Ревность

В купе запахло свежим бюстом. Поезд ещё только подкатывал к станции, а мы уже вовсю гадали, какой он будет: как грушки или как яблочки.
Нашей предполагаемой попутчице было никак не больше двадцати трёх, большинством голосов (два из трёх) был принят третий размер груди, а величина и окрас сопутствующих параметров как то волосы, губы, брови значения не имел.
Потные работящие мужики вместо прелестницы исключались. Для них хватало мест и в других купе.
Наконец она вошла - бросила на каждого из нас по одному оценивающему взгляду. грудь - третья, глазищи - во! юбчонка - свежий ветер.
- У меня - одинадцатая, - заявила она с порога, - никто не хочет поменяться на нижнюю?
Поезд тронулся и быстро набрал ход. Никто менятся не захотел, зато самый старший из нас - мужчина усреднённых лет - встал, вяло усмехнулся в непродолжительную бороду и вышел, прикрыв дверь. Игра для него закончилась, а для меня только начиналась.
- Можете ложится здесь, - ткнул я в неопределённую сторону. Где-то там только что сидел мужчина.
Сам встал и, порывшись в сумке, сказал со значением.
- ...а я пойду одену презерватив.
- Простите? - свежий ветер стих, юбка, уже осевшая на белоснежных коленках, снова подпрыгнула. Прелестница вскинулась вверх и теперь стояла в проходе, шевеля ресницами.
- Мой сын - девственник, - сообщила чопорная усреднённая женщина, аккуратно сидевшая на нижней полке, - и сегодня мы заплатим вам одну тысячу долларов за то, чтобы вы устранили эту...недоработку.
Ресницы лопотали, но рот - подведенный чем-то светло-бордовым - не издавал ни звука. Я отлучился в туалет и пока натягивал презерватив многое в купе успело проясниться.
По всей видимости, пока я отсутствовал, моя прелестница пыталась сбивчиво обьяснить моей матери, что она не базарная девка и телом своим по поездам не приторговывает. И первое, и второе, на мой непросвящённый пятнадцатилетний взгляд, было весьма сомнительно.
Моя мама встала, властным движением шлёпнула на стол веером из зелёных бумажек и резюмировала, глядя даже не на прелестницу, а куда-то вдаль, за окно, разгонявшееся летним пейзажем.
- Таких денег женщинам, садящимся в поезд дальнего следования на станции Бубрыловка, ещё никто не платил.
Надеюсь, вы опытны, хм... в подобных делах.
Мать остановилась и, уже задвигая себя в корридор, добавила, еле слышно: -  А раз опытны, то, сможете и его кое-чему научить.

В тамбуре нервно курил мужчина с непродолжительной бородой. Мать меня девственника встала рядом  и некоторое время они курили молча.
- Почему ты куришь? - наконец спросила она.
- Да так...вспомнил кое-что, - хмуро отмахнулся он.
- Мы с тобой уже проговаривали эту ситуацию, а ты нервничаешь почище сына.
- Я не нервничаю... - мужчина сглотнул вонючую от никотина слюну и тут же, взатяжку, отправил ещё одну ядовитую посылочку своим лёгким.
- Просто по прежнему считаю, что это неправильно. 
- Неправильно ЧТО? - взьерепенилась маман, - что я не хочу отпускать своего ребёнка? Ему 15 лет. В этом возрасте они путают одно слово из четырёх букв с другим и меняют их местами, будто мать уже и не понадобится вовсе.  Второе слово - это не отец, не скаль рожу.
Затяжка. Ещё одна.
- Секс размягчает им головы. Они учатся не любви, а ненависти ко всему тому, что любили раньше.
- Ты мне это уже говорила, - устало проговорил мой отец.
- И скажу ещё раз, если ты меня не понимаешь. Хрена с два определишь, нужен ли ТЕБЕ сын. Я ради него способна и не на такое. Я дала ему секс, как противоядие. Трахнет эту девчонку, потом через пару недель - ещё одну.
- На обратном пути?
- Стасик, не паясничай. Если получится так, как сегодня, не вижу в этом ничего дурного. Я дам ему идеальное половое образование. И он останется...
- А потом ты выберешь ему жену...- бесцветно протянул мой папа, снова думая о чём-то внетамбурном. Возможно о чём-то, что выходило за пределы его комнатного подколпачного существования.
- И выберу! - не унималась моя мать. Она выбросила сигарету и теперь в полумраке сверкала глазами-окурками, коими в астматическом приступе, чихая и кашляя, затягивалась её косная душа. 
- Выберу, выберу! И знаешь что? не вижу в этом ничего...эдакого. Будет со мной жить. Женечка...Никаких загулов и приходов за полночь. Университет и моя любовь. Этого будет достаточно. Ты можешь валить к своей Светке. К чёрту. Или ещё куда-нибудь. Мы ведь и это с тобой обсужали. Я сама смогу дать ему всё. Всё-всё...Давай, иди  уже. Постоим под купе. Подождём.
Лязгнула дверь в корридор. Проводник наливал чаю. А во втором купе едва слышно занимались любовью.
Мой отец, Станислав Сергеевич Повидлов, стоял опершись о занавешенное и делал вид, что изучает расписание движения поездов. Хотелось что-то сказать. Хотелось что-то крикнуть, а потом выдернуть из паза штырь, удерживавший занавеску в вагоне, и долго лупить им по голове в девичестве Першиной Ольге леонидовне. Моей матери.   

"они путают одно слово из четырёх букв с другим и меняют их местами. маму и секс. секс и маму. университет и любовь. любовь и секс".
"А ты можешь валить к своей Светке".

Станислав Сергеевич поперхнулся, да так ничего и не сказал.

Трусы под юбкой были бежевые и легко снимались.