Страна не любви

Тель-Авив. Улица. Мать и ребенок. Он роняет мороженое, корчит рожу, подвывает, и вот уже слезы скоро брызнут.

Мать: «Мой сладкий, мой любимый, не плачь, мы тебе купим еще, лучше и больше, иди сюда, мой сахарочек!»

Прохожие улыбаются. Прохожие машут ручками. Прохожие берутся за руки и танцуют, распевая веселые песни счастья и любви, а потом все вместе, продолжая петь и приплясывать, идут с матерью и ребенком за мороженым.

Москва. Улица. Мать и ребенок. Он роняет мороженое, корчит рожу, подвывает, и вот уже слезы скоро брызнут.

Мать: «Ну ты что, совсем тупой?! Сейчас будешь с асфальта слизывать! Больше никогда никакого мороженого, больше гулять не будешь, я отцу все расскажу, он тебя ремнем научит!»

Прохожие переходят на другую сторону улицы. Им страшно, они думают о бренности всего сущего и о том, что скоро наступит конец света. Небо заливает бескрайняя черная туча. Ветер сдувает с деревьев листву и радостные улыбки с лиц людей, уносит быстро и далеко веру и надежду.

Вот с этого все, черт побери, и начинается. С придирок, хамства, запретов, наказаний, унижений.

Столько street-хамства по отношению к детям, сколько в России, нельзя увидеть ни в одной стране. Это такая местная этика воспитания. Поэтому мы — нация, которая ничего не знает о том, что такое любить себя. И речь не о слепой любви, близкой к одержимости, а о той, которая уважение и, главное, уверенность в себе. Ничто не дает больше уверенности, чем любовь.

В детстве у меня была подруга-соседка, которая все время завидовала евреям: «Они никогда не ругают детей, они их только хвалят, только любят». Были такие легенды раньше. То есть на самом деле это вовсе не легенды: евреи, как и почти все южные народы, умеют обожать своих детей, это верно. Но в суровых советских условиях такое поведение казалось невероятным.

Если задуматься, то на общем фоне уверенные в себе люди выглядят каким-то парадоксом.

Я могу с трудом вспомнить буквально двух-трех знакомых, о которых можно сказать, что они потрясающе уверенные в себе люди. И самое важное, что они необыкновенно плодотворны. Им что-то приходит в голову, они это делают, и такое ощущение, будто они не знают ни мучений, ни сомнений.

Вот есть удивительный Федор Павлов-Андреевич, который с детства устраивал театральные постановки, придумал свое модельное агентство (достаточно успешное), потом газету «Молоток», а сейчас он художник, делает перформансы. Федя всегда вызывал и вызывает у меня смешанные чувства – я никогда не могла избавиться от зависти к его непоколебимой уверенности в том, что у него все получится.

И я знаю множество одаренных или откровенно талантливых людей, которые при мысли о том, чтобы начать свой проект, будь это хоть книга, хоть сценарий, да что угодно, впадают в оцепенение. Знаете, сколько отличных книг не написано? Ну, я тоже не знаю точно, но много.

Вот мой друг хочет писать, но у него устрашающий творческий блок: его сжигает страх при мысли о мнении публики. Потому что всякий раз, когда он что-нибудь в детстве рисовал, лепил, писал, родители начинали не с похвалы, а с критики. Причем уже позже в ответ на почти истерику: «Ну почему?!» — они говорили: «Мы ведь желали тебе добра».

Хвалить — зло. Критиковать — добро. (И стоит ли удивляться тому, что в интернете все только и ругают друг друга?)

Один мой коллега написал отличный текст. Я ему отослала сообщение: мол, какой чудесный текст, ты очень талантливый, молодец! Мы немного пообщались, а потом он говорит: «Так приятно, я не помню, когда слышал похвалу от коллеги».

Так и есть. Никто никого не хвалит. Даже знакомые могут написать публично комментарий из серии «Какой тупой текст, ты совсем, что ли, дура?» Может, я дура. Может, текст тупой. Но я бы приятелю сказала такое приватно — и, возможно, более сдержанно.

