http://maxpark.com/community/7018/content/3342931

Наблюдение

Пока я не смотрю, а значит не поглощаю, существуют только волны возможностей. Нереализованные варианты иллюзии. Когда я наблюдаю, они превращаются в частицы опыта. 

Я воздействую на мир не руками, не инструментом. Я изменяю реальность наблюдением.

Если моя реальность - это реальность наблюдателя за неким фильмом, то я, фактом наблюдения из не проявленной реальности, снимаю и смотрю тут же этот фильм. И только от меня зависит сюжет фильма. Своим намерением я могу волны превращать в те частицы, которые мне хочется наблюдать. Ибо волны реагируют на наше намерение.

Мне скажут - это, как минимум, опасно. Я отвечу - да. Но разве от этого меняется суть вещей? Разве мы неосознанно не творим и так эту реальность? Со всеми рисками? Разве мы своими плохими мыслями о себе, о наших близких ежедневно не творим себе ад? Почему тогда не намеревать мир, счастье, покой и гармонию? Если это в наших силах...

- Откуда мне знать - кто Мойша, а кто меньше? Я не в военторге работаю. Мне заказы на системы подавления огня не поступают. 

Так волнительно отреагировал продавец газированной воды на углу Тельмана и Доры Аксельбаум на упреки в том, что он, видите ли, не на своем месте и должен бы знать, что характером и уставшей совестью торгуют только люди, подозрительно похожие на фельдмаршала в соседней, распухшей от лишней земли, стране. 

- Вы посмотрите на меня, уважаемый! - продолжал продавец-плут. - Что вы видите? Я скажу, что вы видите! Перед вами успешный торгующий человек! Чьто!?... Нет-нет, смотрите внимательно еще раз! Разве я похож на голодранца при деньгах и с полуостровом в кармане? Я же вменяемый человек! Меня сегодня мама кормила мясными котлетами с "Привоза". Разве я влезу в нечьто подобное? 

- Так зачем без спросу и без позволения ваш столик с липовой "Моршинской" стоит здесь, а не на пляже среди крокодилов? Вы же лицензию в анфас никогда не видели! - строго выговаривал несЧАСТНОМУ предпринимателю человек в балаклаве и с неподражаемым акцентом к правде. 

- Я? Это я не видел? Да я принесу вам десять, нет - двадцать этих жалких туалетных бумаг, нужных только прокуратуре, строящей силами пролетариата бедные лачуги себе на старость. Я жажду от  обострения людям возмещаю. Лекарь, можно сказать.

- Щас мы тебя полечим. коллега! - угрожающе произнес человек в камуфляже. 

- Минутку-минутку, уважаемый... Повторит еще раз это "щас мы полечим...", пожалуйста! Больно знакомые звуки. Фима! Ты что ли? Не мог сразу сказать? Мы же люди, а не этот с торсом супермена в обнимку с птицей, о котором наши футболисты поют. 

- Та хрен с ним. Раз прокололся с утра - день не удался. Пошли чай пить стаканами.

- А как же водичка трудящимся?

- Какая водичка, Шура? Тетя Клава из крана наливала? Меньше отравлений в городе-герое будет! Идем! Плачу неустойку! "Любимый город может сп-ааать спакойна-ааа..."

Федор начал свою маленькую войну с того, что выпил водки. С водкой случился перебор, а вот с идеей - недостаточность. Глафира, официантка местного самородочного заведения, подсказала ему, что он недобдел в этом вопросе. Базу под пассионарность свою не укрепил должным образом, а потому выглядел в ее глазах неубедительно. Она так и заявила:

- Иди, идейно убогий, в место, откуда начал свое скорбное шествие за правду. В смысле в мать свою идейную!

