хочу сюди!
 

Наташа

50 років, телець, познайомиться з хлопцем у віці 44-53 років

Замітки з міткою «изотоп»

Ингеборг Бахманн "Тридцатый год", рассказ (отрывок 15)

Он вовсе не надеялся. Он вовсе не раздумывал. Связаться с будущим местом и работой ещё вдосталь времени. Он согласен со всеми условиями и не ставит своих. Он быстро, без проволочек заклеил конверт- всё готово. Упаковал пожитки: пару книг, пепельницу, немного барахла; кликнул хозяина- вместе с ним осмотрели инвентарь. Он оставил жильё, где не ощущал уюта. Ещё ведь достаточно времени до "первого числа ..." , а посему отправился он в ещё одну, церемонную поездку, медленную и роскошную, по итальянским провинциям. В Генуе он вновь ощутил себя довольным как после тюремного срока, будто съездил на фронт в скором, а домой вернулся пешком. Он послал багаж вперёд, а сам направился мимо зеленеющих рисовых чеков на север. А к вечеру вторых суток на ногах решился было на то, чего не давно не делал: вышел к автостраде и стал голосовать попутку на Милан. Темнело. Никто не останавливался, пока он, уже разуверившись, не махнул издалека легковушке. А она-то бесшумно притормозила и остановилась.
В салоне оказался сам-водитель. Попутчик, хоть и грязный, вымокший от пота, не постеснявшись, разместился на переднем сидении. Он долго молчал, искоса поглядывая на водителя: "должно быть, мой ровесник?" Лицо водителя ему понравилось, и руки, покоившиеся на кормиле -тоже. Взгляд остановился на спидометре: стрелка быстро ползла вверх от 100 к 120-ти, а там -и все 140. Он не осмеливался попросить ехать потише, сказать, что боится скорости. Он ведь не торопился вернуться в размеренную жизнь.
Молодой водитель внезапно бросил: "Я обычно никого не беру с собой...", а пото`м, как бы извиняясь, добавил: "Должен до полуночи успеть в центр".
Турист снова взглянул на водителя- тот упрямо смотрел вперёд, где свет фар разматывал чёрный клубок: деревья, столбы, стены, кусты. Он снова успокоился-  и странно захотелось ему побеседовать, а водитель снова одарил его мимолётным взглядом. Да, глаза, должно быть, голубые- так ему думалось. Для начала спросить бы мужчину, был ли этот год для него тяжёлым, и что произошло, на чём из случившимся с визами ему, любопытствующему, сосредоточиться? Он про себя начал разговор с водителем, как будто они- двое учеников за низкой партой перед уроком, несомы сквозь ночь, а всё вокруг кажется им большим и чуждым. Впереди показался грузовик- они обогнали его, но по навстречу им ,в лоб, вылетел второй. Они пролетели несколько метров и впечатались в стену.
Очнувшись, он успел заметить, что покоится на возвышении- и сразу потерял сознание. Он изредка ощущал лёгкое покачивание, догадываясь мгновениями, что с ним происходит. Шли приготовления: двое врачей снаряжались у операционного стола, женщина-хирург приблизилась к пациенту- тот ощутил щекотку, очень приятную. Он вдруг сообразил: то, что происходит с ним- важно, серьёзно, что может он и не проснуться после наркоза. Он тужился говорить, едва ворочая языком, обрадовался паре слов ,выдавленных из гортани: попросил лист бумаги и карандаш. Сестра прикрепила лист к подставке. Медленно одолеваемый наркозом, он предусмотрительно нацарапал: "Дорогие родители...", перечеркнул и начал так: "Любимая..."- и, напряжённо задумавшись, замешкался. Вернул сестре своё неначатое послание, скомкав его: дал ей понять, что в завещании нет смысла. Если ему не суждено проснуться, то будь что будет. Он просто лежал- веки его наливались сном, тело чудесно слабело- пациент ожидал. Сознание покидало его.

окончание следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Бодлер

Максим Рильський ,"Бодлер" 1920 р.

В раю блаженних мук, де на тонких стеблинах
ростуть, звиваються химерні квіти зла,
подібні до очей жіночих і звіриних,-
в пекельному раю душа його жила.

Лякати буржуа, назватись людоїдом,
що хтів би скоштувать малесеньких дітей;
впиватися гірким, самотнім, тонким медом
нездійснених бажань и неживих ідей,-

и бачити в вині безстидної таверни
Вино Причастія, єдину кров Христа...
Хіба таке життя, потворне і химерне,
не зветься: красота?

В краю блаженных мук, где на тончайших стеблях
растут извивами химеры боли,
глазам зверей и жён подобные, да, в пекле
жила его душа, нет- в райской голи.

Пугать буржуев, зваться каннибалом
охочим до млапденцев, упиваться
горчайшим мёдом отставных желаний
и греться в одиночестве ненастья,

усматривать в стакане из таверны
Вино Причастия от Иисуса ран...
химеры и уродство суть ,наверно,
и жизнь, и красота?

перевод с украинского Терджимана Кырымлы

Людвиг Рубинер, "Непротивленцы",драма (отрывок 10)

* * * * *,...................................................................................................heart rose !:)

Двенадцатая сценаЖенщина.

Женщина (одна): Недоверие...голод...Вокруг меня кишат, вращаясь воронкой, образы судорожно грызущихся людей. Шум. Слышу, чёрный ветер ночи разносит обрывки воплей. Как выбраться остюда? к другим... Слышите вы меня, там? Могу ли хоть слово добросить вам поверх стен? Сумею ль тысячью тайных троп , наперекор буре, донестись к вам? ...Ах, вот он, язык, рекущий вам! (Подымает с полу брошенную Науке листовку) Бумага. Пропечатана. 
Призыв...ах, и это помогает? Спасает это? Занаете ль вы, куда заведут сам? (читает) "Народ! Твоя счастливая година пришла! Возьми свои права. Сам себя надели свободой, которой, ты чувствуешь, достоин" (прерывается) Чёрным по белому: челюсти строк хищно ухмыляются...Подлог! ...Тут, в начале, до`лжно значиться "Человек!". "Человек"- только это меня подвигнет, тогда` поверю! "Человек, наделись Свободой". Я вижу, что` вместо: Подлог! (читает) "твой противник протягивает руку...он не твой противник...они не противники твои...Приступи к работе...сегодня вечером большая раздача средств существования...Признаки покорности...борьба окончена..." (комкает листовку) И я -среди тысяч хватающих эти листки рук.
Эти слова ввалились в усталые, беспомощные глаза: мужчины читали это женщинам, женщины всхлипывали, на что-то понадеявшись! О, хоть бы, хоть бы Пламя вылизало с этих листков Ложь, прежде чем та выжрет кровь людскую! Человек! Человече, обрети сам себе Свободу!
Человече, ты- в Темноте. Мрак- твоё жилище. Ты отворяешь пасть наружу из норы только бы пожрать, нечаянно глотая капельки Света. Ты ведёшь род свой в горчайшей ночи, а пылающий Луч проносится мимо! Человече, Дух твой парит в лучах! Взываю к Духу твоему! Человек, я кличу Любовь твою! Человек, вырвись из себя! Услышь меня, Рабочий! Ты пресмыкаешься денно, ты, сознательно дрожащее Дерево, корнями приросшее к Машине. Рабочий, Дух- в тебе, ты- Человек! А ты, тиснешься денно к письменному столу что увечная ветвь- и считаешь; человек, брось: пусть твои книги исчезнут! Ты, стоишь денно на кафедре и проповедуешь беднякам. Человече, вдохни Свет в речи свои братьям.  Мужчины, Женщины, Рабочие, преследуемые, ведомые, вы, суть в темноте, на фабриках, в каморках, в голоде, ещё не осознавшие себя - вон из Тьмы. Взываю к вам. Летите сквозь Свет. Вы суть Свет. Оставьте Тьму позади! Братья, Сёстры! Возвысьтесь над нею! Свобода! Люди! Свобода! (падает)    


Тринадцатая сцена

Женщина. Мужчина.

