Поэма "Кадриль смерти" была доселе лишь единожды опубликована в 1889 году в сборнике поэтических произведений Стояна Михайловски "Novissima verba".

                                Стоян Михайловски
                                КАДРИЛЬ СМЕРТИ
                         
  
Omnis homo mendax!
Homo homini lupus!

Действие первое
 
Некая загорелая с лица госпожа, низенькая и упитанная:
Тум, бум!.. Иван, не забывай,
       что ты надысь был вроде болен...
Оп!.. Смотри, полегче, отдышись,
       ступай помедленнее, с толком...
Как скользко тут! Поберегись!..
       Оп!.. Ты ,погляжу, не толстопят?..
Раз, два!.. Оп-ля! Иван, утрись,
       чего закашлялся опять?!
Иван:
Проклятый кашель, будь он проклят,
       хватил меня и на смерть душит!..      
Умолкни, пифия порока!
       Могильщица, заткнула б уши!

Оп!.. Обольстительные ритмы,
       твои, волшебная кадриль
глуша`т мои больные мысли!..
       Тра-ля... Животец снова мил!

Оп!... Как будто воспаряю... (поскальзывается)

Загорелая госпожа:
Ah, ca mon cher, mais tu es fou! (Ах, дорогой, да ты шальной! фр.- прим.перев.)

Иван:
Oui, fou d`amour! (Да,- от любви шальной! фр.- прим.перев.)  (кашляет)
Тут в горле, мерзко!.. (Заходится в кашле)
Аха!.. Каха!.. Аха!.. Каха!..

Загорелая госпожа (про себя) :
Оп, оп!.. Ваня, что ты не у дел?!
       Оп!.. Вероятно, этот бал
для него последним стал!
       Тря-ля-ля... Без лица-то, побледнел!

Не верю, что годок ещё протянет!
       Динь-дон... Преставится весной!
Глаза пылают, сохнет Ваня, вянет!
       Динь-дон!... Кадриль всегда со мной!*

А если он умрёт внезапно?...
       Остынет ночью среди сна
в моей кровати?... Встану рано,
       потрогаю- плоть холодна`!..

Оп!.. Прекрасная музы`ка! 
       Тра-ля-ля! Райская кадриль!
Какое общество!.. Привыкну!
      Турнюр от пляски малость крив...

Вдова!... Ах как к лицу мне
       пречёрный траур!.. Тра-ля-ля!..
Простушка мама косо глянет-
       и в чёрном стану я гулять!

Итак... Я выйду замуж снова!
       А за кого!.. Весной пора:
настанет май, такой бедовый...
       О, брак- весёлая игра!

Тра-ля... Муж статен чтоб, и бодр,
       как например... Тра-ля-ля...
К примеру ,старый Де`нков Пётр...
       Он будет мой, сказала я!

Я вижу грудь, упругий корпус!
       Я вижу шею и живот!
Красив, здоровый парень, рослый!
       Моим супругом будет тот!..

Не то что мой- сопливый,
       изношен, хоть и млад,
с таким не сваришь пива,-
       не нужен мне болван...

Иван:
Душегубка, морови`ца,
       пощади моё нутро!
Дай житью годок подлиться,
бледнолицая чахотка,
       подари мне хоть бы годик...

А затем -ещё годочек,
       третий, пятый- там и шесть...
Добротой средь мира сеял,
белый свет с душою склеил,-
       я-то знал по жизни честь!

У меня невеста мла`да,
       хороша она собой,-
не карай меня, чахотка
поживу я в браке кротко
       с этой ангельской душой!

Ах, жена -что половинка!
       Без неё никак нельзя!
Если смерть пришла с заминкой-
вот бы умереть с женой...
       Тела два- одна душа!

Бедная!.. Что ей делать,
       как житьё прокуковать?..
Муж второй, о!.. Боже, где Ты?
дай мне житушки мне в довесок, 
      хоть бы пару-тройку весен!..

Смерть:
             Гроб для тебя
             уж готов;
             кости скрипят-
             вся любовь!
             Лёгкие, чуешь,
             прогнили`:
             танцем врачуешь?
             Хоть соли`!
Чахотка, напарница вещая, тянет:
она не отпустит- пиши завещанье!
Напрасно ухлёстываешь за невестой!
Она не из постного слеплена теста!
             Красивых муже`й
             на свете немало!
             Найдёт помилей,
             послаще нахала,
             и сердце, и душу
             ему подари`т,
             и руку подаст-
             только гроб затворит!..

