Споры о вере с сослуживцами, игра на пианино в «Национале», о людях, живущих на вокзалах, а также три совета тем, кто хочет усыновить ребенка

Александр Борзенко

Возраст: 42 года.
Образование: МГУ, ПСТГУ.
Работа: Церковь Покрова Пресвятой Богородицы в Красном селе.

Про армию

Когда мне исполнилось восемнадцать лет, я захотел пойти в армию.

Почему — не помню, cкорее всего, из-за вечного стремления к романтической экзотике. Родители сначала думали меня отмазать, но узнав, что я этого не хочу, довольно спокойно отпустили. Времена все-таки другие были. Отношение к армии в обществе было не таким, как сейчас. И два года я провел во внутренних войсках в Туркмении.

Дедовщины особой у нас не было, потому что за год до моего призыва там кто-то кого-то расстрелял, и был большой скандал. Так что всяких ужасов вроде «ласточки» или «пробить лося» у нас не водилось. Ну, пол в казарме, естественно, мыли молодые. Но ведь трудно ждать от военнослужащих высшей христианской справедливости, трудно ждать, что все будут ходить с тряпочкой, независимо от возраста и срока службы. Так, наверное, только в монастырях бывает. Настоящая дедовщина была в соседних подразделениях нашего полка — они охраняли зэков в пустыне Каракум. Долетали отголоски, что там это процветало. Я зэков за все два года видел всего несколько раз и всегда от этого напрягался.

Молился наизусть, книг сначала не было. В армию же попадаешь, как в Царство Небесное, — голый.

Своей веры я не скрывал. Это был 1988 год, перестройка. На меня смотрели неодобрительно, но вполне терпеливо — мол, ничего, конечно, хорошего, что ты такой фрукт, но уж ладно, живи. У меня были хорошие сослуживцы. Мы с ними разговаривали про веру, спорили. Удивительно, но тогда, в конце 80-х, мои сверстники во время таких ночных дискуссий чуть не с кулаками бросались, если про Ленина что-то плохое скажешь. Тогда они воздымали руки и кричали: «Вот ты все, что хочешь, говори, только Ленина не трожь!»

В армии я гораздо больше и лучше молился, чем на гражданке, — это факт. Особенно в начале, когда все казалось страшным. Я тогда, как и все, попал в учебную часть. В таких частях людей за две-три недели силовым методом вводят в армейские реалии: учат заправлять койку, строиться, делать зарядку. Если и есть вещи в жизни, которые я по-настоящему не люблю, так это спортивные занятия. Помню, наматываешь круги по плацу — и все молитвы и церковные песнопения, какие знаешь, споешь. Смотришь, а уже и прибежали. Молился наизусть, книг сначала не было. В армию же попадаешь, как в Царство Небесное, — голый.

Про военный оркестр

Я хотел играть в военном оркестре. Но музыкальную школу я закончил по классу фортепиано, а в военном оркестре фортепиано нет, поэтому дирижер сказал мне: «Вот тебе труба, если за две недели не научишься играть — отправишься охранять зэков в Каракум. Научишься — останешься в Ашхабаде». Мне показали, как там играют — до, ре, ми, фа, соль, — и через две недели я уже знал простейшие партии второго корнета.

Дирижер сказал мне: «Вот тебе труба, если за две недели не научишься играть — отправишься охранять зэков в Каракум»

Это были дивные два года. Дирижер был человек достаточно интеллигентный, латыш с московским консерваторским образованием. Пожалуй, его можно даже назвать глубоким человеком. Все два года он занимался с нами теорией музыки и сольфеджио. Мы с гастролями объехали на старом советском автобусе все подразделения внутренних войск в Туркмении — это было турне по пустыне Каракум с концертами каждый вечер в разных войсковых частях. Взрослые музыканты все время водочку попивали, они алкоголики были все до одного. А дирижер сидит, читает какую-то умную книжку и только смотрит, чтобы музыканты не сильно напивались. Жара сорок градусов в тени, но тени там нет, поэтому температура за пятьдесят.

Про медицину и филологию

До армии я хотел стать врачом, поступал в медицинский. Но получил двойку по химии несмотря на то, что занимался с репетитором и был неплохо готов. Господь так управил, что я не сдал. Потом поступал в другой медицинский, но проспал экзамен и в результате недобрал одного балла. Но желание стать врачом меня не оставило, и поэтому целый год я работал санитаром в операционной отделения урологии.

Жена до сих пор говорит, что мой истинный путь — путь социального работника. Но эта профессия очень близка к профессии священника

А после армии я пошел на филфак. После университета где-то год преподавал латынь и греческий в РГГУ, но потом понял одну простую вещь: преподавать в институте и при этом не заниматься соответствующей наукой — маразм. А наукой я не занимался, мне это было неинтересно.

Страницы: 1 2 3