Мужчина (входит справа): Возлюбленная, душа моя, плоть моя, подруга моя! Позволь мне поднять и тебя крепко прижать к себе. Гладу тебя. Кладу голову тебе на грудь- и слышу твоё дыхание. О, молви мне. С моего пробуждения мы оставались спутниками. Ты оттолкнёшь меня когда ослабею- и высмотришь другого. Ты была тверда, твоё упорство влекло меня вперёд когда недоставало мне собственных сил. Ты уверовала, и я- за тобой. Моя любимейшая, мой Человек, Сестра моя, моя Женщина, моя Дружка! Теперь прижмись ко мне , теперь протяни мне свои нежные ладони. Мой час, мой урок пробил. Я отправлюсь, омоюсь кровю. Умирать. Знаю это. Ничего иного в дорогу мне не надо, ничто не поможет мне. Враг -меж нас. В городе повсюду. Я всюду пинал его, не в силах ухватить: он невидим. Это уже не Измена! Не одна проруха. Они побеждают! Они сносят Город! Они пронзают плоти и воли, кромсают их. Это- Закат.
Женщина: Мой любимейший. Это и мой урок, моя година. Что ты сотворишь?
Мужчина: Город- или я! И, наверное, когда взорву свою жизнь, подвигну за собой их, пробуждённых жертвой братьев. Знаю, нашё дыханье озарит людей- и те устремятся, пламенея, к Свободе!
Женщина: Воля твоя- моя воля.


Четырнадцатая сцена

Предыдущие. Больной.
Больной корабельный пленник выходит из укрытия.

Корабельный пленник: Наконец нашёл вас. Из армии обывательской направили меня к Звёздным Братьям.
Мужчина: Ты ли это? Видел нас на корабле, не знаешь ,что ль: мы не торгуемся и не предаём! Бюргерское послание нам -пустой звук. Ты состоял в нашей Общности. Почему переметнулся к обывателям-врагам?
Корабельный пленник: Не переметнулся. Я верен вам. Я из малых, на меня не падёт вражеское подозрение. Я принёс вам добрую весть: враги , прежде- лес стальных стволов, уж не настолько крепки. Армия слабеет. Тысячи женшин из народа стыдят бюргерских солдат. Мужчины сжимают кулаки, да и только. Ораторы в окружении масс обращаются прямо к строю ,позоря оружие. Армия бюргеров колеблется. Мы нашёптываем им, врагам, сомнения- и находим новых друзей. Ваши городские друзья по-прежнему верны. Мослушайте меня: соберитесь с силами, решитесь на вылазку, на последний день насилия- и вы одержите победу над обывателями!
Мужчина: Ты пришёл другом. Но ты заблуждаешься: мы пребудем на своём.
Корабельный пленник: На своём? Вы настолько слабы? Вот что скажу вам: даже малой силой ,если не промедлите, одержите победу над этим войском.
Мужчина: Мы непреклонны.
Корабельный пленник(Женщине): Помоги ты мне. Женщины там неудержимы в своём порыве.
Женщина: Стены падут.
Корабельный пленник (Женщине): Они оттесняют войско. Вы должны раздавить его. Постарайся, ты, чтоб твои мужчины боролись.
Женщина: Взываю к ним. Знаю, что есть иные ценности кроме победы. Я не к борьбе кличу.
Корабельный пленник: Вы не желаете побороться? Тогда идите к нам. Созовите братьев. Пусть все будут сообща. Переодевшись, покиньте город подземным лазом. Смешайтесь с народом, проникайте в армию: сейте страх и сомнение в народе по ту сторону стен и в сердцах солдатских. Вы можете это: уже свалили одну Мощь- сейте раздор в этой.
Мужчина: Нет, такова воля наша: мы пребудем на своём.
Корабельный пленник: Так выслушайте моё последнее слово, друга, пришедшего по-братски спасти вас. Уходите, уходите! Вам только город покинуть. Мы укроем вас. Спасём вас. У нас, по ту сторону стены и рвов, во широком поле вы пребудете в безопасности. Тут ,среди бездеяния, найдёте верную смерть, на горе нам и городу.
Мужчина: Наша сила не в кулаке. Наша сила в непротивлении.
Корабельный пленник: Знаю только одно: вашу братскую Любовь; не знаю, сколь сильны вы. Большем настаивать не буду. Но в том, что вы остаётесь, не боретесь- ваша Гибель!
Женщина: Вернись, передай им, что мы не боремся. Скажи это всем ,кто готов услышать. Знаю, наше Бездействие окажется бо`льшим, чем битва.
Мужчина: Передай им, что ты указал нам Смерть. Мы пребудем.

 

Пятнадцатая сцена

Предыдущие. Анна.

Анна (входит): Друзья, почалось! Первые фабрики стали!
Мужчина: Наконец! (Корабельному пленнику) Торопись! Быстро, к своим. Передай им от нас: "Работа почивает! Оторвите свои руки от машин, протяните их нам! по всей Земле, разом, обнимитесь, братья...Теперь мы непреклоннее прежних. Это- последний сполох: насквозь!

Конец третьего акта.


Четвёртый акт

Сцена- та же,что в третьем акте.

Первая сцена

Науке. Вождь обывателей. Трое обывателей.Науке входит. С ним- Вождь и троица обывателей.
 
Науке(обывателям): Вы увидите это, вы поверите в это! Говорю вам! Я обладаю великой Мощью, я повелеваю Волями. Вы ещё это не заметили? Вы пока сомневаетесь во мне? Вы держите меня за обычного мужика? Говорю вам, я способен, я обучен Всему: знаю,как Это делается, я видел это во время нашего Пути. Стоит только захотеть- и Всё будет. Народ? Желаете вы, чтоб народ сдал, снова впрягся, чтоб они по-прежнему будто телята-сосунки за вами увязались? Момент. Я протяну руки вверх, закричу, помолюсь- и через минуту всё сделается само собой!
Вождь обывателей: Не понимаю этого... Коль ты сделаешь, что нам тут наобещал, то будешь вознаграждён. Но мы поверим тебе в последний раз. Мы часами кряду блудим по городу- и не понимаем, почему у нас ничего не выходит. У нас полно всякого добра, мы сильны, вооружены, способны всё тут сравнять с землёй или подчинить себе- и ничего у нас не выходит. Сопротивление этих подтачивает нас. Мы на пределе. Теперь мы должны одержать победу- или боролись впустую.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

 

 

 

фон Кляйст "Разбитый кувшин", комедия (отрывок 12)

* * * * *,.................................................................................................heartrose!:)

Адам: Да, замертво! Охотно верю! Ну... наливает себе

Вальтер: Вы в темноте его на распознали?

