Ингеборг Бахманн "Малина", роман (отрывок 34)

С каталогом Музея Армии хожу я по всем комнатам, квартира выглядит так, словно месяцами пробыла необитаемой, ведь когда малина один, никогда не возникает беспорядок. Лина утрами приходит и уходит, а мне остаётся только убрать в ящиках и в шкафах, но туда не забирается пыль, да из-за меня в редкие часы моего пребывания здесь ни пыли, ни сору не добавляется, разве что сложенные стопой книги  и листы бумаги повсюду. Уже ничего не разложено. Для Анни перед отъездом я отложила конверт, почтовый, для возможной адресованной мне корреспонденции в Санкт-Гильген, это может быть обычной открыткой, значит, ничего особенного, мне , однако, нужна эта открытка, чтоб она лежала здесь в классере, рядом с письмами и карточками из Парижа и из Мюнхена, а поверх них- письмо, которое отправлено в Ст.Гильген. Мне ещё недостаёт Мондзее. Я сажусь за телефон, жду и курю, я набираю Иванов номер, пусть у него позвенит, он может днями напролёт не отвечать, а я способна битые дни ходить по вымершей, пронятой жаром Вене или здесь посиживать, я безангельская, мой ангел (дух- прим.перев.) отсутствует, что значит отсутствие ангела? где он, ангел (der Geist- дух, душа, разум, привидение... -прим.перев.), когда отсутствует?  Ангелоотсутствие проявляется внутренне и внешне, здесь повсюду отсутствует дух, могу присаживаться, довольствоваться, ведь я ушла и снова живу в Небытии. Я живу возвратившись в свой удел, которого тоже нет, моего Великосердечного Удела, в котором могу почивать.
Должно быть, звонит Малина, но это Иван.


- Почему же ты, я там пытался
- Я внезапно, по крайней надобности, я просто
- Что там, у нас, да, тебе передавали привет
- Была чудесная погода, было очень
- Жаль уж, но ,к сожалению, я должен
- Я должна определиться, нам надо прямо теперь
- Ты мне открытку, ты ещё не, тогда
- Пишу тебе на Унгаргассе, нет, точно
- Не к спеху, когда сможешь, тогда
- Могу, естественно, не беспокойся, не делай мне никаких
- Нет, конечно, нет, я должен наконец определиться


Малина вошёл в комнату. Он останавливает меня. Я же не могу остановить его. Я висну на нём, ещё крепче висну. Я там почти помешалась, нет, не только на озере, и в "келье" , я почти обезумела! Малина сдерживает меня, пока не успокоюсь, я угомонилась, и он спрашивает: "Что же ты здесь читаешь?" Я говорю: "Интересуюсь, начинаю интересоваться". Малина молвит: "Те же сама не веришь в только что сказанное тобой!" Я говорю: "Пока ты мне не веришь- и ты прав, но настанет день -и я смогу начать интересоваться тобой, всем ,что ты делаешь, думаешь и ощущаешь!"  Малина странно улыбается: "Ты ведь себе не веришь".


Вот так длится самое долгое лето. Все улицы пусты. В глубокой одури прохожу этой пустьшью, на площадях Альбрехта и Йозефа большие магазины, целыми поъездами, оказываются затворёнными, я не могу припомнить ,что я здесь было покупала: картины, виды, книги? Я бесцельно иду по городу, ведь при хождении проявляются ощущения, достовернее чувствую ту потерю, на Имперском мосту, над Дунайским каналом, там я однажды бросила в воду кольцо. Я незамужняя, тот случай, должно быть, причинил мне одиночество. Я больше не стану ждать открыток с видами Мондзее, я наберусь терпения, коль я так сжилась с Иваном, то больше не стану терзать себя, ведь это, несмотря на всё терпение моё, происходит с телом, которое просто ещё шевелится, постояно, мягко ,болезненно, в распятом бытие. Этого мне хватит на всю жизнь. На Пратере говорит мне кстати один парковый сторож: "Здесь вы долго не сможете оставаться: ночью, при всяком сброде. Идите-ка домой!"


Лучше пойду домой, в три часа прислонюсь к воротам, что со львиными головами по обеим сторонам, дома на Унгаргассе 9, а затем- ещё ненадолго к воротам Унгаргассе 6, глядя вдоль переулка в направлении дома номер 9, в свою страсть, путь истории страсти моей побудет перед глазами, им я снова прошлась по собственной воле- от его дома к своему. Наши окна темны.

Вена молчит.

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы heart rose

Ингеборг Бахманн "Малина", роман (отрывок 33)

Если не быть попутному ветру, горько придётся плакать мне, ведь на полпути к Санкт-Гильгену мотор закашлялся, совсем затих. Атти сбросил якорь ,весь трос- за борт ,он что-то кричит мне, а я навострила уши, этому я научилась, что на судне надобно вслушиваться. Атти не может отыскать канистры с резервным бензином, я же подумываю о том, что со мной станется за ночь на лодке при таком холоде? нас же никто не видит, нам ещё далеко до берега. Но затем всё-таки канистра находится, а с нею- воронка. Атти уходит на корму, а я держу фонарь. Я больше не уверена в том, что и вправду мне хочется на берег. Но мотор оживает, мы поднимаем якорь, потихоньку плывём домой, ведь знает Атти, что нам придётся всю провести ночь на воде. Антуанетте мы ничего не скажем, передадим контрабанду приветов с того берега, выдуманных приветов, я ведь забыла фамилии. Я всё сильнее забываю их. И во время ужина мне также не удаётся припомнить, как я долждна или желаю приветствовать Эрну Цанетти, с которой Антуанетта была на премьере, я пытаюсь обойтись поздравлениями от господина Копецки из Вены. Эрна удивлена: "Копецки?" Я извиняюсь, должно быть, ошибка вышла, некто из Вены пожалал поздравить её, должнно быть- Мартин Раннер. -Это похоже на него, он мне знаком,- предусмотрительно молвит Эрна. Я же весь ужин раздумываю. Не просто "похоже", я должна передать ,возможно, нечто более важное, не просто провет, наверное, я должна о чём-то попросить Эрну, не о карте Зальцбурга, не карту озёр или план  соляных пещер, не спросить о парикмахерской или о аптеке. Мой Боже, да что мне спросить, что сказать Эрне?! Мне ничего от неё не нужно, , но я должна о чём-то спросить её. Пока мы пьём кофе-мокка в большом покое, я всё виноватее смотрю на Эрну, поскольку заговорить с нею у меня никак не получается. То же не удаётся мне с людьми из собственого окружения, я забываю, забываю уже и фамилии, поздравления, вопросы, пересуды, сплетни. Не нуждаюсь я ни в каком озере Вольфганг, никакой отдых мне не нужен, я цепенею когда настаёт вечер и беседы длятся, моё состояние примерно то же- только симптомы: я замираю от страха, боюсь разочарования, я вот да что-то утрачу, нечто единственно важное, знаю, как оно зовётся, и я неспособна сиживать тут у Альтенвилей, с иными людьми. В постели завтракать приятно, вдоль озера плавать здоро`во, являться на Санкт-Вольфганг с газетами и сигаретами хорошо и бесполезно. Но знать, что каждого их этих дней мне однажды будет ужасно недоставать, что я кричать буду от ужаса, ибо так провела их, когда на Мондзее жизнь... И тогда ничего не поправишь.


Около полночи я возвращаюсь в большой покой, уношу к себе из библиотеки Атти "Азбуку под парусами" ,"От носа до кормы", "По ветру и против". Страшноватые названия, Атти они тоже не к лицу. Ещё одну книгу я облюбовала, "Узлы, клинья, такелаж" - она кажется мне подходящей для себя, "...книга не предполагает предварительного знания читателем... так же просто и системно излагаются... легко и понятно, от простого к сложному изложены способы вязания декоративных  морских узлов, от гонецоллерновских до кеттенплаттинговских" *. Вчитываюсь в лёгкопонятный учебгик для начинающих. Таблетку снотворного я уже приняла. Что выйдет из меня, коль только начинаю? когда я смогу отчалить, знать бы, как? здесь могла б я ещё скорее научиться ходить под парусом, но не хочу. Я желаю уехать, я не верю в то, что это вот мне когда-нибудь пригодится, всё, что за всю постигла я -это тримминг **. По ветру и против ветра. Веки мои от чтения ещё не сомкнулись, они так и не сомкнутся. Мне надо домой.


В пять утра я крадусь в большой покой к телефону. Не знаю, как рассчитаюсь с Антуанеттой за телеграмму, о которой ей знать не надобно, об этой телефонограмме. -Приём телефонограмм, ждите, пожалуйста, ждите, пожалуйста, ждите, пожалуйста, ждите, пожалуйста... Я жду и курю, и жду. Клацает- соединили, молодой, живой дамский голос спрашивает: "Имя отправителя, пожалуйста, номер?" Я испуганно шепчу фамилию Альтенвиль и номер их телефона, которым непременно сразу же перезвонят, только зазвенел- и я поднимаю трубку, и шепчу так, чтоб никто в доме не услышал: " Др. Малина, Унгаргассе 6, Вена, Третий округ. Текст: прошу срочно телеграмму относительно срочного возвращения в вену тчк отбываю завтра вечером тчк привет"


Телеграмма от Малины приходит перед полуднем, у Антуанетты нет времени, она мельком удивляется, с Кристиной я еду в Зальцбург, которому целиком хочется совершенно точно знать, как живётся Альтенвилям. Антуанетта, должно быть, стала совершенной истеричкой, конченной, Атти ведь- милый, толковый человек, но эта дама так ему подействовала на нервы. - Ах, что вы? -возражаю я в ответ. - Я ничего подобного вовсе не заметила, мне даже и в голову подобное не пришло! Кристина молвит: - Если ты и вправду ладишь с такими людьми, мы бы тебя, само собой разумеется, пригласили к себе, у нас тебе будет обеспечен настоящий покой, мы живём столь оскоменно просто. Я напряжённо выглядываю изавто и не нахожу никаких возражений. Молвлю: - Знаешь, я давно дружна и с Альтенвилями тоже, но нет, не потому, они мне весьма приятны, нет, они правда не напрягают меня, да и как могут?

Я слишком напряжена, постоянно вот да и расплачусь во время этой поездки, когда-то да должен скрыться этот Зальцбург, осталось только ещё пять километров. Мы стоим на вокзале. Кристине подумалось, что должна она тут кого-то встрерить, а перед тем- купить кое-что. Я говорю: -Иди, прошу, Бога ради, ведь лавки скоро закроются! Наконец, я стою себе одна, нахожу свой вагон, эта особа всё же постоянно противоречит себе, я себе- тоже. Почуму это я до сих пор не заметила, что давно почти не выношу людей? Итак, с каких пор? Да что же это со мной сталось? Как в дурмане миную я Аттнанг-Пуххайм и Линц, с  пляшущей вниз и вверх книгой в руке, "ECСE HOMO"***. Надеюсь ,что Малина будет ждать на перроне, но там никто не стоит- и я должна позвонить, но я неохотно звоню с вокзалов, из телефонных станции или из почтовых отделений. Из кабин- ни за что. Пусть меня бросят в тюремную камеру, но из кабины ни за что не позвоню, и из кафе- тоже, также- из жилищ моих приятелей, я должна быть дома когда звоню по телефону, и никто не смеет находиться поблитзости, особенно Малина ибо он не подслушивает. Но этот случай особый. Я звоню, чтоб стереть страх перед вокзальным плацем из кабины на Вестбанхофе**** Мне нельзя, ни за что, я спячу, мне нельзя заходить в кабину.


