два месяца перепуганные мамаши подняли на ноги всё отделение в районе ботанического сада. Мирама Бахрамовна Истрец. Эта помоложе будет. Всего семьдесят. Заснула в парке на скамеечке вечным сном. И снова ни насилия, ни вещей, а квадратные метры тю-тю буквально за пару дней.

Все дела проходят по разным отделениям и на попытку определить их, как серию, и, соответственно, перевести в одно производство, прокуратура натурально упёрлась рогом, потому как явного криминала там нет, стучащих кулаками родственников с требованием найти и покарать, не наблюдается, а кто ж сейчас за здорово живёшь станет на себя заведомый висяк вешать, да ещё и серийный.

Это, так сказать, канва. Теперь сама вышивка. К нам это счастье прилетело от Ванятки Рубина. Его как, стало быть, прокурорские завернули, так и не выдержало сердце сыскаря. Нутром, говорит, чую, серия это. Да не просто так серия, а с продолжением. Чую, да сделать ничего не могу. А мы, Сергей Олегович , как ты помнишь, за прошлогоднее дело по наркотикам в полном, так сказать, долгу перед товарищами смежниками. Денег, понятное дело, нам никто за это посулить не сможет, а вот почёт и премногоблагодарствие отсыпется полной мерой. – старый опер подчёркнуто аккуратно закрыл тетрадочку и для усиления эффекта даже расправил обложку.

-- Ну да. На лопате. Или лопатой. – Волк подкурил очередную сигарету. – И так не хорошо, и этак не ловко. Ну а от нас-то чего хотят благодетели?

-- Так не много и хотят. Тут копнуть, там ковырнуть, поспрашать, посмотреть…

-- Угу. Ты бы уж так и говорил, Игорь Константинович , провести негласные следственные действия вместо штатных оперов, отгрести за это дело по полной программе, подставить точку опоры под обстрел и возможно…я повторю, возможно, таки доказать, что имел место криминал. Ты сам-то как оцениваешь ситуацию?

-- Нецензурщину пропускать?

-- Ну конечно.

-- Тогда молча. Первый же вопрос, а какого чёрта мы вообще этим занимаемся, заставит нас серьёзно задуматься о последующем трудоустройстве всем коллективом. – сыщик побарабанил пальцами по подлокотнику кресла. – Нам бы клиента. Клиентика бы нам, которого можно, хоть за уши, но пристегнуть к этому делу…

-- Клиентика, говоришь? – Волк резко выпрямился. – Будет нам клиентик. Золотой будет клиентик. Добротный, как армейская палатка. Всё прикроет, всех подстрахует.

Он выудил мобильник и набрал номер:

-- Алё, ну ты где там потерялся? Едешь, но стоишь в пробке? Занятное сочетание, хотя и вполне закономерное. Хорошо, жду. Жду, я сказал. Столько, сколько нужно. Сигарет купи по дороге. Давай.

-- Ну что, Игорь Константинович , пожертвуешь личным временем во имя прикрывания общественной задницы? – Волк заметно повеселел.

-- Не вопрос. Ты только объясни по-человечески.

-- Я волк, я по-человечески не могу, -- заметив неловкость в глазах следователя, Волк коротко хохотнул. – Сейчас Руслан приедет, и всё сам услышишь.

 

Ниночка прислушалась к голосам, доносившимся из гостиной и сделала звук телевизора погромче. 

-- Ты опять отправил Катю за продуктами на рынок?

Вилен обречённо вздохнул и привычно проглотил резкий ответ. Он, конечно же, найдёт что ответить, и тон ответа будет соответствующий, но не сейчас. Пока ещё существует надежда, что скандал не разгорится, нужно попытаться спустить тему на тормозах.

Как же он устал от всего этого. От постоянных допросов, объяснений и извинений. От этих бесконечных разговоров об экономии. От этого обвиняющего тона. И от самого себя, вынужденного лавировать и уворачиваться, продумывать и маневрировать. Его жизнь напоминала передовую, на которой было неясно, где свои, где чужие, и откуда в следующий момент выскочит писец.

-- Ты что, не слышишь меня? Я спросила, когда, наконец, прекратится неразумное транжирство?  -- Рита, Маргарита Вадимовна Кучина, в замужестве Рощина, с неприкрытой ненавистью сверлила взглядом мужа. – Или ты забыл, что обещал моему отцу, когда выпрашивал у него разрешения на наш брак?

Вилен поморщился, как будто у него внезапно разболелись все зубы. Молчать, только молчать, пока ещё есть надежда. Он глубоко вздохнул:

-- Да, я тебя слышу. Да, я отправил Катерину за продуктами на рынок. – Вилен наступил на горло раздражению и старался говорить спокойно. – А что, собственно, тебя возмущает. То, что мы хотим есть, или то, что нашим питанием занимается Катерина?

-- Меня возмущает, что ты тратишь деньги совершенно не на то. Мы должны жить на строго определённую сумму в месяц, а остальное складывать, что бы как можно скорее продать эту ненавистную трущёбу и купить приличный дом.

-- А тебя не смущает, что это, всё таки, мои деньги, а я не готов питаться бумажной колбасой и полуобморочными анемичными овощами?