Обидно было слушать Федору такое равнодушное отношение к его стремлению навести порядок в испорченном пиндосами и потреблением мире. Он хотел разбить все иллюзии недальновидной Глафиры насчет важности скрепочных светлых чувств, уже было потянулся за бутылкой, чтобы грохнуть ее по стене, по человеческому равнодушию, да почему угодно, но... не было уже сил для борьбы за то, что никак не удавалось оформить до полноты ясного, не искривленного понимания. Упал Федор буйной головушкой в исконно русское изобретение кулинарии - в салат "оливье" с горохом и майонезом из Костромы. И приснился ему сон...

Идет Федор, аки добрый молодец, в форме, разработанной аж в городе дружбы Екатеринбурге, с автоматом Калашникова, приспособленным под мир, и радостно ему так, что миссия, значит, у него. А тут встречается на пути странный старичок-сморчок. Говорит ему:

- Емеля, куда берцы намылил?

Рассердился сильно светлый воин-спаситель человечества за такие слова обидные.

- Какой я тебе Емеля, дед-пердун? Федор Евпатьич я! Неочищенное сознание гонит меня переплавлять-мать-твою-лять свой внутренний мир в горниле войны за просвет в окошках.

- Да? - удивился встречный человек. - И давно у тебя сия дивная потребность?

- Да, поди, с рождения! - отвечает молодец. - Традиция у нас такая - под каждый новый год ходить... тьфу ты... нет это не с этой страницы истории. Так вот, мы завсегда за мир, но чтобы без запасных путей, чтобы гады все эти боялись и соглашались по очереди на условия капитуляции, а то шарахнем!

- Чем? - удивился дедушка.

- Как чем? Оружием массового отражения! Сразу отразятся на зажравшихся улицах их "Йорков" и таунов лица непередаваемого умиления.

- А знаешь ли ты, мил человек, где сейчас находишься?

- И где же?

- На небеси! - смеется дед. - Отчет идешь ты давать за бесцельно прожитые! Зачем водку перед наступлением пил?

- Каким наступлением, дедушка? Окстись. Я еще только документы на участие в освобождение русской земли подал. Отметить такое важное событие решил в ресторанчике "Обама".

- Не знаю-не знаю. Знаю, что амбразуру тебе предстоит собой закрыть от плотного вражьего огня. А на какого хрена, это уже не знаю. - снова смеется дед...

И просыпается тогда Федор, видит перед собой пулеметную точку, а под ней два бетонных шара, отвлекающих от правильных мыслей, опрокидывает стакан "путинки" в жаждущее справедливого распределения ресурсов нутро и с криком - "Да пропади оно все пропадом!" кидается грудью вперед.

.......................................... 

Федор, раскинув могучие руки, лежал на Глафире, прижимаясь всем телом, а она, сраженная такой приятной неожиданностью, вопила во всю мочь:

- Спасите! Люди добрые!

Федор, счастливо улыбаясь, бормотал:

- Спасем, миленькая! Всех спасем...

Я видел поле, огромное поле, которому не было ни конца, ни края. В метрах тридцати передо мной стоял автомобиль Форда, светло-коричневый, его полированная поверхность отражала солнце и слепила мне глаза. Дверца слева, со стороны шофера была настежь распахнута. В машине неподвижно, словно манекен, сидел человек. Я двинулся к нему. В лицо мне дул свежий теплый ветер. В моей груди теплилась последняя надежда.

Подойдя к машине, я внимательно стал рассматривать его. То, что он не был из наших, у меня не вызывало никакого сомнения. "Фашист! Точно, фашист!" - подумал я.

- Ни хрена! - тут же, словно прочитав мои мысли, громко сказал человек. - Фашисты одеваются строго. Не так как я. А я предпочитаю вельветовые брюки и томик Марка Твена на груди.

- Да... - опешил я. - Тогда почему вы здесь? Поле общественное, а вы по нему - машиной иностранного производства! Нехорошо это. Поле надо пахать, чтобы оно потом плод приносило, а вы нарушаете стабильность отношений между природой и человеком.

Человек засмеялся. Картина была не из приятных: неподвижно сидящий гад-иностранец, смеющийся одними губами. "Черт побери! Почему он не выходит из машины? Он что? Парализованный?" - снедовольничал внутри себя я.