Рупрехт: Ничуть, скажу вам господа, а как?

Адам: Глаза б открыл пошире!

Рупрехт: Да открыл!

                пошире: сатана песку насыпал в них.

Адам (под нос себе) : Песку, о да! Зачем ты их таращил?

               (Вальтеру)...Вот, хорошо сидим, судья. Давай!

Вальтер: За правду и добро, и верность, герр Адам! пьют

Адам: На посошок, коль вам угодно. наливает

Вальтер: Вы к фрау Марте хаживали часто,

                признаетесь ли мне, о господин судья?

Адам: Не слишком часто, господин мой, извините:

           кто ходит к ней, сказать вам не могу.

Вальтер: Как? Вы вдову не навещали

                по старой памяти о лучшем друге?

Адам: Нет, в самом деле, очень редко.

Вальтер: Фрау Марта! Вы поругались с герр судьёй?

                Он тут сказал, что в контрах с вами.

Фрау Марта: Гм, милостивый сударь, вовсе нет.

                      Мы, думаю, дружны как прежде,

                      он- частый гость моей усадьбы,

                      чего двоюродным могла бы пожелать.

                       Два месяца с неделею как был,

                       а то всё вижу из окна его. 

Вальтер: Как вы сказали?

Фрау Марта: Что?

Вальтер: Два месяца...?

Фрау Марта: Да, девять уж недель,

                      в четверг- десятая. Он попросил семян

                      гвоздик и примул.

Вальтер: В воскресенье,

                когда он выходил на хутор свой?...

Фрау Марта: Да-да! Он крикнул мне в окно

                      дня доброго желая мне и дочке,

                      да и пошёл своей дорогой.

Вальтер (про себя): Гм...такого мужа... пьёт

                                 Полагаю, что коль вам в хозяйстве

                                 вдовы подмога так необходима,

                                 то вы б почаще заходили в гости.

Адам: О чём вы, господин мой?

Вальтер: Да о том.

                Девица помогавшая лечить

                цесарок захворавших вам могла б

                на этот раз совет принять ваш?

Фрау Марта: Он часто обращался, господин мой,

                       позавчера прислал цесарку,

                       одну уж мы спасли в году минувшем,

                       а благодарности ещё мы не дождались.

Вальтер (раздражённо): Ещё одну, герр судия, прошу вас.

                                        Немедленно налейте мне одну.

                                        Подымем тост.

Адам: К услугам вашим, сударь.

           Вы осчастливили меня. Вот. наливает

Вальтер: Ваше здавье,

                герр судия, и многия вам лета! Что ж, пойдёмте?

Фрау Марта: Что же я...пожалуй...Я могла б

                       нирштайнского, что пьёте вы, что муж мой

                       покойный в погребке держал,

                       хоть изредка к столу иметь? Бывало

                       при муже-коменданте ,я пивала...

                       Теперь пощусь...

Вальтер: Что ведь неплохо.

 

Одиннадцатая сцена

Лихт, фрау Бригитта с париком в руке. Затем входят девушки. Предыдущие

Лихт: Вот, фрау Бригитта, проходите.

Вальтер: Та самая свидетельница, да?

Лихт: Вот фрау Бригитт, ваша честь.

Вальтер: Ну что ж, теперь закончим дело.

                Да это уберите... девушки убирают скатерть

Адам (поспешно) : Ну, Евочка, послушай,

                                пилюлю ты свою да подсласти:

                                сегодня вечером с тобой рассудим

                                минувшее. Бедняжка-ухажёр

                                твой да подавится облаткой.

Вальтер (заметив парик) : Что за парик вы принесли, фрау Бригитт?

Лихт: Да, господин инспектор?

Вальтер: Что за вещь

                 доставила свидетельница?

Лихт: Кх-мм...!

Вальтер: Что?

Лихт: Простите...

Вальтер: Поясните.

Лихт: Коль вашей милости угодно,

          вопрос задать свидетельнице

          через судью Адама, мол,кому

          парик принадлежит, ну...и так дале,

          узнаете.

Вальтер: Я не желаю

                узнать, кому парик принадлежит.

                Как женщина нашла его?

Лихт: Фрау Бригитт

          нашла его в лозе у фрау Рулль.

          Парик висел гнезду подобно под окном

          покоя дочери фрау Марты.

Фрау Марта: Что?

                       В моём саду? На виноградной

                       лозе?

Вальтер (доверительно): Герр судия Адам,

                                            могли б вы мне доверится немного,

                                            во имя чести правосудия?

Адам: Я вам?...

Вальтер: Неужто нечего поведать?

Адам: Клянусь... хватает парик

Вальтер: Парик, вот этот, аль не ваш?

Адам: Парик, вот этот, мне принадлежит!

           Его, гром порази, его-то

           неделю как я передал с нарочным

           цирюльнику утрехтскому для починки.

Вальтер: Через кого?

Лихт: Нарочный- Рупрехт?

Рупрехт: Я?

Адам: Ему ж, баловнику,

           не я ль тому назад неделю

           парик доверил, чтоб отнёс

           его цирюльнику на переделку?

Рупрехт: Не вы ль...? Ну да, вручили было.

Адам: А почему парик он не доставил

           согласно порученью моему?

Рупрехт: Согласно...? Гром и молния рази!

                Да я ж отвёз парик ваш в мастерскую:

                герр Маль-цирюльник принял...

Адам: Возвратил

           чтобы повесить на шпалере фрау Марты?

           Ну погоди, каналья. Не вручил

           парик мой, ты го припрятал,

           ты бунтовщик, ага?...Позвольте мне,

           герр ревизор, допрашивать фрау Бригитт!

Вальтер: Так вы парик...?

Адам: Мой милостивый сударь,

           когда сей парень в прошлый вторник

           по делу в Утрехт направлялся,

           на службу заглянул ко мне он,

           спросил ещё: "Герр судия Адам,

           чем в городе для вас разжиться?"

           Сынок, ответил я, будь добр,

           отдай парик в починку, букли взбить,

           но не советовал я сорванцу

           упрятать вешь чтоб на шпалеру

           украдкой вывесить её.

.........перевод с немецкого..............................Терджиманаheartrose:)....... 

фон Кляйст "Пентесилея" глава двадцать первая

* * * * *,................................................................................................................heartrose!:)

Д в а д ц а т ь   п е р в а я    г л а в а

Ахиллес с Диомидом выходят на сцену. После к ним присоединяется Одиссей, а затем- гонец.

Ахиллес: Ах , Диомид, мне сделай одолженье-

                не расскажи пустому Одиссею,

                он нерассудлив-  выслушай меня:

                я вспоминаю её губы снова-

                и тошнота меня одолевает.

Диомид: Гонца ей ты послал, Пелид?

              И вправду?

Ахиллес: А ты , мой друг, не возражаешь: понял?

