Любовь Соколова

О Любови Соколовой рассказывает ее подруга актриса Любовь Омельченко.

«КАК ЖЕ МНЕ ХОТЕЛОСЬ СЪЕСТЬ КРЫСУ! НО Я ОТДАЛА МУЖУ, ЧТОБЫ ЖИЛ»

— Любовь Дмитриевна, как вы познакомились с тезкой Любовью Соколовой?

— Это было на первой в моей жизни картине — «Сердце Анны», в которую среди прочих актеров были приглашены Любовь Сергеевна Соколова и Николай Олимпиевич Гриценко. О таких партнерах я, юная дебютантка, могла только мечтать!

Снимали мы в деревне под Костромой, где жили все вместе, большой коммуной. Впоследствии я спрашивала у Любы, которая стала для меня и матерью, и сестрой, и подругой, за что она меня полюбила. И она все время вспоминала историю с трехлитровой банкой молока.

Питались мы тоже вместе. И вот как-то сели за стол, Люба крикнула хозяйке: «Баб Маш, давай молоко!». Та принесла банку, отдала ее Соколовой из уважения — она уже тогда была заслуженной артисткой, а та протянула мне: «Пей!». И я эти три литра, рассчитанные на всю съемочную группу, выпила... за раз. А потом еще и пятерней промокнула капли, которые попали на одежду.

— Лихо!

Любовь Омельченко: «Люба часто давала мне блокнот со стихами своего сына и просила читать вслух, а сама слушала и плакала»

— Ну, такая я тогда была — провинциалка из Луганска, снаружи большая и взрослая, а внутри наивная, да еще и маминого монастырского воспитания —в длинной юбке, которую все время старалась натянуть еще ниже.

В общем, когда я поставила пустую банку на стол и посмотрела вокруг, оказалось, что съемочной группы просто нет — все легли от хохота. У Любы живот от смеха качался складками, а Николай Олимпиевич вообще в траву упал. Как Люба мне потом говорила, в тот момент она поняла, что у меня есть и характер, и упорство, и сила воли, а она такие качества в людях уважала.

С Владимиром Ивашовым в фильме Григория Чухрая «Баллада о солдате», 1959 год

— А чем же Любовь Сергеевна вас покорила?

— Это уже другая история — о ресторане. В то время на съемочную площадку не принято было привозить готовые обеды для артистов, поэтому покушать ходили в ближайшую точку общепита. Пришли мы в ресторан, Николай Олимпиевич тут же заказал себе мяса, икры и водочки. А Люба громко спрашивает меня: «Что есть-то будем?» — в жизни в отличие от экрана она всегда окала, так как родом из Иванова. А я только молчала и теребила в руках свой морщинистый кошелек, в котором было пусто: постановочные за картину мне еще не выплатили, а до стипендии оставался почти месяц. Да и не сильно она бы мне помогла: я получала всего 20 рублей, а комплексный обед стоил целых шесть. Вот я и пропищала: «Будем чай пить!». — «Чай — это потом, — отрезала Люба, — есть-то что будем?».

С Евгением Леоновым в культовой картине Андрея Смирнова «Белорусский вокзал», 1970 год

Видимо,сообразив, в чем дело, Люба заказала для нас обед, потом положила свою руку поверх моей и сказала: «Не беспокойся, потом отдашь». И такая у нее была рука — большая, теплая, натруженная, — как у моей мамы. А я, помню, когда уезжала из дома, все спрашивала: «Мам, как же я буду без тебя и без любимой тыквы?». Она мне тогда ответила: «Все дети, доченька,рано или поздно из родного дома уезжают, а тыкву я тебе в банку положу». Так что я приехала поступать в Школу-студию МХАТ с банкой тыквы, как Фрося Бурлакова... В общем, Люба, как мама, стала меня опекать и защищать.

«Джентльмены удачи», 1971 год

— Было от кого?