- Алло, ты, это я, премного благодарна
- Я только в шесть смогу на Вестбанхоф
- Прошу, приезжай, умоляю тебя, уйди же пораньше
- Ты же знаешь, что я не могу, я мог бы
- Прошу, тогда оставь, со мной всё в порядке
- Нет, пожалуйста, только что же, как ты звонишь, однако
- Прошу, ничего особенного, давай оставим, говорю тебе
- Только не усложняй, возьми такси
- Итак, увидимся сегодня вечером, ты ,значит
- Да, буду сегодня вечером, увидимся, точно
 

Я забыла, что Малина на журналистском задании- и я беру себе такси. Кому охота снова взирать на этот проклятый автомобиль, в котором был убит в Сараево эрцгерцог Франц Фердинанд, да ещё в таком кровавой кирасе? Должно быть, я когда-то вычитала в Малининых книгах: персональная коляска марки Graef & Stift , заводской номер АIII- 118, модификация: кузов двойного фаэтона, четырёхцилиндровый, осадка -115 мм, подъём- 140 мм, мошность- 28-32 л.с., мотор нр. 287. Задняя стенка была повреждена осколками первой бомбы, с правой стороны салона видны пулевые отверстия от выстрелов, которые стали причиной смерти герцогини, у ветрового стекла слева- опрокинутый 28 июня 1914 года штандарт эрцгерцога...


______Примечания переводчика:_____________
* Или же, если совсем по-русски, " ...от королевского до тройного плетёного", см. по ссылке
http://budetinteresno.narod.ru/morskie.htm ;
** Не только выщипывание шерсти собак, но и ,другое значение этого термина- постановка корпуса судна в желательный лаг, см. по ссылке
http://de.wikipedia.org/wiki/Trimmen ;
*** Фридрих Ницше " ECСE HOMO или как становятся самим собой", см. по ссылке текст русского перевода 
http://lib.ru/NICSHE/ecce_homo.txt ;
**** т.е., Западного вокзала.

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы heart

Ингеборг Бахманн "Малина", роман (отрывок 32)

После ещё одного минувшего часа мне пора в кровать, укрыться толстым бауэрским покрывалом, ведь в "соляной пещере" всегда прохладно, снаружи что-то жужжит, но и в комнате начинается гудение, мне приходится встать, походить, поискать гудящее, порхающее насекомое, всё-таки не найти его, а затем ,вижу, оно тихо греется на абажуре, я могу прибить его, нол именно этого мне не хочется и не можется: оно издаст мученический шум чтоб насладить им меня-убийцу. Из чемодана достаю пару детективных романов, ещё не читанных мною. Но осилив две страницы, замечаю, что знаю остальное. "УБИЙСТВО- НИКАКОЕ НЕ ИСКУССТВО". На пианино разбросаны ноты Антуанетты, два тома "SANG UND KLANG"* ,я ставлю их на разные пюпитры и тихонько пробую пару тактов, которые я наигрывала в детстве. Трепещет Византия... граф Феррарский вздымает Вас... Смерть и Девушка..., марш из "Дочери полка"... "Шампанская песнь" ..."Последняя Роза лета" . Тихонько напеваю я, но фальшивлю- и притом: "трепещет Византия"! Затем- ещё тихо и уже верно :"Вино, что взглядом пьётся..."


Сразу после завтрака, на котором присутствуем мы с Атти, я с ним уплываю прочь на его моторной лодке. Атти повесил себе на шею хронометр, мне он протянул штангу с крюком, когда припекло, я хочу вернуть его Атти -и роняю. -Ну и бестолочь, ты должна пихать им, мы же бьёмся о причал, так что отталкивай лодку!- Атти обычно не кричит, но на судне приходится кричать, и лишь это одно "лодочное" обстоятельство ранит меня. Вот и отплываем мы, он рулит, а я припоминаю все эпохи море- и озёрного плавания, я снова вижу пейзажи былые, итак, вот оно, забытое озеро, здесь сталось это! Атти , которому я настырно стараюсь внушить, сколь я очарована здешними местами, как чу`дно мне мчаться по волне, вовсе нисколько не вслушивается, ему надо только резво стартовать чтоб успеть к финишу. Мы бродим в окрестностях Санкт-Гильгена. Ещё десять минут проходит после первого выстрела, затем наконец звучит второй, и с этой поры каждая потерянная минута стоит баллов. -Видишь, набрали слабаков!  Я хоть и ничего не вижу, но стартовый выстрел слыхала. Мы остаёмся за последними парусниками, которые отправляются в путь, единственное, что я разбираю, это то, что одна яхта, перед нами, идёт галсом*, "попутным" , объясняет мне Атти, а затем мы плывём помаленьку, чтоб не мешать регате, Атти покачивая головой взирает на манёвры этих горе-лодочников. Иван должно быть очень справно ходит под парусом, мы вместе поплаваем, в следующем году, возможно, по Средиземному морю, ведь Иван невысокого мнения о наших озёрцах. Атти кипятится: "Компания неумелых сбилась в кучу-малу, а тот выбился вперёд..."  А я замечаю одну яхту, которая поплыла, в то время. как остальные почти не стронулись. -У него "личный ветер". -Личный что?  И Атти объясняет очень хорошо, а я вижу своё забытое озеро с игрищами на нём, мне хочется здесь поплавать с Иваном под парусом, пусть даже у меня кожа на ладонях слезет и мне придётся ползать туда-сюда под мачтой. Атти ведёт лодку к первому бакену, который всем придётся оминать, он совершенно ошеломлён. Тут уже должно быть полно участников, второй уже потерял по крайней мере полста метров, яхтсмен на одинарной, килевой яхте упустил ветер, и затем узнаю` я ещё что есть "настоящие"  и "ложные" ветры, что мне очень нравится, я вижу уживление Атти и повторяю лекцию: "Что засчитывается яхтсмену. так это "ложный" ветер".
Атти мягко одобряет моё участие, тому мужчине не до шуток, ему надо дальше назад на своём судне, наконец, он трогается. Дальше, ещё, ещё! Это выглядит так мило внешне, но Атти молвит, всё же не сердясь, что вовсе не приятно, мужчина думает только о ветре и о своём судне, и ни о чём другом, а я всматриваюсь в небо, пытаюсь вспомнить, что такое термический ветер, как он связан с перепадом атмосферных темпереатур, и я меняю свою точку зрения: озеро теперь не просто озеро, светлое или едва окрашеное, а тёмные полосы на воде что-то значат, уж вот раскачиваются две лодки -экипажи заработали, а пока едва движутся, матросы ставят ,пробуя, паруса. Мы плывём немного к ним, рядом с ближайшим буйком, который погашен. Атти замечает, что те "отстрелялись" на регате, там никаких призов, ничего не заработаешь, Атти уж знает, почему эта регата не вышла. Мы плывём домой, но Атти внезапно выключает мотор ,ведь нам навстречу плывёт Лейбл, а он живёт в Санкт-Гильгене, и я обращаюсь к Атти: "А что это за большой пароход вон там?"  Атти кричит: "То не пароход, а ..."
Мужчины машут руками друг другу: "Сервус, Альтенвиль!... Сервус, Лейбл!"*** Наши судна рядом, близко, мужчины возбуждённо беседуют. Лейбл ещё не спустил на воду свои яхты, Атти приглашает его в гости, завтра к завтраку. Ещё один прибавится, думаю я, итак это будет удачливый в победах короткочленный герр Лейбл, который выиграл все регаты на своём катамаране, я почтительно киваю, поскольку не могу кричать как Атти и изредка поглядываю в зеркальце. Ведь сегодня вечером этот Лейбл точно расскажет всему Санкт-Гильгену, что видел Атти без Антуанетты с некоей особой, блондинкой. Победоносный герр Лейбл не может знать, что Антуанетта сегодня вечером непременно должна пойти к парикмахеру, что ей совершенно безразлично, с кем шастает по озеру Атти, ведь тот уже три месяца думает только об озере и яхтах, что скорбно поверяет Антуанетта каждому визави наедине, ни о чём другом кроме этого прокля`того озера, вовсе ни о чём.
Поздним вечером нам приходится снова выйти на озеро, на скорости в двадцать или тридцать узлов вдаль ,ведь Атти условился о встрече с мастером парусов, ночь прохладна, Антуанетта покинула нас, она ,должно быть, на премьере "Едерманна" ****. Мне постоянно слышится музыка- и я мечтами уношусь в блаженные дали... я в Венеции, я думаю о Вене, я гляжу поверх волной глади, и в неё, вглубь, в тьму истории. сквозь которую пробираюсь. Суть Иван и я не тёмная ли история? Нет, только не он, я одна- тёмная история. Слышен только мотор, красиво на озере, я встаю и крепко дердусь за раму иллюминатора, на удаляюшемся берегу уже вижу  лишь жалкую гирлянду огоньков, заброшеную и заполуночную, а мои волосы плещутся по ветру.

... и ни одной живой души кроме неё, и она потеряла ориентацию... это выглядело так, будто всё пришло в движение: волнами заходили ивовые ветви, потоки рыли себе отдельные протоки... неведомый прежде непокой овладел ею и тяжко лёг ей на сердце...

_________Примечания переводчика:__________________________________
* см определение "галс":
http://www.wikiznanie.ru/ru-wz/index.php/%D0%93%D0%B0%D0%BB%D1%81
** Что-то вроде "Грохот и хохот", ироническое определение жанра;
*** szervusz(венг.)- привет;
**** драма Г.фон Гофмансталя ,"Едерманн или Смерть Богача", см. по сылке в немецкой "Википедии" 
http://de.wikipedia.org/wiki/Jedermann

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы heart rose

Ингеборг Бахманн "Малина", роман (отрывок 31)