Но Рита уже оседлала любимого конька и не желала с него слезать:

– Ты клялся папе, что мы с Ниночкой ни в чём не будем нуждаться, и уровень жизни будет, как минимум, не ниже, чем в его семье. Это ведь ты обещал?

-- Я. -- Вилен предпочитал не отрицать очевидное.

-- Ну и? Где собственный дом, о котором я мечтаю? Я уже не знаю, что говорить знакомым при встрече. У меня все причины закончились.

-- А ты попробуй не обсуждать эту тему. – Огрызнулся Вилен и тут же пожалел о собственной несдержанности, но было поздно. Джин вырвался на волю и в бешенном вихре закружился по гостиной, звеня децибелами и путаясь в хрустальной люстре. Вилен застонал.

Телевизор грохотал на пределе возможного в тщетной попытке заглушить страсти, бушевавшие за стенкой, рекламируя то ли новое пиво, то ли экзотическое средство для укладки волос. На экране мелькали загорелые ноги, запотевшие ёмкости и призывные улыбки. Если бы кто-то спросил Ниночку, что именно ей пытаются продать, она бы затруднилась ответить, потому как в данный момент была занята сложным и абсолютно нелогичным действием: стараясь отгородиться от родительских разборок, прислушивалась к разговору.

Ей было почти десять, когда Вилен женился на Рите. Он был вполне удачлив финансово, и до недавнего времени их семья была составляющей элиты города.

Ниночка слушала и думала, что Вилен всё таки прав, повторяя маме, что это его деньги и он не позволит никому ими распоряжаться, даже собственной жене и её дочери. Она, конечно же, была нормальной девочкой, которой хочется красиво одеться, хочется с шиком подкатить к институту на дорогой машине, хочется слетать на уик-энд в Париж, в конце концов, хочется просто не работать. Она элементарно привыкла ко всему этому. Но мировой кризис не счёл нужным согласовать свои последствия ни с Ниночкой, ни с Виленом и в данный конкретный момент финансовые дела семьи обстояли не лучшим образом. Дом пришлось сменить на, в общем-то, просторную по меркам простого человека, квартиру в спальном районе. Вместо штата прислуги по утрам к ним приходила добродушная Катя, которая полностью взвалила на себя обязанности по обслуживанию их небольшой семьи. Вилен с утра до ночи пропадал на работе, поставив Ниночке условием оплаты обучения в престижном  вузе обязательное трудоустройство. Больше же всех пострадала Рита, которой в одночасье пришлось отказаться от богемного образа жизни.

«Неужели мама не понимает, что у Вилена есть цель – вернуть всё утраченное? – Ниночка мысленно удивлялась, куда подевалась хвалёная Ритина прозорливость. – Он от этой цели не отказывается. Он отказывается умирать на пути к цели. Неужели это так ужасно – продолжать жить? Нормально жить. Покупать вещи, хорошо питаться, отдыхать, пусть не на шикарных курортах, но отдыхать. Нельзя впасть в летаргический сон в ожидании светлого будущего, отказывая себе абсолютно во всём. Однажды цель окажется достигнутой, но мёртвым героям не нужны награды, и на то, что бы радоваться и наслаждаться не останется ни сил, ни здоровья. Какой смысл в красивой машине и дорогом доме, если столько лет прошли мимо тебя, не оставив ничего, кроме морщин».

Вряд ли, глядя на Ниночку, кто-то заподозрил бы подобные мысли в её хорошенькой голове. Ещё несколько лет назад она и сама удивилась бы их наличию. Но крутой вираж  удачи, закинувший её на работу в библиотеку, существенно сместил центр тяжести в её сознании, разбудив привычку думать и научив получать от этого удовольствие.

Гроза в гостиной сменилась отдалённой канонадой, и Ниночка приглушила телевизор.

-- Нет, если ты так хочешь, то вполне можешь взять обязанности по хозяйству на себя. Мы можем завтра же отказаться от услуг Катерины, и ты получишь возможность экономить на продуктах, химчистке и прачечной, вспомнив, заодно, как выглядят утюг и пылесос.

По тону забормотавшей что-то Риты было понятно, что к настолько радикальным методам экономии она явно не готова. От такой перспективы у неё сели батарейки и скандал сам собой пошёл на убыль.

-- Ты можешь предложить мне свой план. Я с удовольствием обсужу его с тобой. – Вилен устало потянулся к бутылке минералки и жадно глотнул прямо из горлышка.

Этот разговор был далеко не первым, и, как понимал Вилен, не последним. С каждым разом гасить пожар становилось всё труднее и труднее, и он с опасением  подумал о том, что запас его терпения может закончиться раньше, чем план по восстановлению благополучия увенчается успехом.

«Дорогая моя девочка. Не удивляйся, я всегда считала, что мой сын не достоин тебя. Прости, что не нашла в себе сил написать тебе раньше…»

Марина пододвинула последний листок Тиму, щёлкнула кнопкой чайника и поискала глазами сигареты.

-- Мааам. – Тим дочитал страничку и вопросительно уставился на Марину. – Это что?

-- Письмо от бабушки.

