По просьбам некоторых моих читателей выкладываю продолжение начатого рассказа. начало было сдесь: http://blog.i.ua/community/266/36112/               и тут:          http://blog.i.ua/community/266/37258/                                http://blog.i.ua/community/266/37574/ ну так вот...

- Да уж...- кривая ухмылка обезобразила это и без того уродливое лицо. - Я вижу, ты не хочешь присоединяться к нашему Братству... Что ж... Попробуем так...      Старик отошел в сторону. Другая тень задергалась и подвинулась ко мне.    Это был Страд, глава Инквизиции. Седой и довольно немолодой, он был неимоверно подвижным человеком полного телосложения. Подбородок аккуратно обрамляла белая бородка.

Он наклонился к моему лицу и заговорил тихо на Запретном языке: – Ты хочешь жить? Просто ответь. Я закрыла глаза. – Хотела б жить – не рисковала б…

Страд оживился: – Я предлагаю тебе сделку, от который зависит жизнь ребенка. Ты согласишься продать свою жизнь за него? – Нет. Ни один спасенный ребенок не вернет мою семью и моих друзей и Его!

Старый маг молча наблюдал эту картину. Он не знал Запретного языка и удивленно таращился на нас. Страд отодвинулся от моего лица. – Что ж… Тогда нам придется рискнуть, – это уже было предназначено уродливому колдуну. – А тебя, Дарга, придется отпустить. Но с одним условием – ты заберешь того, кого мы тебе поручим, и воспитаешь этого ребенка сама. Либо его казнят за использование магии в личных целях. Ты же не хочешь, чтоб с ним произошло то же, что и с твоей семьей?

Я едва успела открыть рот, чтоб ответить гневной тирадой, как в гараж ворвалась полоска света. Открылись двери. Вошли три тени. Одна из них была низенького роста и оказалась хрупкой на вид девчуркой, лет так 12ти. Двое конвоиров вели ее под руки. – Вот твой крест, – неудачно пошутил Страд. – Неси его. Либо ее казнят.

Я встретилась взглядом с малышкой. Ее глаза были удивительно ясные и светились какой-то взрослой уверенностью. Первые порывы послать всех к чертям собачим резко пропали. Перед глазами промелькнули картины публичной казни, орущая кровожадная толпа и испуганные глаза девочки, которую казнят за неумение управлять силой.

– Ладно. Развяжите мне руки…  

Я одна в этом большом городе… Одиночество растворяет меня в толпе… я словно песчинка на морском побережье, а ты… ты воздух и вода ты для меня все…и когда ты будешь рядом я наберу новый смысл… я стану другой… я поднимусь в небо и буду парить на крыльях любви…

 

Я буду любить и буду любима…

 

Я стану воздухом и землей и небом для тебя… только для тебя…

 

А ты в ответ на мою любовь будешь обещать мне звезды с неба… только для меня… и будешь поить меня чаем с малинкой, когда я буду болеть… будешь нашептывать мне на ушко всякие приятности и обнимать меня, когда мне будет грустно… и будешь улыбаться, когда я буду рассказывать о своих мелочных проблемах…. а если я надуюсь на тебя, ты напишешь под моим окном как сильно меня любишь, ты будешь говорить мне об этом каждый вечер, а я в ответ буду целовать тебя в щечку и прятать робость, уткнувшись носом тебе в плечо…

 

Я буду любить тебя так сильно, как никого и никогда не любила…

 

Как жаль что тебя не существует…

не сумел, не сказал, не окучил,
и советами засолил
где росток? вонючею кучей
унавожено семя любви.

от старанья помочь и вытянуть
я порою тянул лепестки
стебелек меня выдержал - видите:
над землею висят корешки.

и в руке сиротой безземельною
умирает вчерашний росток
кто же я? чтоб рукой неумелою
вверх тянуть, что увидеть не смог?

 

13.12.07

0:0

На дереве сидела ворона и противно каркала. Я бросил в нее палкой. Промазал. Ворона ответила принебрежительным взглядом.

1:0

Я встал со скамейки и двинул в сторону гула центрального проспекта. Гул наростал, а я плакал.
Слезы...
Ручьем.

