В старой хижине с верхнего края Хоонегга супружеская пара толково устроила образцовое хозяйство. Марайли была законодательной, Кёбель- исполнительной властью. Обое не бросили прежней работы. Жёнушка полола грядки в саду, собирала ягоды, таскала корм козам, преискусно садила несушек, "паломничала" в "сезон чужаков" ,а как только выпадала оказия: через день- наверх, к купальне. Муженёк носил дорожные короба летом, валил и сучковал лес зимой.
     Выросла целая команда деток. Если летом недоставало всем обуви отец не беспокоился: без вздохов и брани покупал он на ярмарке поздней осенью шесть, семь, восемь пар "хольцбёдели"*- что ни год, то на пару больше, и так до полной дюжины. Хладнокровно позволял он малышне кататься на "реффе"** ,но с совершенно иной миной отвешивал бывало оплеухи непослушным. Трубку изо рта вынимал он днём только по двум поводам: если надо было сходить в церковь и в присутствии хозяина купальни- того тошнило от вони тлеющего "кнастера"***.
     Однажды зимой Кёбелю пришлось на шесть недель завязать с трубкой. На заледенелой колее не удержал он руль саней - и бревно соскочило с полозьев. То-то плачу было в хоонеггской хижине когда отца с переломанными ногами доставили домой!
     Несчастный сам при участии жены поборол увечье, да тихо-то как: и для сетований не нашлось у него слов. По-мужски вытерпел всё. Бауэрша-богачка посетовала было: "Ах, обе ноги, вместе, как же это?!", а он ответил ей одной фразой с жёстким юмором: "Обе разом лучше чем по одной: уж если лечить, то- за раз".
     После выздоровления у Кёбеля при всякой перемене погоды ныли кости. "Я теперь тоже барометр,- говаривал он священнику,- только что не настенный: держусь на ногах".
     С посылками, как раньше, не вышло, но хозяин купальни дал верному слуге дал иной урок: чистить от сорняков прогулочные дороги, сбивать и чинить скамейки. С заработком теперь сложилось лучше прежнего. Дети подросли- и стали дельными подручными отцу. Настала пора прикупить землицы, завести корову. Приобретения состоялись на майской ярмарке в Туне. По такому случаю в хижине на верхнем краю Хоонегга день тихо и беззаботно праздновали.
     Фрау Марайли заслуженно немножко гордилась достатком, выделявшим её усадьбу: гуси, коровы- всё на счету. Одна корова или восемь- есть разница, хоть все местные занимались одним. Оттого однажды Марайли , изобразив на лице превосходство, на ярмарке в долинном селе заявила тамошней бауэрше: "Мы, хоонеггские..." Тогда было молча посмеялся сквозь прокуренные зубы Кёбель, которому пришёлся по нраву заказ жены: после третьего ротвейна- ещё и мясо, и солёные грибы. Всё бегом поднёс толстый Земель. Осторожно поднёс для пробы Кёбель вилку ко рту, осмотрительно подобрал он с тарелки всё до последнего ломтика, а когда похромал из долины вверх- ссутулился как прежде, с корзинами на плечах.

     Настали года старости. Новый хозяин купальни- что новая метла. Разлетелись дети из хоонеггского домишки. Со службой стало сложно. Иногда Марайли жаловалась: "Мало или всего ничего деткам оставим". Тогда извинялся Кёбель: "Они устроятся". Хладнокровно продал он корову. Семья совсем поизносилась, истощала*; и гуси вывелись было. Усталый, окостеневшими ладонями швырял старик камни: хоть пару аршин огорода прибавить бы. Дела стариков шли всё хуже, но те не побирались.
     В один промозглый мартовский день захотелось Кёбели черенок деревянный выстрогать. Продрогший, зашёл он в хижину, а когда присел к очагу, пробрал его озноб.
     По Рейну до Хоонегга бытовало предписание, согласно которому воспаление лёгких относилось к болезням подлежащим врачебному надзору в особых случаях. И только на девятый день отпаивания больного липовым цветом, бузиной, козлобородником и прикладывания пиявок, когда стало ясно, что остался один выход.
     На десятый день болезни торжественно решили, что особенность случая налицо. И доктор из долины добрёл по лужам и грязи до потешной мельницы, а далее -по снегу до Хоонегга. Долго осматривал он больного, затем- покачал головой. Печально спросила его Марайли на бедной прокопчённой кухне: "Ему остались оба пути?"
     "Нет, -откровенно отрезал доктор- путь остался  о д и н, имейте в виду... Не долее, чем за пару часов всё решится".
     Зашлась в плаче старуха в тесной комнатке, да так, что стол, что на него склонила она головку дрожал и трещал. И вот, воцарилась в хижине кладбищенская тишь. И снова крик! Сдавленным, высоким голосом выдохнул Кёбель: "Что сказал доктор?" И Марайли прокричала тугоухому прямо в раковину: "Через пару часов всё решится... быть тому... наверно, нам ничего иного не осталось".  Тогда окинул больной свою верную, любимую спутницу жизни в последний раз немым взглядом. Затем заломил он худые свои руки себе за голову. Главное сделал он. Попрощался. "Быть тому!...М ы р а`!-  покойно вымолвил он- и тотчас уснул, по-детски безмятежно, как уже , бывало раз ,босоногим мальчиком, после того как солнечный ломоть по-братски утолил однажды величайшее его желание".  
-------------------------------------------------------------------------------
Примечания переводчика:
*"хольцбёдели"- сабо, уменьш.,диал.;
**"реффе"- возм., детские санки, диал.;
*** "кнастер"- возм.,табак-самосад. В немецко-русском словаре транслитерируется.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Квинто Крысе в день рождения

Когда я прихожу туда, она уже сидит и, запрокинув голову, я вижу, как солнце пронизывает лучи через черные иглы волос. На сидуэт смотреть приятно. Вот согнутое колено, и локоть остро выставлен в сторону и тут, над моей головой - покачивается босая ступня с круглыми пальцами - если подпрыгнуть, то можно дотянуться прутиком и пощекотать. Но нельзя - высоты она боится и потому на заборе почти в этом месте выведена тонкая стеночка, на которую можно опереться спиной. Силуэт виден и рядом с ним темный прямоугольник стенки.

- Ты чего так? Облокотись!

- Не-а, - темная голова качается и покачивается нога, на пальце сверкает искра, кольцо.

Тогда я лезу по выбитым в толще стены ступенькам.

Мы сидим и смотрим на лес. Лес стоит и смотрит на нас. Иногда из него выходят звери и смотрят на нас, чтобы снова уйти. А вот пролетел вертолет. Бог его знает, на самом деле, вертолет ли. Крылья-лопасти и тарахтит, как мопед, а под крыльями сиденье. Черный летчик поблестел очками и что-то прокричал, делая вираж.

Чтоб не потерять равновесие, мы уцепились друг за друга и смотрели-смотрели, пока он не стал точкой, а потом небо над лесом его стерло.

- Думаешь, он исчез? - спросила она и сорвала выросший в щели старой кладки стебелек. Жевать и прикусывать не стала, свернула колечком, что-то там покрутила и подала, улыбаясь.

- Не знаю. Но его же не видно. Наверное, исчез.

Колечко пришлось как раз на безымянный палец и острие колоска защекотало ладонь.

- Жалко.

- У него наверное, там, в исчезнутии, что-то есть. Или кто-то… - Я поворачиваю руку, рассматривая колечко. Стебель топырит кончики узких листов, они были прижаты, пока он был прямой, а на согнутом поднялись, как рыбьи чешуины.

- Никого у него нет. И его нет, видишь? - говорит она и мне хочется ее успокоить.