                Ни слова боле! ...Баба эта

                необычайна : полуграция,

                и полуфурия- любим я ею.

                Всем бабам эллинским в укор, я тоже,

                во имя Стикса, Гадеса, люблю!

Диомид: Что?

Ахиллес: Да, но кузнечиком не лягу

                в траву чтоб славить бабу, но

                обезоружу её в схватке:

                любовь не станет мне в помеху.

                Послал...

Диомид: Неистовый!

Ахиллес: Не с л у ш а е т  меня!

                Сколь жив он, парень  не видал такой

                очами голубыми в белом свете,

                и в памяти любви нет на примете.

Диомид: Желаешь ты?...Ответь мне?...Да?

Ахиллес (после паузы): А что такого? Чего желаю я...

                                       опасного?

Диомид: Ты испытал её,

               до белого каления довёл,

               чтобы потом вы вместе!

Ахиллес: О, хрониды!

                Она мне ничего не причинит:

                взыграет сердце, крикнет рот "победа!"

                рука взовьётся - нет, не на меня!

                Лишь на Луне я буду в подчиненьи

                царицы скифской, раз , и два, и хватит.

                Пусть выплеснет из своих уст

                весь гнев и ужас, чтоб за мною

                последовать, клянусь Юпитером!

                - и усажу её на трон, я, милый.

Входит Одиссей

Диомид: Ну, подойди, Улисс, прошу тебя.

Одиссей: Пелид!

                Царицу вызвал ты на схватку:

                желаешь, будучи уставшим,

                сыграть вслепую с хитрой долей?

Диомид: Нет ,не сыграть, не побороться,

               но сдаться в плен, мой друг Улисс.

Одиссей: Что?

Ахиллес(внезапно густо покраснев): Ну, отвернись, прошу тебя!

Одиссей: Желает...он...?

Диомид: Да, он , ты слышал! Той, что шлемы

              шутя колола, зверски била

              мечом в щиты , коля их в ще`пу,

              он, онемевший побеждённый,

              гляди- и к ножкам упадёт.

Одиссей: И это ль муж честной ,Пелея сын?

                Ты слышал сам, ...?

Ахиллес (отходя на шаг): Прошу тебя,

                попридержи язык, Улисс! Кулак

                мой вот да сорвётся, видят боги!

Одиссей: Коцит горящий! Я хочу узнать,

                то что я слышал- это не приснилось?

                Ты, сын Тидея, пособишь ли мне

                доведаться, коль станет, силой:

                он пожелал царице сдаться?

Диомид: Ты слыхал!

Одиссей: В Темисциру уйти желает?

Диомид: Точно.

Одиссей: Он наш элли`нский спор

                за град Дардана, за Елену,

                что детка бросит, увидав игрушку

                иную?

Диомид: Да, клянусь Юпитером!

Одиссей (скрестив руки на груди): Я не могу поверить.

Ахиллес: О Трое он сказал.

Одиссей: Как?

Ахиллес: Что?

Одиссей: Прости, я не расслышал.

Ахиллес: Да?

Одиссей: Да...

Ахиллес:  Я повторю:

                 о Трое  о н добавил.

Одиссей: Ну вот,

                как заведённый, вопрошаю снова:

                желаешь спор наш позабыть

                что сон поу`тру?

Ахиллес (сделав шаг вперёд): Лаэртид, пусть Троя

                           потонет в море голубом, пусть стены

                           покроет толща вод; рыбак пусть

                           цепляет сетью флюгеры на башнях;

                           пусть во дворце Приама щука

                           на трон воссядет; пусть с Еленой

                           в постели спит то рак, то устрица-

                           мне всё равно.

Одиссей: Во имя Стикса!

                Тилид, вот его личина, открылась!

Ахиллес: Во имя Стикса! Во имя Гадеса!

                Перед мирами всеми поклянусь:

                желаю храм Дианы увидать!

Одиссей ( Диомиду вполголоса): Не отпускай его на битву Диомид

                                                       коли желаешь того сам.

Диомид : Желаю...

               ты б одолжил мне пару рук.

Входит гонец 

Ахиллес: Ага! Ты что принёс?Она яви`тся?

Гонец: Яви`, Нереиды сын. Она уж близко.

            Слонов ведёт ,однако, гонит свору,

            и конниц необузданных с собой.

            Не знаю, что там с вашим поединком...

Ахиллес: Ну хорошо, коль это нужно ей...

                За мной! О, как она подла`, о боги!

                С собаками, сказал ты? Со слонами?

Гонец: Да, так. Допрежде, когда вела она

            своих на приступ стен троянских,

            то не казалась столь свирепой.

Ахиллес (себе в бороду): Собаки-то ,видать, ручные!

                                          Как вы все... Ну, за мною!

Отправляется на поединок в сопровождении своей свиты

Диомид: Неистовый!

Одиссей: Позвольте нам связать его, ...вы, греки!

Диомид: Назад! Тут амазонки скоро будут! 

 

..............перевод с немецкого................................Терджиманаheartrose:).................

 

фон Кляйст "Пентесилея", сцена четвёртая

* * * * *,.....................................................................................................................heartrose!:)

Ч е т в ё р т а я    с ц е н а

За Ахиллесом следуют Одиссей, Диомид, Антилох, Автомедон, который, спешившись, ведёт квадригу. Отряд греков.

Одиссей: Приветствую, герой, чистосердечно

                тебя, покрывшего победой плен!

                Клянусь Юпитером! Коль над тобою

                Великий Духъ могуществом своим

                в прах сверг врагинь, почто Сын божий

                сошёлся ты вплотную с ней?

Ахиллес (держит шлем в раненной руке ,которую перевязывают греки, другой утирает пот с чела)О чём ты?

Одиссей:                   В схватке боевой

                ты, скорости достигший небывалой,

                сын Пелеиды, был подобен буре

                метущей плоскогорье, миру страшной.

                Клянусь эриниями! я-то отмолил

                грехи твоим полётом дерзким,

                а там свой путь уж как-то доскриплю,

                отягощён троянскими делами

                по самую сердечную завязку.

Ахиллес (грекам, что перевязывают ему руку): Дурни.

Один из перевязывающих: Кто?

Ахиллес: Что вертите?

Один из перевязывающих: Стоять!

                                              Кровоточи`шь!

Ахиллес: Ага.

Один из перевязывающих: Так стой!

....позволь перевязать тебя.....ну вот и всё.

Диомид: И, для начала:

               подвигнул  н а ш  п р и х о д тебя к полёту.

               О том, что сталось прежде, Антилох

               донёс нам с Одиссеем , но маневр твой

               перечеркнул  с о м н е н ь я  наши. Отвечай:

               готов ли ты со всеми заодно

               за камень поворотный амазонку

               отбросить навсегда? и  в с ё  забыть?

               Во имя олимпийцев! битва в небе-

               свидетельство согласья твоего.

Одиссей: И всё ж, герой, тебе по праву ли

                со всеми сообща к троянцам грянуть?

                Сыны Атрея нас зовут к себе,

                В Скамандров дол мы завлекли 

                обманом их- пускай поставят лагерь.