Не знаю. Получаю водку с апельсиновым соком. Когда я уже однажды пила этот коктейль? Я всматриваюсь в стакан, будто прозреваю второй внутри, и меня осеняет, мне горячо, мне хочется уронить стакан или выбросить его прочь, ведь однажды я выпила водки с апельсиновым соком высоко в одном доме, во время моей наихудшей ночи, мне хотелось выброситься из окна, и я больше не слышу, как Кэти Мандль говорит об International Racing Union, в котором она, естественно, состоит, я пью в угоду кроткому господину Мандлю, до дна, он ведь знает, какие они, Альтенвили, фанатики пунктуальности, и я не спеша возвращаюсть в сумерки, шёпот и напев слышны вблизи озера, комары и мошки порхают у меня перед глазами, я ищу пути, чтоб сомлеть, назад домой и думаю, что должно быть, выгляжу слишком неосторожной, хорошо смотрюсь, в настроении, никто не смеет видеть меня здесь, с пепельно-серым лицом, пусть оно останется вовне, в ночи , здесь, по дороге, с таким лицом быть мне одной в комнате, и я захожу в освещённый дом, и говорю лучась: "Доброго вечера, Анни!"
Старая Жозефина ковыляет по коридору, а я сияю и говорю ей: "Вечер, Жозефина!" Ни Антуанетта, ни весь Санкт-Вольфганг не погубят меня, не помешают дрожи моей, не станут помехой моим воспоминаниям. В моей комнате, где я должна осмотреть себя, как выгляжу, я никак не могу собраться, поскольку на умывальном столе у фаянсовой раковины сразу же увидела лежащее письмо. Вначале умываю руки, осторожно лью воду в миску и ставлю кувшин на место, а затем сажусь на кровать и беру Иваново письмо, которое он послал ещё перд моим отъездом, он не забыл, он не потерял адрес, я многажды целую конверт и раздумываю, то ли осторожно вскрыть его вручную, то ли пилочкой для ногтей, то ли ножом для фруктов, я рассматриваю почтовую марку: эта видная баба на ней, почему снова? Я не желаю прочесть письмо тут же, но сначала послушать музыку, затем долго полежать не засыпая, подержать конверт, почитать свою фамилию на нём, Ивановым почерком, затем покласть его на полочку у изголовья кровати, а затем его всё же оттудо достать и осторожно распечатать в ночи. Стучат, Анна просовывает голову внутрь: "Ужинать подано, достойная фрау, господа уже в покое". В покое, значит здесь, и если я наскоро причешусь, поправлю макияж и ещё раз улыбнусь Альтенвилевому покою, у меня останется мало времени. После глухого удара гонга снизу, прежде, чем я успеваю погасить свет, вскрываю конверт. Я не вижу обращения, там значатся лишь одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь строчек... точно восемь строк... на листе, внизу которого читаю я "Иван".
Сбегаю вниз в покой и уж могу сказать: "Восхитителен здешний воздух, прогуливалась было я, рассматривала то да сё, была у пары знакомых, но в особенности воздух, природа, после большого города!" Антуанетта обычным своим уверенным, пронзительным тоном называет пару фамилий, рассаживает* гостей. Вначале- суп с потрошками и клёцками, принцип Антуанетты, особенно в Санкт-Вольфганге,- придерживаться традиций старой венской кухни. Ничто ветреное и модное не смеет явиться на стол, также ничего французского, испанского и итальянского, никого не шокируют переверенные как у Ванчур спагетти, или поникший печальный сабайон** как у Мандлей. Вероятно, Антуанетта обязана фамилии Альтенвилей блюсти имена и правила, и она знает, что большинство гостей и родственников осознаю`т её старательность. Собственно, когда венское выйдет, у Альтенвилей будут, пока они живы, будут питаться жареными сливами, императорским картофелем и гусарским жарким, не станет проточной воды, лён для платков станут ткать вручную, а в доме воцарится разговор, который не спутаешь с "беседой", "дискуссиями" и "встречами", но- низкая разновидность вялотекущих мимолётных диалогов, которая любому обеспечивает хорошее пищеварение и доброе расположение духа. Чего Антуанетта не знает, так это того, что её художественный вкус в этой области развился главным образом благодаря духу альтенвилевому, и меньше всего благодаря собственным несколько путаным познаниям и случайными заимстованиями из современного искусства.
Полстола сегодня будет говорить по-французски, из-за непоседливого родственника Атти, некоего дядюшки Бомона и его дочери Мари. Когда принимаются за французятину, Атуанетта находит причину: "Атти, будь любезен, открыто, да, я же замечаю, открыто вон там и здесь!" Атти дважды подымается и распахивает занавески, дергает так и сяк оконные ручки: "Да, это чистая халтура, откуда у этих мастеров руки растут!" -"Mais les artisans chez nous ,je vous en pris, c`est partout la m`eme chose! Me^s cheres amis, vous avez vu, comment on a detruit Salzbourg, m^eme Vienne! Mais chez nous a` Paris, c`est absolutement le m^eme, je vous assure!"*** "Вот как, Антуанетта, я удивлён, как ты тут терпишь!" "Да ,без Антуанетты они бы тут много разворовали!" -"Нет, мы из Италии выписали самый просенький сервиз, из Вьетри, это там, ты уже знаешь, перед поворотом на Салерно! А у меня разбился большой чудесный поднос из Вьетри, оливкового колеру, с орнаментом- листья, пропал как сгорел, мой первая тарелка для фруктов, почему же ныне исчезает не только водка с апельсиновым соком, пропадает и керамика из Вьетри?!"  "Vous e^tes su^re qu`il s`agit pas de fayence?"****- "Езус,- вскрикивает Антуанетта, -дядя Гонтран совсем сбил меня с толку, пожалуйста, помогите мне, я не совсем поняла: то ли фаянс выписывают из Фаэнцы, то ли это одно и то же?"- "Bassano di Grappa? Il faut y aller une fois, vous prenez la route, c`e`tait donc, tu te rapelles, Marie?"*****- "Non******- холодно ответствует Мари- и старый Бомон нерешительно смотрит на свою дочь снизу вверх, и с просьбой  о помощи- на меня, но Антуанеттна сворачивает, не взирая на холодную Мари, снова и скоро на Зальцбург и тычет вилкой в "фальшивого зайца",******* и шепчет мне: "Нет, что ни говори, а "заяц" сегодня не удался". Остальным громко: "Кроме того ,"Волшебная флейта", ждали вы её? и что вы на это скажете? Анни, скажите Жозефине, сегодня она меня право разочаровала, она знает почему, этого Вам ей не понадобится пояснять. А что же вы скажете о Караяне? для меня этот мужчина всегда остаётся загадкой!"
Атти сгладил складки между пересушенным "фальшивым зайцем", "Реквиемом" Верди ,которым дирижировал Караян без позволения на то Антуанетты, и "Волшебной флейты" поставленной известным немецким режиссёром, чью фамилию антуанетта знает точно, но дважды ужасно искажает вслух, ничем не хуже Лины, которая так часто злонамеренно путает Цошке с Бошке. Но Антуанетта снова при Караяне, а Атти молвит: "Но я прошу вас, для Антуанетты ведь каждый мужчина- загадка, и это обстоятельство придаёт ей чужемирности и очарования в глазах мужчин". Антуанетта отзывается своей супружеской неподражаемой альтенвилевской улыбкой ,ведь коль Фанни Гольдманн по-прежнему является прекраснейшей дамой Вены и речи её самые изысканые, то к чести Антуанетты её улыбки милейшие: "Ах ,ну этот Атти! Мой любимый, ты даже не подозреваешь, насколько ты прав, но самое возмутительное"- молвит она с кокетством, котрое уже уделяет блюду с манными фламмери********, с которого она, зачерпнув полную десертную ложку, грациозно отставленной ручкой взвешивает её перед собой ужерживая её в некоторой близости от уст (ах, Жозефина всё же неподражаема, именно это и есть фламмери, но я поостерегусь сказать ей о том)- ... самое возмутительное то, Атти, что ты по-прежнему для меня величайшая загадка, пожалуйста, не упрямься!"  Она трогательно краснеет, ведь она краснеет всегда, когда ей что то удаётся, не сказанное ею прежде: "Je vous adore, mon che`ri,*********"- шепчет она нежно и так громко, что все ведь слышат. Ведь если муж остаётся величайшей загадкой по прошествии десяти лет, простите, двенадцати, то нам не следует спешить расставаться**********  с нашими сокровеннейшими тайнами, в них глубочайшая суть, разве я не права? "Il faut absolutement le dise ce soir!***********"- она ищет поддержки, смотрит и на меня и одаряет Атти стальным взглядом, ведь Атти чуть не убрал мою тарелку не с той стороны, но в следующее мгновение она снова в состоянии влюблённо глядеть на Атти. Она откидывает голову назад, и её всклокоченные волосы, слегка завитые и золотисто-каштановые, падают почти удачно ей на плечи, она сыта и умиротворена. Старый Бомон немиловердно заводит речь о былых временах, то были ещё те летние деньки, когда родителей Атти эвакуировали из Вены с полными ящиками посуды, серебра и белья, со служебными судами и с детьми. Антуанета ,вздыхая, поглядывает по стронам, её ресницы порхают, ведь старая история в сотый раз рассказывается за столом, Хоффманшталь и Штраус оставались, естественно, каждое лето при них, Макс Рейнхардт и Касснер, и редкая книга афоизмов Фертша Манфреда, мы должны все наконец её увидеть, и праздненства кастильоне, une merveille sans comharsion, inoubliable, il e`tait un peu louche , но Рейнхард, un autre chose, настоящий господин, il aimait les cygnes *************, естественно ,ему нравились лебеди! "Qui e`tait ce type la`?"**************- холодно спрашивает Мари. Антуанетта пожимает плечами, но Атти любезно приходит на помощь старому господину: "Пожалуйста, дядя Гонтран, расскажите-ка ту презабавнейшую историю о вашем походе в горы, знаете вы, это случилось в годы, когда разразилась мода на альпинизм, дейстительно смешно до колик, знаешь, Антуанетта, что дядя Гонтран был в числе первых лыжников, он освоил на Арльберге эту "арльберговскую технику" ,случилось это во время Христианы и Телемарка? и он был в числе первых испытателей диеты из семечек подсолнуха и солнечных ванн, в то времяч это было чудовищно смело, голышом, прошу Вас, расскажите же!" -"Дети, я умираю"- свидетельствует Антуанетта - я довольна ,что могу объедаться как пожелаю, фигура не важна". Она остро смотрит на Атти, откладывает салфетку , она встаёт и мы все отправляемся в малую комнату рядом сбольшим покоем, ждём кофе мокка, и Антуанетта мешает нам мешает нам ещё раз выслушать историю старого Бомона об Арльберге и лечении в кабачках, о голом солнце  или ещё какой анекдот времён начала века: " Скоро всё-таки замолвлю словечко о Караяне , но не знаю, прислушивается ли муж, к тому, кто постоянно в трансе, прошу ,Атти, не смотри на меня так преданно, я уже молчу. Но что вы скажете об истерии Христины?"  Обратившись ко мне: " Пожалуйста, не могла бы ты мне сказать, чем именно опасна эта дама? она глядит на меня как будто кол проглотила, я всегда мило здороваюсь с ней, но её кулачки вот да обрушатся на меня смолой и серой. Ванчура своей мазнёй , как прежде с Лизель, все нервы истрепал,это общеизвестно, и все музы его упорхнули, надо же давать себе отчёт, когда на виду с таким как он мужчиной, да он от неё свихнулся, ведь она постоянно торчит у него в ателье, и домом занимается к тому же, я-то понимаю, муж купил его первые работы, я покажу их, они лучшие Ксандля!"  

____________Примечания переводчика:________________
* в тексте оригинала "placiert" от "la place" (фр.)- место;
** яичный крем с добавлением вина, блюдо итальянской кухни;
*** "Но наши мастера, прошу вас, в общем такие же! Мои дорогие друзья, вы видали. как они изуродовали Зальцбург, равно и Вену! Да и у нас в Париже- то же, уверяю вас!" (фр.)
**** "Вы уверены, что он не был фаянсовым?" (фр.)
***** "Бассано ди Граппа? Надо туда раз поехать, вы покажете дорогу, быть тому, ты согласна, Мари?"(фр.)
****** "Нет..." (фр.)
******* блюдо немецкой (прусской) кухни из фарша в виде рулета или инача, см. ссылку 
http://www.langet.ru/html/z/za8c-fal5qiv3y.html
********* блюдо из сгущёного фруктового сока, фруктов и сливок, десерт; здесь, мне кажется, приготовленный не так, с манной крупой;
********** в тексте оригинала фр. калька "embetiren";
*********** "Я вас обожаю, мой дорогой!" (фр.);
************"Надо полностью открыться ему этим вечером!" (фр.);
************ " Несравнимое чудо, незабываемое, он был немного косоглаз... другое дело... ему нравились лебеди..." (фр.);
************* "Что это ещё за тип был?"(фр.);
Примечания остальные: Арльберг- горнолыжный курорт в Австрии; христиана и телемарк- техники катания на лыжах.