- Есть, - в голосе моем уверенность. На всякий случай повторяю еще раз, убежденно:

- Есть!

- Придумала! - она смеется, но не обидно.

- Ну и что. Ну и придумала! Разве плохо? У него там есть жена, она как раз подоила корову и…

- Он не пьет молока.

- Конечно, не пьет. Поэтому они каждый вечер ругаются и потом она наливает ему пива. Ей нравится, что у него усы и что ночью от них пахнет пивом.

ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

     Гудели заупокой пихтовые верхушки, строго и жалобно, когда зима со студёных горных залысин да из ущелистых скал наяривала. Звонко и празднично трепетал ,однако, лес как только весна фён-бурей начинала чистить себе подступы.
     Итак, миновала прочь череда лет, а из Кёбели вышел ,несмотря на лишения, спасибо замечательному горному воздуху, право мосластый, коренастый, недюжинный Кёбель. Он охотно брался за работу, впрягался как бычок в ярмо. Случались кулачные потасовки ночные - он не отлынивал, бился что буйволёнок беспривязный.
     В благородство распорядка дня и пунктуальность в делах Кобели был посвящён только "на выучке", то есть, в рекрутской учебке. Быстро далась ему неприятная муштра. Вышел из него солдат бодрый, выдержанный, не страдалец, невосприимчивый ни к сырости-холоду, ни к порицаниям начальническим. С довольной, мудрой улыбкой прошёл он смотры, различая "дельные" и "слишком уж ретивые" предписания. Не принимая всё близко к сердцу, не изошёл было жёлчью, всё ,что выпадало на его долю, принимал как погоду: за дождём- сухо и солнечно.
     А потому вернулся из казармы Кёбель в полном здравии да ещё научен кое-чему нужному городской жизнью, а именно ремеслу носильщика, а то ведь почти три четверти всех крепких парней округи зарабатывали у всесильного хозяина купальни именно этим.Столь охотно, как Кёбель, никто не волок в палящий зной в гору корзины и чемоданы.
     Его "рафф"* прирос к спине. Если парню приходилось было изредка прогуляться налегке, например, в церковь, ему чего-то недоставало как чудом исцелившемуся горбуну.
     Долго ещё покорял он свой маршрут в одиночку. И вот, несколько раз у бедной, на старинный манер воздвигнутой сказочной мельницы пересёкся парень с ясной блондинкой, на диво краснощёкой девушкой, что круто шагала с корзинами из долины вверх. С молчаливого обоюдного согласия раз встретившись, продолжали они путь вместе. Маршрут оказался общим, поскольку бауэрская дочь день-деньской доставляла в купальню сливочное масло и яйца. Беседа всё не клеилась. Кёбель не обладал обходительностью рассказчика, а у девушки дыхание спирало от тяжести. Всё же парень смекнул, что пора начать: "лес не пруд, а мы не рыбы".  "Ты, наверное, у Рейна, там внизу живёшь?- с бабьим любопытством осведомился он". Ответную реплику отпустила "маслоносильщица": "Я из Хоонегга родом". Кёбели состроил испуганную и удивлённую физиономию. Там ведь жил несказанно богатый бауэр, который раз в месяц пригонял долинному резнику, толстому Зе`мелю, "зелёное мясо". Бедному парню похорошело только когда услышал он, что девушка проживает не в хоромах на солнечном склоне, а в скромной хижине.
     В середине сентября посылки кончились, ибо в это время закрывались ворота кургаузов**. За полгода не свиделся Кёбель со своею спутницею ни разу. Покруче летнего впряглись крепкие девевенские мужчины. День за днём забиралась обветренная братва в горы в державном лесу и на общественной, принадлежавшей четырём сельским общинам делянке валить стволы. Свирепствовала буря, колкое ледяное крошево сыпало в глаза, за шею, отчего прятал нос Кёбели за высоко поднятым воротом. Выводила тропа из страшного сырого тумана под ясно-голубое небо под улыбчивое солнышко- и скидывал Кёбели куртку прочь, и трудился как родился, в одной рубашке. Он всегда сносил тяготы не со стоном, не с ликованием, но спокойно и молча.
     В январе мороз ядрёный. На насте лежала цепь. Как Кёбель голой ладонью ухватил звено- так и присосалось бесстыдно железо к коже что вурдалак. В один приём оторвал его упрямый парень, да на металле повисли клочья кожи. Сцепив зубы, пересилил Кёбель боль и утешился: "Были б кости, а мясо нарастёт"***
     И верно, скоро выздоровела рука, когда весна пришла и хозяин снова созвал**** вассалов.
     Во время первых хо`док стали встречаться у родничка за потешной мельницей носильщик и корзинщица*****. Живее и откровеннее велись ими разговоры, да вертелись те вокруг вокруг внешнего и постороннего, не о чувствах и о планах на будущее говорилось.
     И вот, влюбился Кёбель по уши будучи преисполнен видов с Марайли прошагать сообща весь жизненный путь. И снова как тогда недоставало парню свободы самовыражения. Слова не давались желанию. Только пытался он заговорить о главном- и комок подкатывал к горлу, а ещё боялся парень ответной насмешки задорной девушки.
     В конце Винного месяца, как обычно в день первого снегопада гуляло дольнее село ярмарку. С Рейна и со склонов гор, где Хоонегг, сходились на праздник все кто маршировал, ковылял или ползал. И оказались Кёбель с Марайли в общем хороводике. Без слов протянул парень своему сокровищу "поздравительный" пряник-сердечко с засахаренным красным цукатом-розочкой и подходящим случаю стишком. Затем Кёбель объявился платить обществу каждый третий заказанный ротвейн и, поскольку в корчме контрабас ворчал свои вальсищи, парочка отплясала было танцульку.
     В ранних сумерках вместе они поднялись от берега Рейна в гору к сказочной мельнице, где начиналась дорога в Хоонегг.  Марайли нетерпеливо ждала давно вынашиваемого Кёбели предложения, но тот был на этот раз особенно беспомощен, поскольку спина его не венчалась "раффом". Требовался некоторый толчок в помощь. Девушка рассказала, как обстояли её дела домашние: отец слишком стар и больше не в состоянии прислуживать в купальне; запасён корм для трёх коз; между делом- подёнщина у богача; три-четыре раза в год даются даром заморыши из "зелёного мяса"...
     Расписывая бытьё своё, Марайли улыбалась столь щедро и призывно, что парень едва не заплакал, ибо волшебная красота рядом была, а рукой не подать, словом то есть, которое безвыходно замерло в его устах.
     Вот послышался подозрительный скрип, треск донёсся с мельницы. Озабоченно и красноречиво обернулся Кёбель налево, а Парадиз Хоонегга остался справа. И протянул Кёбель руку девушке, и пожелал ей "доброй ночи!". Тогда сообразила Марайли, что и следующий шажок за ней. Замерев задумчиво у ручейка, глубоко вздохнула она и молвила: "Что если бы ты спросил меня, желаю ли взять тебя?  Я бы не сказала нет. Ты бы пришёл к нам в Хоонегг и остался бы , пригодился. Что на это скажешь?"
     В этот миг услыхал Кёбель наигрыш ангельский - и во второй раз в его жизни сердце подпрыгнуло от счастья: столь переполнили чувства его, что нёбо и язык свела судорога и рот окаменел.
     Поэтому пришлось Марайли спросить парня ещё раз, в приказно`м порядке, довольно решительно ,в упор: "Что скажешь?"
     Тогда, наконец, отыскал Кёбель слово, одно-единственное, рассудительное и ,всё же, прозвучавшее уступкой: "М ы р а`!"
-------------------------------------------------------------
Примечания переводчика:
* "рафф"- т.н. "козёл", приспособление для переноски тяжестей на ремнях с прямоугольным выстуром у поясницы;
** "кургаузы"- по аналогии с "пакгаузами" :"кур"- лечение, а "пак"- упаковка, т.е. павильоны для курортников;
*** буквально "Лучше попа в рясе, который всё толстеет и толстеет";
**** буквально "скликал барабанной дробью";
***** буквально: "раффтрегер" и "анкенмайчи" (диал.);

окончание следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Уважаемые жители АЮЭЯ!!!!