                Дадим последний бой Агамемнону

                во имя Громовержца! Там или нигде

                изгладишь ты желание своё

                тебя преследующее подобно

                младому копьекносцу, и потом

                благословенья мои лучшие прими,

                ведь мне ужасно, до смерти обрыдли

                мегер поползновенья в пику нам.

                Повсюду здесь и я хотел бы видеть,

                меня пойми! след бывшего п р о с т у п к а

                румянцем нежным на твоих щеках.

Ахиллес (глядя на лошадей): Они потеют.

Антилох :Кто?

Автомедон (касаясь ладонью лошадиной шеи)Мокры что губки.

Ахиллес: Добро, веди. Вначале охлади,

                затем натри вином им брюха, ноги.

Автомедон: Попонами укрыть...

Диомид:                               Ты убедился,

              Прекраснейший: в  п о с л е д н и й  бой идём.

              Холмы укрыты всюду, видит око,

              оставшимся от баб хламьём. Побиты,

              воро`ны не усядутся на ниву.

              Свидетельница упорхнула: скажешь,

              при  в с т р е ч е  её  т о л ь к о лицезрел?...

              Как бы то ни было, мы в золотых кольчугах

              горды напором; труб призывный рев

              да отвратит её визит повторный.

              А если её ветром занесёт

              послушать наши гимны, несомненно,

              она, собака адова, получит

              отпор с оравою своею всей.  

Ахиллес (всматриваясь вдаль): Она всё там?

Диомид: О  к о м  спросил  т ы?

Ахиллес:  О царице.

Сотник: Ништа....одни кустарники кругом!

Грек из перевязывающих: Постой, ещё немного.

Греческий князь: Там у дуба

                              остался её шлем. Дух неудачи

                              витает вкруг него.

Грек из перевязывающих: Ну, наконец...

Другой из перевязывающих: Отныне ты- руки своей хозяин.

Первый: Теперь иди. (довязывает последний узел)

Одиссей: Пелид, ты слышал? о чем мы говорили.

Ахиллес: Мне говорили?

                Нет, вовсе нет. Хелаете чего?

Одиссей: Чего желаем? Странно. Выдали приказ

                 тебе, атриду! Нам Агамемнон

                 велел скорее возвратиться в лагерь,

                 а также- Антилох был на совете-,

                 зажавши в клещи амазонок

                 у самых Трои стен, потребовать ответа:

                 пускай царица скажет, с кем она

                 и для чего тут со своими:

                 мы хоть узнаем, дальше как нам быть.

                 Я доверяю разуму Пелида:

                 ты приведёшь в порядок этот хаос.

                 Безумие, клянусь вам, олимпийцы,

                 подвигло нас на Трою боем йти,

                 связаться с этой девой-амазонкой.

                 Узнать бы, хоть ,что  та  от  н а с  желает...

                 Или ждёт ч е г о - т о  вовсе не от нас?...

...................перевод с немецкого......................Терджиманаheartrose:)..............

окончание сцены следует   

 

 

Эшреф Шемьи-заде "Сорокосьмица"(строфы 29-32)

* * * * *,....................................................................................................................smileheartrose).

Эшреф Шемьи-заде

"Сорокосьмица"

.

___29___

О жизни много говорят-

жизнь просто не познаешь:

пресладкий мёд и горек яд

распробуешь едва-ли.

Писанью хватит ли чернил?...

Ну, пусть- крупицы соли?

Без крови- тем и будешь мил,

без запредельной боли...

.

___30___

Когда стареют очи

минучих поколений,

под сводом брови-ночи

звучит напев молений.

Грядущего не видно,

лишь за спиною- метки

дней жизни незавидной,

что памятью отпеты.

.

___31___

Раз вижу: друг несёт букет,

бумажные гвоздики.

"На что тебе?" А он в ответ:

"Дешёвые"...Поди-ка.

"...Увянет скоро натурал,

а розы- те колючи.

Купил, однако- не украл.

Искусственные- лучше".

.

(вариант перевода)

Под Новый Год в большой мороз

мой друг купил букетик роз.

"Зачем тебе?" Купец сердит:

"Недорогие. Славет вид.

Обычной розы краток век,

колюч упругий стебель.

Буманные- не человек

земной- они от неба".

.

........перевод с крымтатарского .....Терджимана:)

.

Фридрих Ницше "Дионисийские дифирамбы" (отрывок 9)

2.
День моей Жизни!
...Солнце садится.
Позлащена уж
   Гладь Реки.
Дышит тепло Утёс:
   видит ли Счастье
в Послеполуденном Сне?
   В зелёных Отблесках
Счастьем наружу играет пока бурая Пропасть.
День моей Жизни!
... к Вечеру кло`нится!
Уже Глаза твои сияют
    вполсилы,
стелется тихо по Морю седому
    Любви твоей Пурпур,
твоё последнее длящееся Высшее Счастье...

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

 
2
Tag meines Lebens!
die Sonne sinkt.
Schon steht die glatte
   Fluth vergueldet.
Warm athmet der Fels:
   schlief wohl zu Mittag
das Glueck auf ihm seinen Mittagsschlaf?
   In gruenen Lichtern
spielt Glueck noch der braune Abgrund herauf.
Tag meines Lebens!
`gen Abend gehts!
Schon glueht dein Auge
   halbgebrochen,
schon quillt deines Thaus
   Thraenengetraeufel,
schon laeuft still ueber weisse Meere
deiner Liebe Purpur,
deine letzte zoegernde Seligkeit…

текст оригинала- прим. пер.


2
День моей жизни!
Солнце садится.
Ровная гладь реки
зазолотилась уже.
Веет теплом от скалы:
не проспало ли
счастье весь день своим сладким сном?
В зеленом вечернем свете
счастье еще разыгрывает бурая бездна.
День моей жизни!
Дело к вечеру!
Уже глаза твои светят
полураздавленно,
уже текут твои росы
ручьями слез,
уже окровавил белизну моря
пурпур твоей любви,
твое последнее медлящее блаженство…

неизвестно, кем выполненный перевод, его "анонимность"- на совести редактора сайта http://www.nietzsche.ru/books_b.php )- прим. Терджимана Кырымлы

3.
Весёлость, золотая, приди!
   ты Смерти
сокровеннейшая, сладчайшая Предвестница!
...Иль я слишком скор на Пути своём?
Только здесь, когда Ноги мои утомились,
    пал твой Взгляд на меня,
    перепало мне Счастья твоего.
Вокруг лишь Волны да Игра.
    Всё что ни тяготило,
кануло в голубое Забвение,
только мой Чёлн, неприкаян, остался.
Буря и Путь- как же он отвык от них?!
    Желанье с Надеждами захлёбываются,
    Гладь на Душе да на Море.
Седьмое Одиночество!
Никогда прежде не был я
столь сладостно-уверен,
столь податлив теплу Солнца.
... Разве не плавится Лед моей Выси как прежде?
    Лё`гок, серебряный, Рыба,
    Чёлн мой теперь выплывает...