— Ко мне неожиданно воспылал чувствами Николай Олимпиевич Гриценко. Он так и сказал: «Эта девочка — моя лебединая песня!». Вскоре первоначальное желание просто развлечься переросло у него в серьезное чувство — он даже венчаться хотел! А однажды мы с Любой увидели, как он в местном универмаге выбирает ползунки... Многие в группе мне тогда выговаривали: «Что из себя строишь?! Такой человек тебя замуж зовет, а ты выпендриваешься!». И только Люба, понимая, что я еще не готова к семейной жизни, да еще и с таким взрослым человеком, всегда была на моей стороне.

В картине Георгия Данелии «Тридцать три» Любовь Сергеевна снялась с сыном Колей, 1965 год

Не расстались мы с ней и потом, когда закончились съемки и началось озвучание. Я неопытная была, не понимала толком, что такое синхронность.Люба взялась меня учить, а вместо этого вдруг рассказала уникальную историю из своей жизни — как ей во время ленинградской блокады явился Николай Чудотворец.

Георгий Данелия со своей нынешней женой Галиной

— ?!

— Тогда на руках у Любы, только что похоронившей свекровь, которую она очень любила, умирал от голода муж. «Он очень хотел есть, — со слезами на глазах рассказывала мне она, — а в доме ни крошки. И тут кто-то принес крысу. Как же мне хотелось ее съесть! Но я отдала ему, чтобы он жил. А он проколтнул (именно так она сказала. — Л. Д.), вздохнул и умер». Люба после этого встала и пошла куда глаза глядят.

Сколько она так брела, не помнит, дошла до какой-то остановки, никому в то время не нужной, — транспорт-то не ходил. Слаба была настолько, что не могла даже голову поднять. И вдруг слышит голос: «Что, мужа схоронила?».Посмотрела — напротив старик стоит, на палку опирается и говорит: «Ты сейчас думаешь о тех людях, которые, когда все вокруг голодают, едят и пьют? Не беспокойся, они скоро умрут. А ты будешь жить долго-долго, и тебя будут любить миллионы». «И вдруг, — вспоминала она, — догадка, как спица, вошла мне в правый висок и вышла через левый: «Да это же Николай Чудотворец!». Она снова подняла голову, но старика того уже не было.

— Вы с ней часто виделись?

— Она неожиданно могла позвонить и спросить: «Чего не звонишь-то?». — «Как это, — удивлялась я, — ведь только вчера разговаривали!». — «Да? — отвечала она. — А мне казалось, что мы так давно не виделись».

Лидия Федосеева-Шукшина, Наина Ельцина, Любовь Соколова и Ирина Мирошниченко на встрече в Кремле, 1994 год. «Наина очень любила Любу, они дружили...»

Помню, снимаясь в Китае, я купила ей изумительно красивую брошь. Через несколько дней она звонит: «Приходи ко мне, я соскучилась. Только извини, я не прибранная — в халате». Прихожу, а она при полном параде, в белой блузке, к которой приколота подаренная мной брошь. Улыбается: «Иди, ручки помой!». А сама впереди меня бежит. «Так дай же мне, — говорю, — пройти». — «Сейчас, сейчас, — отвечает, — я только в ванной найду положение крана». Это значит, надо крутить его так, чтобы вода из него лилась вниз, а не брызгала во все стороны.

В ее маленькой однокомнатной квартирке на пятом этаже не было ничего, что работало бы исправно. Чтобы помыть руки, нужно было «найти положение крана», чтобы сходить в туалет — «положение унитаза».

Как-то, придя к ней в гости, я увидела огромный букет, который занимал практически всю квартиру. «Что это?» — спрашиваю. «А, — отмахнулась она, — Наинка Ельцина подарила». А Ельцин тогда как раз был президентом. Я ей говорю: «Ты бы попросила свою Наинку, чтобы она тебе вместо дорогущего букета, который стоит, наверное, тысячу баксов, поменяла в ванной кран, который стоит всего 100».