-------------------------------------------------------------------------------------
Примечания переводчика:
*- в тексте оригинала "кадрил" в этом катрене рифмуется с "април"( с "апрелем")

продолжение следует
перевод с болгарского Терджимана Кырымлы

Максим Рильський ,"Бодлер" 1920 р.

В раю блаженних мук, де на тонких стеблинах
ростуть, звиваються химерні квіти зла,
подібні до очей жіночих і звіриних,-
в пекельному раю душа його жила.

Лякати буржуа, назватись людоїдом,
що хтів би скоштувать малесеньких дітей;
впиватися гірким, самотнім, тонким медом
нездійснених бажань и неживих ідей,-

и бачити в вині безстидної таверни
Вино Причастія, єдину кров Христа...
Хіба таке життя, потворне і химерне,
не зветься: красота?

В краю блаженных мук, где на тончайших стеблях
растут извивами химеры боли,
глазам зверей и жён подобные, да, в пекле
жила его душа, нет- в райской голи.

Пугать буржуев, зваться каннибалом
охочим до млапденцев, упиваться
горчайшим мёдом отставных желаний
и греться в одиночестве ненастья,

усматривать в стакане из таверны
Вино Причастия от Иисуса ран...
химеры и уродство суть ,наверно,
и жизнь, и красота?

перевод с украинского Терджимана Кырымлы

Максим Рильський, "Ніцше", 1922 р.

Змію, людину, сонце та орла
благословив він у високих горах:
премудрість, світло, серце, міць крила-
для бурь, для щастя, для висот прозорих.

Безумієм чоло оповила
йому гадюка; терни мислів хворих
людина непомітно принесла;
орел упав на землю, в тлін і порох.

І він до сонця руки підійняв,
але воно сміялося зрадливо,-
и на устах мовчання він поклав.

Чужий любові и далекий гніву,
по сходах таємничих він зійшов,
де мертвий гнів і нежива любов.

Змею, особу, солнце и орла
благословил он, среди гор открывшись:
премудрость, свет и сердце, мощь крыла-
для бурь, для счастья, для прозрачных высей.

Ползучий недочеловек
ему добавил в мысли яду-
упал орёл в песок иссохших рек,
змея поживу приняла в награду.

Он прямо к солнцу руки простирал-
оно улыбкой едкой отвечало-
и свет уста печатью плотно сжал.

И он спустился в склеп, к своим началам,
к любви и гневу равно охладевший,
в зимовье Прозерпины, в платье вешнем.

перевод с украинского Терджимана Кырымлы

Максим Рильський, "Шекспір" 1920 р.

Блукав я сам у браконьєрськім строї
в гаях зелених Анелії старої,
а вколо, в затуманеній далі
проходили блазні і королі.

Присівши на пеньку, серед поляни,
я розглядав видовисько туманне,
і рисами тонкими рисував-
і людям вічне у хвилинном дав.

Актор, п`яниця, мрійник і мисливий,
любив я слів непереможні зливи,
кохання, муки, ревнощі и гнів,
характери із криці і шовків. 

И я в наряде браконьера было
в лесах зелёных старой Англии бродил, а
там ,близко, в даль туманную брели
шуты и короли.

Присевши на пенёк среди поляны,
я наблюдал ристалище в тумане-
и тонкими мазками написал-
и людям вечное в минутном дал.

Актёр, питух, мечтатель и охотник,
любил я слов победные когорты,
любовь и муки, подлость и расплату,
характеры из шёлка и булата.

перевод с украинского Терджимана Кырымлы

Атанас Далчев "Църквата на Отон I в Мемлебен", 1976 г.

Във църквата преди хилядолетие,
тъй както туй запомнил е светът,
витязи с окована в броня гръд
погребали на своя крал сърцето.
В соборе этом рыцари в броне
похоронили сердце сюзерена:
тысячелетью вышла перемена,
а в храму замещенья нет. 

При блясналите свещи заиграват
пред погледа ни светлина и мрак
и сенките на миналото пак
като че ли под свода оживяват.
В огне свечей пред взором нашим
лучи сыграли б с темнотой
и тени прошлого утратили б покой,
ожившие как будто, не иначе.