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

 
3
Heiterkeit, gueldene, komm!
   du des Todes
heimlichster suessester Vorgenuss!
— Lief ich zu rasch meines Wegs?
Jetzt erst, wo der Fuss muede ward,
   holt dein Blick mich noch ein,
   holt dein Glueck mich noch ein.
Rings nur Welle und Spiel.
   Was je schwer war,
sank in blaue Vergessenheit,
muessig steht nun mein Kahn.
Sturm und Fahrt — wie verlernt er das!
   Wunsch und Hoffen ertrank,
   glatt liegt Seele und Meer.
Siebente Einsamkeit!
   Nie empfand ich
naeher mir suesse Sicherheit,
waermer der Sonne Blick.
— Glueht nicht das Eis meiner Gipfel noch?
   Silbern, leicht, ein Fisch
   schwimmt nun mein Nachen hinaus…

текст оригинала- прим. пер.

3
Веселье, золотое, настань!
ты – смерти
наитайное, наисладкое предвосхищение!
Или же я чересчур спешу?
И лишь теперь, когда ноги мои устали,
взгляды твои на меня упали,
счастье твое на меня нашло.
А вокруг лишь игра и волна.
Все, что томило своею тяжестью,
К кануло в голубое забвенье,
упрямится только моя ладья.
Буря и путь – как от этого отучиться!
Желанье с надеждою тонут,
на море гладь и в душе.
Седьмое одиночество!
Никогда еще не была мне настолько близка
сладкая уверенность –
и настолько любезно солнце
Или не тает по-прежнему лед на моей
вершине?
Серебряный, легкий, как рыба,
выплывает теперь мой челн.

неизвестно, кем выполненный перевод, его "анонимность"- на совести редактора сайта http://www.nietzsche.ru/books_b.php )- прим. Терджимана Кырымлы

Фридрих Глаузер "Мыслитель", рассказ (отрывок 1)

Всё, что касается любви, известно смерти.
                                                           Ромен Роллан

     Матиас Йоханнес Херцфельд , толстячок-коротышка, всегда элегантен и корректен, что ни день катился себе по улицам старого города. Бёлый шёлковый платок пузырился кружевом из нагрудного кармана его сюртука будто пена пива ,которым он ежевечерне угощался в садовом заведеньице. Обычно, когда он наморщив лоб ,воздев брови, прижимая локти к бокам, зажимая в одной руке трость, а в другой- пару оранжевых перчаток, прогуливался по парку, люди оборачивались ему вслед и отпускали колкости. В такие моменты Матиас Йоханнес Херцфельд густо краснел, снимал свой цилиндр и утирал лоб белошёлковым платком. Его раздражали смешки. Ведь он трудился профессором латинского языка в городской гимназии, был мыслителем и поэтом.
     Он жил с родителями в старом большом доме, со смешными воротами и горделивыми окнами, что неожиданно являлся взглядам прохожих в коротком проулке. Отец его был отставным професором, худой, с долгой седой бородой, в сползшем на нос пенсне в золотой оправе, зимой и летом прогуливался с тяжёлой, узловатой тростью он по городу в светлых полосатых панталонах, без сюртука, простоволосый.Своего сына не замечал он, жил себе дальше довольствуясь собственными достоинствами и оригинальностью. Фрау Херцфельд ,напротив, была низкоросла и толста, с белыми вставными зубами, она отличалась апоплексической краснотой лица. От неё унаследовал Матиас нездоровую конституцию.
     В просторной комнате на четвёртом этаже Матиас в тихом одиночестве коротал своё свободное время, днём мучился с учениками, а вечерами слагал философический эпос "Блуждания Одинокого".
     "Блуждания Одинокого", труд, над которым Матиас Йоханнес Херцфельд писал уже десять лет, имел короткую предысторию. Однажды ,полувсерьёз, автор черкнул было пару проникновённых строф полных грусти и сочувствия в память о бедняге, скончавшимся на старости лет в мансардной каморке. Матиас прочёл пробу пера нескольким своим знакомым- тем стихи понравились, автору же, как в подобных случаях водится, приписали поэтическое дарование и глубокие познания души человеческой. По правде, Матиасу этот старик был глубоко безразличен, николько он ему не сочувствовал. И вот, начинающий поэт окрылился чистыми помыслами и удалился в сентиментальную башню из слоновой кости. Мысли свои автор истомил муштрой, запретил им обыденные разговорчики, запер их в темнице не дозволяя свободного полёта пока те не истомились- и пустил их, угрюмых, иссохших, хмурых и удручённых пилигримов вдаль. Тогда-то ощутил себя Матиас в родной стихии, одиноким, оставленным всеми радостями, роскошествующим в чистом абстрактном, чурающимся всего человеческого, поглядывающим с отвращением на собратьев, живущим чистыми формами, не видел вещей, поскольку те ,вызволенные из материи, представлялись ему идеями.
     Он читал Будду и Ницше, Шопенгауэра и Канта, понимал всё превратно - и всё-же был счастлив прочитав их. Из книг он заимствовал расхожие пассажи, которые пытался преподнести в связной форме. Это удавалось- он находил собственные мысли красивыми и шёл дальше. Всех мыслителей перечёл он и остишил. Ему не терпелось стать закопёрщиком нового, доселе не виданного направления, познав все системы, связать их воедино- и примирить поэзию с чистым познанием. Обычным людям это было невдомёк, а немногие друзья, которым Матиас зачитал избранные отрывки своего труда, тихонько высмеивали его. Профессор чувствовал себя уязвлённым замечая несоответствие собственного оплывшего тельца прометеевским идеям развиваемым им же. А ,будучи тщеславным, Матиас сильно страдал и  вовсе перестал общаться с кем-либо. Ему было  невдомёк, что мысли его пропахли письменным столом, а стихи годятся только на цитаты для справочника рифм. Он верил в свою двуединую, из труда и гения, творческую звезду и был убеждён в гениальности творимого.
     Название отыскал он, заголовок своему труду: "Мытарства Одинокого".
     Однажды прогуливавшегося было в парковых окрестностях родного городка Матиаса толкнул нечаянно носильщик, да так, что профессорский цилиндр, описав длинную дугу, свалился на землю, а ветер понёс его дальше. Матиас Йоханнес Херцфельд, раскрасневшийся, с потной плешью, побежал следом за "главной крышей" своей. Народ, оборачиваясь, отпускал насмешки. Наконец, запыхавшийся, поймал он своё дорогое имущество, отёр его своим шёлковым платком и водрузил на место, затем, сев подальше, от стыда и волнения опустил глаза вниз. В последний раз оглянувшись, заметил он даму, долговязую, худую, широкоскулую, в коричневой широкополой соломенной шляпке. У незнакомки были карие глаза- в этом Матиас сразу убедился, глаза, которые взирали на него спокойно, без насмешки, почти сочувственно.
     "Сочувствие- это хорошо,- мелькнуло в его сознании, но , спохватившись, Матиас вновь проникся собственным одиночеством, выбранил себя за "слишком человеческое и пошлое", и высоко поднял голову чтоб продолжить свой путь". Он снова ощутил себя непонятым и осмеянным мучеником идеала, проповедником и жрецом нового, не бывшего доселе направления.
     Затем ещё не раз в парке разминался он с незнакомкой. Та взирала на него с некоторым подобострастием- и Матиас краснел от радости. "Присущая мне воля начертана на этом челе- она же видит, -думал он приветливо приподымая цилиндр". Дама кивала в ответ.
     Вечерами Матиас чувствовал себя одиноким как никогда прежде. Десять лет прожил он коря и взыскивая с себя. Десять лет истратил он на чтение, а одиночество было его единственной сластью и радостью. Матиас перечёл мысль Будды о женщине:

              "Что баба? Тёплая бадья,
               себе в которой режут вены,
               нас колесует, о змея!
               Проглотит всех без сожаленья.
               Она как древо нас благоуханьем манит
               чтоб оглушить и одурманить
               и, умертвив, одной на свете жить".