После церемонии с мытьем рук Люба предлагала мне: «Давай вмажем!». Приносила бутылку кагора и цедила его в рюмки по капле, как валокордин. Она, кстати, и колбасу резала тоненько-тоненько, по миллиметру, вообще очень бережно относилась к продуктам — сказывалась блокадная молодость. За такой рюмкой мы с ней целый вечер и сидели. Иногда пели, Люба особенно любила песню «Враги сожгли родную хату». Бывало, затянет ее и плачет. Впрочем, она и матерных частушек много знала, но они у нее получались не грубо, а весело, это просто была часть ее естества.

«Ирония судьбы, или С легким паром!», 1975 год

— А какие отношения связывали Любовь Сергеевну с Ельциной?

— Насколько я знаю, они дружили. Может быть, не так близко, как мы с ней,но Наина очень любила Любу. Помню, как-то нас с ней позвали на прием в Кремле, посвященный празднику Веры, Надежды и Любови: Любу — как известную актрису, меня — потому что я много лет помогаю детским домам. После официального приема был банкет, который традиционно проводится на нескольких ярусах, — чем выше ярус, тем почетнее гости.

Нам с Любой дали пригласительные на самый верхний этаж, где были Наина Ельцина, Патриарх, дипломаты. Вошли мы туда, Наина ее увидела и помахала рукой: «Любовь Сергеевна!». — «Ой, — обрадовалась она, — Наинка!». И пошла к ней через все кордоны охраны, и эти здоровенные парни — я такого никогда не видела! — просто расступились перед ней, не сказав ни слова. Как будто шла блаженная, к которым на Руси всегда было особо почтительное отношение.

Бросилась она Наине на грудь, та тоже ее целует, а Люба поворачивается и через весь зал кричит мне: «Любка, иди сюда, я тебя с Наинкой познакомлю!». Подхожу, Соколова жене президента говорит: «Знакомься, это моя подруга Любка!». А сама делает Ельциной руку бубликом, с одной стороны продевает ей мою руку, с другой — свою, так, что Наина Иосифовна оказывается между нами, и говорит: «Ты стоишь между двумя Любками, загадывай желание!».

— Похоже, Любовь Сергеевна была совсем не пафосным человеком!

— Это еще что! После этого пошли мы с ней к столам, которые буквально ломились от всякой снеди. Люба говорит: «Давай поедим, что ли? Когда еще такое изобилие увидим?». Через какое-то время она вдруг меня спрашивает: «А где твоя большая сумка?» — и показывает размеры — метр на метр, я с такой всегда ходила, чтобы в случае чего все поместилось. «Куда же с ней, — говорю, — на прием? Я культурно, с маленькой пришла!».

Проходит мимо какой-то дипломат, она его останавливает и спрашивает: «Сыночек, у тебя сумки нет?». Он подозвал официанта, а обслуга там вся красивая, видная, как Киркоров. Тот куда-то ушел и минут через 10 принес роскошные белые салфетки с вензелями. И знаете, что сделала Люба? Она двумя руками сняла с подставки огромного осетра — целиком! — и завернула его в эти салфетки. Причем сделала это не воровато, а открыто и совершенно спокойно. Потом вытерла одну руку о другую, как дети стряхивают песок, и говорит мне: «Ну что, пойдем?».

Начали мы с ней спускаться вниз.Вдруг видим, что на площадке между эскалаторами стоит мальчик, который просто врезался мне в память, потому что он был очень бледный.

Люба остановилась: «Сыночек, что же ты такой бледный?». Оторвала кусок осетра, завернула его в салфетку с вензелями и говорит: «На, поешь!». В общем, пока мы с ней на первый этаж спустились, она раздала первым встречным все, что унесла с банкета. И в руках у нее остались только салфетки. Она скатала их в комок, засунула за одно из роскошных зеркал в фойе, снова вытерла одну руку о другую и спросила меня: «Идем домой?».

«КОЛЮ ПРОСТО НАШЛИ МЕРТВЫМ — НИКТО ДОПОДЛИННО НЕ ЗНАЕТ, ЧТО ТАМ ПРОИЗОШЛО»

— Она ведь была одинока?