 
продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы heart
rose

Ингеборг Бахманн "Малина", роман (отрывок 30)

Странное свидание. Сегодня нет времени у нас друг для дружки, в последний вечер всегда много хлопот. Я-то свободна, мои чемоданы уж упакованы, Малина куда-то ущёл поужинать, мне кстати. Он вернётся поздно, и это мне кстати. Знать бы мне, где Малина. Но я не желаю видеть его сегодня, сегодня не могу, я должна поразмыслить над странной встречей. Однажды, всегда время нас поджимало, , а однажды было вчера и позавчера, и год назад, и два года. Кроме вчера будет и завтра, Завтра, которого не жалаю я, а вчера... О ,это Вчера , вот и припомнилось мне, как я встретила было Ивана, и что я с первого взгляда и всё время... вот я испугалась потому, что не вспомнить, как вначале было, ни за что, как было месяц назад, ни за что, как было когда детей недоставало, как было с Франсе и Троллопом, и как дальше время текло, когда мы вчетвером были на Пратере, как я отсмеялась было, как Андраш жался ко мне, в паноптикуме это было, у "мёртвой головы". Не желала я знать впредь, каким начало было, я больше не стяла у цветочной витрины на центральной улице, не изобретала и имена, и не расспрашивала о них. Но придёт день- и мне захочется узнать ,и я свалюсь во Вчера, сникну там. Но ещё не завтра. Прежде, чем вчера и завтра оживут, я должна утишить их в себе. Ныне сегодня. Я здесь и ныне.

Иван позвонил, он всё-таки не сможет подбрость меня на Западный вокзал, всегда в последний момент что-нибудт помешает. Ну ничего, он пошлёт мне карточку с видом, я же дольше слушать его не могу, ведь мне срочно надо заказать такси. Малины пока нет дома, а Лины еще нет. Но она на подходе, она застаёт меня с чемоданами на лестничной площадке, мы сволакиваем их вниз, больше старается Лина, она обнимает меня у такси: "Чтоб достойная фрау вернулась мне здоровой, иначе герр доктор будут недовольны!"

Я мечусь по всему Вестбанхофу, затем следую за носильщиком, который транспортирует мои кофры до конца третьего перрона, нам надо обойти, ведь мой вагон уже стоит на пятом: два поезда на Зальцбург отправляются на протяжении этого часа. На пятом состав вдвое длиннее того, а нам ещё надо по щебню добраться к хвосту. Носильшик требует немедленной платы, он подозревает "типический скандал" , но всё-таки помогает мне за десять шиллингов чаевых, скандал да и только. Думаю, он за десять шиллингов не заколется. А то придётся мне вороча`ться- и через час буду дома. Поезд трогается, я из последних сил рву на себя открытую вагонную дверь, успеваю забраться. Остаюсь на чемоданах пока не придёт проводник и не отведёт меня в купе. А поезд тормозит у Линца, он недолго стоит там, я никогда не бывала в Линце, всегда- проездом, Линц на Дунае, не желаю прочь с берегов Дуная.


... она не больше не видела пути-выхода из ставшего чуждым края, где были только ивы, ветер и вода... ивы шипели всё пуще, смеялись, они вскрикивали и стонали... чтоб ничего не слышать, она укрыла голову руками... Ей не осталось пути ни вперёд, ни назад, ей остался выбор между водой и всесильным произволом ив.


Антуанетта Альтенвиль на вокзале Зальцбурга провожает пару особ, садит их, возвращающихся, в мюнхенский поезд. Всегда этот вокзал казался несносным со своими абсурдно долгими расслабляющими ожиданиями, но на этот раз да не расслаблюсь, ведь я остаюсь, я принадлежу  INLAND. Всё же мне приходится ждать, пока Антуанетта попрощается и расцелуется чуть ли не с каждым, затем она машет вслед отходящему составу, словно прощается со всеми уезжающими роями народу, милостиво, и меня она, естественно, тоже не забыла. Атти безумно рад мне, он снова будет на регате, вот как? этого я не знаю? Антуанетта постоянно забывает, чем интересуются её знакомые, а Атти,значит, завтра со мной поедет на гору Ст.Гильген, ведь в этой, первой регате он, конечно, не участвует. Я недоверчиво прислушиваюсь к речи Антуанетты. Почему Атти ждал меня, не понимаю, Антуанетта, пожалуй- тоже, она находит в этом искреннюю приязнь. -Малина передавал тебе привет,- говорю ей сухо.
- Спасибо, а почему вы не вместе, нет, да что же, они ещё рабоотают?! и как живётся нашему дорогому остронуждающемуся?
То, что она видит в Малине остронуждающегося, для меня такая уж диковинка, что я не могу сдержать смеха: "Но Антуанетта, ты ,наверное, перепутала его с Алексом Фляйсером или с Фрицем? Ах, ты уже с Алексом?" Я говорю мягко: " Ты видно спятила". Но я ещё себе представляю Малину в качестве бедняка, одного в венской квартире, нужда неописуемая. Антуанетта теперь водит "ягуар", только английские машины годятся, а она ездит быстро и уверенно, по одному ей ведомому окружному пути, из Зальцбурга вон. Она удиволяется видя меня в добром здравии, обо мне постоянно слыхать такие анекдоты, никуда не выхожу, во всяком случае, опаздываю и ошибаюсь местами встреч. Я обстоятельно отчитываюсь, когда в последний раз бывала в Ст.Вольфганге (а главное опускаю: что ни день- в гостиничном в номере) , и что постоянно дождит, и дурная поездка выдалась. Хоть больше мне сказать нечего, пусть идут дожди, а Антуанетта пригласит меня в солнечную соляную пещеру. Тогда я смогу хоть на час свидеться с Элеонорой, которая служит на кухне в "Гранд отеле" , Антуанетта раздражённо перебивает меня: "Нет, да что ты говоришь? Лора? да почему7 на какой кухне? в "Гранд отеле"? такого больше нет, он сгорел, но гуляли было там на славу!" И я поспешно хороню Элеонору, и возвращаюсь чтоб просвещать Антуанетту и удивляться. Мне никогда не следовало бы возвращаться сюда.


У Альтенвилей к чаю уже пятеро, двое ещё подойдут к ужину, а у меня больше нет отваги сказать: "Но вы же обещали мне, что никто не придёт к нам, что будет тихо, совсем тихо в нашем узком кругу!" А завтра, значит придут Ванчуры, которые сняли себе на лето дом, а на выходные- ещё сестра Атти, которая настояла на том, что приволочёт младенца, на которой, веришь ты? женился в Германии этот Роттвиц, на этой урождённой аферистке, лучше бы ей не родиться, а за рубежом она пользовалась succe`s fou* , все немцы вешались на неё, они и вправду верили, что бейби в состои в родстве с Кински** и даже с ними, с Альтенвилями, удивительно. Антуанетта с той поры не перестаёт удивляться.


С чаепития убираюсь прочь, брожу окрестностями и вдоль берега, и коль я уже здесь, визитирую как следует. Люди замечательно изменились в этих местах. Ванчуры извиняются за то, что сняли дом на Вольфгангзее, я не упрекнула их, и я тоже здесь. Кристина непоседливо пробегает по комнатам, подпоясана старым фартуком так, что под ним не заметно платье от Сен-Лорана. Это чистая случайность, ей милее в самой глубинке Штирии. Но вот и Ванчуры перебрались сюда, хоть им все дни чёрные, не до праздников. Христина зажимает виски ладонями, пальцы- в причёску, здесь её всё действует на нервы. В саду она сеет салат и травы, во всё, что готовит, она кладёт травы, живут они тут оскоменно, невообразимо просто, сегодня Ксандль прокатится впустую, таким быть свободному вечеру Христины. Она снова зажимает виски, теребит волосы пальцами. Плавать они практически не ходят, кругом ведь натыкаешься на старых знакомых, и я ещё в кадре. Затем спрашивает Христина: "Вот как? У Альтенвилей? Ну да, утончённые они, Антуанетта ведь очаровательная особа, но Атти, как ты это терпишь? мы ведь не сообщаемся, думаю, он страшно завидует Ксандлю". Я удивлённо спрашиваю: "А с чего бы это?"  Христина наобум отвечает: "Атти тоже когда то рисовал или писал кистью, насколько я знаю, ну вот, он страшно не терпит, когда у кого-то по-настоящему удаётся, как Ксандлю, такие ведь они все, эти дилетанты, мне с такими не о чем говрить, да я практически и не знаю Атти, виду Антуанетту от случая к случаю здесь и в городе у парикмахера, нет, не в Вене, в сущности они такие твердолобые консерваторы, каких найти трудно, и даже Антуанетта, хоть и столько в ней шарма, а насчёт современного искуства, простите, она темнота, а замужество за Атти Альтенвилем ничего не значит, неотёсанной она осталась, Ксандль, что я думаю ,то и говорю, какая я есть, такая есть, ты меня сегодня просто бесишь, слышишь?! а я отрежу детке ещё один ломоть, если ко сюда на кухню забежит, пожалуйста, поверь же, однажды герр др.Альтенвиль скажет то же Атти, я бы хотела пережить это, он состроит тогда невиданное лицовид лица его послелицо випережить это эьдоижэт напрямик Атти, надо будет увидеть лицо последнего, убеждённого республиканца, с особой красноватой окраской, и путь стократно на его визитке значится "др. Артур Альтенвиль", он только тогда обрадуется, когда каждый-всякий узнает вопреки ей, кто он есть. Такие они все!


У Мандлей ,в соседнем доме, который из года в год американизируется, сидит в livingroom*** такой себе молодой человек, Кэти Мандль шепчет мне, что он outstanding****, если я правилно поняла- писатель, и коль я верно расслышала его фамилию, то ли Марктом, то ли Мареком зовётся, он только обнаружил своё дарование или же его дебют ожидается посредством Кэти. По прошествии первых десяти минут он с нескрываемым любопытством спрашивает об Альтенвилях, а я скупо ему отвечаю, вовсе никак. -Да чем же собственно занят граф Альтенвиль?- спрашивает молодой гений и настойчиво продолжает: как давно знаю я графа Альтенвиля и действительно ли дружна с ним и может ли быть такое, что граф Альтенвиль... Нет, мне нечего ответить, я ещё не српшивала его, чем он занят. Я? Пожалуй, уж две недели. Плавать на яхте? Возможно. Да, я думаю, у них два или три судна, не знаю. Может быть. Чего угодно господину Маркту или Мареку? Быть приглашённым к Альтенвилям или постоянно повторять вслух эту фамилию? Кэти Мандль выглядит дородной и доброй, она красна как рак, хоть не станет коричневой, она говорит с прононсом по-венски-американски и по-америкнски-венски. Она в семье сильная яхтсменка, единственная серьёзная соперница Альтенвилей, если не считать Лейбля профессионалом. Герр Мандль говорит мало и кротко, он добродушно присматривается. Он молвит: "Они вовсе не подозревают, какая энергия таится в моей жене, которая то яхту водит, то копается в саду, то дом в доме затевает перевороты, немногие люди живут так, а остальные присматриваются к ним, я их последних, которые присматриваются. Вы тоже?"

 
_________Примечания переводчика:______________
* бешеным успехом (фр.)
** Клаус Кински, немецкий актёр театра и кино, см. ст. в "Википедии":
http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9A%D0%BB%D0%B0%D1%83%D1%81_%D0%9A%D0%B8%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%B8
*** в гостинной (англ);
**** выдающимся (англ.)