Всех желающих приглашаю вступать в сообщество!

Если Вам есть что сказать в жанре мини-прозы, милости просим!

С Ув. Шерри.

 

     Упрятаны за густо скученными пихтами, виднеются вытянутые строения курорта, который постепенно добыл себе мировую славу благодаря целительным родникам. Широко в округе раскинулся молчаливый райх бора. И здесь, в сердце Швейцарии- толика шварцвальдского ландшафта. Прогуливающемуся в охотку по свежеусыпанной гравием тропе из чащи к опушке после густой темени под ясным солнцем показываются ошеломительно сияющие укрытые ледяными панцирями великаны Бернских Альп. Величием и благородством очертаний напоминают они за`мок. А у подножия гряды -будто ров, да не узкая, по-немецки покрытая ряской канава с гнилой водицей, а мило сияющая хрустальная гладь озера.
     Вслед за великолепием дальнего вида, однако, в ближнем окружении предстают оку худые пашенки да жалкие грядки, крутые тропки и бедные, приземистые хижины, и узкие козлятники. Не ради разглядывания убогой нищеты поблизости предусмотрительно огороженной оставленной ширмой пихт, но для возвышающего созерцания восхитительной роскоши дали воздвиг хозяин купальни скамью.
     Погожим майским днём вечерним почивали было на ней некие гости. "Бабушка,- на чистейшем хохдойче крикнули двое ребят, -как зовутся горы те, остроконечные, жуткие?" Старая дама, к которой обращён был вопрос, мудро сглотнула было труднопроизносимые географические реалии чтоб важно изречь: "Герр доктор, не правда ли, герр Рююгзеггер (фамилия изрядно измучила севернонемецкую гортань), будьте любезны... Вы, как сын этого чудесного края, знаете ведь".
     Тогда соискатель лекарского диплома, бернец, приставленный к хижинам по ту и по эту сторону природной ширмы поднялся чтоб растолковать требуемое основательно, он повёл указкой справа налево: ни одной маковки, ни одного гребешка не упустил.
     Долго длилась лекция, скоро утолила она жажду знаний отроков. Тем уж захотелось достижимых наслаждений: наказали бабушке распаковать суму. Та принадлежала даме породы уважающей плотные трапезы, особенно предвечерние, и перекусы, в которых важную роль играли сложенные стопой хлебцы.
     И в ходе предыдущего купания не обошлось без привычного упражнения, но в суме оставались ещё весьма аппетитные и солидные вещи, которые и были выложены на стол. Мальчики уплетали за обе щеки и были не прочь окончательно расправиться с изобилием.
     В азарте трудов не заметили они жадного наблюдателя.
     Из лесу крался босоногий мальчишечка: спозаранку вышел он в чащу по ягоды, чёрствой краюшкой отобедал. И вот увидал голодный парнишка лакомства неведомые, баснословные, манящие его роскошью своею.
     Он заботливо поставил горшок ягод на пень, он улёгся в траву и наслаждался как лисёнок из сказки, который подмигивал голубям. Долго компания не замечала незаметно подкрадывающегося гостя. Но сильнее предвкушения был страх. Хозяин купальни, грозный властитель окрестностей, строго-настрого запретил местным попрошайничать либо как-то иначе докучать чужакам. Виновные предавались учителю для порки старой дедовской методой. 
     Господские мальчуганы насытились. Как ни уговаривала их бабушка- наотрез оказывались доедать оставшиеся хохочущие жирные ломти. Это было уж слишком. По дюйму подползал к ним на картофельном брюшке босячок горя глазками, трепеща сердечком, пока, наконец, не обнаружился и не был спрошен господином: "Отколь явился ты? Мнится мне, с неба ниспал аки сколок зарницы... Как зовёшься ты?"- "Кёбели,- испуганно выдохнуло голодное рыльце". И как поруку обретённого соседства с сытыми и счастливыми, бурная страсть бедняка обрела твёрдую надежду ,в... :"Пожалуй, пожалуй, найдётся от щедрот, не подаяние, без брани паркового сторожа, без учительских розг". Кто ещё способен снести такой голод: рёбра и ключицы едва не протёрли кожу?
     Наконец, замолвил ангел доброе словечко даме в ушко. Та зажала двумя кончиками пальцев один особливо толстый ломоть: "Хочешь  б е м м е?" (может быть,"буженина", диал.? -прим.перев.) Прозвучал чистый немецкий, грянуло ужасное для Кёбели чужое слово. Но вещь вольна зваться как пожелает, всё равно: заветная цель была близка, золотые врата нараспашку. Нутро Кёбели ёкнуло, гаркнуло, возликовало. И мальчик вымолвил сдержанно,несколько пугливо одно-единственное слово :"М ы р а `!"
     "Что этот сказал?- удивлённо обратилась дама к господину Рююгзеггеру". Тот, отыгнув торопливо закуску, растолмачил: "М ы р а`"- это истинно бернское словцо, оно значит приблизительно то же, что и "по-моему", лексически нейтрально, употребляется по приемуществу как знак весьма решительного или даже радостного согласия".
     Сие огласил герр Рююгзеггер. Господа отправились гулять по тропе, а ,уничтожив последнюю крошку, потопал Кёбели в отчую усадебку.