Бурным потоком.

Водопадом.

Слезы заливали мостовую чужого города. Чужие лица грозно смотрели на мое мокрое лицо. Ухмылялись.Они меня ненавидели. Красный. Желтый. Зеленый. Красный, желтый, зеленый...
Толпа хлынула через дорогу, с легостью отбросив меня в сторону.
Визг тормозов.

Удар.

2:0

Я лежу в чужой больнице. Жить осталось...
Пять...

Четыре...

Три...

Два...

Один...

GAME OVER

   Порой мне бывает одиноко. Но не подумайте, что мне совсем не с кем поговорить! Каждый вечер ко мне приходят гости. Все разные и по-своему уникальные, в чем-то странные и всегда интересные. Порой ко мне заглядывают таинственные кентавры и жестокие огры, чаще- обычные упыри, лешие и заблудшие души.
   Люди захаживают редко. Исключением был прошлый вторник, когда ко мне в дверь постучался человек. Я давно не видел людей- забавные они существа! В тот вечер был дождь, капли стекали по его продрогшему телу ( он был наг), отчего он казался еще более несчастным. Я укутал его в теплое одеяло, дал горячего вина и усадил в кресло подле камина. Минут десять человек молчал. Молчал и я. А потом он заговорил. Говорил долго, быстро. Говорил о проблемах с непокорным огнем. Жаловался на неустойчивость хижин против ураганов, на вечнотупеющие копья и стрелы, на однообразную пищу... Я молчал, чувствуя, что гость пришел не с просьбой усовершенствовать копья или разнообразить рацион. Человек- упрямое существо, он будет до последнего самостоятельно бороться с проблемой, пока не зайдет в тупик. И я слушал.
   Прошел ни один час, а я так и не услышал ни одной просьбы. Услышал я только вопрос. Один единственный вопрос: "Живые ли звезды?" И именно этот вопрос поставил меня в тупик,ведь я не знал ответа... Да и некогда мне было наблюдать за тем, что происходит на небе! И тогда я ответил человеку:
   "Звезда будет живой, если ты ее об этом попросишь." Человек, поблагодарил, сделал последний глоток вина, скинул одеяло со своего молодого красивого тела и ушел, даже не закрыв дверь,оставив меня наедине с мыслями. С мыслями о людях с их вечной загадочностью. Думал я и о звездах....
   Порой, особенно ночью, мне бывает одиноко. В такой час я выхожу на крыльцо и смотрю на звезды. Они мне подмигивают и игриво улыбаются. А я улыбаюсь в ответ.

Ты пришел тихо и незаметно...Но чтобы остаться навсегда...И когда ты коснулся моих волос,я уже знала что это ТЫ...Я ждала тебя...Хоть никогда и не встречала...Ты и я...Я оборачиваюсь...и улыбка касается наших уст...Как долго мы не виделись...Целую жизнь!

Женщина сидела на больничной кушетке и плакала. Ей бы пригодились оконные щётки, чтобы смахивать густевшие капли с лобового стекла. Когда она приехала на место трагедии, автомобиль превратился в гармошку, брошенную об дерево  рукой мастера по метанию гармошек. Её любимый был мёртв уже 20 минут.

Только щётки, растопыренные ударом, как пальцы, корчащиеся в полиартрите,  ездили по несуществующему стеклу - туда-сюда. Туда-сюда, пытаясь поймать несуществующие дождевые капли и отвести их в сторону – туда-сюда.

Экспертам удалось проникнуть в умиравший мозг кучи металлолома. Выяснилось, что металлолом,  долго думал, что предложить миру в качестве предсмертной  агонии: игру щёток или раскрывшиеся на двадцать минут позже подушки безопасности.

«А хули тут думать?» - подумал в итоге металлолом и скончался.

 

 

Мужчина отрезал себе кусочек мозга и принялся наблюдать. Перед ним лежала кипа белой бумаги, куда он записывал наблюдения. Мужчина был хирургом-экспериментатором. А ещё -  он был сумасшедшим.