— Гражданский муж, знаменитый режиссер Георгий Данелия, прожив с ней почти 30 лет, ушел к другой женщине. Точнее, ушла сама Люба, когда он ей сказал об этом увлечении, — просто собрала вещи в чемодан и переехала жить к маме. У него и до этого были романы.

Помню, как Люба обиделась на меня за то, что я не выгнала из дома писательницу Викторию Токареву (у нее в то время как раз были романтические отношения с Данелией), когда та пришла к моему мужу — киносценаристу Евгению Митько (автор сценария фильма «Бумбараш». — Авт.). Ну а тут они и вовсе расстались.

А потом убили сына Колю, который был для Любы всем — она его очень любила. Никто доподлинно не знает, что там произошло, просто его с еще одним парнем нашли мертвыми. Ему было всего 26 лет.

С Татьяной Пельтцер в фильме Ильи Фрэза «Вам и не снилось», 1980 год

Как она это пережила? Только с Божьей помощью. Люба часто ставила меня к окну, давала блокноты со стихами своего сына и просила читать вслух. А сама садилась, подпирала голову рукой, слушала и плакала. Для меня это было настолько сильным испытанием, что со временем я начала придумывать отговорки: «Знаешь, что-то у меня уже зрение не очень, я не вижу ничего».

— Ей совсем никто не помогал?

— Мир не без добрых людей. Помню, как-то прихожу, а у нее в кухню не пройти — все загорожено коробками с каким-то маслом. Спрашиваю, что это такое, а она отвечает: «Да вот, пришел какой-то человек, говорит: «Любовь Сергеевна, я вас так люблю!». И принес эти коробки с маслом. А на что мне столько? Возьми ящика четыре». Я увидела, что масло подсолнечное, и говорю: «Я-то кукурузное люблю!». Она вдруг так горько расплакалась, что я испугалась: «Возьму я твое масло, только не плачь!».

— Правда, что она звонила вам за несколько дней до смерти?

— За три дня. Сразу спросила: «У тебя есть бумага и карандаш? Возьми и пиши». Я рассмеялась: «Говори, я еще не в маразме и так запомню». Но вижу, что она юмора не принимает: «Чего споришь-то? Сказала же, пиши. Это важно». И диктует: «Солнышко ты мое, красавица ты моя, родная моя — поставь три восклицательных знака. Я так тебя люблю — поставь еще восклицательные знаки».

Эта бумажка так и осталась у меня на журнальном столике в гостиной. Через три дня кто-то из знакомых позвонил и спрашивает: «А ты знаешь, что твоя подруга умерла?». Я судорожно начала перебирать в уме всех своих подруг, кроме Любы, а сама все смотрю на эту бумажку. Спрашиваю: «Кто?». — «Да Любка Соколова!». Первое, что мне пришло в голову: «Не может быть, вон ведь бумажка ее у меня лежит».

Похоронили мы Любу в ее любимом платье, было у нее такое — зеленое, с белым воротником. Все остальные ее вещи я отдала в липецкий музей, в том числе и ее платье, в котором она играла Машу в «Трех сестрах» — это была ее любимая роль.

— Вы ведь уже после смерти Любови Сергеевны озвучивали ее в ее последней картине?

— Можно сказать, что наша дружба началась с озвучания, им же все и закончилось. Любы не стало на Троицу, 6 июня 2001 года, — она буквально месяц не дожила до своего 80-летия. А в мае Соколова сыграла в фильме «Сыщик с плохим характером» у режиссеров Владимира Панжева и Андрея Хорошева.

Когда встал вопрос, кто будет ее озвучивать, решили, что это по силам только мне, голоса у нас — один к одному. Я за свою жизнь кого только не озвучивала — и Софи Лорен, и Клаудию Кардинале, а ее не могла. Даже духовному своему наставнику звонила, благословения спрашивала. Когда я пришла на Киностудию имени Горького и увидела ее на экране, поразилась: в ней было столько боли! И когда я говорила за нее, то слышала, что вся группа плачет...