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

По стерне да по желтоватым лугам бежала она трусцой срезая путь. На закате небо горело пламенем.
"Солнце уже заходит, скоро ночь,- сказала себе молодая девушка и побежала ещё проворнее". Она приблизилась к крутому откосу. Снизу, из глубины показалась окружённая сараями и конюшнями большая новая мельница. Её уже покрыли было густые вечерние тени.
Девушка сбежала вниз ,ступила во двор. Она спросила батрака, который вышел было из конюшни,  тут ли новый мельник.
Да, только пошуметь у дверей- и выйдет.
Дворовый пёс будто взбесился. Она ,не обращая на него внимания, прошлась совсем рядом с привязью, дёрнула за проволоку- никто не явился. Она дёрнула ещё раз, сильней.
Наконец, вышла служанка. Мельник? Она его вот и покличет.
Тот, кто вышел, оказался молодым человеком, тридцати.
Она прочла было в "Анцайгер", что ему требуются люди на уборку клубней, молвила .
Он пригласил её зайти.
Она очутилась в большой комнате со столом накрытым белой скатертью. Свет зажечь бы, молвил мельник, подвесил на гвоздь с полу лампу.
"Вы готовы сразу приступить?-  заботливо надевая стекло, спросил он".
"Да".
 Вот он обернулся -и увидел её. Он сделал испуганное лицо, ведь у неё на лбу было большое красное родимое пятно, с которым она на свет явилась.
"Да. -молвил мельник, задумался,- многие заявляются:я всех нанять не могу. Откуда вы?"
"Из Ротакера, каменщика Петера дочь Анне".
"Ну-ну, его! Что ж, не могу вам наверняка отказать. Может быть, вы понадобитесь- тогда дам знать через посыльного мальчика".
Он взял с выступа, протянул ей прозрачную, пузатую бутыль: "Глотните вина!"
"Обойдусь, -испуганно отозвалась Анне".
"Возьмите же, это вам на посошок. с подарок!- настойчиво сказал мельник и заботливо заткнул гордышко деревянным чопом".
Дрожащими руками поднесла она склянку к губам и ,силясь, глотнула.
Мельникова молодая жена показалась в дверях. Тот метнулся к ней: она была на сносях, опрометью вытолкнул вон.
Нех ватало ещё чтоб такое на глаза попалось!
Когда мельник оборотился, Анне поставила склянку на стол и выдохнула :"Тыщу раз благодарствую!"
"Не благодарите! Сказано, если понадобятся сезонники, уведомлю..."
"Да, -молвила она ,пожелала доброй ночи и пошла восвояси".
Дворовый пёс, нерешительно ворча, сопроводил её вверх до середины откоса.
Она бежала задыхаясь будто за ней гнались до межи, за которой начиналась стерня. Здесь Анне присела -и застонала, заголосила запыхавшись. Как могло случиться, что её не взяли, рвалось из груди. А ей, Анне, что же, возвращаться в каморку, где отец ругается, а мать издевается, где воняет самогоном и грязью? Она никогда не вернётся, никому не нужная, а ведь она ещё молода ,сильна, ищет работы.
"Боже, как мне это снести?!- всхлипывала она ,утиралась голубым передником".
Уже стало совсем темно. С лесистого противоположного склона доносился посвист ночных птиц. Мельница была черным-черна, только два окна что два глаза зловеще желтели в сумраке.
Анна поднялась: "Вы  всё-таки должны меня где-то нанять! Утром пойду к Чёрному бауэру!"- отрезала она с примесью упрямства.
На следующий день стояла она перед Чёрным бауэром, старым, известным в округе мироедом и скупердяем.
"У меня работы полно, не засидишься! Ещё много картошки и репы в земле. Затем- молотьба и заготовка капусты. Между делом будешь кашеварить и кормить молодняк. У меня ещё Лене не отработала".
"Да,- сказала Анне".
"Плачу я четыре франка в неделю..."
Он придавил Анне своим взглядом, отчётливо внушившим: не смей перечить мне и отлынивать, смотри ты, куда пришла!
"Да, -повторила Анне".
"Можешь завтра утром приступать коль желаешь. -добавил Чёрный бауэр перейдя сразу на "ты", ведь учтивость была не в его натуре".
По пути домой Анна не чуяла земли под ногами. Наконец она нашла себе службу! Как хотелось ей устроиться и приодеться!
И пришлось ей потрудиться у Чёрного бауэра. Это значило вставать в четыре, огонь разжигать, варить людям и скотине, затем принималась она за полевые работы, то там , то здесь- до десяти. В первый день она так устала, что не могла уснуть, помалу, постепенно свыкалась Анне с тяжким трудом.
Когда она впервые села за стол, батраки зашушукались, заулыбались. Анна покраснела, а родимое пятно посинело...................................................................
Поздней осенью в село пришли солдаты, стали на квартиры по дворам. Житуха повеселела. По вечерам пелось и плясалось. Солдаты танцевали на току парами в обнимку. Из круглой дыры что на кухне Анне поглядывала на веселье.  Она припрыгивала, пробовала танцевать среди корзин и горшков, похохатывала -и бежала с кувшином к ручью по воду.
"Глянь, вот она!- дразнился солдат.- Пойди, приведи её в круг!"
Общество дружно громко хохотало.
Анне знала, почему. Она опускала голову и бежала опрометью в кухню.
"Я не для этого!- приговаривала она себе". Вечером она вытянула из трухлявого комода осколок зеркала, рассматривала себя долго и пристально, тёрла пальцами родимое пятно, будто пыталась его стереть.
"Оно-то стрёмно, видно, а смеяться им не след!".................................................................
На Рождество у Чёрного бауэра стол ломился от угощений: ешь, пей сколько влезет. Рано утром молодой батрак один остался: старый его товарищ подрался было с хозяином из-за платы. Анне села напротив молодого. Она поглядывала то на него, то в тарелку и почти не ела.
"Как звать её? -спросил батрак соседа".
"Анне".
"Анне, а вот тебе на!- сказал молодой батрак и вынул из петлицы воскресного своего кафтана шёлковую розу".
Анна не знала, что с ней сталось. Она  пугливо смотрела на него горячо благодаря, её юная душа летела к нему навстречу.
Она нежно мяла пальчиками цветок, а вечером прикрепила его к раме старого ,почерневшего исусова образка, что висел над изголовьем её кровати.
Из спальни разобрала Анне слова тихой, доносившейся из кухни песни, слова, которые никому кроме неё ничего не значили....................................................................
Родители Анне послали на хутор младшую сестру передать, что дома вся провизия вышла. Тогда прикупила Анне у Бауэра оклунок картофеля и кусок сала, всё увязала в мешок, чтоб вечером снести его домой.
Выдался холодный январский день. Анне надо было прибраться. Яблоки следовало присыпать соломой, а то пропадут. Когда в сарай шла она, услыхала, как молодой батрак с Лене беседовал, а ей ,Анне (или над ней?) рассмеялся вслед. Лютый мороз пробрал девушку: руки она опустила, едва сдвинулась с места.
Вечером небрежно она бросила на плечо тяжёлую котомку и шагнула в светлую ночь. Зори перемигивались, снег поскрипывал, дорога в Ротакер была безлюдной. Анна несказанно утомилась. Она бросила котомку в снег и присела рядом.
"Холодно же, так и замёрзнуть недолго!- прошептала она дыша в пальцы". Спустя несколько минут Анне подняла ношу и поковыляла.
Уж увидала она издалека смутный огонёк из окна родительского дома.
"Должна же я отдохнуть!- выдавила она задыхаясь". Она прислонилась к котомке, засмотрелась в мерцающее небо. Долго она бодрствовала, а члены её всё наливались усталостью и деревенели. Тогда закрыла она глаза.
"Все равно!- выдохнула она и как во сне потянулась к звёздам".
Утром родимое пятно побелело. Смерть погасила его.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Об авторе.
Роза Вайбель родилась 24.10.1875 г. в Детлигене (кантон Берн), умерла 1.10.1953 г. в Цюрихе (Швейцария). Выросла  в Детлигене и, по окончании школы, работала там же сервировщицей. Начала писать после того ,как в 1897 году в результате падения покалечилась. В начале 20-го столетия переселилась в Цюрих, писала рассказы, стихи для бернского немецкого театра, в зрелые года добилась признания в качестве писательницы юношеской аудитории. Рассказ "Анне" впервые опубликован в альманахе "Швейцария" за 1907 год.

Сэр Чарльз Моррисон ходил по комнате взад и вперед. Проложить путь по идеальной прямой ему мешала лишь одна деталь – огромный старый диван, стоящий по центру этих скромных британских квадратных футов. Этот диван, безусловно, заставлял старика все больше и больше нервничать. Он словно издевался над своим хозяином, поскрипывая старыми деталями каждый раз, когда Чарльз Моррисон проходил мимо. 
На самом деле, в Лондоне существовало лишь несколько причин, которые могли заставить старого сэра в идеально выглаженном и вычищенном костюме немного понервничать. Во-первых, это прием у Его Величества Короля: он терпеть не мог выслушивать бредни этого старого сплетника, проводящего заграницей куда больше времени, чем у себя на родине. Во-вторых, сладкий холодный чай. И, в-третьих, старый диван посреди комнаты, которому уже давно стоило оказаться где-то далеко за пределами города. Диван, который вновь и вновь похрюкивал и покрякивал, отвлекая сэра Чарльза от глубоких раздумий.