Кусочек мозга теперь лежал в небольшой баночке для анализов. Когда-то он отвечал за оперативную память, память сиюмоментную, хватающуюся и обсасывающую каждую деталь только для того, чтобы, отдав её в архив, забыться и со щенячьим восторгом наброситься на новые детали по сути являющиеся повторением  повторений.

Ранее мужчина записал: «Предполагается, что мозг, теряя зону, отвечающую за оперативную память, перераспределяет эту функцию между другими зонами мозга» 

Спустя несколько минут, глядя на алый язычок собственной плоти через баночное стекло, мужчина хихикнул. Ему в голову постучалась гениальная мысль. Высунув от усердия язык, чего никогда ранее не делал,  он вывел под первой и пока единственной записью вторую и, как выяснилось, не последнюю.

«Предполагается, что мозг, теряя зону, отвечающую за оперативную память, перераспределяет эту функцию между другими зонами мозга». 

Все последующие записи ничем не отличались от первой.

 

У мозга нет памяти. Он вообще ни за что не отвечает.

 

 

- Он уехал в командировку. Ненадолго. Улетел на самолёте. Скоро вернётся.

Пожилая Женщина, стоявшая перед ней на коленях, была матерью.  Его матерью.

- Маргарита Вячеславовна, мне не 5 лет. Мне не нужно объяснять, что случилось с Колей.  Я была там. Я видела.

«Я тоже была в той машине», - сказала она про себя.

Когда ей было пять лет, мать сказала об отце: «Он уехал на Север». Потом мать помолчала, и слово «Север» вытекло у неё из глаз. Севером оказалось Проскуровское кладбище, в семи километрах от Кировограда. 

Пожилая Женщина никогда не видела пятилетнюю Катю и не была в курсе её детской трагедии. Тогда она усердно водила маленького Коленьку в первый класс средней школы и пыталась удержать в семье блудливого мужа. Безрезультатно – муж сбежал к другой шесть лет назад.

- Он…вернётся.

Не муж.  Сын. 

- Вернётся-вернётся… - как заклинание повторяла Пожилая Женщина. Она уже не стояла на коленях, она нависала над Катей. Убеждая её. Убеждая себя. 

- Вернётся - и что же он увидит? Тебя с другим!? Катя! Когда? Завтра? Послезавтра?

Да. Меня с другим. Нет, не завтра. Не послезавтра. Когда-нибудь. Я ещё не решила, когда. Если вернётся – не найдёт. 

Её оскорбили слова его матери, слова матери-режиссёра,  смонтировавшие жизнь в пошлый видеоролик, изобличающий её странное предательство, её странную неверность, её странную пустоту.  Она посмотрела на Пожилую Женщину, и поняла, чего та хочет.

- Кто вам сказал, что я жду ребёнка?

- Он… он сказал, - в глазах Пожилой Женщины оскалилась надежда, она заговорила быстрее - он говорил, что вы…вы не готовы, но…говорил, что никогда тебе не скажет, чувствовал себя виноватым, переживал страшно. И ещё он сказал, что надеется, он никогда бы сам не сказал, он надеялся, что ты решишь сохранить его. Его ребёнка. Вашего…

Вашего внука, Маргарита Вячеславовна. Вашего единственного возможного внука.

- Мы с Колей говорили… - тут голос отказал ей, шлёпнувшись о нёбо, будто сырая рыба о дно баркаса   – мы не хотели детей…сейчас.

 Пожилая Женщина отпрянула.

- Не делай этого… Ты ведь не хочешь? – ужасная догадка, мелькнув, снова уступила место отчаянному напору, -  Это память… память о нём. Его частичка. Сохрани!!!

Громко. Очень громко. Хочется тишины.

- СОХРАНИ! РАДИ БОГА! СОХРАНИ ПАМЯТЬ!

- Памяти нет, - тихо говорит Катя. -   Есть человек. Когда человека нет – нет и памяти.

- Ты должна... Господи… - выдохнула, -  что ты говоришь такое?

Я никому ничего не должна.

- Побойся Бога, Катя. Ты ведь любила его.