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы
heart rose

Ингеборг Бахманн "Малина", роман (отрывок 29)

Любимая Лили,
ты, конечно, за прошедшее время слыхала, что приключилось со мной и моей головкой.  Я пишу "за прошедшее время", хотя минуло уж много лет. Раньше я просила тебя зайти ко мне, помочь мне, эту просьбу я повторяю во второй раз, да и в первый раз ты не откликнулась. Что я имею в виду под христианской любовью к ближнему, ты должно быть знаешь. Но я туманно выражаюсь , я хочу сказать только, что и любовь к ближнему не исключает возможности не оказывать её кому-то из претендентов, как мне, но я никак не могу представить себе такой трактовки с твоей стороны.  Не от избытка прошу тебя в крайнем случае, который наступил. Милая Лили, я знаю, ты великодушна, и то, как ты, пожалуй. слишком экстравагантно поступаешь в подобных ситуациях , чему я всегда удивлялась. Но вот уже семь лет минуло, а ты не поняла, сердце твоё не дрогнуло. Тот, кто ни умом ,ни сердцем не обижен, но обделён должен сердиться на себя самого ,заблудшего, а не на своих ближних. Я вовсе не готова ассистировать господину Г. Мы с ним слишком разные люди, так выяснилось, мы не сходимся во мнениях насчёт музыки, громкости звучания, да и репертуара, естественно, ибо в последнее время моя восприимчивость к шумам болезненно обострилась, и то терзает меня, что мы ни днём, ни ночью не можем уединиться, и ощущение времени стало мне не по силам.  Отрезки времени и прежде ранили меня, но теперь я стала ощущать собственное ничтожество перед временем. Мы пришли к совместному выводу, что по-разному относимся к содержанию кошек и собак: он не понимает, как можно ложиться в кровать, где побывала собака или моя мать. В любом случае, мы достигли весьма значительной гармонии. Мои предрассудки тебе ведомы, они -следствия моего воспитания и происхождения, но также -и обусловленной системы ценностей, я была легка в обхождении, поскольку привыкла было к опредёлённому тону, к жестам, к известным нежностям в собственном окружении, а грубости, с которой ранили мой мир, он и твоим был, хватило, чтоб наполовину сковать моё сознание. Наконец я, вопреки своей натуре перестала заниматься делами. Со мной стало невозможно иметь дело. Я стала чужой себе, мои болезненные потребности оказались невыразимы. Вот и таиландский посол, который предлагал мне разуться, да ты ведь знаешь эту старую историю... Я не разуваюсь. Никак не осознаю собственных предрассудков. Есть такие у меня. Скорее разденусь сама, до туфель. Когда припёчёт, прозвучит: брось всё своё в огонь, кроме туфель.

Вена, дата...

              
Любимая Лили,
между прочим, тебе это известно вопреки твоей плохой осведомлённость, ведь всё, что известно ,когда нрав дурён, расходитсяслухом. Ты сама в это не верила. Но несмотря на это, не пришла. Вот и снова мой день рожения. Прости, твой день рождения...


Любимая Лили,
сегодня я так далеко зашла, что не хочу Тебя больше видеть. Это никакое не желание, проистекающее из первого или последнего аффекта. В первые годы я уж отослала тебе много мучитеельных, обвинительных, вызывающих писем, которые, однако, все ,невзирая на вызывающий тон, напитаны моей симпатией, не то, что прежние наши взаимные послания послания, уснащённые нежными приветами, обьятиями, любезными пожеланиями. Я не обрамила размышлениями своё желание, я долго над нашими отношениями не размышляла, только замечаю, что нечто во мне упускает Тебя, не пестует Тебя, вообще больше не ищет Тебя. Едва ли могли господин Г. или господин В, по-моему, господин А из подлости было попытаться разлучить нас, да и как можно разлучиться посредством третьего или третьей? Обвинить того или другого было б легко, но вина постороннего наиграна, я такой не знаю, она слишком незначительна, в любом случае. Нет причин нашей разлуки кроме твоего глубокого желания, которому любой повод годится. Я же никакого повода тебе не дала, поэтому и теперь не даю. Ты навсегда осталась в моей памяти, Ты в прошлом когда мы были вместе, и там, в глубине моей памяти остался Твой юный образ, размолвка наша и мои мысли о ней не тронут памяти о Тебе.  Твой образ уже неуязвим. Он покоится во внутренем моём мавзолее, в ряду картин вымышленных образов, неколебимых и бессмертных фигур.
Вена, дата...
                                                                   Некая Неизвестная


Сегодня оставил Иван, ему надо было заскочить кое-куда, со мной пару рож, бандитов, уродцев, этих  gyereke`k*, а я вот что себе вымолила: воцарился в квартире кавардак, который Лине б и не приснился. Сначала они не ради еды разметелили слоёный пирог Лины, я же отовсюду убрала прочь ножи, вилки, ножницы и светильники. Я не знала, что моя квартира столь полна опасными предметами, кстати, дверь я оставила для Ивана притвореной. Я взвалила не себя ужасную ответственность, я что ни секунду видела опасности, непредвиденные, поразительные, ведь если бы с Ивановыми детьми стряслась хоть малая беда, то я не смогда б ему впредь показаться на глаза, детей ведь двое, они проворней, находчивее, упрямее меня. На счастье, Андраш не убежал на улицу, только вверх по лестнице, буря гремела у двери камерной певицы, которая не встаёт и не открывает, ведь она ,двухсоткилограммовая, лежит на кровати, позже я ей суну под дверь записку, с извинением, ведь соседка наверняка расстроилась, с таким-то ожиревшим сердцем. На мой зов Андраш приплёлся назад, но тут-то захлопнулась дверь, а я без ключа. Я молочу в дверь- Иван отворяет, Иван пришёл! вдвоём легче с обоими, Бела собрался, ждёт слова Ивана, выговор за размолотый пирог, но Андраш уже ухватил ручку с алмазной иглой проигрывателя и царапает пластинку. Ивану я счастливо бросаю: "Оставь его, ничего страшного, это всего лишь концерт ре-минор, я виновата!" Только светильник ,к которому было потянулся Андраш, я отбираю и прячу на верхнюю застеклённую полку. Я бегу в кухню, приношу бутылки кока-колы из холодильника: "Иван ,не мог бы ты откупорить, нет, вон лежит открывалка". Однако, с нею исчез Бела -и мы вынуждены гадать, где её спрятал, и мы играем: холодно, теплее, прохладней, горячо, жжёт! открывалка лежит под креслом-качалкой. Дети сегодня не желают кока-колы, Бела бросает свою бутылку в вазу с розами господина Копецки, предварительно вылив остаток в Иванов чай. Я говорю: "Ну, дети, угомонитесь на миг, мне надо поговорить с Иваном. Господи Боже, только на миг, прошу вас, успокойтесь!" Говорю с Иваном, который сообщает мне, что он всё же не поедет с детьми в Тироль, а, раньше условленного- на Мондзее, поскольку матушка его уже не жалает в Тироль. Мне нечего добавить, ведь Бела исследовательски пробрался на кухню, я стаскиваю его уже почти взобравшегося с ограды балкона, сдержавшись, говорю Беле: "Поди-ка сюда, пожалуйста, я для тебя шоколадку приготовила". Иван невозмутимо продолжает: "Вчера я не дозвонился. Я тебе это, пожалуй, сказал раньше". Итак, Иван желает на Мондзее, а я вне игры, я отзываюсь скороговоркой: "Вот и оказия мне, я отправлюсь на Вольфгангзее с Альтенвилями, я им уже дважды отказала, а в третий раз поеду, иначе они обидятся". Иван говорит: "Обязательно езжай, тебе надо хоть раз выбраться из Вены, не понимаю, почему ты всегда отказываешь, у тебя ведь довольно времени". "E`l jen!"** Бела с Андрашем в коридоре уже расыскали Малинины и мои туфли, они суют ножки внутрь, ходят в них шатаясь, Андраш с рёвом катается по полу, я подымаю его, сажу его себе на колени. Иван выдирает Белу из Малининых туфель, мы отбиваемся от детей, и высматриваем исчезнувший шоколад, он оставался нашим спасением. Андраш зажимает в ручке остаток плитки, притом пачкает мне блузу. Итак, они поедут на Мондзее ,а я наведаюсь к Альтенвилям. "Семимильные!"- вскрикивает Бела -и я уношусь прочь, сколь далеко? до самого Букстехуде? Но Иван, подай ему обувь, если он непременно желает ходить семимильными шагам, please, do call later, I have to speak you, письмо с приглашением в Венецию, письменный ответ, телеграмму с оплаченным ответом, я ещё ничего не отослал, это не так важно, мы могли б и позже как-нибудь... Иван с Белой ушли в ванную, Андраш болтает ногами и вначале хочет забраться ко мне, затем он внезапно целует меня в нос, я целую Андраша в нос, мы трём носы друг дружке, я бы хотела, чтоб это не прекращалось, чтоб Андраш не угомонился, как я , я бы хотела, чтоб ни Мондзее, ни Вольфгангзее не было, но слово не воробей, Андраш всё пуще атакует меня, а я крепко держу его, он должен быть моим, дети должны вполне стать моими. Иван входит ,он поправляет два стула, он молвит: "Прекрати уж, у нас нет времени, нам надо идти, вы снова распустились, это ужас!" Иван должен купить детям надувную лодку, пока не закрылись магазины. Я стою со всеми тремя в притолоке, Иван держит за руку Андраша, Бела уже топочет вниз по лестнице. До свидания, фрёйляйн! До свидания, замурзанные рожи! I`d call you later. До свидания!
Я отношу тарелки и стаканы на кухню, хожу туда-сюда  и не знаю, чем ещё мне заняться, я убираю пару крошек с ковра, Лина завтра его пропылесосит. Я больше не желаю Ивана без детей, я должна что-то сказать Ивану когда он позвонит, или я ему это скажу перед отъездом, я наконец всё же должна сказать ему. Но я лучше ничего не скажу ему. Я напишу ему из Ст.Вольфганга, через расстоянье, десять дней спустя, тогда и напишу, слов не жалея. Я отыщу правильные слова, забуду чёрную словесную магию, во всей наивной простоте перед ним, будто местная девица-хуторянка возлюбленому, будто королева, без стыда- своему избраннику. Я отпишу прошение о помиловании, как приговорённые, которым нечего надеяться на милость. 


Долго я не выбиралась из Вены, и прошлым летом- тоже, ведь Иван должен оставаться в городе. Я настаивала на том, что лучшее лето- в Вене и нет ничего глупее совместных поездок в провинцию, отпусков я тоже не переношу, Вольфгангзее мне претит, ведь вся Вена выбирается на Вольфгангзее, а если Малина уедет в Каринтию, останусь я одна в четырёх стенах, чтоб пару раз с Иваном съездить поплавать в Старом Дунае. Но этим летом и он больше не влечёт меня, лучше всего выбраться на Мондзее прочь из вымершей Вены, чтоб не толкаться среди туристов. Так лучше чем попусту потратить время. Иван завтра отвезёт меня на вокзал, ведь они уезжают только в полдень. Фрёйляйн Йеллинек пополудни забежит ненадолго, нам надо кое-что уладить.


Многоуважаемый герр Хартлебен,
благодарю Вас за письмо от 31-го мая!


Фрёйляйн Йеллинек ждёт, а я курю, ей придётся этот лист вынуть из каретки и бросить в корзину. Не могу ответить на письмо, датированное 31-м маем, число 31 вообще неупотребимо и не подлежит профанации. Кого воображает из себя этот господин из Мюнхена? как он смеет обращать моё внимание на 31-е мая ? что ему дела до моего 31-го мая? Я быстро шагаю по комнате, фрёйляйн Йеллинек не должна заметить, что я вот да и распла`чусь, пусть она откладывает да нумерует, пусть вообще не отвечает этому господину. Всем ответам своё время, время до лета, в ванной это мне снова удастся: я ,крайне напугана, в крайней спешке сегодня отпишу ещё одно горькое, умоляющее послание, но- именно сама. Фрёйляйн Йеллинек считает часы, а моё время всё вышло, мы взаимно желаем хорошего лета. Телефон звенит, всё же фрёйляйн Йеллинек пора уйти. Ещё раз :"Хорошего лета! Отличного отпуска! Лучшие пожелания от незнакомки господину доктору Краваня!"  Телефон надрывается.