Ровно в шесть вечера, как и было условленно, к нему зашли два его верных друга: Джереми Хоук и Стивен Ливермайн. Оба, словно сговорившись, нацепили неуклюжие цилиндры, которые, видимо, носили еще их деды. Если не прапрадеды. В руках оба держали по большому потрепанному чемодану. Так же, судя по всему, доставшиеся им по наследству. На всех трех лицах читалась легкая неуверенность, а рукопожатия, даже учитывая их преклонный возраст, были, мягко говоря, хлипкими.
Сэр Чарльз Моррисон налил себе и гостям по стакану старого доброго пиммса и усадил друзей на противный диван. Он же, подойдя к окну и выглянув на тонущий в тумане Биг-Бен, нарушил неловкое молчание:
- Господа, завтра тот самый день. – попытка изобразить на своем лице улыбку не увенчалась успехом. – День, который, рано или поздно, должен был наступить. День, когда мы вынуждены будем покинуть Лондон.
Не дожидаясь, когда кто-то из его друзей скажет хоть слово, старик залпом выпил порцию крепкого напитка и тут же налил следующую. Джереми и Стивен лишь слегка пригубили со своих стаканов.
- Сегодня, - Чарльз вытащил из кармана билет, - нам суждено в последний раз насладиться этим прекрасным городом. Его мощенными улочками, Тауэром, неукротимой Темзой…
По глазам сэра Моррисона потекли слезы, и он без сил рухнул на стул возле массивного письменного стола.
- Дружище, - Джереми попытался было встать, но радикулит заставил товарища опуститься обратно в объятия дивана. Последний недовольно взвизгнул. – Дружище, ты же понимаешь, что мы не можем иначе… Наши семьи, соседи…
- Да что там…- вступил в разговор Стивен, - весь город ждет только нас.
- Я знаю, друзья, знаю… Чарльз Моррисон поправил свои седые усы, - но ведь… Ведь вся жизнь, вся моя, вся наша жизнь протекла в этом городе… Помните, как в средней школе мы с Хью…

Конечно, они помнили. Такое было не возможно забыть. Такое не хотелось забывать. Все трое, словно из последних сил, словно это было в последний раз, засмеялись. Они вспомнили тетушку Стейси и мясника Джо. Они упивались воспоминаниями об университете Королевы Мари, многочасовых состязаниях в крикет и поездках в метро.
Чарльз вспомнил, как впервые попробовал Йоркширский пирог, не заплатив за свою порцию ни цента, Джереми вернулся на тридцать лет назад, когда он стал дедушкой и самым счастливым человеком по совместительству. Стивен, уже изрядно выпив, вспомнил о счастливых годах жизни, когда все самые красивые девушки Лондона сами бросались к нему в объятья и требовали заняться с ними сексом под архаичные, но невероятно сладкие гитарные рифы Секс Пистолс. 
Этот последний вечер и эта последняя ночь принадлежала им. Слегка помолодевшим, в стельку пьяным и невероятно счастливым. Они по очереди подходили к окну и выглядывали наружу, боясь, что все это только сон, а силуэты знакомых еще с детства строений – всего лишь игра их нетрезвого воображения…

***

На утро за ними приехала самоходная карета. Молодые ребята в синих костюмах (Чарльз посчитал их выходцами из Индии или Бангладеша) помогли вынести все вещи и аккуратно сложить их на крышу. Невесть откуда взявшийся Оператор № 2 начал снимать суровые, потрепанные временем и вчерашней пьянкой лица трех верных друзей, которые шли бок о бок вот уже семьдесят лет. Каждый держал в руке свой счастливый билет. Билет, который унесет их подальше от Лондона. От Британии, которую они так любили. И которая тонула в собственном тщеславии и водах мирового океана. Без единого шанса остаться прежней – гордой и независимой.
Чарльз в последний раз окинул взглядом свой дом, укутанный диким виноградом, словно одеялом.
- Как жаль, что все слезы я оставил во вчерашнем дне… - вздохнул он. К счастью, или к сожалению, но его никто не услышал.
Через миг карета тронулась. 
Беззвучно, не то, что раньше. 
Оператор №1, оставшийся снаружи, поймал шевелящиеся тонкие губы Джереми и выключил камеру, гордясь проделанной работой и только что удвоенными шансами получить премию.

***

Наспех построенный космопорт встретил карету пением второсортной певицы и десятитысячной толпой, приготовившейся ринуться на борт огромного крейсера. Оператор №1 снова был рядом и снимал Чарльза, Джереми и Стивена на фоне могучего корабля. Пробегающий мимо Оператор №4 спешил к толпе, чтобы поскорее поймать счастливые лица победителей.
- Тебе куда, Стивен, - впервые коснулся темы полета Джереми. – у меня значится С. Л. Интересно, это Созвездие Лебедь или Сиамские Лесбиянки?!
Джереми хихикнул прикрыв рот дряхлой ладонью.
- У меня значится А. Ц. – Альфа Центавра, Джереми, - Стивен ударил по маленькому камню, лежащему у ноги и тот со свистом пролетел несколько метров.
Чарльз молча смотрел на снующих туда-сюда сотрудников космопорта, готовых хоть сейчас послать все к чертям и запустить двигатели. Они бегали от одного ангара к другому, оббегая крейсер по дуге. Точно так же, как Чарльз вчера обходил свой старый скрипящий диван.
Неожиданно, музыка смолкла, и откуда-то сверху раздался вполне дружелюбный голос, предлагающий каждому владельцу счастливого билета пройти на борт.
Схватив свои чемоданы, троица пошла в сторону корабля.
- Ты ведь это, Чарльз, вчера не серьезно говорил, да? – на лице Джереми читалась усталость и желание поскорее присесть.
- Не знаю, дружище, не знаю…
Оператор №31 подбежал к друзьям и начал снимать тяжелые чемоданы. За что через мгновение был послан глубоко в задницу африканскому слону.
Жаль, что им так и не довелось увидеть слона вживую.
- Я не хочу улетать, ребята, - Чарльз остановился в трех метрах от трапа.
- Мы тоже… – в один голос, как когда-то, сказали Джереми и Стивен.
- А пошло оно все… - Чарльз улыбнулся своей внучке, которая звала любимого дедушку поскорее забраться внутрь, а потом, повернувшись к Оператору №14, показал средний палец. 
Затем, Чарльз развернулся и пошел прочь. Пошел домой. Пешком, как в старые добрые времена.
А этот средний палец… Средний, трясущийся палец, который увидела вся Галактика, включая серых и зеленых человечков, был подкреплен еще двумя точно такими же – пальцами его верных друзей. 
Кто-то мог посчитать этот жест неприличным и тут же переключиться на другой канал, но именно с тех пор он означает глубокую и непоколебимую преданность родине. 
Которая сделала из юного сорванца настоящего сэра. Сэра, который так любил горячий чай и настоящий британский пудинг.