Но е практична ерата модерна
и днес потомците на Отон там,
на разкрач от свещения му храм,
са построили свинеферма.
Но вот пришла практичнейшая эра:
отоновы потомки рядом с храмом
сященным выстроили "пару",
близ стен тысячелетних- свиноферму.  

Затуй и щом от древните руини
изпъплихме във наште времена,
ни сепна неочаквана воня...
припадаше нощта, грухтяха свини.
Из принципа и сообразно моде
кормушку рядом с храмом узаконив,
мы плаваем в нежданных волнах вони...
ночь опускалась, хрюкало отродье.

Стихотворения не было опубликовано при жизни автора, но- лишь спустя несколько лет в сборнике Атанаса Далчева "Стихотворения. Фрагменти.", С. ,1998 г., издательство "Захарий Стоянов".

курсивом- перевод Терджимана Кырымлы

Атанас Далчев, "Нейде в Русия", 1965 г.

След като дълго е препускал,
най-сетне спира влакът. Гара.
Спокойно над земята руска
изминалият ден догаря.
Галопом поезд долго ехал.
Вокзал. Вагон остановился.
Над русским краем не ко спеху
закат окалиной лучился.

Пред мен, на надлеза огромен,
прегръщат се мома и момък.
Високо горе на небето
аз виждам двата силуета.
Передо мною на перроне
в обьятьях пары: му`жи, жёны.
Высо`ко в небе силуэты
я вижу их: удел поэтов.

Един човек велосипеда
възседа и потегля в здрача.
Загубено, детенце бледо
само в навалицата плаче.
Вот некто на велосипеде:
под вечер дома будет, значит. 
Ребенок потерялся: бледен,
в толпе один остался, плачет.

Но скръцва жалостно вагонът.
Отдръпва се назад перонът.
И втурва се отново влака.
И гарата изчезва в мрака.
Но скрипнул жалобно вагончик.
Перрон отчалил к сроку точно.
И поезд снова мчится змеем.
И в темноте вокзал чернеет.

Така аз няма да узная
къде е велосипедиста
отивал и дали на края
е стигнал там, където иска;
Я никогда не разузнаю,
велосипед донёс ли дядьку:
успел поужинать, зевая,
ездок? А то ещё загадка:

изпращала ли е момата,
или посрещала момчето;
и свойта майка във тълпата
намерило ли е детето.
тем, кто при встрече обнимались
расстаться жребий присуждён ли?
и сколько лет быть вместе: мало?
нашёл ли мать в толпе ребёнок.

Ний няма да се видим вече.
Разминали сме се навеки.
Не като чужденец ли вечен
минава през света човекът?
Мы не увидимся вовеки:
к чему махать теперь руками?
Минают миром человеки
вот так: вприглядку, чужаками?

курсивом- перевод Терджимана Кырымлы

Атанас Далчев, "Есенно завръщание", 1924 г.

Мойто есенно скръбно завръщане
подир толкова пролетни дни
в безутешната бащина къща
с боядисани жълто стени.
Осень. Скорбно моё возвращение
после стольких весенних-то дней
в дом родительский без утешения,
дом осеннего сада желтей.

Колко много години са минали
по неравния тягостен път,
дето днес мойте стъпки пустинни
като вопли самотно звучат!
Сколько минуло лет, не упомню,
сколько тяжких, колдобистых вёрст,
только эхо шагов моих глохнет
будто крик вихрь пустыней разнёс!

Дървесата са сякаш излезнали
да ме срещнат с прострени ръце;
те минават край мене и чезнат
с озарено от пурпур сърце.
Хоть деревья подросшие встретили б:
руки тянут, исчахли... не мне:
озарило сердца лихолетие-
сад от прожитых бед онемел.

А през техните клони запречени
вехне къщата с жълти стени
като някакъв спомен далечен,
като спомен от минали дни.
А за веточным серым скрещением-
дом ветшающий в жёлтой охре
будто память о прошлом увечная,
будто память о дальней поре.