Молчать, Катька. Молчать, не говорить, ты ведь любишь его; продолжаешь рыдать по ночам, пусть часто для того, чтобы заполнить пустоту – и только;  вспоминаешь его руки; Катька, не смей! Что измениться, если ты  скажешь? Что изменится? Что изменится, если ты… солжёшь?

«Ты ведь любила его».

И Катя говорит.

Говорит:  - Не помню.

И ещё: Коля обманул вас. Я не беременна. Тест показал отрицательный результат.

5-6 минут в тёплой моче.

И - одна чёрточка.

Одну бесконечная чёрточка небьющегося сердца.

 

Человек после себя ничего не оставляет. Это правда. Ребёнок, вышедший из родительского лона, по сути, – лишь жалкая попытка зацепиться за вечность. В которой его, человека, никто не ждёт.

 

Молоко прокисло. Выплюнуть – и идти за новым. Мужчина  швырнул пакет в мусорное ведро и поплёлся к раковине, полоща рот жидкостью, когда-то бывшей его молоком. Шёл мужчина неторопливо. На кафеле в ванной  его нога поехала. Как подгулявшая балерина, он рухнул в какой-то гротескный шпагат, растянувшись по всей длине. Раковина встретила его прямым ударом в челюсть. Нокдаун. Капля, падавшая из плохо закрученного крана,  открыла счёт. Кап – один. Кап – два. Кап – три. 

- Твою мать, - посмотрел он на себя в зеркало, стоявшее на кафеле. Старое зеркало, которое он уже три дня выносит на свалку. - Твою мать, - повторил он, сквозь крошащиеся зубы, - кровь ш молоком.

В комнате включился автоответчик.

- Заткнишь! – заорал мужчина. В ответ, после звукового сигнала,  заговорил  женский голос.

- Коля, -  сказал страшный женский голос, -  в общем, я обещала тебе… сказать… в общем, их две. Вот. Две.

Спотыкаясь, несётся он, хватает, прижимает, плюётся кровавыми сгустками.  

- Катя, Ккатя, ты ещё здесь?

И глухо:

- Да, я здесь.

- Я приеду к тебе. Мы что-то… мы что-то придумаем.

Две.

Две чёрточки.

Две вместо одной - придумывать нечего.

Ей – 18. Ему – 20. Она была  женщиной, он – мужчиной. Игры закончились. Теперь они оба – два пещерных неандертальца, жмущиеся друг к другу при каждом громовом раскате.

- Мне страшно, - слышит он в телефонных кишках гулкое эхо своего собственного ночного кошмара. 

Кровь капает на автоматический определитель номера. Аккурат на цифру шесть.

- Мне тоже, - говорит мужчина.

И она кладёт трубку.

Прости меня.

- Прости меня, сука.

 

Я люблю тебя. Давай не будем жить вместе?

 

ОКОНЧАНИЕ - здесь

Привожу лишь некоторые цитаты из европейских романов, которые чисто по недоразумению не переведены на понятный нам всем русский язык. Все комментарии - в процессе получения вашей реакции.

"Я схватил Отто за руку и притянул к себе. На мгновение могло показаться, что я хотел приласкать его, этого блядуна... Вместо этого я заставил его согнуться и уложил вниз лицом к себе на колени. Да, ему это безумно нравилось, когда его, как маленького, укладывали на колено и выбивали пыль из штанишек, но сейчас этот номер не пройдет...

Хотел я этого или нет – анонимная картина то напрягающихся, то расслабляющихся ягодичек в красных бархатных брюках, не дополненная лицом Отто и звуком его голоса, унесла мое воображение далеко, очень далеко, к недосягаемому телу... недостижимому лицу... к голосу, который неисчислимое количество раз слышался мне в грезах... юношеский голос... голос Матросика... Когда-нибудь он, Матросик, а не этот музыкальный голубец... будет ли когда-нибудь его тельце, вот так, лежать у меня на коленях?.. Да, буде сие угодно Господу, но на это был один шанс из сотни, из тысячи... Нет, разве это может когда-нибудь случиться?.. Он сам ляжет ко мне на колени, Матросик, в этих самых красных брюках, ведь они принадлежат ему... И я не стану его бить, нет, никогда... Ну да, немного, ласкаючись, в шутку, и пощекотать чуть-чуть, но больше ничего, только гладить его божественную морскую попку... И он заголится передо мной, по собственной воле, так что я смогу гладить его покрытую пушком обнаженную кожу, везде... и там, где его избивали дома... Да, избивали... но чья, чья была в том вина?"

ГЕРАРД РЕВЕ "МАТЬ И СЫН"

Мои зубы вонзились в нее еще глубже. Медленно кусая, разрывая и вспарывая груди, я покрывал эти бледные полушария синими кровоподтеками. Затем перешел к подмышкам, вгрызаясь зубами в волосатую плоть, а потом к животу – гладкому теплому холму, который кромсал до крови. Я покрыл укусами ее бедра и икры, ягодицы и поясницу и, наконец, приготовился к самому лакомому блюду.

Ее ноги широко раздвинулись, а колени подтянулись, раскрыв передо мной хитросплетение чресл. Я прижался лицом к ее лону и принялся остервенело есть, сжимая в зубах кусочки раскаленного мяса и глодая его, так что она завизжала. Мои руки грубо и страстно хватали песок, гальку и разбитые ракушки, валявшиеся вокруг, и, набирая целые пригоршни, я втирал их ей в тело и липкие чресла, засовывая в широкий влажный канал, а потом заталкивая эти обломки ниже – в тугой проход ануса.

Какой-то уродливый мужчина начал изо всей силы хлестать ее по пизде. Плетка рассекала ее, Карла визжала и ликовала – казалось, будто над ее чреслами курится пар. Мужчина набросился на нее и загнал свой колоссальный елдак, не обращая внимания на кровоподтеки. Остальные начали топтаться по этой паре. Подошла невысокая женщина, села Карле на лицо и оставила у нее на губах маленькую какашку.

АЛЬФРЕД ЧЕСТЕР "Колесница плоти"

И вот субъект или, точнее, объект: лицо смущает своим отсутствием, раздавленное под бледной маской капиллярной кожи, которую еще окаймляют несколько прядей и которую надвинули до самого подбородка, как у гладколицего Мудзины из японских сказок. Можно было бы долго рассуждать о внешнем виде плоти, одновременно дряблой и мраморной, странно плотной и застывшей, словно замерзшее сало; можно было бы обсудить водянистый эпидермис, обтягивающий кисти тяжелыми складками, а также описать синие пятна, разукрасившие ступни и нижнюю часть голеней, – типичные стигматы смертельного застоя. Непрозрачность этой покойницы. И безысходную бедность, вместе с чем-то пошлым, смехотворным. Головной мозг – серое изваяние, гладкое и чрезмерно вычурное, наподобие некоторых китайских стеатитов, – плавает в эмалированном ведре с формалином. Стоит отпилить и опорожнить черепную коробку, и она становится просто коробкой, немного влажным, розоватым сосудом. Именно там обретались мысли, иллюзии, желания – в затхлом зловонии газов, в этой тайной комнате развертывался фильм о жизни субъекта-объекта, лежащего на фаянсовом столе. Грудная клетка опорожнена, но мало что видно, если не считать какого-то распахнутого бурдюка, расширенной щели, шутливой копии безжизненной вульвы, открытой по ошибке и зияющей после смерти под распухшим, почти лысым лобком, малые срамные губы, забытые в выпотрошенном животе, синхронное ослабление двух вертикальных, дурацких пастей. Venus lipitinae, ядовитая, кишащая птомаинами, демонстрирует свою анатомию. Грудная и брюшинная полости набиты древесными опилками, – от какого дерева, из какого леса? – которые впитали розовую кровь, гематическое пойло заключительных стадий. Опилки образуют ковер из лепестков шиповника, мех цвета розового дерева, древесные опилки, что опились розовой кровью. Анатом в желтых перчатках такого же оттенка, как пластмассовая манжета на трупе, разрезает легкие на тонкие пластинки в поисках метастазов, попутно бормоча сведения, которые студентка записывает на желтом же бланке, однако на сей раз он шафраново-желтый, цвета савана.