(прим. перев.: "Что есть баба? Тёплая (ленивая) ванна (Бад),
                        в которой себе вены режут (шнайдет),
                        она- скорокатящееся колесо (Рад),
                        которое нас смалывает и вовсе не жалеет (ляйдет).
                        Она- роскошно благоухающее древо (Баум),
                        и -дурманит, и- отравляет нас,
                        и живёт же пото`м беспечно во времени и просторе  (Раум)".
--------------------- подстрочник.)

     Автор нашёл мысль проникновенной и глубокой, гордой, мужественной и дерзкой. И зашёлся он смакуя чеканные рифмы своего вирша.
     Издалека в ночи донёсся колокольный перезвон. Тихо и невозможно, как из прошлого отразилась старая мелодия от крыш, всё не смолкая, будто желала проникнуть в будущее, наконец- стихла , жалуясь, вернулась в минувшее. И Матиас Йоханнес Херцфельд, который столь долго не замечал и презирал дам, не зная их, высмеивал их как хлам-балласт и навозные кучи, возможно, из робости и затаённого страха, решился испытать иное одиночество, одиночество вдвоём, брак.
     Широкоскулая дама с карими глазами звалась Наташей Рабинович, она была студенткой медицины и имела доброе сердце. Она жалела и, одновременно, дивилась толстячку потому, что чувствовала: тот больше чем кажется. Когда на следующий день Херцфельд заговорил с ней, та вовсе не удивилась, но благожелательно улыбнулась, воодушевив его и провела с ним час. Она быстро разобралась в нём ,поняла и простила его спесь, восхитилась его профессорским делом, его неизданным эпосом, похвалила выдержки из неопубликованного. Они стали подолгу ежедневно встречаться говоря о многом, только не о любви.
     Однажды Херцфельд-старший, прогуливаясь в парке, заметил парочку. Он ненадолго задержал свой взгляд на ней, его нос понимающе окунулся в седую бороду, его пенсне свалилось на грудь и долго проболталось там. Затем он протяжно вздохнул, твёрдо кивнул и ушёл восвояси.
     За ужином отец прямо спросил сына:
     "Твоя будущая жена- она?"
     "Да, моя будущая жена".
     "Вот, вот, хорошо! Русская? Да? Ничего. Устроится как нельзя скоро, не так ли? Через два месяца вы же`нитесь!"
     Матиас ,покраснев, кивнул. Отец грозно взглянул на него, откашляися и... :"Надеюсь, вы будете счастливы. Тебе тридцать пять, ей примерно столько же, добра вам. Можете жить на третьем этаже".
     И, кстати, в тот же месяц были разостланы следующие приглашения:
 
     "Господин др. профессор Алекзандер Херцфельльд с супругой имеют честь пригласить вас на свадьбу своего сына,
         проф. др. Матиаса Йоханнеса Херцфельда
                                    с
         фрёйляйн Наташей Рабинович".

окончание следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Артур Шницлер "Возвращение Казановы" (отрывок 1)