- Я не заикаюсь, тебе кажется
- Но я ведь позачера сказал тебе
- Я не хочу, чтоб ты всегда поступал по-моему
- Это ,должно быть, недоразумения, я хочу сказать
- Мне ужасно жаль, последний вечер
- Нет, я только сказал, что мне жаль сегодня
- Я не нарочно, пример абсолютно неуместен
- Я определённо выразился, ты только
- И я не могу, у них сегодня нет времени
- Завтра я обязательно подброшу тебя
- Мне ужасно срочно надо, до завтра, в восемь!


________Примечания переводчика:_______________
* дети (венг.);
** идём! (венг.)

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы heart rose

Ингеборг Бахманн "Малина", роман (отрывок 28)

Приходит смирение, наступает сонливость а неувереность слабеет, я была неуверена, но я снова в безопасности, уж не у сумрачного Городского парка, стенами домов обфлаженная, больше не кружу в темноте, но с каждым шагом немного приближаюсь домой, уже на уровне Унгаргассе, уже голова в моём Унгаргасснелянде- спасена, да и шея из воды показалась. Уже у первых глоток слов и предложений, уже при основах, при началах.


День настанет, когда у людей будут глаза червоного золота и кипучие голоса, когда руки людям даны для любви будут, а поэзия рода их восстановится...


Уже у вычёркивания, у просмотра, у броска в корзину.


... а руки будут даны им для добра, и станут они загребать величайшие всевозможные блага своими невинными руками, ведь не вечные блага те, и людям вечно не бывать, не станут они ждать вечно...


Уже у просмотра, у выискивания.


Чую ключ в замке, Малина вопрошающе смотрит на меня в притолоке.
- Ты не мешаешь, садись ко мне, желаешь чаю, желаешь стакан молока, чего желаешь?
Малине угодно принести себе стакан молока из кухни, он отвешивает лёгкий ироничный поклон, нечто позволяет ему усмехнуться надо мной. Он должен ещё сказать мне нечто: "Если я кстати, nous irons mieux, la montagne est passe`e".*
- Пожалуйста ,без пруссацких выражений, уволь меня, ты и вправду всегла мне кстати, наконец, каждому может полегчать!


У Ивана справляюсь, вспоминал ли он уж хоть раз, и что думал прежде, и что теперь думает о любви. Иван курит, он просыпает пепел на пол, молча ищет свои туфли, нашёл обе, он оборачивается ко мне, ему трудно это, слова находить.
- О ней ли вспоминают? и на что мне вспоминать? западню мне готовишь, моя барышня?
- Да и нет.
- Ну если не готовишь...
- И ничего не чувствуешь, ни презрения, ни антипатии? а если и я ничего не ощущаю?- выжидающе расспрашиваю я и хочу руками ухватить шею Ивана ,ведь он недалеко, до него меньше метра, нет, коль я спрашиваю впервые.
- Нет же, какое презрение? ты желаешь каких-то осложнений? Я прихожу- и довольно. Боже, что за невозможные вопросы задаёшь ты!
Я торжествующе молвлю: "Именно это желала я узнать, есть ли невозможные вопросы. Большего я не жалала узнать".
Иван оделся, у него не осталось времени, он говорит: "Сколь смешной ты иногда бываешь".
-Нет, всё же не я, -отвечаю поспешно,- но другие, которые прежде одарили меня этими тупиковыми воспоминаниями, я-то так не думала, не презирала, не брезговала, а есть некто Иной во мне, он не позволяет себе отвечать на с трудом задаваемые ему вопросы.
- Он безымянный, Иной в тебе?
- Нет ,он- Иной, он неразделим со мною. Иной. Говорю, Иной, а ты уж верь мне.
- Моя барышня, мы же настолько женственны, уж это я сразу было определил, уж ты поверь мне.
- Уж нетерпелив ты, и не хватает тебе выжержки выслушать меня, дать мне высказаться!
- Сегодня я весьма нетерпелив, не всё моё сегодняшнее терпение для тебя!
- Ты должен лишь немного потерпеть- и мы всё моё с тобой растолкуем.
- Уж ты меня выводишь из терпения!
- Боюсь, и моё терпение на пределе, оно твоё истощает...
(Конец предложений терпения и нетерпеливости. Очень краткий раздел.)

День настанет, когда наши дома рухнут, авто обратятся в хлам, самолётами и ракетами мы вызволимся, запретим колёса и ядерную физику, свежий ветер снизойдёт с голубых верщин и окрылит нам грудь, мы станем двшать замертво, так будет продолжаться всю жизнь.


Пустыни одолеет вода, мы снова заселим их и увидим открытое нами: саванны и воды в их чистоте станут зазывать нас, алмазы останутся в каменных россыпях- они станут светить нам всем, чаща примет нас из ночного леса наших воспоминаний, мы предадимя думанию, сожелениям- таково будет избавление.


Многоуважаемый господин президент,
от имени Академии Вы поздравили меня с днём рождения. Позвольте доложить вам, сколь я напугана именно сегодня. Вовсе не сомневаюсь в Вашей тактичности, но я имела честь несколько лет назад во время церемонии открытия... имела честь с Вами познакомиться. Но вы вот разыгрываете тот день, возможно даже- определённый час ,и тот безвозвратный миг, интимнейшее достояние моей матушки, смущаете и меня, и неизбежно касаетесь дела моего отца. Разумеется, мне лично о том дне ничего особенного не было доложено, я лишь оказалась обязанной отмечать эту дату, я должна её чёркать на всяких листках, анкетах в каждом городе, в каждой стране, будь я только проездом там. Но я ведь давно никуда не выезжала...
 
_____Примечание переводчика:_____________
*- нам полегчало, гора позади(фр.);

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы heart
rose

Ингеборг Бахманн "Малина", роман (отрывок 27)

Мы хоть и с детьми говорим, но- и поверх их голов тоже, намёками, прыгучим немецким, и, если не обойтись- с примесью английских фраз, но о SOS нет речи, не перейдём на английскую азбуку Морзе, значит, с Иваном и его детьми мне уже хорошо. Но когда дети присутствуют в разговоре, я держу дистанцию и , вместе с тем, словоохотливее, чем с Иваном наедине, ведь теперь я воспринимаю его не просто как Ивана, но в качестве отца Белы и Андраша, только в самом начале я была неспособна обращаться к детям по именам, пока не завметила, как они сами так поступают, но Андраш, собираясь захныкать, иногда звал отца "папа`!", должно быть, словом из прежней их жизни. В последний миг Иван решил взять меня за компанию в Шёнбрунн, ведь Андраш вправду, я это сама заметила, спросил было его: "Она с нами не пойдёт? она должна пойти с нами!" Перед обезьянником они же вдвоём повисли на мне, Андраш царапал мне руку, я предусмотрительно прижимала его всё сильней к себе, я не знала, что детские тельца теплей и чувствительнее, чем тела взрослых, Бела ревниво всё плотнее жался ко мне, лишь в пику Андрашу, с напористостью, которой я вовсе не ожидала, будто им долго недоставало той, к которой они могли бы жаться и карабкаться на неё, Иван помог нам скормить зверям бананы и орехи, пока мы карабкались и смеялись, а Бела притом успевал бросать орехи. Я старательно объясняла всё о павиане и шимпанзе, я оказалась неподготовленной к лекции в зоопарке, мне надо было бы перечесть "Жизнь животных" Брема, насчёт змей я изрядно "поплавала", не знала ,ест ли вон тот уж белых мышей, что желал услышать Бела, или- жуков и листья, что предполагал Андраш, у которого уже разболелась голова, я крикнула: "Да отойди ты!"  Но Бела с Андрашем желали ещё увидеть ящериц, и саламандр, а там-то Иван не прислушивался- и я навыдумывала , чтоб избавиться от вопросов,  невероятных историй о нравах и повадках из жизни пресмыкающихся, я знала, из каких краёв они родом, как произошли, когда спят, как жрут, как соображают, сто или тысячу лет живут они. Если б Иван получше чувствовал себя, не болела его голова от недосыпания! ведь нам понадобилось заглянуть и к медведям, мы кормили тюденей, у болшого птичьего дома я придумала всё о коршунах, и об орлах, а для певчих птиц у нас уже не осталось времени. Я должна была сказать детям, что у "Хюбнера" все получат от Ивана по мороженому, но только если добежим туда поскорее, иначе не видать нам угощения, я сказала: "Иван очень рассердится на нас!" Ведь только так можно было охладить их. "Пожалуйста, Иван, не мог бы ты нам мороженого, я уверена, ты обещал его детям (поверх детских головок в сторону: "Рlease, do me the favour, I promised them some ice-cream), ты охотнее всего выпьешь двойной кофе со сливками". Иван заказал всё неуверенно, он должно быть, совершенно утомился, пока мы втроём толкались ногами под столом, всё теснились, Бела истерически хохотал: "Что у неё за туфли, её туфли дурацкие!". За это Бела получал от меня всё новые лёгкие пинки, а Иван потерял выдержку: "Бела, уймись, а не то сейчас же уедем домой!" Но нам пришлось ехать независимо от поведения детей, Иван затолкнул их на заднее сидение, я же на миг задержалась и купила два воздушных шара, Иван этого не заметил, у меня не оказалось мелочи, некая дама пособила мне, разменяла пятидесятишиллинговую банкноту, она с грустью нежно молвила мне: "Это, наверное, ваши? У вас ведь славные детки!"  Я растерянно ответила: "Спасибо, тысячекрат спасибо, это так мило с вашей стороны!" Я неуверенно села в салом и вручила каждому из милых деток по шнурку с шаром. Иван, лишь отъехав, сказал мне: "You are just crasy, it was not nessesary!" Я обернулась назад и бросила: "Ваша сегодняшняя болтовня! Вы совсем распустились!" Бела и Андраш согнулись от смеха: "Мы болтаем, буль-буль-буль, мы болтаем!" Когда ух стало невмоготу, Иван запел, Бела с Андрашем приутихли и подпели, фальшиво и в ноту, густо и жидко:

Debrecenbe ke`ne menni
pulyakakast ke`ne venni
vigya`zz kocsis lyukas a kas
kiugrik a pulykakas*

Поскольку песни я не знала, да и петь не умею, то вздохнула про себя :"e`ljen!"**


Иван оставил нас в девятом номере, ему понадобилось отнести в бюро копии некоторые документов, а я с детьми играю в карты, Андраш подсказывает мне, он мне всегда благоволит, в то время, как Бела насмешливо говорит: "Да ты не по правилам играешь, ты идиот, извини, итдиотка!" Мы играем в сказочный квартет***, но Бела пасует, ведь сказки кажутся ему слишком глупыми, он в сказаках ничего не соображает, эта игра для Андраша и меня. Мы разыгрываем звериный и цветочный, автомобильный и самолётный квартеты, мы выигрываем и проигрываем, я чаще всего проигрываю, отчасти непроизвольно, отчасти нарочно, на счастье Белы и догоняющего нас Андраша. В городском квартете Андраш сдаётся, он не знает названий городов, я подсказываю ему, мы мешаем карточки, говорю: "Гонконг", Андраш не понимает, Бела гневно швыряет карты на стол, как господин на знаменательной конференции, которому по горло то, что остальные присутствующие не на высоте, Андраш за сказочный квартет, он прохаживается пока я предлагаю: "Сыграем же в "чёрного Петера". В него они должно быть играли тысячу раз, но они снова пышут раздражением, Бела тасует, я раздаю, карты поделены, мы сосредоточены и разделены. В итоге я оказываюсь "чёрным Петером", а Иван входит, Бела и Андраш каткются со смеху и кричат надрывая животики: "Чёрный Петер, чёрный Петер!" Уж нам приходится раз сыграть с Иваном, и мы с Белой сдаём позиции, но Бела первым вытаскивает "чёрного Петера"- и прочь швыряет карты, он хрипло кричит: "Иван, она стерва!" Мы с Иваном обмениваемся взглядами поверх детских голов. Иван разражается нутряной угрозой- и Бела уж не желает говорить. Иван "в честь праздника" угощает нас старым коньяком, Бела даже простит позволения сервировать стол, он дважды бегает на кухню, отдельно приносит рюмки, а мы с Иваном сидим и молчим, всяк -скрестив ноги, дти осмотрительно играют за столом да в тихий цветочный квартет, а я ничего о себя не строю.  Но затем я замечаю, что взляд Ивана мечется между мною и детьми, оценивающе вопрошая, пожалуй, добрый.
И так мне вечно? надо ли мне это? и надо прождать всю жизнь?