Иногда Тима забавляла мамина привычка прямого смысла, но сейчас он был не в том настроении.

-- Да? А я, было, решил, что это поздравление с Новым годом от Санта Клауса. – Смягчив язвительность подобием улыбки, он уселся верхом на стул, пристроил лохматую голову на сцепленные руки и уставился на мать, всем своим видом давая понять, что не сдвинется с места, пока не получит объяснений.

Радостно пискнул чайник, напоминая, что тайм-ауты ещё никто не отменял.

-- Тебе чай или кофе? – Марина вытащила чашки и достала из холодильника блюдце с лимоном.

-- Кофе. С молоком. И с бутербродом. И ответ на вопрос. – Тим демонстративно выдержал паузы. – Ну мам, я серьёзно. Жили-были двадцать лет одни на белом свете и тут нате-здрасьте, любящая бабушка чуть ли не на пирожки в гости зовёт, вроде только вчера виделись. Могу я проявить здоровое детское любопытство?

Марина улыбнулась. Холод, сжавший где-то внутри горло, когда она узнала почерк, начал потихоньку сдавать позиции. Настороженность отступила, освобождая место нормальному человеческому восприятию. «Всё таки нервы у меня ни к чёрту» -- подумала она, машинально нарезая колбасу ровными кружочками и выкладывая веером на тарелку. Туда же отправились полосочки сыра. Завершила композицию веточка петрушки, старательно пристроенная по центру.

Тим обозрел получившийся шедевр, мысленно прикидывая, хватит ли булки, что бы есть колбасу и сыр по очереди и, решив не рисковать, сложил всё вместе.

-- Ну давай, рассказывай мне тайны родового проклятия. Обещаю по ночам от бабайки под диваном не прятаться. – Он впился зубами в огромный бутерброд и довольно заурчал.

-- Да особенно-то рассказывать не о чем. Мне было восемнадцать, когда я познакомилась с твоим отцом. В то время он жил с матерью и бабкой в огромной квартире. Не знаю, может он на самом деле влюбился в меня, или это была очередная блажь, но через месяц после знакомства мы торжественно предъявили его родственникам паспорта с печатями ЗАГСа.

-- Мам, я чёт не понял. Ну ладно, отец. Был влюблён – не был. А ты? Ты что, не знаешь, была ли это любовь?

-- Представь себе, не знаю. Я была на два года моложе тебя теперешнего. За плечами педагогическое училище, четыре года общежития, распределение в школу-новостройку на окраине и ничем не подтверждённая уверенность в собственной взрослости и самостоятельности. Конечно, я была уверена, что это Любовь. Большая, светлая, сметающая все преграды и, естественно, вечная. В моём понятии других просто не существовала. Либо такая, либо никакой.

-- Ну вот. А говоришь, не знаешь. – Тим закинул в рот последний кусочек сыра, ссыпал на ладонь крошки, огляделся в поисках ещё чего-то съедобного и остановился на вазочке с печеньем. – Будешь?

Марина неопределённо мотнула головой.

-- Понимаешь, это я тогда так думала. А спросил ты сейчас. А вот сейчас я уже не так в этом уверена….-- получалось слишком заумно и витиевато, но не объяснять же родному ребёнку, что за последнее время её самонадеянность изрядно пораструсилась, прихватив уверенность в себе и ещё несколько качеств, необходимых для того, что бы что-то точно знать.

-- Ну ладно. Дальше давай. Вы поженились, что врядли привело в восторг папулину родню. Я правильно понимаю? – Тим относился к происходящему, как к забавной постановке, и Марина успокоилась.

-- Правильно. А ты как бы отнёсся к такому на месте родителей? – не дожидаясь ответа, Марина продолжила. – В слух, конечно, никто при мне ничего не говорил, они были слишком хорошо воспитаны, но я же всё чувствовала. Знаешь, это оказалось очень неприятно – чувствовать холодное отстранение и постоянное молчаливое неодобрение, и не понимать, чем ты его заслужила. Я не была содержанкой, я любила их мальчика и как умела, проявляла это, получая взамен враждебность.

-- Я бы так не смог. – Тим допил кофе и поднялся, что бы сделать себе ещё чашку. – Тебе чаю добавить? Сигареты на холодильнике, тебе не видно, щас достану.

Он открыл окно и подвинул стул к подоконнику.

-- Мам, а почему у бабушки такое странное имя – Фатима? Она что, персиянка?

-- Ну почему сразу «персиянка»? Её отец был осетином. Аслан, если я правильно произношу. Фатима Аслановна Бероева. По мужу …а вот по мужу-то я и не помню. Она как-то всегда подчёркнуто девичью фамилию использовала в быту. Ну да бог с ней. В двух словах, через год родился ты, а ещё через месяц мы с тобой дружно собрали вещи и отправились в общежитие в тёте Оле.

-- О, тётю Олю я помню. Это начальница, или как там её, общаги. Мы ещё прятались от проверки в мешках с бельём.

-- Точно, было такое. Это тебе уже года три было и мы тогда просто в гости пришли. – Марина рассмеялась. – Надо же, запомнил… Вскоре умерла моя бабушка и оставила нам эту квартиру.

-- А папа что? – Тим осторожно вернулся на скользкую тему семейной истории.

-- А что папа? Папа приехал один раз, как он выразился, за объяснениями. Объяснять я ничего не стала. Глупо объяснять очевидное. Да мы с ним уже сотни раз говорили на эту тему. И про отношение, и про чувства… Знаешь, мне тогда даже показалось, что он обрадовался. Как будто освободился от чего-то гнетущего и муторного. Он так и сказал «Я задыхаюсь от твоей любви».

-- И что, ты больше ни с кем из них так и не виделась?

-- Нет. А зачем? Врядли они долго помнили о нас. По крайней мере, я так считала. – Марина сгребла и перебрала листочки письма. – По видимому, я ошибалась. Никогда бы не подумала, что свекровь Так ко мне относилась. Странно, что она молчала столько лет, а я тогда так ничего и не почувствовала.

-- Мам, а что она такое пишет про долг какой-то? Это она фигурально или действительно собралась что-то в наследство оставить? Ей уже лет-то, небось, о-го-го сколько.

-- Да лет восемьдесят пять, наверное.

В понимании Тима люди столько не живут и он удивлённо присвистнул.

-- Да для их породы это не возраст. Редко кто из семьи умирал раньше девяноста своей смертью. Вот мужчины уходили рано. Одно слово – военные в той или иной мере. А женщины…. Ты ж читал, что пробабка только двенадцать лет назад скончалась. Это ж ей явно к сотне дело шло. Ну ладно, как бы там ни было, а я рада, что бабушка написала.

-- Мам, а тебе не кажется, что она как-то странно решила помириться? Всё больше какими-то загадками. «В скором времени узнаете», «справедливость восторжествует». А сама даже адреса обратного не оставила. Типа, что бы не припёрлись, родственники дорогие.

-- Ладно, поживём-увидим. – Марина аккуратно сложила письмо и убрала его в конверт. В конце концов, жили же они до этого как-то без родни. Время само покажет, чего ждать от этих новостей.

Приказ Ганса – закон для Шульца. За свою долгую и многогранную жизнь Волк успел побывать и в шкуре Ганса, и в шкуре Шульца, и ещё в чёрт знает чьих шкурах. Вся сложность текущего момента заключалась в том, что на сей раз он был сам себе и Шульц, и Ганс. А всё его проклятая безотказность, в миру именовавшаяся, как взаимовыручка и помощь друзьям.

Сколько ж он не видел Руслана? Да лет десять, так точно. А вот, поди ж ты, на сокровенный пароль «Друг, выручай», откликнулся машинальным ответом «Да не вопрос. Подтягивайся вечерком. Порешаем.» Руслан, естественно, подтянулся. И в результате, вместо того, что бы мирно руководить родными сотрудниками, Волк, как угорелый, носился по городу в поисках старушки-божьего одуванчика. Он в очередной раз глянул на часы и прикинул, что из уже намеченного можно перенести, а что – распихать в, и без того плотный до нельзя, график подчинённых. По всему выходило, что личной жизнью придётся жертвовать основательно. Хотя какая там личная жизнь. Не жизнь, а комиксы.

Вся личная жизнь Волка осталась в старом лесу. Таком, как ему казалось, уютном, налаженном и благоустроенном. Это был его лес, в котором он знал каждый пенёк, каждый гриб и каждую зверушку. Выращенный, ухоженный, упорядоченный до немецкой стерильности, он представлялся Волку верхом совершенства и образцом идеальности. До тех пор, пока Волк не обнаружил, что в этом образцовом мире есть место всем, кроме него. Он выполнил свою функцию. Построил, устроил, наладил…и мог быть абсолютно свободен. Дальше лес предпочёл жить без него.

За эту «свободу» Волк заплатил втридорога.

Он вспомнил, как брёл по пустынной улице на окраине родного города, рассматривая дома и пытаясь угадать, кто в них живёт. Не потому, что ему было интересно, а потому что за этими угадайками можно было хоть ненадолго спрятать «почему?», которое с недавних пор неоновыми буквами плавало перед глазами. Будь Волк побезалабернее, он бы придумал тысячу причин и нашёл сотню виноватых в происшедшем. Но тогда он уже не был бы Волком.

В окне первого этажа белело объявление «Сдаётся». Соседнее окно светилось мягким светом, и Волк позвонил в неработающий звонок, а потом и поколотил в обшарпанную дверь…

…Половина пятого. В Управление архивами он сегодня уже не успеет. Это было понятно и без километровой пробки, образовавшейся по поводу дня освобождения города. Бог ты мой, есть ведь счастливые люди, у которых работа начинается в восемь утра и заканчивается в шесть вечера. А в пятницу даже иногда с обеда. Эти счастливчики отключают корпоративную связь, стаскивают осточертевшие удавки с шеи и протокольные пиджачки с щуплых плеч, обогащают набегами в супермаркеты отечественную и зарубежную экономику и, отягощённые исключительно пивом и мясом, стройными колоннами разъезжаются во всех направлениях подальше от любимого начальства, что бы до понедельника предаться жизни.