     На пятьдесят втором году жизни Казанова, гонимый по свету отнюдь не юной жаждой авантюрных наслаждений, но будучи обеспокоен грядущей старостью, оказался не в силах унять душевную тоску по отчему граду Венеции, ту, что подобно стервятнику над умирающим,опускаясь, всё сжимала круги свои. Всё чаще за последнее десятилетие в  речах его проступала ностальгия, а ведь прежде в мастерски сочиняемых памфлетах его лишь упрямство да своенравие и ,временами, циничное самодовольство практика водили пером, а вот и зазвучали всё откровеннее болезненная тоска, почти мольба и честное раскаяние. Он тем вернее рассчитывал быть услышанным венецианскими правителями ,что в числе грехов его давно минувших лет не числились невежество ,интриганство и мошенничество, а сладострастность натуры и вольнодумство понемногу забывались окружением , и к тому же история своего побега из свинцовой темницы в Венеции, которую он преподносил всякий раз как свежую, да и прочие присказки относительно себя, поблёкли ,и тем более ,что письма в Мантую отосланные им два месяца тому назад не могли не дать властным мужам оснований положиться на теряющего внутренний и внешний блеск авантюриста с тем, чтобы удовлетворительно устроить в кратчайший срок судьбу его.
     По причине скудости средств Казанова решил остановиться в скромной, но приличной гостинице, где в лучшие свои годы раз  останавливался, теперь рассчитывая на прощение, а убивал своё время , -не считая прочих не духовных, от которых он полностью отказаться был не в состоянии, развлечений- за сочинением критического памфлета клеветнику Вольтеру, посредством оглашения коего автор надеялся, возвратившись в Венецию ,несомненным образом укрепить собственную репутацию в глазах благосклонных ему горожан.
     Однажды утром на загородной прогулке, когда Казанова мучительно закруглял истребительное в отношении безбожного француза предложение, он внезапно прочувствовал он с необычным, едва ли не телесно мучительным, беспокойством жизнь свою , три месяца коей провёл он в жалком номере, утренние прогулки из городских ворот на природу, короткие вечера свои за картами с мнимым бароном Перотти и его траченной любовницей в оспинах, нежности уже немолодой, но пылкой хозяйки, и даже своё обращение с трудами Вольтера , и его собственный дерзкий и ,как ему казалось доселе, неплохо складывающийся отзыв- всё это показалось ему под соусом нежного, почти сладкого августовского раннего ветерка в равной мере бессмысленным и превратным. Он пробормотал  вполголоса проклятье, не зная, кому или чему оно адресовано- и, стиснув эфес шпаги, что посылал во все стороны враждебные блики, будто таращились  на него из одиночества ,смеясь, невидимые глаза, -внезапно свернул к гостинице дабы тотчас озаботиться приготовлениями к немедленному отъезду. Ведь он не сомневался, что переместившись на несколько миль ближе к желанной родине, почувствует себя лучше. Он поспешил к почтовой станции дабы заблаговременно заказать себе место в экипаже, который на закате направлялся на восток. Ещё оставалось ему отдарить ответным визитом барона Перотти, а ещё полчаса с лихвой хватило бы на сборы, то есть, упаковку пожитков. Он подумал о двух переменах поношенного платья, в худшую из которых как раз был облачён, и о штопанном-латанном, когда-то отличном, белье, что купно с парой коробок да часами при золотой цепочке и некоторым количеством книг составляли всё его, Казановы, имущество. Молодая баба с кнутом в руке проехалась мимо. В возке среди мешков и прочей домашней утвари лёжа храпел пьяный муж. Та взглянула ,сначала насмешливо-жадно, ему, вышагивающему как на параде, бормочущему что-то себе под нос, в наморщившееся лицо, но встретив ответный гневный взгляд, приняли очи бабские испуганное выражение, а , уже отъехав да обернувшись вслед ,возница даже умаслила глазки. Казанова конечно же знал, что ярость и гнев играющие красками молодости означают кротость и нежность, сообразил тотчас, что это был всего лишь наглый вызов её, выразивший готовность по первому требованию притормозить, а затем творить с молодой бабой всё, что ему заблагорассудится, но, хоть и взбодрился он малость случившимся, всё же решил не тратить даже нескольких минут на столь мизерный роман- и возок крестьянский с седоками беспрепятствено укатил в пыльное марево просёлка.  
     Тени деревьев лишь немного скрадывали разящий зной восходящего солнца- и Казанова заметил что устал шагать. Уличная пыль осела на его платье и обуви столь густо, что их изношенность уж не бросалась в в глаза, и оттого Казанову по наряду и осанке вполне можно было принять за владетельного господина ,которому взбрелось оставить собственный экипаж дома. Уже выгнулась было перед ним арка ворот, за которыми совсем близко располагалась облюбованная гостиница, как вдруг ему наперерез с грохотом выкатила сельская, тяжело груженная телега, в которой ехал дородный ,хорошо одетый, ещё довольно молодой мужчина. Он сидел себе сложив руки на животе и покачивая головой в такт лошадиной поступи, да ,случайно задев оком Казанову, сразу ожил, одарил того радостным взглядом. Дородный мужчина сгоряча вскочил с места, плюхнулся обратно, снова приподнялся, пихнул кучера в спину: потребовал остановки, оборотился в ещё катившем по инерции экипаже, не теряя Казанову из виду, махнул тому обеими руками, окликнул его зычным, приятным голосом трижды по имени. Только по голосу узнал Казанова мужчину, подошёл к остановившейся телеге, улыбаясь, пожал обе ему протянутые руки да молвил: "Не может быть. Оливо, это вы ль?"- "Да, это я, синьор Казанова. Вы узнали меня?"- "Почему бы нет? В последний раз видал вас на свадьбе: за это время вы несколько раздались. Да и я-то за минувшие пятнадцать лет не слишком изменился, разве что не в вашем духе".- "Отнюдь, синьор Казанова, -взревел Оливо, -вы хороши как никогда прежде! Вообще-то, через несколько дней исполнится шестнадцать  лет! И, как вы догадываетесь, по случаю юбилея мы вас говорили битый час, мы с Амалией..."- "Правда,- от всего сердца обрадовался Казанова,-  вы помните ещё обо мне?"  Оливо едва не расплакался. Он, будучи растроган, всё не выпускал рук Казановы. "Сколь благодарны мы вам, синьор Казанова! И чтоб мы забыли своего благодетеля?!  А если б тогда..."- ...Давайте о том не будем - оборвал его Казанова, -Как поживает госпожа Амалия? Как прикажете понять: я провёл в Мантуе два месяца, большею частью в уединении, но всё же прогуливался изрядно по старой привычке, -как вышло так, что я вас, Оливо, да вас обоих ни разу не повстречал?"- "Очень просто, синьор Казанова. Мы уж давно не живём в городе, о чём я вовсе не жалею, Амалия же- напротив. Окажите честь, синьор Казанова, садитесь-ка: через час будем у меня дома", - и он скорчил мину, попросту приглашая к себе в телегу старого знакомого. Тот же покачал головой. Ибо вскоре после того, как Казанова ,влекомый жадным любопытством и настойчивостью Оливо, почти было согласился, сомнение одолело его с новой силой- и он заверил Оливо, что вынужден ещё до вечера покинуть Мантую ради неотложных дел. До и что ему, Казанове, ждало в доме старого друга? Амалия за столько вёсен не стала моложе и привлекательнее: с тринадцатилетней дочерью она вряд ли окажется хотя бы приятной собеседницей.  А господин Оливо, прежде бывший поджарым , усердным, что редкость в сельской глубинке и к вящей радости дородного отца-хуторянина, в штудиях юношей, теперь не настолько увлекал Казанову, чтоб тот отложил намеченный отъезд, который приблизил бы его к Венеции на десять-двадцать миль. Оливио же, чтоб покончить с отговорками, моментально настоял на крюке в гостиницу,- и Казанова уже не стал отбояриваться. Хозяйка, дородная дама тридцати с небольшим лет, не застеснявшись Оливио, приветствовала вернувшегося Казанову нежно-многозначительным взглядом, подчеркнувшим особую, с недавних пор установившуюся взаимность. Спутнику же она, как старому знакомому, подала руку- и Казанова тут же усёк, что последний регулярно постаялял на кухню особые, ценные полусухие вина с собственного подворья. Оливио не преминул пожаловаться на Кавалера Чести (именно так хозяйка величала Казанову, а Оливио немедля перенял манеру обращения) ,который жестоко отклоняет приглашение новообретённого старого приятеля под смехотворным предлогом необходимости сегодня, ах! именно сегодня покинуть Мантую. Вытянувшееся лицо хозяйки убедило Оливио в том, что она только что узнала о замысле постояльца- и Казанова постарался убедить её в том, что замыслил было срочную ретираду не желая стеснять собственным пристутствием семейство друга, и ,самое главное, будучи вынужден...нет, обязан в ближайшие дни закончить некий важный рукописный труд, для чего не знает уединения лучшего чем эта превосходная гостиница, где прохладная и тихая комната кстати к его, Казановы нуждам. Оливио же заверил, что его замечательному лучшую честь окажет Кавалер завершив там свой труд. Сельское уединение может только способствовать сочинительству. Если же Казанове потребуются учёные писания и справочники, то таковых имеется в усадьбе целая стопа, которой снадбила его, Оливио, несколько недель тому назад  племянница, дочь преставившегося сводного брата, юная, но не по годам образованная девушка. А если вечером ненароком явятся гости, пусть Кавалер не отчаивается :ведь усталость от трудов и лишений дневных следует развеять весельем да и в картишки перекинуться сильно не повредит. Казанова ради одной только молодой племянницы решившийся было ознакомиться с усадьбой друга поближе, для виду тянул кота за хвост: уступив натиску Оливио, он клятвенно заверил любезную хозяйку  в том, что покинет Мантую не более чем на дань-два и попросил возможную, несомненно важную, адресованную ему корреспонденцию незамедлительно досылать ему нарочным. Как только дело ,к немалому удовольствию и в пользу Оливио, решилось, Казанова отправился в свою комнату, приготовился к отбытию и ,уже по истечении четверти часа, явился в гостевую, где друг его было увлёкся горячей экономического свойства беседой с хозяйкой гостиницы.  Ну, и Оливио мигом прервался, встал и ,приняв стакан вина на грудь, подмигнул хозяйке пообещав ей, что Кавалер, если даже не через день-два, то в  любом случае предстанет перед ней цел-невредим. Казанова же, неожиданно рассеян и тороплив, столь холодно простился со своею приветливой благодетельницей, что та уже рядом с телегой шепнула ему на ушко вовсе не любезность.

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы