внутри спокойствие вперемешку с ещё не отчётливыми, но приятными ожиданиями. а на губах тёплый чай, согревающий улыбку.

Нужно изобрести такие наушники, которые могли бы транслировать абсолютную тишину.

Смерть. У нее холодные сухие ладони. Ледяные пальцы сжимают горло, выдавливая жизнь по капле. Так страшно и хочется кричать… Ни звука… Сознание еще пытается удержаться в этой реальности, но нет сил сделать еще один вздох. Холодно… Темно…Вдалеке какой-то свет. Туда, вперед. Страх исчезает. Это не свет. Это что-то… Нет, КТО-ТО. НЕКТО, состоящий из всего, что есть ВЕЗДЕ. Странно, но мне это кажется естественным и понятным. Теперь мне понятно ВСЕ. Я знаю ВСЕ. Потому что я состою из множества частиц, а эти частицы состоят из меня. Я – ЕСТЬ. ВЕЗДЕ. Мне больше не нужно говорить, чтобы спросить. Не нужно кричать. У меня есть все. Здесь так тихо. Спокойно. Тепло. Меня любят. Нет, я и есть любовь.

Что происходит? Я возвращаюсь? Нет, я не хочу! Я хочу остаться! ЗДЕСЬ!

Снова холодно. Дышать больно. Сердце колотится, будто хочет выскочить из груди и убежать.  Звуки. Крики. Так громко! Хочу тишины.

 Жизнь и смерть – две стороны одной медали. Смерть… Иногда я чувствую, как она проходит мимо, касаясь холодным дыханием. Она больше не кажется мне страшной и уродливой. Она - такая, какая есть. Ведь для кого-то и жизнь – дерьмо.

Всему свое время. И для тишины- тоже.

Полчаса тишины
Протоиерей Андрей Ткачев

Одни ищут её, другие страшатся. Для первых она — воздух, для вторых — суд. Она редкая гостья в наших домах, но без неё не созреть и не вырасти душе. По-настоящему услышать свой собственный голос можно только рядом с ней. Мы говорим о тишине.
В те годы, когда солнце светило ярче, а краски жизни, даже среди слякотной весны или промозглой осени, казались сочнее, чем сейчас, короче — в детстве, во всех газетах и журналах то и дело печатали рубрики с названием «Их нравы». В одной из таких рубрик, я помню это отчётливо, однажды была напечатана статья о том, что на загазованных улицах Токио продают кислород. Люди подходят к автоматам и так же, как мы, привычно бросая монету, получают право не на стакан газировки, а на глоток чистого воздуха. Далее говорилось о том, что Мехико, Нью-Йорк, Токио и ряд других городов задыхаются в выхлопных газах и фабричном дыму. О том, что люди на Западе теперь покупают то, чем раньше все пользовались бесплатно и неограниченно.
Много воды утекло с тех пор. Их нравы стали нашими. Мы тоже задыхаемся, хотя свежий воздух ещё не покупаем.
Та заметка вспомнилась мне, поскольку в ней отчётливо видна тенденция нашей жизни — дефицит обычного, нехватка того, без чего жизнь становится невозможной.
Без дружбы, любви, общения невозможно прожить. Если мы научились обходиться без этого, то это уже не жизнь, а существование. Миллионы людей засохли без любви, сотни тысяч не знают обычной и настоящей дружбы, тысячи полезли в петлю или шагнули через балкон потому, что не с кем было поделиться — не было общения.
Общение — это лишь пример. Не оно нас сейчас интересует. Интересует тишина и одиночество.
То, как растёт из зерна колос, хорошо представляют, но плохо понимают даже титулованные биологи. Личность же растёт в тишине и одиночестве. А у нас нет ни тишины, ни одиночества. Только шум и суета, только толкотня и трескотня.
Шумные праздники — обратная сторона отчаяния. Попытка втереться в толпу веселящихся людей — худший вид побега от себя самого. Худший потому, что безуспешный. Сам себя всё равно догонишь. На больничной ли койке, у разбитого ли корыта — всё равно.
Негде и некогда вырастать личности. Шаблон, стандарт, размен на удовольствия. Неудивительно, что вера Христова переживает не лучшие времена. Иудеи и мусульмане верят все вместе, общиной, народом. Христиане исповедуют веру Соборной Церкви, но врастают в неё по отдельности. Церковь как община состоит из не растворимых ни в чём, неповторимых личностей. Евангелие обращено к сокровенным глубинам каждого отдельного человека. От того, насколько вспахана земля сердца, сколько на ней сорняка, зависит прорастание Семени.
Наши былинные пахари в детских книжках изображаются рассыпающими зерно широким и щедрым жестом. Так же щедро мы поливаем наши газоны и огороды. А на Востоке, где воды мало, её не льют по площадям. Шланги протягиваются вдоль кустов или деревьев. Вода не льётся, но скупо и точно капает на корень растения. Это — личностный подход. Бог аккуратно поит нас живой водой и интересуется каждым в отдельности. А мы не интересуемся толком ни Богом, ни собой. Потому, что себя не знаем, а о Боге не помним. Оглохли от суеты, как от бомбёжки.
Хочется говорить о тишине и творческом одиночестве, о тех комнатах, где можно купить полчаса спокойствия для важных мыслей. Пофантазируем.
Представьте, вы встречаете на улице бутик, над дверями которого написано: «Полчаса тишины. Время, рождающее вечность». Текст может варьироваться. Вы покупаете билет, заходите и начинаете думать впервые о том, о чём до сих пор думать не получалось.
Конечно, абсолютной тишины нет. Всегда есть тиканье часов, шум машин за окном. Наконец, есть стук сердца внутри грудной клетки. Но даже относительная тишина будит в человеке спящие мысли. Из страха перед ними человек всегда боялся и будет бояться тишины. Но мы вошли. Мы не из пугливых. Кого мы встретим?
Сначала нахлынут ближайшие впечатления, лица, словесный шум и прочее. Они будут таять так, как тает пена в ванне. Это нужно просто переждать. Затем, до окончания получаса, может больше ничего не произойти. Так, что-то вспомнится, о чём-то подумается. Залежи хлама внутри слишком велики, чтобы созерцать лазурь с первой попытки. Но даже если после такого первого, относительно бесплодного опыта молчания человеку случится оказаться на футбольном матче, он будет поражён, а может, и сражён контрастом. Ещё ничего особенного в душе не шевельнулось, но уже многоликая толпа, объединённая чувством бессмысленного и безумного единства, начнёт пугать. Митинги и демонстрации собирали бы куда меньше людей, если бы этим людям приказали полчаса посидеть и помолчать перед мероприятием.
Сторониться возбуждённой толпы так же естественно, как и не подходить к извергающемуся вулкану. Заслуг или повода для высокомерия здесь нет ни на грамм. Гораздо важнее продолжить путешествие в страну относительной тишины и временного одиночества. Не исключено, что к вам со временем могут прийти те, кто похож на вас, или те, кого вы когда-то обидели. Всё происшедшее в нашей жизни для совести произошло «сегодня». Как только повседневные впечатления потеряют яркость, совесть поспешит нам напомнить о многом. Обманутые люди, неисполненные обещания, тяжёлые камни больших ошибок и мелкий песок суеты, наполнивший не один мешок, — всё это поплывёт к нам навстречу, медленно, но необратимо, как баржа, влекомая бурлаками.
Человек, неподвижно сидящий в одиночестве, временами глубоко вздыхает. Короткие святые слова вроде «мама!» или «Господи, помилуй!» по временам шевелятся на его устах. Но не только вера рождается в тишине. Самые ядовитые мысли стремятся проникнуть в ум под её покровом. В тишине самый странный холод заползает через уши и стремится к сердцу.
А что вы хотели? Чтобы вера была наивна и ничем не испытана? Нет. До победной и не сомневающейся «осанны» нужно дойти сквозь самые разные препятствия. Наиболее опасные спят внутри и просыпаются в одиночестве.
Отчего так тревожно и тяжело умирают люди? Не засыпают тихо, не посылают прощальных улыбок и благословений. Не говорят «до встречи» и не смотрят вдаль с радостной надеждой. Вернее, всё это есть, но составляет скорее редкое исключение, чем всеобщее правило. Откуда эти хрипы и агонии, метания на постели и трепыхания, как у птицы, пойманной хищником?
Может, отсюда, от нежелания заняться главным? Всё как-то думалось, что успеется. Жил по соседству с волшебной комнатой, но так ни разу и не зашёл. Не успел. Забыл. Не вышло.
Думал, пишу в черновике, а они взяли и забрали тетрадку. Оказалось, это была директорская контрольная. Теперь хоть сгори со стыда.
После подобных мыслей не хочется разворачивать газету или включать телевизор. А если его включат другие, то смотришь в него бесстрастно и бессмысленно, как рыба, подплывшая к иллюминатору субмарины. Правда, так продолжается недолго.

Вот несёмся мы сквозь собственные мысли и торопливость, на фоне мелькающих и вечноспешащих людей и слов, как листков отрывного календаря с обложкой "Потерянная Вечность"...

Где настоящие мы?! Неужели в тех предметах и планах на будущее, которое строим не имея настоящего? или где-то рядом? совсем рядом...

Ближе, чем нам кажется. 

«Ничего нет громче тишины»!

И сердце разрывается на части….

Как просто говорить «Уйди»

Как тяжело вновь попросить остаться…

Который день уж не звонит мой телефон

Молюсь я на него как на икону…

Я знаю, что меня ты не забыл…

Хотя забудешь скоро понемногу…

Иду по улице… ищу в толпе тебя…

Тебя в ней нет… и я иду одна…

И даже слышится порою голос твой….

… Как хочется сказать тебе «ты мой»...

 

(С)пёрта только первая строчка, всё остальное мое!

П.Сы: у меня не депрессия, просто написала...

Вот настала тишина,
Даже спряталась Луна.
Тихо часики бегут,
Я не сплю тихонько тут.
Не шумлю и не шуршу,
Тихие стишки пишу,
Закрываются глаза,
На носу блестит слеза.
Я не плачу мне смешно,
Тихо ночь глядит в окно,
Рифмы сонные ползут,
Их сложу тихонько тут.
Пусть лежат рядочками
С запятыми точками.
Медленно и правильно,
Верно неисправленно...
Кто ж читает этот бред?
Есть вопрос. А где ответ?

 http://k.foto.radikal.ru/0702/c59b4820d0ad.jpg

 

Природа спит,
Укрывшись тишиною,
Глубокой тайны
Полон каждый куст.

И тихий ангел
В небе надо мною
Не размыкает
Молчаливых уст.

 

Никто не ожидал пепла. С тех краев ни кто не вынес жара. Хоть раз. А теперь выбора нет, только идти стройными рядами. Сквозь ветер.
Ветер.
Видел маленькую девочку в тумане. Манила блестящей штукой. Посылала воздушные поцелуи, играла коленкой сквозь труп какого-то разодранного животного. Ломался но не пошел. Ведь осталось верить. Так Верю. Девочка исчезла, а жаль. Будет не хватать ее зловещей детской любви, а чувства встретишь тут редко. Тут никому не нравится. Тут некому нравиться. Нет никого.
Еще один звериный труп.
Что с нами делает время.
Манимые дальше. Идем медленно. Ряды всегда ровные. Только седеют. И редеют. Раньше передо мной был какой-то белый и сутулый дрыщ. Теперь кто-то рыжий, слегка нервный. А я привык к белому. Он не мешал мне собой в тумане.
Туман.
Нас успокаивает ритм шагов впереди идущего. По этому первые всегда пропадают. Умирают раньше. Мы не хороним. Тут негде. И незачем. Нечем. От этого никому не будет
Забавнее. Или толку. Мы идем почти молча. Шепчем тихо о  тебе только. Обветренные губы уже никогда не соберутся в одну картинку. Мозаика сломалась. Потерялись пазлы, и в топтались в чьи то ноги. Стали частью ступней. Так даже проще – говорить ногами. Жрать землю.
Понимание наше сломано. Виденье – видениями. Мы увидели в твоем рте тысячи молчаний. Ты ими укутала нас. Ты смотрела глазами настоящими. Со всеми недостатками. Углы. Захотели вжаться в них. Тогда ты сгустила молчания. Намек был не понят. Оказалось – все сказано прямо. Ты опрокинула голову, закатила глаза и дернула неровным пальцем. Нервным. А мы увидели за всем этим жизнь. Животное бьющееся жизнью, ревущее честно, урчащее сердцем.  
Млеем.          
За улыбкой скрывалось больше улыбок чем сама хотела. Как оказалось. Столько искренности сокрыто под рожами. Как нищета в театре.
Метали монеты. Звонко.
Открыла рот. Вырвала густым вчерашним молчанием. В нем видел маленькую девочку. Манила блестящей штукой. Посылала воздушные поцелуи, играла коленкой сквозь труп. Показывала язык дерзкая. А я плакал. Плакал. Мне бы такую штуку. Было бы чем увлечься. Рыжий пропал, а он был первым.
Пойду. Куплюсь на обман. Там хоть видение есть. Значит – видеть. А видят зрячие.