Волк явственно ощутил во рту горьковатый привкус холодного пива, а в воздухе запахло костром. «Отставить размечтаться». Он ещё раз глянул на часы и потянулся за мобильником. С долей злорадства сообщив подчинённым, что «никто не расходится до моего приезда», он набрал Руслана:

-- Не занят? Да нет, ничего пока утешительного, но хотелось бы кое-что обсудить. Нет, давай не по телефону. Часов в девять? Лады.

Он и сам не смог бы ответить, что его так смутило в, вобщем-то, пустяковой просьбе товарища. Ну подевалась у того куда-то престарелая бабка. Так что сейчас только не творится. Может, из ума выжила, да в штунды ушла. Или к родне какой подалась. Понятное дело, квартиру оформила в продажу по доверенности. Новые жильцы ни ухом, ни рылом. Они эту бабку и в глаза-то не видели. В нотариальной всё чисто-законно. Так что криминалом там и не пахнет. На криминал у Волка особый нюх есть. Так же, как и на несостыковки. А в этом деле стыков, как раз, было гораздо меньше, чем откровенных дырок. И Волк всю дорогу до офиса удивлялся, как он не разглядел их с первой же минуты разговора с Русланом. Именно по поводу этих самых дыр он и хотел поговорить аккуратненько с товарищем в неофициальной, так сказать обстановке, и в очень завуалированной форме.

 

 «Старая карга» -- Охотник еле сдерживал ярость, граничащую с бешенством. – «Дура, маразматичка».

Охотник точно знал, что все люди рождаются с предназначением. Большинство приходит в этот мир жертвами. Они рождаются, что бы влачить мучительное и бесполезное для самих себя существование, и предназначены быть добычей. Некоторые не годятся даже на роль жертвы и проживают пресную жизнь растений, заполняя собой картинку, на фоне которой происходит действие. И лишь немногие рождаются для действия. Наделённые интеллектом, воображением и целью, эти люди приходят, как вершители. Они создают истории и управляют миром. Расставляют фигуры и разыгрывают комбинации. Они выполняют Миссии. Себя Охотник причислял именно к этой касте. Миссия санитара леса вполне соответствовала его представлениям о собственном назначении.

Кто, как ни охотники, устанавливают мерки справедливости и баланс между дикой природой и цивилизованным обществом.

Больше всего льстила самолюбию Охотника его потомственность. Традиции окружали его с самого рождения, начиная с величественных портретов в тяжеловесных рамах и заканчивая бесконечными историческими рассказами бабушки и матери. Рассказы были похожи на сказки, в которых добро всегда побеждало зло, и в которых это самое добро непременно представляли его предки. И хотя методы, которыми это самое добро добивалось торжества, не всегда соответствовали представлениям о морали, Охотник мало задумывался над такими мелочами. Гораздо больше его интересовала некая книга, помогающая в исполнении задуманного, нет-нет, да и упоминавшаяся в этих рассказах. На все вопросы маленького Охотника об этой таинственной книге, мама с бабушкой неизменно повторяли: «Придёт время, ты откроешь её и сам всё узнаешь».

Охотник даже видел однажды эту семейную реликвию.

Этот холодный и пасмурный день маленький Охотник запомнил на всю жизнь. Как запомнил и острое чувство несправедливости, впервые ощутимо кольнувшее его детскую душу. В это день хоронили маму. Охотник был слишком мал, что бы понять, почему именно его мамочка, возвращаясь через парк с работы, оказалась жертвой озверевшего фанатика. Тётка и двоюродный брат были против, что бы малыш присутствовал на похоронах, но бабушка настояла, мотивируя это тем, что в их роду никто из мужчин не боялся смотреть в лицо обстоятельствам.

Охотник стоял на пронизывающем ветру и спрашивал себя, почему волшебная книга не защитила его мамочку.

Вечером он задал тот же вопрос бабушке, и вот тогда-то она вытащила из старинной шкатулки небольшую книгу в потёртом, похожем на плюш, переплёте. Охотник открыл обложку и полистал страницы.

-- Но тут ведь ничего и не написано. – Он удивлённо поднял глаза на бабушку.

-- Правильно. Содержание появляется только тогда, когда этого захочет владелец. Ни минутой раньше, ни днём позже. И то, что увидит в ней владелец, то и станет его жизнью.

Вот тогда-то несправедливость и нанесла свой укол. Почему мамочка не увидела долгую и счастливую жизнь вместе с ним. Почему, имея такую возможность, не воспользовалась ей, оставив его одного в таком большом и непонятном мире.

-- Можно мне оставить книгу у себя?

Бабушка мягко, но решительно взяла книгу и спрятала обратно в шкатулку.

-- Нет, малыш. Когда-нибудь придёт время, и она будет твоей. Когда ты будешь точно знать, какую жизнь ты собираешься прожить. А пока тебе пора спать.

В эту ночь Охотник окончательно понял, зачем он родился. Он будет санитаром леса и именно эту жизнь, жизнь вершителя в отборе тех, кто будет этот лес населять, и поможет ему осуществить книга. Он отмстит за мамочку.