          Перрон железнодорожного вокзала  южного города был похож на цветочную поляну. Повсюду, куда не посмотри, сновали пёстро одетые отдыхающие, чей отпуск завершился, и теперь им предстоял обратный путь.До отхода поезда было ещё около часа, и поэтому Алёна не спеша шла вдоль запыленного, пахнущего углём состава. Подойдя к своему вагону,
она поздоровалась и протянула билет нарядно одетой проводнице. Та мило улыбнулась в ответ и, напомнив Алёне номер купе, пропустила её в вагон.Каково же было удивление Алёны, когда, заглянув в своё купе, она обнаружила в нём двух молоденьких загорелых девиц и семейную парочку, сидевшую напротив них. - Не волнуйтесь, ваше место свободно, - сказала дама, увидев удивление на лице Алёны, - я провожающая. Располагайтесь, а ты Серёга, помоги женщине, - добавила она, обращаясь к мужу,  и вышла в коридор.Обрадовавшись тому, что её место не задублировано, Алёна облегченно вздохнула,  и скоро вся компания уже дружно сетовала на то, как скоротечен отпуск и как не хочется покидать гостеприимный курортный городок. При этом жена Сергея не сводила глаз с мужа и сидящих перед ним очень фривольно одетых девиц. Её глаза горели ревностью, но это,похоже, только раззадорило девушек и, очевидно,  желая посильнее
разозлить её, то одна, то другая довольно смело и вызывающе смотрели на мужчину, выставляя при этом напоказ все свои прелести. Когда до отхода поезда оставалось пятнадцать минут, Сергей вышел на перрон покурить.Вслед за ним вспорхнули и обе бабочки. Алёна осталась в купе с женой Сергея, которая решила воспользоваться ситуацией.
- Вы, знаете, Алёна, мой муж ужасный ловелас, а эти две девушки так вульгарны, что я хотела бы Вас попросить об одном маленьком одолжении.- Я слушаю Вас и если смогу, обязательно помогу Вам, - ответила Алёна, стараясь казаться, как можно приветливей.- Дайте мне, пожалуйста, номер вашего мобильного, чтобы завтра я могла позвонить Вам и узнать, насколько мой милый умеет хранить верность.- Хорошо, - ответила Алёна, записывая на салфетке номер своего
телефона, - но, должна Вам признаться, что детектив из меня – неважный.- Да я не прошу Вас следить за ним. В том, что он станет флиртовать с ними,  я нисколько не сомневаюсь. Мне важно знать другое: переступит он границу верности или нет. Надеюсь, как женщина женщину Вы меня понимаете. - Понимаю, - улыбаясь,  ответила Алёна, и уверена, что завтра я сумею Вас успокоить.
Упустим подробности переговоров: Кто хочет прочесть весь рассказ,жми внизу

По скрипу нижней полки и сдавленным охам и ахам, Алёна давно догадалась, чем занимается Сергей с двумя девушками. С каждой минутой её фантазия разыгрывалась всё сильней, а вместе с этим возрастало и непонятно откуда взявшееся желание. Алёна незаметно просунула руку под  простынку, которой она была укрыта, и зажала ладонь между ног. По телу
пробежала дрожь. Троица же, видимо решив, что их попутчица дрыхнет без задних ног, вела себя всё смелее и раскованней. Маша, оставшись в одних чулках, забралась на верхнюю полку и, свесив вниз широко расставленные
ноги, предоставила Сергею возможность наслаждаться вкусом её раскрытой устрицы. Марина же, аналогично находясь в партере, двумя руками обхватила внушительных размеров чупа-чупс  Сергея и облизывала его языком. От  этих чмокающих звуков возбуждение Алёны стало стремительно нарастать. Вспомнив о том, что под подушкой находится её сумочка, Алёна
незаметно достала косметичку и, вооружившись крохотным зеркальцем стала украдкой наблюдать за происходящим за спиной. Она прекрасно видела, что вытворяют девицы, постоянно меняясь местами и принимая самые необычные
позы. Возбуждение нарастало с каждой минутой, но вместе с этим  неожиданно появилось желание … сходить в туалет. Оно разрасталось, как снежный ком и скоро Алёна уже не могла думать ни о чем, кроме этого. «Если они не закончат через пять минут, подо мной будет лужа», -заключила она, но маховик страсти, похоже,  только набирал обороты и конец забавному приключению был ещё очень далёк. Поняв это, Алёна решилась на отчаянный шаг. - Извините, ребята, что нарушаю вашу идиллию, но мне очень нужно выйти,- тихо сказала она, стараясь не смотреть на громко дышащих, слившихся в
клубок,  попутчиков, и принялась на ощупь искать разбежавшиеся шлёпанцы. Теперь она не только слышала и видела то, что делают эти трое, но и ощущала запахи, исходящие от разгоряченных страстью тел. По коридору Алёна шла шатаясь. Быстренько выполнив обязательную программу и облегченно вздохнув, она посмотрела на себя в зеркало. « С ума сойти!
– про себя подумала Алёна, глядя на багровые пятна на щеках и дрожащие губы. – Три недели без секса даром не проходят, - заключила она и,запустив руку под халат,  провела ладонью по насквозь пропитанным соками трусам. – Теку, как берёза по весне, - улыбаясь самой себе, подумала Алёна и, сбросив промокшую деталь туалета, приступила к
произвольной программе; принялась пальцами массировать свою страдалицу.Закрыв глаза, она нарисовала в своем воображении только что увиденные в купе картинки. Но в решающий момент, когда возбуждение почти достигло
максимума,  и готово было разлиться по телу сладкой волной, дверь туалета нетерпеливо задергалась. « И тут покоя нет», - со злостью подумала Алёна и, опустив халат, направилась в своё купе. Войдя, она увидела, что Сергей лежит на нижней полке, Марина с наслаждением насаживается на его торчащий ствол, и Маша буквально «душит» мужчину своим пышным телом, усевшись ему на лицо.- Вы к нам присоединиться не желаете? – прерывисто дыша,  спросила Маша
и сделала вид, что готова уступить Алёне своё место. Услышав это предложение, Алёна плотно прикрыла дверь купе и напряжённо начала подыскивать слова, чтобы ответить, но все слова, как назло, вылетели из головы. Пауза затянулась, и вместо того, чтобы резко ответить: «Нет!»,она нерешительно пожала плечами.- Ну, если только в качестве зрителя, - неожиданно для самой себя сказала она и, присев на свой диванчик,  запустила  руки под халат.  Поняв, что в «их полку прибыло», девушки ещё интенсивней принялись ласкать Сергея, стараясь открывать внимательному взору Алёны самые интересные фрагменты их любовной баталии.  Алёна никогда не видела в реале подобных сцен. Расстегнув халат,  она открыто мастурбировала прямо на глазах Сергея и его любовниц.  Голова её шла кругом. Низ пульсировал и требовал удовлетворения, и, когда крепкие ягодицы мужчины оказались совсем рядом, рука Алёны непроизвольно провела по одной из них и, ощупав, скользнула вниз. Сергей словно ждал этого и, почувствовав горячую женскую руку, повернулся к Алёне лицом.Девушки, увидев это, переключились на Алёну и начали ласкать её тело руками и своими телами. В то время, как Сергей, впившись в губы Алёны страстным поцелуем сдавил её в тисках своих объятий.«Тук-тук…тук-тук…....тук-тук…тук-тук», - стучали колеса и с каждым следующим стуком Алёна чувствовала, как меч Сергея толчками входит в её
ножны… Утром Алёна проснулась от мелодичного звонка телефона.- Доброе утро, Алёна, - послышался в трубке взволнованный голос. – Как там мой муженёк?- Он был … великолепен! – со вздохом выдавила Алёна и нажала на «сброс».
          Если хочешь прочесть весь рассказ , :Сергей,ПРИГЛАШАЕТ