ГАБРИЭЛЬ ВИТКОП "Каждый день - падающее дерево!"

…Я сидел в своей маленькой комнатке и пристально смотрел. Смотрел на людей, там, внизу, выискивая ПРАВДУ. Она все время мелькала у меня перед глазами, но толком я ее так и не мог разглядеть. То покажется кончик ее плаща, не слишком яркий, как у остальных, со слегка затертыми краями, то увижу ее бусинки-глаза, бегающие, изучающие все и всех. Конечно, сейчас у меня не было шансов на выстрел...

Но я продолжал сидеть в маленькой серой комнатке, с газетами вместо обоев, и с древним диваном без двух ножек. Кроме того на журнальном столике, который я пододвинул поближе к окну, стояла полупустая бутылка текилы и грязный стакан.Я ждал того момента, когда после рабочего дня люди начнут расходиться по домам, когда огромный янтарный диск на прощание накроет всю площадь красным шелковым платком, и я увижу одинокую ПРАВДУ, стоящую у фонтана. Маленькие золотые капельки будут весело звенеть, выливаясь из кубка самого Аполлона. А ПРАВДА будет с улыбкой смотреть на опустевшую площадь, присядет, проведет пальчиками по золотой глади воды из фонтана и…и я нажму на курок.

Я налил в стакан живительной текилы и отхлебнул. Я ждал. И, поверьте, ждать было не просто! ПРАВДА словно играла со мной, как с щенком. Она все время была на виду и при этом никогда не показывала своего лица. И это меня бесило… Вскоре, когда солнце утомилось и начало спускаться за горизонт, люди стали таять на глазах. Точно так же таяла и текила. И уже через какие-то пол часа площадь была пуста. Почти пуста. Как я и ожидал, мирно присев у фонтана спиной ко мне, ПРАВДА своими нежными пальчиками проводила по спокойной воде фонтана, создавая рябь. У нее были красивые руки. Я прицелился, а указательный палец правой руки сам лег на курок. Медлить было нельзя, и я выстрелил...

Где-то, куда я не мог устремить свой взгляд в небо взмыло живое облако птиц... „Каррр-каррр!”-зловеще донеслось оттуда. Но не это меня повергло в шок. Нет, не это! Пуля словно прошла сквозь ПРАВДУ, не задев ее, не причинив ей малейшего вреда.

В тот же миг в дверь постучали.Потом еще и еще. Я медлил, просто не знал что делать!Выпрыгнуть в окно? Тихо ли сидеть?А может открыть эту чертову дверь? Меня переполняло то, чему я не мог дать имени, что-то чуждое мне... А в дверь все так же настойчиво стучали. Не могу сказать почему, но , влив в себя последние капли алкоголя, я направился к двери и после секундных колебаний открыл ее. В проходе появилась ОНА. Очаровательна и, в то же время пугающая, ведь чужда мне.

-Зачем?- спросила ПРАВДА .
Я посмотрел в ее зеленые глаза, но не смог промолвить не слова. Она словно околдовала меня. Около минуты мы продолжали стоять молча. Наконец я, собравшись с силами произнес:

-Я...х-хотел...лицо...-И отвернувшись сделал шаг к алкоголю, забыв, что он уже давно у меня внутри.

-Я так и думала...-сказала ОНА, и скорее всего улыбнулась, хоть точно я этого не знал-маска скрывала ее лицо.Нет, я был уверен что она улыбнулась. Потом сделав несколько маленьких шажков, скорее напоминавших короткие взлеты и падения, подошла ко мне. И сказала свое последнее, обращенное ко мне, слово: „Смотри...”.

Я обернулся и мой взгляд уперся (если так можно сказать) в самое странное и противоречивое лицо. Лицо, левая часть которого была милым, даже красивым, а правая узуродована волдырями и ожогами, а на лбу красовалось, слегка прикрытое прямыми русыми волосами родимое пятно. И я без сил упал на пол,и обхватил руками голову. А из глаз моих ручаями потекли слезы. И я не мог остановить их, не мог прекратить то, что творилось в моей голове, секунду назад познавшей местами красивую, но местами и ужасно уродливую ПРАВДУ...