Целых двадцать лет Охотник упорно шёл к своей цели. Целых двадцать лет он делал всё, что бы доказать бабушке, что достоин быть владельцем семейной реликвии. И когда цель, казалось бы, была достигнута или почти достигнута, он обнаружил, что вздорная старушонка в два дня продала свою квартиру и, собрав нехитрый стариковский скарб, отбыла в неизвестном направлении.

Саданув напоследок знакомую до последнего гвоздика дверь, Охотник почти бегом спустился во двор, сел в машину и отправился в офис. Он должен всё хорошенько обдумать.

                                            

 

Писец.

Не сказать, что Марина Игоревна была ярым борцом за права меха на жизнь при жизни, но именно этого зверька в последнее время она всё больше и больше недолюбливала. Надо отдать должное, он платил ей той же монетой. Каждый день он бесцеремонно напоминал ей о своём присутствии. Сначала издалека и нечасто, а сейчас обнаглел до такой степени, что встречал её утром в зеркале, ехидно скалясь и кривляясь на все лады. У него даже имя было – Юбилей. Именно так. С большой буквы «Ю» и такой же большой цифры «40».

Марина Игоревна постаралась взять себя в руки. Сама по себе череда маленьких зверьков означала просто течение бытия, но сплочённые в стаю, они угрожали превратиться в монументальную шубу, готовую в любой момент задушить хозяйку, и с этим нужно было что-то решать.

Марина Игоревна, худощавая высокая шатенка, до недавнего времени мирно заведовавшая литературным отделом крохотного издательства, решительно сгребла в сторону завал на письменном столе и положила перед собой чистый листок.

Что там советуют психологи? Начать с составления достижений и недостатков.

К достижениям можно было отнести…она задумчиво погрызла колпачок ручки…получалось, что достижений не было. Упрощаем задачу. На столе появился новый листок, озаглавленный незамысловато «+» и «-». Дело пошло веселее. Образование, крыша над головой, взрослый, хоть и бестолковый по молодости, но вполне приличный сын, относительное здоровье, трезвый взгляд на жизнь и крохотные сбережения. Она полюбовалась на ровный столбик преимуществ. «А может ну его, этот минус?» Ограничившись двумя пунктами: отсутствие работы и отсутствие смысла жизни, Марина снова полюбовалась результатом и задумчиво уставилась в окно.

Ну и кого она хочет обмануть? Тимка вырос, закуклился в своей взрослости и было непонятно, то ли из этой куколки вылупится самодостаточный мужчина, то ли вечный юнец-мечтатель. Издательство приказало долго жить, лишив её ежедневной «службы» и видимости востребованности, а так же хоть и небольшого, но постоянного дохода. Супруг исчез из её жизни много лет назад так же внезапно, как и появился, оставив их с Тимом в крохотной хрущёвке, доставшейся от бабушки, окатив напоследок фразой «Я задыхаюсь от твоей любви» и прихватив общую сберкнижку. Немногочисленным мужчинам, появлявшимся в её жизни, Марина так и не научилась доверять. А может быть они и не стоили доверия. Но на пороге сорокалетия она с грустью поняла, что жизнь требует от неё неких действий, о которых она пока понятия не имела…

-- Мам! Мам, ты дома? – Тим с размаху проскочил в кухню и неуклюже зацепился карманом за ручку двери. Штаны угрожающе затрещали.

-- Тииим…ну аккуратней.

Двухметровый нескладный пучок энергии смущённо выпутал штаны из дверей и пригладил рукой дырку.

-- Ты чего так рано?

-- Да у нас историчка заболела. – Врать в свои двадцать Тим так и не научился. – А ты чего, не пошла на собеседование? Ты ж вроде собиралась?

-- Да вот…не дошла, так скажем. Ну какой из меня референт? Только и того, что писать правильно умею. Ни кофе подавать, ни дела вести…Не моё это.

-- А что – твоё? – Тим аккуратно пристроил себя на краешек стола и покосился на плоды Марининого творчества.

Она задумалась. Действительно, а что её? Когда-то восторженной девчонкой она мечтала писать, рисовать, учить. Ей казалось, что всё это так естественно, как дышать. И ей всё удавалось и успевалось. При чём, судя по отзывам, довольно неплохо и с большим потенциалом. Она умела и любила мечтать. И мечты обязательно сбывались. Последней её мечтой был Рим. А потом случилось «Я задыхаюсь от твоей любви». Марина не знала, можно ли задохнуться от любви, но вот то, что без неё не живут, она была уверена. И она умерла.

Не было больше картин, песен, стихов и повестей. Не было мечты и реальности. Был скромный литературный заведующий скромного издательства годами вычитывающий чужие мечты и устремления.

Тим озабоченно покосился на мать. Всегда собранная и целеустремлённая, хоть и не всегда понятная, она была для него чем-то вроде талисмана, в который веришь самозабвенно и безоговорочно. Этакая точка неизменности. В которой теперь что-то произошло и нужно было понять, поломка это или просто другая форма.

-- Блин, совсем забыл, – Тим свалился со стола, попутно стаскивая всё, что там ещё оставалось, -- там же тебе письмо пришло.

-- Где пришло? – Марина глянула на выключенный ноутбук.