курсивом- перевод с болгарского Терджимана Кырымлы

    Я так и не узнал, как провёл свои последние дни фельдфебель Хвастек. Возможно, да наверняка, он уже не свиделся с Молли и её семьёй- и взялся за оружие, поскольку понял, что ошибся в прошлом и не отыскал выхода или просто устал.  Кто знает? В "Картечи" на этот счёт я ничего не разузнал. Фрида Хошек больше не пришла. Она теперь работает, слыхать, на картонажной фабрике в каком-то отдалённом пригороде, то ли в Либене, то ли в Каролинентале. Его друзья, которые видали Фриду незадолго до самоубийства Хвастека, ничего не смогли сказать мне. Они представили себе эту историю совсем иначе. Следовать потайными ходами человеческой души- это не в духе чешских солдат. То ,что им любо- просто и плоско как трогательные любовные романы с несложной развязкой, любой из которых каждый служака перечёл ,может быть, дважды.  И вот, кончину фельдфебеля Хвастека представили они трогательной, нежной и немного пошлой историей. Солдаты сказывали, будто Фрида изменила Хвастеку с одним капралом пионеров. Писарь из батальонной канцелярии изобразил картину , которая пото`м долго провисела на длинном гвозде на стене в распивочной "Картечи". На ней были изображены фельдфебель и Фрида Хошек, тесно обнявшиеся, щека к щёчке, влюблённая пара. На ней был венок с пламенеющим сердецком и рукопожатием, а вдали, забрызганные пивом и подливой к жаркому, виднелись башни и сводчатые, покатые крыши Града Праги.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

     И вот пионеры раскуражились. Один за другим выбирались они из своего угла и присаживались за все столы, где видели места своим стульям и пивным кружкам. И только наглецы усаживались, так и обустраивались поудобнее: протягивали конечности, клали свои кепи на столы, чокались кружками и начинали друг с другом вполголоса болтать. Рсё больше пионеров прибывало в зал: ни кто из нас не понимал, как они все прежде могли уместиться в узком закутке. Скоро за всеми столами они количественно воспреобладали, из-за многих столов они вытеснили солдат, разве что никто не решился присоседиться к фельдфебелю. Мы всё сидели втроём: Хвастек, я и Фрида Хошек. Но один из пионеров, особенный наглец, вдруг пригнулся, из-под стола схватил Фриду за руку, по-особенному неуклюже и нежно сжал её.
     Фрида вырвалась и прижалась к плечу фельдфебеля. Но Хвастек отстранился от неё. Он будто по-детски избавился от надоевшего волчка. Пионер меж тем расхрабрился. Он присел на корточки рядом с Фридой, принялся поглаживать её руке и колени, прижимать её ладони к своему лицу, отчего его дружки тем временем посмеивались. Фрида оборонялась, она прижалась к фельдфебелю и закричала:
     - Смотри-ка, что он творит. Прогони же его, наглеца, прочь! Что он себе позволяет!
     Фельдфебель встал и взял свой плащ.
     - Нравится тебе парень? -спросил он Фриду.- Нравится тебе этот тип? Он твой: дарю тебе его, если нравится.
     Фрида Хошек испуганно уставилась на Хвастека, но тот ничего к сказанному не добавил, а только попёр ,не разбирая, по столам на выход и с довольной миной вышел прочь на улицу. Фрида побежала за ним, только до двери. - Йинда!- так она звала фельдфебеля. -Йинда! Что это значит? Куда ты? Когда вернёшься?... Но она не услышала ответа, постояла замявшись ненадолго в притолоке, прикидывала, как далеко тот мог уйти и позовёт ли за собой на улицу, и , поражённая, ничейная, вернулась к своему столу.
     Вся распивочная была уж полна пионерами- солдаты потерялись в толпе. Повсюду видать было серо-стальные кепи и шёлковые офицерские звёзды. Пионеры распустились: они шумели ,пели, завязали потасовку с фельдъегерями. "Мухи" присоединились к игре в двадцать одно, они доставали гульдены карманов брюк и швыряли их на стол. Один из пионеров с фельдфебельского стола подобрал скрипку, заиграл дразнилку про адмирала Канимуру, который трусливо побежал было первым, а остальные подхватили припев:

         ...сидит-варит себе чаю, чаю,
         кофе чёрный, шоколад,
         сидит-варит себе чаю, чаю,
         шоколад и ром.

     А трое обнаглевших смяли Фриду Хошек, облапили её, а четвёртый, помельче, покостлявей ,балансируя с полной кружкой пива на ходулях, подобрался к несчастной. Фрида, совершенно безутешная и беспомощная, почти не упираясь позволила этому квартету повести себя прочь из зала. на улицу. Те трое вскоре, хихикая и потирая ручки, вернулись, а четвёртого, который на ходулях и Фриду мы в тот вечер уж не видели.