- А я это... не подзаправился еще. Берегу энергию, в общем. - сказал человек. Похоже, он читал мысли и это меня сильно напрягало.

- Ладно. - ответил я. - Что будем делать с полем?

- Может поделим пополам и разойдемся? - сухо предложил он.

- Не могу. За мной многочисленная общественность, а это люди нестабильной душевной организации. Им поле само по себе не нужно. Видите, стоит себе необработанным уже сотни лет и ничего. Им принцип подавай. Они его идейно русским считают.

- Понимаю... - согласился человек. - История у вас трудная, запутанная слишком. Непредсказуемая, я бы даже сказал. Никакого прагматизма. Только лучшие представители вашего племени начинают осознавать свою выгоду.

- Так забрали бы их к себе и делу конец!

- Нельзя. Божье творение не выдержит такого перекоса. Вам лучше самим с ними разобраться. Поля на всех хватит. - грустно произнес иностранец.

- Ну да. - согласился я. - Поле - начало и конец всех проблем. Ладно, черенки привезли?

- Привез-привез. Откройте багажник. Там, думаю, на первый раз, хватит. А когда начнете?

- Думаю сразу. Ждать уже некогда. Копать много придется.

- Да уж. Но у вас же народу много. Если вместе с утра начнете, то к вечеру всем место определите. Только холмиков не оставляйте, а то потом идолопоклонство расплодится, а это вещь - заразная.

-Это верно. Из всех богатств нам надо оставить только поле.

- "Поле, русское поле!.." - вдруг неестественно запел иностранец...

.............................................................................

Я подскочил на кровати. Открыл глаза. За окном рвались петарды. Народ праздновал победу над очередной зарвавшейся властью.

Командующий АТО Валентин Федичев:   

"600 "российских наемников бурятской внешности" прибыли 26 марта в железнодорожном эшелоне на станцию Иловайск"

http://donoda.gov.ua/?lang=ru&sec=02.03.09&iface=Public&cmd=view&args=id:25472;tags%24_exclude:46

Пел о добром-вечном Пол Янг, а она танцевала и танцевала... 

На сцене было холодно, неуютно. Голая спина, короткая юбка и... вибрации, вибрации. А красавчик все орет...

Когда-то Ольге не хватило три рубля на такси. Время тогда было такое. Темные силы вечно кающейся луны. Быстрая капитализация, грибы-киоски, и всюду - водка, в литровках, двухлитровках...

Были надежды и сосание под ложечкой. Голод - не тетка. Разноликий этнос катился в духовный мизерный минимум. "Гони бабло". Дьявол заново начинал строить материю. Тогда Ольга не танцевала. Она вкалывала и строила планы. 

Ей хотелось душевности внутри и снаружи, а дело стопорилось. Камни только-только начинались разбрасываться.

Он оказался бандитом (кем еще?). Сперва было ничего. Потом - более интересно. Он жил ярко и нагло. В конце девяностых его настигла кара за неуплату налогов в высшие сферы преступного мира. Бандит ушел, так и не узнав - какого хера являлся сюда в точку бифуркации минут роковых. 

А она, облегченно вздохнув, пошла искать чистое искусство. Его почти не осталось. Она уже не верила деньгам, настраивая себя на тихий душевный трепет внутри слабого женского сердца. 

Ольгу стали узнавать люди. Секрет от Опры сам бегал за ней, предлагая на каждом шагу золотые горы, а она просто танцевала. Ей и так было хорошо. Она знала что секрет не в том, чтобы что-то знать, а в том, чтобы избежать боли. Ольге однажды Бог сказал, что для счастья дал людям две вещи - боль и наслаждение. И что на самом деле эти две вещи - Он Сам. А потому она танцевала, не чувствуя холода. Не обращая внимания на тот бред, о котором пел Янг. Она раскручивала вибрации, а потому становилась все более одинокой. Но Ольге было пофиг. Ее мысли были заняты тем, чтобы точно уловить конец верчения в одну сторону и плавно начать движение в другую...