Тим рассмеялся, перехватив её взгляд:

-- Да не там, в ящике почтовом. Я платёжку доставал и…Вот – он с видом фокусника вытащил изрядно помятый конверт, расправил огромной ладошкой и положил перед Мариной.

На конверте мелкой каллиграфической вязью, издалека смахивающей на арабскую, был написан их адрес и её имя. Отправитель не был указан, но Марина и так узнала этот почерк и сказать, что была удивлена, значит не сказать ничего.

-- Ма, а это от кого? – от любопытства Тим прижмурился и затаил дыхание.

-- От бабушки, -- Марина поймала недоумённый взгляд сына. – матери твоего отца. – Уточнила она и подчёркнуто аккуратно открыла пухлый конверт.

Две головы склонились над текстом…

 

                                      

 

-- Я понял, песцы бывают разными…

-- Простите, вы что-то сказали?   -- молодая богиня с любопытством рассматривала стоящего перед ней мужчину. Мужчина был статен, импозантен, неброско, но дорого и со вкусом одет и источал тонкую ауру опасности. Всё, как в лучших романах, кои так любы сердцам всех богинь…

 

Волк очнулся и недоумённо повертел головой, соображая, где он и что делает в столь неординарном месте. Место и впрямь было странновато. Даже для Волка. Гулкий зал библиотеки меньше всего походил на место, привычное для посещения отставного военного, а ныне более чем успешного руководителя частного сыскного агентства «Лес», Волконского Сергея Олеговича, за глаза именуемого подчинёнными, а в глаза и друзьями Волком, коим он, по сути, и являлся.

 

-- Вы что-то сказали про песцов. Вас интересует литература на эту тему? – богиня похлопала ресницами и на всякий случай улыбнулась получезарнее. Сложно было заподозрить подобный интерес в том, кого она видела перед собой, но чего только не бывает в этом безумном мире. А в том, что мир безумен, Ниночка с каждым днём убеждалась всё сильнее и сильнее.

-- Простите, -- Волк окончательно вернулся в реальность, которая теперь даже забавляла его, -- нет, конечно же. Я это в том смысле, что неприятности и неожиданности бывают разного свойства, и никогда нельзя быть уверенным, на чьей стороне в данный момент пребывает этот до конца не изученный зверёк.

Ниночка, которая потеряла нить высказывания ещё на первой запятой, по привычке хлопнула ресницами. Волк уловил момент, когда сознание богини вернулось к трудовым обязанностям, и положил перед ней короткий список требуемой литературы, сопроводив его улыбкой крокодила, холодной и строго дозированной.

-- Мне бы вот это. И, если можно, с собой.

Ниночка бегло просмотрела названия.

-- Но это не возможно. Это же всё из спецхрана. Только по официальному запросу и только в помещении хранилища.

С одной стороны, Ниночке очень хотелось помочь заинтриговавшему её мужчине, а с другой, выполняя инструкцию, у неё появлялся шанс неоднократных  встреч с ним. Задача была слишком сложной для её сознания. Волк мысленно чертыхнулся. И про спецхран, и про порядок изучения он и сам прекрасно знал. Всемогущее упование на современный бардак и русское «авось» значилось залогом в авантюре по добыванию нужных архивов. Время было уже не только деньги, но и, возможно, чья-то жизнь. И его оставалось всё меньше…..

 

 

 

                                     ...он закрыл глаза и увидел тарелку                                                                    манной каши пополам с малиновым вареньем.

                                        Открыл глаза -- нет тарелки манной каши                                                        пополам с малиновым вареньем.

                                       Тогда Буратино догадался, что он очень хочет есть.

                                          

Василий Иванович закрыл глаза и увидел тарелку гречневой каши со сливочным маслом. Она дымилась и исходила густым сытым духом, наполняя желудок соком, а рот -- слюной. Василий Иванович поглощал её сначала жадно, взахлёб, давясь горячими комочками россыпей наслаждения. Потом вкушал степенно и неторопливо, отдувался и сыто цыкал зубом...

-- Аллё!!!!! Я долго тут буду стоять?!!!! -- Василий Иванович открыл глаза, тарелка с гречневой кашей исчезла. Зато появилась бухгалтерша Зоя Ивановна с замусоленной ведомостью и зажатыми в кулачке денежками.

-- Слыш, Иваныч, давай-ка быстенько расписывайся, а то мне ещё в слесарку бежать.. -- Василий Иванович расписался, пересчитал бумажки и протяжно вздохнул. Сыто отдуваться ему было не с чего и он отправился домой, цыкая и урча желудком третью симфонию Шостаковича. Не доходя проходной привычно глянул налево, где в глубине заводского двора, в окружении чахлых роз и сочной травы мерно и привычно поблёскивал бронзой бюстик вождя. "Украду", -- подумал Василий Иванович -- "Вот сегодня же ночью и украду". Расправив плечи и урча теперь уже танец с саблями, он вышел на проспект...

Сказано-сделано. Правда, лучший друг и кум, по совместительству -- начальник транспортного отдела, отказался помогать да бюстик оказался не из бронзы, а совсем уж из неприличного металла, но 500 гривен Василию Ивановичу прёмщик за него, после долгих прений и дебатов, таки отсчитал. И была гречка... и сливочное масло... и бычки в томатном соусе... и даже коробка "Вечернего Киева"...

Ночью Василия Ивановича мучали кошмары. Двуглавый орёл неистово клевал его печень, вырывая клетки, недавно восстановленные "Эссенциале", и злорадно ухмылялся, глядя на цепь, которой Василий Иванович был прикован к флагштоку с красным флагом. Франтоватый брюнет с усами и в эполетах требовал немедленно смыть кровью позор с честного имени пяти поколений офицеров Преображенского полка и протягивал собственноручно заряженный пистоль. Дама в буклях и с лицом гранд-мамА с фотографии в семейном альбоме рыдала у него на руках и что-то лепетала про Легион, где он -- Бэзил -- мог бы заслужить прощение. Плотоядно поблескивали круглыглые очёчки... даже во сне страшно произнести кого... В них отражались колоски гречки и гектары лесоповалов.Грустно, понимающе и укоризненно смотрел великий дедушка всех времён, обнимая его, Василия Ивановича, детишек. И над всем этим, как символы на картинах Босха, грустно и разочарованно смотрелись глаза жены Веры...........

Василий Иванович проснулся в холодном поту. Нервно куря пересчитал оставшиеся деньги и полез в заначку. Накинув куртку поверх пижамы почти бегом кинулся к скупщику. Тот смерил его презрительным взглядом, сплюнул и сказал: "Штука". Василий Иванович побелел.

--Как штука? -- Васлий Иванович с трудом вспомнил, как говорить.

--Молча в основном -- процедил скупщик и принялся натирать лысину бюстика.

Василий Иванович лихорадочно составлял в уме список тех, кто долгонёт, и на каком-то ещё этаже мыслей прикидывал, что скажет жене...........

Пыхтя и обливаясь потом Василий Иванович подтащил бюстик к постаменту. Что-то хлопнуло над головой. На свежевыкрашенном бетонном кубике задорно белело личико начальника транспортного отдела, депутата горсовета и просто хорошего друга. И над всей этой пасторалью радостно развевался многоликий стяг, как символ свободы и плодородия...

-- ЭЭЭЭЭх..... -- Василий Иванович снова расправил плечи, как человек, принявший решение, и отправился к себе в токарный, переделывать стартовый пистолет под взаправдышние патроны. То ли на продажу, то ли для того, что бы кровью... Только не ясно, чьей.................

...Тяжёлый бархатный занавес с грохотом рухнул на сцену. Василий Иванович вздрогнул и влился в продолжительные аплодисменты. Дома была привычная вермишель с маргарином, добродушная Вера и галдящие дети... И семейный альбом с дамами и усами в эполетах. Василий Иванович отдувался, сыто цыкал зубом и точно знал, что сегодня он будет спать спокойно.

Звонок в дверь.

На пороге тётка дама неопределённого возраста с кипой агиток невразумительного кандидата в непойми-куда и печатными списками жильцов дома поквартирно.

-- Я проверяю, кто тут прописан.

На вопрос, кто и с какой целью проводит проверку, получаю потрясающий ответ:

-- Я перед выборами уточняю списки избирателей. У вас всё так напутано, мы вот с женщиной с первого этажа уже столько поисправляли по пардному...

Дама напрочь отказывается понимать всю противоправность своих действий. Вот интересно, это только у меня вызывает ступор ситуация? 

Жила-была сказка. Самая обыкновенная, волшебная, с добрым героем, приключениями, сомнениями, с настоящими друзьями и преданными врагами, со злом, которое, конечно же, оказывалось наказанным, а иногда даже перевоспитавшимся. В общем, жила, как все сказки, многократно рассказанная и всенародно любимая. Пока однажды утром не обнаружила, что у неё нет названия.

Обнаружилось это совершенно случайно, при замене поистрепавшейся суперобложки. В ателье по изготовлению новой ей пришлось поставить крестик вместо подписи. Было страшно неловко и даже немножко стыдно -- такая взрослая, а названия нет.

Дома сказка первым делом полезла в интернет и очень быстро обнаружила, что она действительно не существует. То есть как-то фрагментарно она есть везде и даже очень известна и популярна, но вот как личность она безлика.

"И вот идёшь, идёшь, идёшь,

а твой не виден след.

И вот живёшь, живёшь, живёшь...

а вроде бы и нет..."

Сказка расстроилась так, что даже зло перестало строить свои козни и только удручённо вздыхало на заднем дворе королевского замка. Флаги на башнях уныло повисли обрывками разноцветной ткани, королевская конница больше не маршировала в бравых походах, положительный герой не возмущался злом и уже совсем не рвался восстанавливать справедливость. Уныние, запустение и разруха поселилась на страницах сказки. Королевский гонец по сто раз на дню бегал проверить, не появилось ли название на обложке....

.... А ведь, собственно, ничего не произошло. Кроме того, что Сказка узнала, что она безымянна. Вроде как ничейная, получается. Как же мало нужно иногда для того, что бы всё двигалось в заданном ритме.

...