     Я больше не встретился с фельдфебелем Хвастеком. На следующее утро я не смог подняться: тиф взял своё- и меня отнесли в карантинную комнату. В спутанных кошмарах и бреду мне являлись пионеры: в несметных количествах прибывали они из разных углов и напирали на меня ,и задирали, именно так  вечером накануне они показались моим воспалённым глазам. Через два я услыхал выстрел и вопль рутенца Грушки Михала, крик ефрейтора, как завывал :"Дневальный! Дневальный!", а позже- хрип умирающего фельдфебеля, который лежал в соседней комнате.
     Когда через несколько недель врачи впервые разрешили мне выйти на волю, я сразу же направился на Карлсгассе, номер 12. Наступило лето: женщины на углах улиц торговали грушами и абрикосами, а пору вишен я пропустил.
     Я очень ослабел, опираясь на трость, на мосту вынужден был останавливаться для передышки, должно быть, за часе едва добрался на Карлсгассе. В этот раз я спокойно и уверенно, без страха и сердечного трепета поднялся лестницей. Я не боялся встреч с жильцами. На этот раз я не должен был обращаться к жене обер-лейтенанта с просьбой милостиво соизволить припомнить прошлое знакомство с моей сестрой и ждать ,пока та откликнется. Я был лучшим другом фельдфебеля и поэтому- вправе разузнать, что им ведомо о его последних днях.
     Я позвонил. Мне открыла новая горничная.
     Я спросил, могу ли поговорить с достойной дамой... Её нет дома, но достойный господин к вашим услугам.
     Девушка провела меня с следующую комнату- и я ступил в салон, из которого давеча слышал детский смех и голос фельдфебеля. Рояль стоял у окна- и я приветствовал его как старого приятеля.
     В салоне присутствовали две персоны, которых я не знал. Некий гладко выбритый господин листал театральную газету- к нему я почувствовал неприязнь; дама сидела на диване склонив голову на ладони.
     Я поздоровался, но эти двое мельком отозвались: они вовсе не заметили меня. Гладко выбритый господин закурил сигарету. Затем отворились двери- и ко мне подошёл некий коричневобородый господин.
     - Я хотел бы поговорить с обер-лейтенантом Хаберфелльнером.
     - Ах так. С обер-лейтенантом Хаберфнелльнером,- молвил коричневобородый.- Он давно съехал отсюда. Далеко.
     - Далеко? И куда же?- спросил я в замешательстве, глубоко растерян.
     - Этого не могу знать. В другой гарнизон, то ли в Райхенберг, то ли в Терезиенштадт.
     Затем он принялся меня расспрашивать насчёт офицеров. Он было служил в нашем полку - знал всех господ... - А главный штабной врач Хавлик разве ещё не на пенсии? Он ,должно быть, уже отслужил за сорок лет?
     - Тридцать семь лет выслуги,- машинально ответил я и подумал, что искомую мною даму уж никогда не увижу.
     - Попали в переделку?- спросил бородатый кивнув моей трости.- Сломали ногу?
     - Нет. Поправляюсь после тифа.
     - Да, вот, тифус. Естественно: питьевая вода- чистый яд. Скандал! О, эта городская управа. Итак, до свидания.
     Выйдя, я прочёл табличку ,которую на этот раз не заметил, на двери. "Др. Эрвин Шебеста" гласила она, а ниже- часы приёма.

окончание следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Никола Ракитин (1885-1934) , "В нощта се тихо стъпките отгласят..."

В нощта се тихо стъпките отгласят
на гостите, които си отиват.
Една след друга лампите угасват
и сенките се зад стъклата скриват.
Шагов ночное эхо поутихнет
когда хмельные гости разойдутся.
И тени, что за стёклами, принишкнут,
и лампа уж последняя задута.

Мълчане гробно къщата обсади.
Простена сънно тъмната градина -
злокобна нощна птица се обади
кат мрачен дух от върха на комина.
Тишь гробовая окружит усадьбу.
Задремлет сад во тьме как в прощеньи-
птах на дымарь неслышимо присядет
как дух влетит невидимый, зловещий.

И през завесите луната бледа,
на снопове провряла си лъчите,
със кърви по трапезата в безреда
напълни сякаш чашите допити.
А чрез завесы месяц-волхов бледен
протёрся сноподобными лучами,
солому свяжет тем, кто отобедал,   
наполнит, может, до`питые чары.

перевод с болгарского, курсивом, Терджимана Кырымлы