________Примечания переводчика:__________________
* -детская песенка, ничего особенного;
** - Идём! (венг.);
***- разновидности лото.


На  Тухенлауб мы договорились зайти в итальянское кафе. Иван сказал так, что дети не заметили: "Алло! что с тобой?"  По пути я обращалась с Иваном так, будто недели не виделя его. Да и времени у нас оставалось мало, Иван ,не опрашивая нас, заказал чеыре смешанные порции, ведь Беле предстояла тренировка на удалённом стадионе, она была постоянной проблемой Ивановой матушки и очень часто -Ивана, да и для Белы, которому физкультура не нравилась. Иван критиковал наши школы и их учебные планы, особенно в отношении этих  идиотских  физкультурных занятий, которые проводятся непонятно где и всегда пополудни. Да неужто эти люди здесь полагают, будто у каждого пара авто и две домашние бонны?! Никогда предже не слышала я от Ивана что-нибудь о городских порядках, он ничего не сравнивал, ни о чём не рассказывал, он весь, казалось мне, был поглощён разъездами ближними и дальними, и ещё чем-то неизбежным. Лишь по поводу этих занятий сегодня он изрядно потратил свои нервы, он говорил "у вас"- и это мне, словно  в часовой школьной тренировке отразился весь мир, к котрому принадлежу я , столь неуютный, но тогда, пожалуй, я всё порядком напугавшись, нафантазировала лишку, не знаю, как обстоят дела со школьной физкультурой там у них в Венгрии. Иван расплатился, мы вышли с детьми на улицу к авто, Андраш кивнул мне, но Бела, точно он, спросил: "Она с нами не поедет? почему же она не может поехать с нами?" Затем они все втроём прокатили по Тухлаубен, исчезли за углом свернув к Хохен-рынку, их заслонил дипломатический автомобиль. Я всё гляжу и гляжу им вслед, который давно уже простыл, я медленно  пересекаю Петерпляц к "Грабену"  ,в противоположном направлении, я бы купила пуловер себе, особенно сегодня мне хочется купить себе нечто красивое, ведь они исчезли, Иван, естественно, не мог при детях сказать, позовёт ли меня.
Я слышу, как Бела говорит: "Нет, она должна поехать с нами!"


В "Грабене" купила я себе новое платье, домашнее платье, для послеполуденного времяпровождения, для пары особенных  домашних вечеров, знаю, для кого, оно понравилось мне, такое ниспадающее и долгое, оно так много объяснит домоседу, уже сегодня. Я бы не жалала ,чтоб во время примерки здесь присутствовал Иван, Малина- уж подавно, могу только, ведь Малины здесь нет, многократно обернуться перед зеркалом, многомильно, многосаженно, небесно высоко удалённая от мужчин. На протяжении часа могу пожить вне времени и пространства, с глубоким умиротворением, уйдя в легенду, где реальны лишь запах мыла, щекотка лосьона, хруст белья, макание кисточки в лодочку с пудрой, многомысленный росчерк контурного карандаша. Завершается композиция: дама готовит себя к домашнему платью.  В укромной сосредоточенности вот и решится, что есть дама, в этом присутствует нечто от начала Творения, с его неповторимым ореолом. Надо двадцатикратно расчечать волосы, ноги должны быть присыпаны тальком, а ногти отлакированы, волосы с ног и подмышек должны быть удалены, душ начат и закончен, в ванной клубится пудра, это должно смотреться в зеркале, это должно быть спрошено у него, что на стене, должно быть, наступило воскресенье*.


Однажды у всех  дам ,они станут носить золотые туфли и платья, глаза окажутся золотыми, и станут они чесать золотые свои волосы, те посекутся, нет! по ветру разовьются её золотые волосы, будто на вороном своём она Дунай пересекла и в Ретию ступила...


День настанет, когда глаза всех дам будут из червонного золота, волосы из червонцев золотых, а поэзия рода их снова возвысится...


Я подошла к зеркалу, я исчезла в зеркале, я заглянула в грядущее, я снова наедине и не в ладу с собою. Я мигаю, снова наяву, ресницами штрихуясь. Возвращаюсь. Мгновения пробыла я бессмертной, и я , я здесь была не для Ивана, и не жила в Иване, он ничего не значил. Вода из ванной утекает. Я затворяю полку, я убираю кисточки, пудреницу, флаконы, спреи в туалетный шкаф, чтоб Малина не сердился. Домашнее платье будет повешено в шкаф, оно не для сегодня. Мне бы подышать воздухом, прогуляться перед сном. Из предосторожности, напуганная близостью Городского парка, его тенями и тёмными силуэтами, я заворачиваю на Хоймаркт, делаю крюк по левой стороне тротуара, гонимая, ведь мне этот отрезок пути не по душе, но только до Беатриксгассе, ведь он для меня снова безопасен, а с Беатриксгассе иду я по Унгарнассе до самой трассы, поэтому не могу узнать ,дома ли Иван. На обратном пути снова осмотрительна, не вижу ни 9-го номера, ни богатой панорамы Мюнцгассе. У Ивана должна оставаться свобода, личное игровое пространство, и в этот час тоже. Я взбегаю вверх, шаг- две ступени потому, что ,кажется, заурчал телефон, я рывком распахиваю дверь, она остаётся открытой за моей спинной, ведь телефон надрывается, это как сирена тревоги. Я подымаю трубку с аппарата и говорю на выдохе и удивлённо:


- Я только пришла, прогуливалась я
- Одна, естественно, как ещё, только пару шагов
- Так ты дома, как мне только
- Я с до трассы и обратно
- Я, должно быть, забыла взглянуть на твоё окно
- Я бы лучше на обратном пути
- До Сенного рынка мне не подходит
- То, что и ты уже у себя дома
- Относительно Городского парка, не знаю
- Куда я только ни смотрела, а вот
- На Мюнцгассе, там уже и мой припаркован
- Тогда лучше всего, я тебе позвоню, итак, позвоню завтра


____________Примечение переводчика:_____________________
*- буквально, если "der Sonntag", то и :"солнечный день".

продложение следует; перевод с немецкого Терджимана Кырымлы heart rose

Ингеборг Бахманн "Малина", роман (отрывок 26)

К Ивану я обращаюсь на "ты", и к Малине- тоже, но эти "ты" разнятся печатями и оттисками, а как? ни измерить, ни взвесить. С обоими я с самых начал обходилась без "Вы" , которое употребляю почти всегда в иных ситуациях. С Иваном познакомилась я слошком мгновенно, и не было у меня времени посредством речи приблизиться к нему,  я и до первого слова попалась ему. Напротив, о Малине я столько лет вспоминала, меня так томило по нему, что наша совместная жизнь оказалась свершившейся без того, что иные пары преодолевают в реальной жизни. Мое "ты" для Малины точно и естественно подходит нашим разговорам, наших объяснениям. Моё "ты" для Ивана приблизительно, оно может оказаться раскрашенным, затушёванным, светиться, оно может быть чопорным, мягким, нежным, с неогграниченной шкалой экспрессии , оно также само по себе, будучи снова и снова произносимо после долгих пауз, множество раз оказывается сиреноподобно маняще новым, но всякий раз, когда я неспособна в присутствии Ивана некое слово вымолвить,  произношу его не тем тоном, не тем "оттиском", что соответствует моей "внутренней печати". Не в его присутствии, но наедине с собой однажды я завершу это своё "ты". Быть Совершенному.
В иных случаях к большинству я обращаюсь на "Вы", это моя неизбежная обязанность, также- предрассудок, говорить "Вы", но я употребляю по крайней мене две разнвидности этого обращения. Одно "Вы" предназначего для большинства, другое же, опасливое, богато уснащённое "Вы" ,которым не могу обратиться ни к Ивану, ни к Малине, предназначено для мужчин , которые бывали в моей жизни до Ивана. Ради Ивана отхожу я от былого в этом непокоящем "Вы",  размягчаюсь.  Это труднонаписуемое "Вы" ,изредка понятное, довольно странное, но всё же уместное в своей напряжённости, ведь не бывать запанибратскому "ты". Да ещё, разумееется, ко многим всевозможным людям я обращаюсь на "ты": к своим школьным и университетским однокашникам, к бывшим коллегам по работе, но это ничего не значит.  Моё "Вы" , конечно, отличается от аналогочного междометия Фанни Гольдберг, павлиньего, естественно- вследствии слухов, навязчивого адресуемого было ею всем своим любовникам. Конечно, она так же обращалась и ко всем мужчинам, которые не были её любовниками, и она должна была однажды полюбить мужчину, к которому она б обратилась прекраснейшим "Вы". Дамы как Гольдманн, о которых постоянно судачат, ничем себе помочь не могут, и вот, циркулирует в городе слушок: "Вы, что ль, на луне живёте? что. вы этого ещё не знаете? она -любвеобильнейшая!", и было немного их, обойдённых аховским этим "Вы". Сам Малина, который который ни о ком не говорит ни плохого, ни хорошего, однажды  вспомнил, что "сегодня познакомился с Фанни Гольдберг, и она оказалась в числе приглашённых к Йорданам", и ещё вырвалось у него: "Я ещё не встречал дамы ,произносящей "Вы" настолько изящно".
Меня всё же не интересует, что думает Малина о Гольдберг, он же никаких сравнений не проводил, ведь наконец эта дама научилась обращаться, а я не обучилась никакому дыханию животом, не могу по желанию модулировать слова и вставлять нарочитые паузы. Кроме всего прочего, уже время сна- и я должна, в страхе своём, поговорить с Малиной, для начала, как познакомилась лишь с двумя детьми, которыми Малина вопреки всему не интересуется. Что он только усвоит, как он называет мои историйки, не до`лжно быть проинесено. Всемирные и городские события не долнжны комментироваться, Малиною- нет,  мы же не за гостиничным столом сидим. Говорить должна я о том, что меня окружает, что меня держит в осаде. Это ли есть духовное отчуждение? Имеется жертва оного, значит, было,  отняли право на последние потуги при думании? Ещё воздастся ли?
Спрашивать смею я о невозможных вещах. Кто изобрёл шрифт? Что такое шрифт? Он- собственность? Кто первым оформил право на собственность им? Allons nous a` l`Esprit? Мы ли низшей расы? Должны мы лезть в политику, ничего не предпринимать и огрубеть? Мы неугодны? Малина встаёт, он опустошил мой стакан. В глубоком гневе буду я во сне думать над собственными вопросами. Зверей стану молить во сне, чтоб увели меня силой от святейших образов, при всякой лжи держали меня, озверею сама я во сне- и себя убью, как зверь.