Я помню историю, которая случилась со мной в семь лет. Я решила написать роман. Настрочила пару страниц, показала отцу (он был писатель), а тот как-то отмахнулся — «сюжета нет, это все не очень». Вообще, мой отец по сравнению с другими просто душка. Он только и поощрял меня. Говорил уже потом, что я гениальная и вообще. Но вот тогда он так ответил. И меня это чудовищно оскорбило. Я бросила свой великий роман и больше не писала до 15 лет.

Возможно, я должна была прямо в семь лет взять себя в руки и навалять «Войну и мир», но дети — отражение родителей, они мир ощущают через их похвалу и критику.

И кстати, о школе. В восьмом классе у нас появилась новая учительница литературы — и вот она изменила мою жизнь. Нас усадили писать очередное сочинение. Сочинения тогда писали так: своими словами переписывали предисловия советских критиков. Поэтому я всегда по литературе имела нетвердую тройку — предисловия эти я не читала, списывала, что могла, у соседей. А тут я вдруг психанула — и написала о поэте Некрасове все, что думала (а он мне не нравился). Так я и стала отличницей. Новая преподавательница всем поставила «неуды» за пережевывание чужих ура-патриотических мыслей, а у меня была пятерка и похвалы на половину урока.

Иногда я думаю, как сложилась бы моя жизнь, если бы до конца школы мы бы так и переписывали мысли советских задницелизов. Если бы не пришел новый человек и не сказал, что у нас должны быть свои мысли и, главное, что мы должны их высказывать. И что любое мнение интересно — нет «правильного» и «неправильного».

Я к тому, что и мы, люди, надышавшиеся отравой СССР, и современные дети, которых до сих пор учат порождения той системы, — мы ничего не знаем об удивительной и восхитительной свободе, которую дает уверенность в себе, уважение к своему мнению.

Нас учили быть «как все», у нас первородный страх отличаться от других, мы боимся совершить малейшую ошибку — потому что за нее получим либо наказание, либо презрительную критику.

Мама моего приятеля-журналиста спрашивала у него: «А почему ты считаешь, что твое мнение кому-то интересно?» И такие слова я от многих слышала. То есть любимая мамочка, вместо радости и упоения тем, что ее сын — писатель, что его публикуют прямо в газете, интересуется: «А кому ты нужен?»

Увы, это абсолютная норма в России. В ответ на порывы мы получаем скепсис, сомнения, критику. И так и живем, передавая это друг другу: от поколения к поколению, от одного к другому, от одного сообщения в социальных сетях к следующему. Хамство, осуждение и строгость — это наш единственно понятный способ взаимодействия.

«Девушка, вы так прекрасно выглядите!» — говоришь ты кому-то на улице. А тебе в ответ растерянный быстрый взгляд (на ходу), истерическая улыбка и некое «мемыму» через плечо. Даже когда в более закрытом обществе, где-то на вечеринке, говоришь: «Какое красивое платье!», в лучшем случае тебе сухо говорят «спасибо». И никогда «О, так приятно, я его купила в Тбилиси этим летом, попала на распродажу в одном маленьком магазине!» Вот честно. Я ни разу не получила в Москве такой ответ. Потому что люди не умеют реагировать на похвалу. В худшем случае тебе ответят: «Ой, ну что вы, оно вообще мятое, и голова у меня грязная, и я простужена, так ужасно выгляжу».

Кошмар.

Ведь это так чудесно — восхищаться людьми и ценить, что они оделись красиво или книгу написали, или стихи, или просто у них отличное настроение и они излучают радость. Атмосфера взаимного восхищения намного симпатичнее этой утомительной и уже всем надоевшей вечной борьбы за то, кто кому напишет больше мерзких гадостей. Общество ненависти исчерпало себя — надо начинать хвалить друг друга. Даже если не за что. Вдруг потом это подействует?

Арина Холина