"Амалия!- взревел Оливио - и сводчатые стены откликнулись эхом,- Сойди вниз, да попроворнее! Я тебе гостя привёз, Амалия, да что за гостя!" Но та вышла на крыльцо ещё до крика и оставалась невидимой в тени. Казанова, чей острый взгляд сохранил способность пронзать и ночную тьму, заметил старую знакомую прежде её супруга. Гость улыбнулся- и почувствовал ,что улыбка молодит его. Амалия вовсе , чего Казанова опасался,не разжирела, но выглядела стройной и моложавой. Она его сразу узнала. "Вот это неожиданность! Вот это счастье!- вскричала она незамедлительно ,поспешила ступенями вниз- и подставила для приветствия щёчку Казанове, после чего без всякого стеснения обняла его по праву любимой подруги. "И могу ли поверить, -произнёс он затем, -что Мария, Нанетта и Терезина -ваши любимые дочери, Амалия? Хотя, времени можно доверится..." -"И всему прочему- тоже, -уточнил Оливио,- положитесь на видимое,Кавалер!"- "Твоя встреча с Кавалером,- молвила Амалия хмельным и мечтательным взглядом сверля гостя,- похоже, причина опоздания, Оливио?"- "Так точно, Амалия, но ,несмотря на проступок , нам с Марколиной будет ли чего поесть?" -"Да и мы, однако, с Марколиной за стол не садились, хоть проголодались уж". -" А не могли б вы любезно потерпеть, -спросил Казанова,- пока я немного не почищусь с дороги?"- "Я вас немедленно отведу в вашу комнату, -сказал Оливио , -и надеюсь , Кавалер, вы будете довольны, почти настолько довольны..." Он подмигнул и прибавил потише: "...Как в вашем  мантуйском гостиничном номере, где вам тоже чего-то недоставало". Хозяин вышел вон , поднялся лестницей на четырёхугольную галерею, свернул раз и снова поднялся узкой деревянной лестницей в башенку. Там Оливио отворил особым ключом дверь - и ,стоя на пороге, с многими комплиментами представил Казанове прекрасную гостевую комнату. Затем служанка принесла мешок для одеджы и удалилась прочь вместе с хозяином. А Казанова остался один в  обширном и обеспеченном всем необходимым, но всё же на вид пустом покое.  Через четыре узкие сводчатые окна открывался во все четыре стороны вид на озарённую солнцем равнину с зеленеющими виноградниками, пёстрыми заливными лугами, известковыми дорогами, выбеленными усадьбами с густыми садами. Казанову не интересовали пейзажи, он быстро приготовился к обеду, не столько из чувства голода, сколько из неуёмного любопытства к Марколине, с которой он желал как можно скорее свидеться лицом к лицу. Он не переменил платье, решив явиться во всём блеске к ужину.
     Явившийся к обеду в комнату на первом этаже за обильным столом Кавалер заметил кроме супругов и троицы их дочерей неброско, даже серо одетую девушку деликатного сложения, которая взглянула на него как на домашнего или уже сто раз гостившего тут. Глаза её не полыхнули огоньком привычным для Казановы в годы безвестной шальной юности и в опасную пору зрелости- и тому оставалось принять свершившееся как недоразумение. Да и в последнее время стоило только прозвучать имени авантюриста- и дамские губы складывались удивлённо-ностальгическим бантиком  ,если только не сводила их едва заметная дрожь досады, что давало представление о том, как Кавалера принимали ещё пару лет назад. Но и после того ,как Оливио представил своей племяннице гостя как синьора Казанову, Кавалера Чести, та улыбнулась так, как если бы ей назвали любое иное имя, в котором вовсе не звучали б опасные тайны приключений. А когда он сел рядом с ней и из его глаз устремился сноп искр восхищения и любопытства, та своей  спокойно-умиротворённой миной являла жалкий ответ столь горячему поклоннику.
Вслед за несколькими учтивыми вступительными фразами Казанова дал понять соседке, что наслышан о её учёных устремлениях и спросил её, что за накука занимает её главным образом. Девушка ответила, что занята прежде всего лекциями по высшей математике, читаемыми прославленным преподавателем Болонского университета профессором Морганьи. Казанова выразил своё удивление тем, что очаровательная девушка проявляет столь необычный интерес к столь сложному и ,к тому же ,точному предмету, а та ответила, что по её мнению математика - самая волшебная меж прочих наук и божественно толкует природу. Когда Казанова попросил было пояснений сказанному, девушка парировала тем, что собравшимся, а прежде всего её любимому дядюшке, много интересней было б услышать рассказ о деяниях много странствовавшего гостя , а не философский диспут. Казанова, ответив согласием на живую просьбу соседки, заметил ,что все последние годы он провёл в исполнении дипломатических миссий, которые его ,если упомянуть только крупные города, заставили посетить Мадрид, Париж, Лондон, Амстердам и Петербург. Он честно и открыто рассказал о встречах и совместных предприятиях с лицами обоих полов различного положения, и о провалах миссий не забыл упомянуть он, в частности- о нелестном приёме при дворе Катарины Российской, а о том, как Фридрих Великий едва не назначил его воспитателем в корпус померанских юнкеров, от чего ему пришлось спасаться бегством. Обо всём давно, годы и десятилетия назад минувшем, распространялся он так живо, будто речь шла о недавних событиях. Он радовался вниманию слушателей- и, пока рассказывал и фантазировал, казалось ему что он по-прежнему тот беззаботный, бесстыжий, лучезарный Казанова,который поездил по свету с красивейшими дамами, которому в высшей степени благоволили светские и духовные правители, который тысячи разбрасывал, проигрывал и раздаривал, а не мизерный приживала, которого бывшие друзья из Англии и Испании поддержали смехотворными суммами, притом поистраченными настолько, что пара карточных выигрышей у барона Перотти сотоварищи пришлись как нельзя кстати. Да, он почти забыл, что высшей целью его оставался вид на жительство в отчем городе, заключившем  было его в темницу, а после побега - запретного ему, куда хотелось бы вернуться в качестве мельчайшего мещанина, писаки, нищего, ничтожества, дабы тем и завершить столь впечатляющую свою жизнь.
     Марколина слушала его внимательно, хотя и без заметного интереса, словно ей читали из книги жалкую занимательную историю. Девушку нисколько не трогало то, что рядом с ней сидит человек, мужчина, переживший столько, а ещё о большем умалчивающий, и то ,что он был любовником тысяч дам. Иначе поблёскивали глаза Амалии.  Для неё Казанова остался тем, прежним , для ней голос его звучал призывно, как и шестнадцать лет назад, а гость чувствовал, что слова, сколь не громозди их, не стоят приключениа. Да и что ему дела было до Амалии, когда тянулся он в этот час ,как ни к кому прежде, к Марколине? Сквозь скромное свободное платье чудилась ему нагая плоть, бутоны грудей вызывающе набухли- и когда девушка нагнулась было чтоб поднять с полу свой "карманный" платок, пламенеющая фантазия так живо расцветила позу Марколины, что Казанову едва не хватил обморок. От внимания девушки не ускользнула запинка соседа и странный блеск его глаз- и Казанова заметил, как она ,внезапно отстранившись, взглянула на него с ответным предостережением, даже с некоторым отвращением. Он, однако, скоро поправился и заговорил с пущим воодушевлением, словно оживил его приход аббата Росси, приветствия его собравшимся: Казанова припомнил встречу с духовником, ныне радостно приветствовавшим его, двадцать семь лет назад на плывущем из Венециии в Кьоггья торговом корабле.  "У вас был тогда перевязан глаз,- молвил Казанова, никогда не упускавший возможности блеснуть своей превосходной памятью,- а сельская баба в жёлтом платке предложила вам чудодейственную мазь, которую хриплый молодой аптекарь случайно прихватил было с собой. Аббат кивнул и ехидно рассмеялся. А затем, состроив лукавую гримасу, подошёл поближе к Казанове, будто желая поведать тому некую тайну. Но, в полный голос произнёс он :"А вы, синьор Казанова, присутствовали на свадьбе... уж не знаю,простым гостем или в качестве доверенного лица невесты, в любом случае, поглядывали на молодую поласковее жениха...Ветер залетел, почти буря когда вы начали декламировать в высшей степени предосудительный стих". -"Кавалер пошёл на это, - вмешалась Маоколина- чтоб успокоить бурю".- "Волшебными способностями, - добавил Казанова,- не владею. В любом случае, не бойтесь впредь бури если я начну при вас декламировать".