Когда засыпаю,  дрожь пронзает мне голову, молния внутри, искрит, темнит меня, жуть снова, это страсть уничтожения, а Ивану, которого здесь нет, молвлю я очень остро: "Малина никогда, Малина иной, ты не понимаешь Малину". Ещё никогда я к Ивану резкого слова не обращала, ни громкого слова не бросала в него. Само собой разумеется, и Иван ничего не говаривал против Малины, а потому как же он мог позавидовать Малине, что я с ним живу? Притом, он вовсе не упоминает Малину, как не говорят в семье о своём тюремном сидельце или о душевнобольном, из чувства такта , а когда, бывает, я гляжу растерянно- то лишь по причине возникающего жуткого напряжения, в размышлениях о Малине- и это доброе, чистое непонимание правит в нашем треугольнике, да ,оно господствует, правит нами. Мы суть единственные управляемые ,которым вполне хорошо, живём мы в некоем настолько богатом помешательстве, что никто из нас не подымает голоса против другого, и против власти- тоже. Оттого вовне нашей троицы нас приводят в замешательство другие люди, ведь те не упускают собственных прав, данных им, унаследованных ими, ведь и не по праву притязают они.  Иван сказал бы: "Травят друг дружке жизнь, все". Малина сказал бы: "Все они, с их взятыми напрокат убеждениями, дорого ещё заплатят".
Мои заёмные взгляды уже уступают. Всё легче я расстаюсь с Иваном и снова встречаюсь с ним, ведь я не столь властно думаю о нём, могу часами выпускать его из собственного мыслеоборота, чтоб во сне не чесались его локти и колени, я больше не вяжу его или- не так крепко, как прежде. Он не так часто морщит лоб, его морщины разглаживаются, ведь диктатура очей моих и моих нежностей смягчилась, очень кратко и редко я злобно околдовываю его, чтоб легче нам было вместе наедине: некто выходит из двери, некто садится в своё авто и бормочет нечто вроде: "Когда будет без двадцвти четыре, то я вовремя не явлюсь: съезжу на ярмарку, а ты?" -"Я тоже могу опоздать ,нет, ничего особенного, завтра с одним еду в Бургенланд, нет, не с ночёвкой, ещё не знаю, что мои друзья..." Тишайший шёпот, ничего не поймёшь, что с этими друзьями, с этой ярмаркой, с этим Бургенландом, какой жизни принадлежат эти слова. Я только было пообещала Ивану получше, покрасивее приодеться, я только было резко пообещала Ивану вовремя кушать и не выпивать. В крайней спешке я дала Ивану слово, что буду спать, отсыпаться, глубочайшим сном спать.

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы heart rose

Ингеборг Бахманн "Малина", роман (отрывок 25)

В кафе "Хоймаркт" я всё ещё зла на Лину, опасную свидетельницу некоторых моих мыслей, она ещё иногда посдлушивает некоторые мои реплики в телефонную трубку, которые для неё чистая ересь, за что она выбросила б в окно, отправила б на гильотину, на гарротту, сожгла б на костре. Но я несколько сомневаюсь, претит ли ей то, что по утрам я хожу разбитой, не знаю, то ли купить "Ата"*, то ли "Ими"*, не против ли она моих нерасчётливых выдач денег на покупки, и того, что я не контролирую её мучительные отчёты о расходах, или- в том ,что я проговариваю по приемуществу не своё, и то, знает ли она мои мысли, за которые убила бы меня.

День настанет- и люди наново откроют для себя саванны и степи, растекутся по ним и положат конец своему рабству, звери среди бела дня станут ласкаться к ним, вольным, заживут все ладно, огромные жабы, слоны, зубры, короли джунглей и пустынь станут с лююдьми заодно, поделятся водопоями, задышат очистившимся воздухом, не будут терзать друг друга, это будет начало, это станет началом всей жизни...

Я зову: "Счёт, прошу!" Герр Карл любезно откликается: "Скоро буду!" и исчезает. Я слишком несправедлива, я комкаю салфетку, на которой начёокала было пару обрывков фраз, тонкая бумага мокнет в кофейной лужице на моём подносе. Я хочу немедленно отправиться домой, я желаю на Унгаргассе, я прощу Лину, Лина простит меня. Она выдавит мне апельсинового соку и сварит кофе. Так не годится всю жизнь. Это вся жизнь.
Пополудни я уверена, что спокойно миную номер 9 на Унгаргассе, в любом случае- по противоположной стороне переулка. Я также уверена, что смею зайти, ведь фрау Агнеш уще утром убрала у Ивана и отправилась к двум иным одиноким господам. И семейную пару, домовладельцев Иванового номера не видать на улице, не обмениваются новостями герр и фрау Брайтнеры из шестого номера, лишь фрау Агнеш вижу прохаживающейся у моих дверей, углублённую в доверительную беседу с фрау Брайтнер. Но на этот раз перед девятым номером стоит авто Ивана, неприпаркованное, что я замечаю с первого взгляда, да вот Иван из дому шагает к машине, мне бы проворно пойти прочь, но Иван, он остроглаз, уже заметил меня, машет рукой, кличет, я ,улыбаясь, бегу к нему, что он здесь делает, в это время, когда , я полагала, он должен быть в своём бюро? и вот уж моя улыбка сходит на нет, ведь на переднем сидении ,тесно прижавшись, умостились два маленьких создания, уж подняли головки. Иван говорит: "Это Бела, это Андраш, поздоровайтесь как полагается!" Но "дьээрекек"**, как заодно зовутся эти дети, не здороваются, не говорят ничего, а потому я растерянно спрашиваю, понимают ли они по-немецки, они смеются в ответ и тузят друг дружку, я не понимаю ни слова, значит, это Ивановы дети, с которыми я хотела познакомиться, о которых я знаю немногое, наприме, что Бела- старший и уже ходит в школу, я смущённо разговариваю с Иваном, уже не припомню, куда собиралась было, ах да, в автосервис выше по Унгаргассе, ведь мой автомобиль в ремонте и ,наверное, уже готов, надеюсь, затем, наверное, придётся на такси ,если авто не готово, ехать в девятнадцатый округ в гости к подруге, больную подругу ,которая живёт там, выше. Иван говорит: "Это почти по пути мне, мы подвезём тебя!" Иван не сказал :"Я подвезу тебя". Он что-то по-венгерски молвит детям, обходит авто, несёт их с собою, вталкивает на заднее сидение. Не знаю, это не по мне, лучше б я пошла в автосервис или взяла такси. Как мне сделать Ивана отзывчивее? ведь такое слишком часто на меня находит. Он говорит? "Да садись уж поскорее!" По пути я не мешаю Ивану разговаривать с детьми, изредка поглядываю вперёд, я должна подыскать себе первую реплику, я неподготовлена. Я не спрошу Бела, в который класс ходит он, в какой школе, я не спрошу детей, как они поживают, во что играют, любят ли мороженое. Об этом не может быть и речи. Дети что ни две минуты отвлекают Ивана: "Ты видал? глянь, фиакр! ты, вон пожарная машина! ты подумал о кедах? гланб, "Альфа Ромео"! ты, зальцбургский номер! ты, это американец?" Иван говорит мне о тяжелом послеполуденном дне, тяжело в бюро, меж делом он бросает назад короткие ответы, со мной он говорит только о "времени мало", о трудностях, сегодня он запланировал отвести детей к зубному врачу. Доктор Хеер вырвал зуб у Бела, Анрашу поставил две маленькие пломбы. Бела разевает рот, нарочно широко, скорчив гримасу. Андраш намеревается повторить то же, но он прыскает, вот и оказия, я не спрашиваю, больно ли было, справный ли доктор герр Хеер, а сама разеваю рот и говорю :"А мне вырвали зуб мудрости, у меня уже мудрые зубы, у тебя таких ещё нет!" Бела кричит: "Ты врёшь!"


Вечером Ивану говорю: "А дети совсем не похожи на тебя, Бела, пожалуй- немного, если б ему эти взъерошенные каштановые волосы и светлые глаза. был бы похож!" Иван, должно быть, посчитал ,что я сконфузилась перед детьми, оттого он смеётся и молвит: "Разве это так плохо? ты всё же правильно поступила, нет, они не похожи на меня, но и они не жалеют, если к ним подойдут, спросят, как обычно спрашивают, да они же па`хнут жарки`м!"*** Я спешно предлагаю: Если в воскресенье вы идёте в кино, то и я б, если вы чего другого не надумаете, давно я не бывала в кино, уже в "Аполло" идёт фильм "Пустыня живёт"". Иван говорит: "Его мы смотрели прошлым воскресеньем". Итак ,всё же неясно, то ли возьмёт меня Иван, то ли насчёт фильма отказ мне вышел, то ли увижу я ещё раз детей, то есть Иван Иван два мира своих, а то не миры, навсегда оставит разделёнными. Мы начинаем шахматную партию и вынуждены замолчать, она будет затяжной, позиционной, жёсткой , мы не разгоняемся, Иван наступает, я в защите. Иваново наступление замирает, это самая долгая, немая партия из тех, что я сыграла было, Иван мне ни разу не помогает, а мы так и не доигрываем. Иван выпил больше виски чем обычно, он по-быстрому разминается, допивает стоя, носится Иванова ругань, ему нет больше никакой охоты, день был тяжёл, никакого мата не вышло, но и пата мы не достигли. Ивану надо немедля домой и спать, я отыграла достойно, до утомления, он также отыграл беспримерно. Доброй ночи!


Малина домой вернулся, он застаёт меня в гостинной, шахматная доска тут, стаканы на кухню я ещё не отнесла, Малина, он знать не может, где я сидела, ведь теперь я уж раскачиваюсь на кресле под торшером с книгой в руках, "Red Star over China", склоняется над доской, присвистывает и молвит: "Да ты кучу малу потеряла!" Я, усомнившись, что потеряла ,переспрашиваю, что значит "кучу малу". А Малина взвешивает и просчитывает ходы. Откуда ему знать, что мои- чёрные, а ведь угадал, согласно его сметке- потеряла безвозвратно. Малина хватает мой стакан виски. Откуда ему знать, что этот- мой, а тот- Иванов, также полупустым им оставленный? Но Малина не пьёт из Иванова стакана, из того, что он совсем недавно оставил, не трогает, чем Иван пользовался: тарелку с маслинами, или- с солёным миндалем. Свою сигарету Малина пригашивает в моей пепельнице, не в другой. Я не могу решить: с чего бы это?
Я оставила Китай с на полке: неприятельские силы маршируют с юго-востока, с севера. Линь Бяо срочно сзывает военный совет.


Иван и я- взаимоуподобляющийся мир.
Малина и я, поскольку мы едины- взаиморознящийся**** мир.

Никогда я в Малине не нуждалась так мало, он всё реже замечает меня, но когда он невовремя приходит домой, когда застаёт меня между большим маршем по Китаю и чередой раздумий о детях, которые выглядят непохожими на Ивана, я снова вот да и примусь за дурные привычки, письма писать, сотни, или пить и рушить, пагубно думать, всё губить и -последнее, я не смогу удержать свой обретённый край(землю- прим.перев.), удалиться и оставить его. И когда Малина молчит, это лучше, чем в одиночку молчать, это помогает мне в моём с Иваном,  если я с этим не совладаю, если не соберусь, ибо Малина постоянно прочен, и постижим мною здесь, и так останется мне в претёмные годины знание, что Малина не утрачен мною- сама ухожу себе на пагубу!

________Примечания переводчика:______________________
* похоже, марки стирального порошка;
** дети (венг.);
*** или "жареным", то есть венгры по духу;
**** буквально: "конвергирующий" и "дивергирующий".


продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы
heart rose