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Катили себе друзья пыльной, разимой полудённым жаром дорогой, а Оливио тем временем пространно и неупорядоченно излагал свои житейские обстоятельства: как он вскоре после женитьбы купил было крохотный участок за городом, устроил на нём овощную лавочку, а затем, поскольку предприятие пошло в  гору, чете понадобилось завести собственный огород; как он, наконец, посредством собственного и благоверной супруги усердия да божией милостью так широко размахнулся, что через три года приобрёл несколько запущенный замок купно с прилегающим к нему винным хозяйством увязшего в долгах графа Мараццони и как он с женой и детьми уютно устроился на дворянской землице. Но всё это, однако ,свершилось не без ста пятнадцати золотых, которые его, Оливио, жена, а точнее- тёща приняла в дар от Казановы. Без чудесного приданого судьба его , в ту пору ершистого озорника сведущего в письме и чтении ,сложилась бы иначе: возможно, остался б он стареющим холостяком, Амалия же- перезрелой девушкой... Казанова не перебивал его и слушал вполуха. Он припоминал ,впервые за долгие годы, одно из пережитых им приключений, малозначительное по сравнению с многими прочими. По пути из Рима в Турин или Париж- он уже забыл, куда- во время краткого пребывания в Мантуе на заутрене в церкви увидал он Амалию, чей бледное , несколько заплаканное личико понравилось ему, обратившемуся к незнакомке с галантным вопросом. Поскольку всё и все в то время были против неё, девушка открыла сердце незнакомцу- и тот узнал, что она, живя в стеснённых обстоятельствах, влюблена в бедного школьного учителя, чей отец, равно же и мать девушки, против их романа. Казанова про себя решился всё уладить.  Он начал с того, что завёл знакомство с матерью Амалии, тридцатишестилетней вдовой не отвергшей знаки внимания приезжего, отчего Казанова столь душевно сдружился с нею, что скоро принял на себя обязательства её ходатая. Как только матушка переменила своё мнение относительно замужества дочери, отец Оливио, обедневший купец,согласился на брак сына, тем более, что Казанова ,представившийся было дальним родственником матери Амалии, великодушно оплатил расходы на пресдтоящую свадьбу и приумножил приданое невесты. Амалии же осталось только от чистого сердца благодарственно отдаваться на лугу благородному добродетелю, который казался ей посланцем высшего мира. И когда, раскрасневшись, оставила она вечером накануне свадьбы обьятия Казановы, в на уме её был уже жених, чьё счастье, всё же, вышло только из любезности и благородства чудесного незнакомца. Казанову не заботило тогда и не беспокоило теперь как отнёсся Оливио к необычной осведомлённости невесты и возревновал ли он тогда слишком опытную новобрачную к Казанове и даже, ревнует ли старый приятель к нему до сих пор.
     Жара всё прибывала. Телега с плохими рессорами и жёсткими седалищами громыхала и трясла нестерпимо, а густобасый добродушный и непрекращающийся сказ Оливио о плодородии его наделов, о великолепии его домашней хозяйки, об одарённости их детей и о достаточно добром соседстве с окрестными селянами и господами уже порядком наскучил Казанове- и тот сердито раздумывал, с какой стати принял было приглашение, которое ничего ему не доставит кроме неудобств, а в итоге может обернуться разочарованием. Он было заскучал по оставленной в Мантуе прохладной гостиничной комнате, где как раз в это время беспрепятственно продолжил бы сочинение антивольтеровской инвективы  и решился сойти у ближайшего постоялого двора чтоб нанять встречную повозку и вернуться назад, как Оливио, услышав встречное "холла-хэ!", замахал руками и ,ухватив спутника за плечо, указал тому на поравнявшуюся с его встречную телегу, близко, как бы для разговоря, остановившуюся. С неё спрыгнули одна за другой три девочки ,да так ,что служившая им седалищем узкая скамья подпрыгнула и опрокинулась. "Мои дочери, -не без гордости обратился Оливио к Казанове и ,как только тот вознамерился было покинуть своё место, возразил - Посидите-ка, дорогой мой Кавалер: через четверть часа будем дома, так что пока послужит нам моя телега. Мария, Нанетта, Терезина, посмотрите: это - Кавалер Чести, старый друг вашего батюшки. Подойдите-ка поближе, расцелуйте ему ручку, ведь без него были б вы..." Оливио осёкся и прошептал Казанове: "Я чуть не сморозил глупость". Затем он громко поправился: "Без него было бы немного иначе!" Девочки ,чернокосые и кареглазые как Оливио и все, даже старшая Терезина, ещё по-детски выглядящие разглядывали Казанову с непринуждённым, несколько крестьянским любопытством, а младшая, Мария, следуя отчему наказу, вышла вперёд собираясь расцеловать ручку гостя втройне. Тот ,однако, не позволил ,но погладил каждую девочку по головке и расцеловал всех в обе щёчки.  Тем временем Оливио перебросился парой слов с молодым парнем, который на тележке довёз было деток, после чего тот хлестнул коня - и укатил в сторону Мантуи.
     Девочки, смеясь и сердечно шаля, заняв скамью в тылу телеги, говорили все одновременно, а отец их также всё не умолкал- так что Казанове поначалу было нелегко разобрать слов. Одно имя, некоего лейтенанта Лоренци, повторилось многократно: будто бы Терезина за несколько мгновений ей уделённых, донесла, что тот обещал явиться в гости нынешним вечером и передал лучшие пожелания батюшке.  Затем поведали младшие, что матушка сама было надумала встретить отца, да из-за сильной жары осталась дома с Марколиной. Та же ещё лежит в постели и ,перед отъездом дети забросали её в окно комнаты из сада орехами и ягодами, "а то б она и по сей час спала".
     "Это вовсе не в её духе, -обратился Оливо к Казанове, - обычно, с шести утра или даже раньше Марколина сидит в саду и штудирует науки до полудня. Вчера-то были у нас гости, и засиделись было мы дольше обычного, да и в картишки перекинулись, не так, как синьор Кавалер мог бы подумать:  мы, беззаботный народ, на деньги не играем. И, к тому же, к нам присоединился наш достойный аббат, так что, синьор Кавалер, вышла затея не шибко грешной".
Заслышав про аббата, девочки рассмеялись и ,наговорив друг дружке Бог весть чего, расхохотались пуще прежнего.  Казанова же только кивал рассеянно: фантазия рисовала ему барышню Марколину, что лёжа в белой постели будучи полуприкрыта покрывалом, спросонья тонкими руками вынуждена была отмахиваться от летящих на неё из окна орехов и ягод- и оттого ненарочно покраснел гость. Он уже не сомневался в том, что Марколина -любовница возлюбленная лейтенанта Лоренци, словно застал их нежно обнимающихся- и готов был возненавидеть неведомого Лоренци ,желанного ещё невиденной Марколиной.
В дрожащем мареве полудня над блёклой зеленью показалась четырёхугольная башенка. Кучер свернул с битой дороги на просёлок. Слева потянулись приземистые холмы с виноградниками, справа же над садовой оградой свисали раскидистые кроны вековых деревьев. Телега остановилась у распахнутых настежь обветренных деревянных ворот. Гости сошли прочь, а кучер, повинуясь кивку Оливио, укатил в конюшню. Широкая каштановая аллея вела к небольшому замку, который на первый взгляд казался облысевшим и запущенным. Казанове в глаза бросилось разбитое окно на первом этаже, также не избежали его взора слишком раздавшиеся во все стороны флигели, отчего башни казались слишком приземистыми и ,к тому же, были несколько разрушены.  Напротив, будучи приятно удивлён благородством резьбы входных дверей, Казанова, ступив в коридор, убедился, что внутри дома царит порядок и достаток вопреки внешнему упадку.

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы