Солнце из зенита
сияло над леском, обширной массой
теней качающихся, серое величье
которой щель обьяла. Дыры
огромные во скалах затаились,
высмеивая ревом вечным стоны
высоких глыб. Собранье веток
да листьев переплёт бросали сумрак
на путь Поэта, он ведом был
любовью, грёзой, богом, или Смертью,
искал в убежище Природы места
себе-- могилы, колыбели. Тьму да тьму
сгущали тени. Дуб, тянувший
свои раздольные, в узлах прадавних руки,
бук светлый обнимал. А пирамиды
высоких кедров арками сплелись,
торжественнее храма, а пониже,
подобен облакам на изумрудном небе,
акации да ясеня покров плывучий
повис, блед, трепетен. Что змеи
неугомонные, всех радуги оттенков,
ползли лианы серыми стволами,
и, словно детские игривые глаза,
так нежно и невинно проникали
в сердца любимым, увивая
союзы усиками. Плотная листва
творит сплетение дня синевы
с прозрачностью полу`ночи, что тени
судьбы неверных облаков. Лужайки
под пологом таят свой мох,
душистые от трав, глазасты
цветами, что минучи, да прелестны.
Наитемнейший грот дари`т
мускатных роз с жасмином аромат,
душеразнящий, приглашает
к интимнейшей мистерии. В долине
покой и сумрак, близнецы, на вахте
полуденной, да меж теней парят,
едва заметны; там, в пруду
блестящем, тёмном, чистая волна
переплетенье веток отражает,
и каждый лист, и всякое пятно
лазури неба, метящей в отворы;
ничто не окунает образ свой
в плывучее зерцало, лишь звезда
непостоянная, мигающая свозь решётку,
иль пёстрый птах, уснувший под луной
или бабочка роскошная, порхая,
не знающая дня-- и тем роскошней
колышет крыльями, неведома ему.

перевод c английского Терджимана Кырымлы    

                                          Там громадные пещеры
                    В подножья гор заоблачных вгрызались,
                    И рев, и стон высмеивая эхом,
                    Листва и ветви встречные соткали
                    Тенистый сумрак над стезей поэта,
                    Которому Бог, греза или смерть
                    Искать велели колыбель ее,
                    Ему могилу тем предуготовив;
                    Сгущались тени. Заключал могучий
                    Дуб в суковатые свои объятья
                    Ствол буковый, а пирамиды кедров,
                    Казалось, образуют храмы в дебрях,
                    И облаками в небе изумрудном
                    Готовы плыть акация и ясень,
                    Трепещущие, бледные, а змеи
                    Лиан, огнем и радугой одеты,
                    Тысячецветные, ползут по серым
                    Стволам, и смотрят их глаза-цветы,
                    Невинно шаловливые, впиваясь
                    Лучами в беззащитные сердца
                    Любимых, чтобы жизнь сосать оттуда,
                    Завязывая свадебные узы
                    Нерасторжимые. Листва прилежно
                    День темно-голубой со светлой ночью
                    Сплетает, сочетая в тонкой ткани
                    Причудливой, как тени облаков,
                    И это только полог над поляной
                    Душистой, мшистой, чьи цветы-глазенки
                    Не хуже крупных. Самый темный дол
                    Благоуханьем розы и жасмина
                    Беззвучно приглашает приобщиться
                    К прелестной тайне; сумрак и молчанье
                    На страже днем; лесные близнецы
                    Полузаметны, мглистые, а в темном
                    Лесном пруду светящиеся волны
                    Все до малейшей ветки отражают,
                    И каждый лист, и каждое пятно
                    Лазури, что в тенистый омут метит;
                    Купает в жидком зеркале свой образ
                    Звезда непостоянная, сверкая
                    Сквозь лиственные ставни до рассвета,
                    И расписная ветреница-птица,
                    Которой сладко спится под луною,
                    Да насекомые, которых днем
                    Не видно, чтобы крылышки во мраке
                    Тем праздничней, тем ярче засветились...

перевод К.Бальмонта
английский оригинал см. по ссылке (строки 420--468) :http://www.bartleby.com/139/shel112.html

                                В полно`чь
луна взошла- и глянь! эфирны кручи
Кавказа, чьи ледовые вершины
сияли солнцем среди звёзд; внизу
в подножия пещеристые с рёвом бились
вихрящие потоки волн, и гневом
и громом отзывалось эхо?.. Кто спасёт?..

Летела лодка варевом влекущих волн;
топорщились темны персты утёсов;
гора, отбрасывая тень, висела над водой--
и всё быстрей, проворнее всего живого,
парившую на прыткой глади лодку
влекла... пещеры пасть отверстая,
в чей лабиринт извилистый, глубокий
впадало бурею бичуемое море; лодка
летела, пуще. "Грёза и Любовь!--
вскричал Поэт.-- Я выследил
путь удаленья твоего. Уж сон и смерть
не разлучат нас впредь!"        
                                            А лодка
потоком быстрым всё неслась.  Вот день
забрезжил над потоком мрачным;
и уж где лодка плы`ла, там война
дичайшая меж волн утихла: лодка
плыла` тихонько. Где горы разлом
лазури неба глыбь черну подставил,
а масса водная ещё не достигала
основ Кавказских гор, она вращалась
гремя, так что качались скалы вековые:
водоворот заполнил пропасть-щель:
он подымался выше по уступам,
вертясь немыслимо проворно, подмывал,
без устали плеща о кряжистые корни,
могучие деревья, что тянули руки
гигантские во тьму повыше. Посредине
котла зеркалила обла`ки гладь
обманчивая, гиблая, тиха`я.
Подхваченная восходящим током,
тянулась лодка, кру`гом, кру`гом, прытко,
треща, с уступа на уступ взбиралась,
пока на крайнем ярусе, где в брешь
скалы сбегал воды избыток, где тишь
средь круговерти сберегалась,
остановилась странница, дрожа. Сорвётся
вдруг в бездну? Или встречное теченье
неумолимой пропасти её поглотит?
Что ж, вниз?... Бродячий ветерок,
подувший с запада, упёрся в парус--
и глянь! легонько, между берегов
замшелых, да потоком тихим,
вдоль рощицы тянулась лодка; ох!
поток ужасный, издали ревущий
звучал на фоне шёпота листвы.
Где кущи расступаются, являя
зеленую поляну, там был плёс:
сомкнулись берега, чьи жёлтые цветы
в хрусталь покоя засмотрелись навсегда.
Волна от лодки прервала их дрёму,
что лишь залётный птах иль ветер-шалопай
смущали было, иль побег упавший,
иль осень увяданья. Захотел поэт
украсить свежестью их блёклые волосья,
но одиночество вернулось в сердце--
и он стерпел. Порыв могучий
пока таился в щёк румянце, взглядом
владел, и телом измождённым,
которому служил ещё, он нависал
над жизнью, как зарница в туче,
парящая, чтоб сгинуть в тёмном
приливе но`чи.

перевод с английского Терджимана Кырымлы   
                                                              

                                        И вот настала полночь,
                    Луна взошла, и вдалеке возникли
                    Эфирные урочища Кавказа,
                    Чьи льдистые вершины, словно солнца
                    Средь звезд, сияли, стоя на подножье
                    Пещеристом, изглоданном волнами
                    Свирепыми, - как челноку спастись? -

                    В неистовом, бушующей потоке,
                    Беспомощный, несется к черным скалам,
                    А над волнами гибельный утес,
                    И человек движенья рокового
                    Прервать не в силах; скользкими волнами
                    Подхвачен челн. Пещера впереди
                    Разверзлась, и захлестывало море
                    Глухую глубь; челн бега своего
                    Не замедляет. "Греза и Любовь! -
                    Вскричал Поэт. - Сдается мне, открыл я
                    Убежище твое. Ни сну, ни смерти
                    Не разлучить надолго нас".
                                                                      Плыла
                    В пещере лодка. Наконец, забрезжил
                    Над этой черною рекою день;
                    Где схватка волн сменилась перемирьем,
                    Плыл челн среди потока, чьи глубины
                    Не мерены; где трещина в горе
                    Во мрак лазурь небесную впускала,
                    Пока еще лавина вод к подножью
                    Кавказа не обрушилась, чтоб гром
                    Твердь колебал, там в пропасти подземной
                    Кипел один сплошной водоворот;
                    Порогами карабкалась вода
                    И омывала кряжистые корни
                    Дерев могучих, вытянувших руки
                    Во мрак наружный, а посередине
                    Подземного котла виднелась гладь
                    Обманчивая, небо искажая
                    Зеркальною своею западней.
                    По головокружительным уступам
                    Челн поднимался вверх, но там, где круче
                    Всего был поворот, где брег скалистый
                    Образовал средь вихрей водных заводь,
                    Остановился челн, дрожа; сорвется
                    Он в бездну, или встречное теченье
                    Умчит его назад и там потопит
                    В пучине, от которой нет спасенья
                    И в глубь ее несытую нельзя
                    Не погрузиться? Но бродячий ветер,
                    На западе поднявшись, дунул в парус
                    И бережно повлек меж берегов
                    Замшелых, и поток невозмутимый
                    Струился вдоль в тени ветвистой рощи,
                    И отдаленный рев уже смешался
                    С певучим нежным лепетом лесов.
                    Где кущи расступаются, являя
                    Зеленую поляну, там был плес
                    Меж берегов, чьи желтые цветы
                    Самим себе могли смотреть в глаза,
                    Глядясь в хрусталь, и челн, плывущий мимо,
                    Слегка смутил зеркальные подобья,
                    Как птица или ветер, как побег
                    Упавший или их же увяданье
                    Смущает их. Поэту захотелось
                    Цветным венком свои украсить кудри
                    Поблекшие, однако удержала
                    Его печаль; порыв не проявился,
                    Хоть скрыть его была не в силах внешность,
                    И нависал над жизнью, сокровенный,
                    Как молния, таящаяся в туче,
                    Чтобы потом исчезнуть, чтобы ночь
                    Все затопила,...

                    перевод К.Бальмонта
                    английский оригинал см. по ссылке (строки 351--420): http://www.bartleby.com/139/shel112.html

Затем на берегу Хорезмском, дальнем,
он приустал, в гнилом гуляй-болоте
непроходимом. Строгое веленье
толкнуло его к морю. Лебедь
присел там в камышах у тихих волн,
поднялся он, на крыльях мощных взмыл
высо`ко, полетел блестяще
понад бескрайним всем земным.
Глаза Поэта вслед ему: "Домой,
красавец, у тебя есть дом свой,
где с нежною подругой шеями совьётесь
пухо`выми, та взглядом ясным,
твоих очей сиянье отразит.
А кто я есть, что должен здесь томится,
хоть голос слаще мой твоей последней песни,
дух шире твоего, и гармоничней
стан мой, почто я сил остаток
пустому ветру расточаю, и слепой земле,
глухому небу?" Скорбная улыбка
отчаянья скривила ему губы.
Он понял: сон неумолимей смерти,
тот держит под замком свои дары,
а та лукавая, молчком махнув завесой,
над обаяньем собственным смеётся.

Испуган думою своей, он оглянулся.
Близ не было открытого врага, ни следа,
ни звука -- ужас весь из глубины ума.
У брега лодочка плыла, к ней взор
его нетерпеливый устремился.
Она была давно заброшена, борта
потрескались, худой каркас
от волн прилива ходуном ходил.
Порыв неутолимый повелел ему
уплыть по Смерть в широком море;
ведь знал он: богатырша Тень
в грязи на дне кишащем гроты любит.

День ясен был, а море вместе с небом
пили` бодрящий свет; а ветер
мёл с берега, черня волн череду.
Душе стремящей повинуясь, странник
сел в лодку, распростёр на голой мачте
свой плащ, отчалил в одиночку,
и лодка пронялась покоем моря
как облака клочок пред бурей.

То ль во серебряной мечте послушна
дыханию ветров благоуханных
на облаках пухо`вых, столь проворно
по водам тёмным и рябым бежала
тугая лодка. Вихрь всё заметал
барашки гнал истерзанной им гладью.
Вздымались валы. Выше, выше
крутые шеи их под плетью бури вились
что змеи бешеные в хватке грифа.
Покойно наблюдая лютость сечи--
волну внахлёст волны, скрещенье вихрей,
водоворот темнеющий обманнои чёрные теченья обманным
толкующийся вслепую, он сидел:
как будто духи те ему прислуга
назначеная, что вести ко свету
очей любимых, так Поэт сидел
держа покорный руль. Уж вечерело,
лучи заката в радуги оттенки
раскрасили соборы ширь-туманов,
что покрывали путь его над бездной;
мгла, медленно с восхода подымаясь,
сплетала россыпь тёмных кос в венок
очам сияющим, челу былого дня;
ночь кралась в платье звёзд. Повсюду
ужаснейшие горы колотились,
числом всё прибывая ,то ль шутя
над тихим и блестящим небом. Лодка
ещё опережала бурю, точно пена
по зимней и порожистой реке,
то замирая посреди двух волн,
то избегая падающих масс
сражённых валов; бережно несла
то ль в этом хрупком и ненужном теле
стихии бога?

перевод с английского Терджимана Кырымлы

                    И наконец, на берегу Хорезмском
                    Пустынный шаг замедлил он среди
                    Болот зловонных; к берегу морскому
                    Его тянуло; лебедь плавал там
                    Средь камышей в малоподвижных водах.
                    Он подошел, и лебедь взмыл на крыльях
                    Могучих в небо, высоко над морем
                    Вычерчивая яркую стезю.
                    За лебедем следил он жадно: "Птица
                    Прекрасная, к родному ты стремишься
                    Гнезду, где нежная подруга шею
                    Пуховую свою с твоей сплетет,
                    Сияньем ясных глаз тебя встречая.
                    А я? Кто я? Зачем я здесь, хоть голос
                    Мой сладостней твоей предсмертной песни,
                    И шире дух, и стан мой соразмерней
                    Прекрасному, зачем я расточаю
                    Себя, хоть воздух глух, слепа земля,
                    А в небе нет мне отзвука? Уста
                    В отчаянье как будто улыбнулись.
                    Он понял, что неумолимый сон
                    Скуп на дары, а смерть еще лукавей,
                    Безмолвная, прельщающая тенью,
                    Чтоб высмеять свое же обаянье.

                    И, устрашенный собственною мыслью,
                    Он огляделся в поисках врага,
                    Но только в нем самом таился ужас.
                    У берега заметив утлый челн,
                    К нему стремился взор нетерпеливый.
                    Челн был давно заброшен, и борта
                    Потрескались, и содрогался корпус,
                    Когда к нему прибой могучий льнул.
                    Порыв безудержный велел скитальцу
                    Сесть в челн и в море мрачном смерть искать.
                    Он ведал: жизнь кишит в подводных гротах,
                    И нравится могучей тени там.

                    День ясен был, и небо, как и море,
                    Сияньем вдохновительным питалось,
                    А волны хмурил только ветерок.
                    Подвигнутый душою беспокойной,
                    В челн прыгнул странник, водрузил на мачте
                    Свой плащ, как парус, и отплыл один,
                    А лодка в море поплыла спокойном,
                    Как облако в лазури перед бурей.

                    Как в зыбком серебристом сновиденье
                    Плывешь порою по теченью ветра
                    Благоуханного средь облаков
                    Сияющих, так по волнам бежал
                    Упорный челн. Вихрь между тем крепчал
                    И гнал его с порывистою силой
                    По белым кручам вспененного моря,
                    А буря на лету хлестала волны,
                    И судорожно волны извивались,
                    Как змеи в хищнояростных когтях.
                    Неколебим, любуясь дикой битвой
                    Волны с волной и вихря с вихрем новым,
                    Бросками, пляской, разъяренным бегом
                    Вод сумрачных и грозных, он сидел,
                    Как будто вихри в шторм ему служили,
                    Покорные, препровождая к свету
                    Очей любимых, так Поэт сидел
                    И руль держал, а в море вечерело,
                    И радужные отблески заката
                    Раскрасили соборы брызг летучих,
                    Над бездной осенивших путь его;
                    Мгла, медленно с востока поднимаясь,
                    Из девственных своих сплетала прядей
                    Венок для угасающего дня;
                    Ночь в звездном одеянье следом шла;
                    Со всех сторон вздымались водяные
                    Хребты в междоусобице стихийной,
                    Высмеивая с ревом небеса
                    В спокойном блеске. Маленькая лодка
                    Плыла сквозь бурю, как седая пена
                    По ледяной порожистой реке,
                    То замирая вдруг над зыбкой кручей,
                    То избегая взрывчатой громады,
                    Грозящей морю; лодочка плыла,
                    Как будто бы, подобный человеку,
                    В ней бог сидел.

перевод К.Бальмонта
английский оригинал см. по ссылке (строки 272--351) :http://www.bartleby.com/139/shel112.html

Он встал мгновенно ,транс прогнав внезапный--
холодный свет зари, луна голу`ба
низка в закате, вычурные горы,
светла долина и безлюдный лес
окру`жили его бивак. Куда умчались
оттенки неба над его главой
парившие вечор? где звуки убаюка;
мистерия, величие земли;
веселие, экстаз? Поблёкшие глаза его
взирали на пустую сцену безучастно,
как океанский блик на мать-луну.
Любви телесной фея в сон послала
виденье заслонившие дары
допрежние свои. Он зря следит
неуловимую за явью тень--
та за кордоном уж, увы! увы!
Неужто члены, вздох, и голос бывший
обманом сникли? Навсегда ушёл
в пустыню, бездорожье сна былого
прекрасный образ? Иль врата черны
погибели ведут в твои рай чудесный,
о Сон? Иль радуги сияющая арка
и образ гор на глади вод ведут лишь
во мрачный, водянистый омут,
а синий свод погибели -- из всплесков
противнейшей клоаки, где любое
исчадье, пряча свои бельма ото дня,
влечёт, о Сон, нас в твой удел сладчайший?
Сомнение внезапно хлынуло на сердце,
взбодрённое надеждой жадной, жалом
отчаянья пронзившей мозг.
                                                    Пока
день небо озарял, поэт с душою
немой держал совет. Вночи явилась страсть,
врагиня лютая ослабленной надежды,
покой отобрала, и повела
его во тьму... Вот так орёл в охвате
змеи зелёной, чувствуя в груди
горенье яда, вдруг летит вслепую
сквозь ночь и день, и бурю, штиль и облака,
взбешён дразнящей болью, наобум,
в простор небес дико`й-- ведомый
сияньем блика грёзы милой той,
под хладным глянцем ночи нелюдимой,
по буеракам, выемкам ложбин,
топча с размаху змея лунной жёлчи,
летел он. Красная заря его полёт зарила,
насмешливо роняя жизни блески
на щёки смертника. Блуждал он
пока с Петрийской кручи показался
Аорнос над далёким горизонтом
что облако; минуя Балх, где гробницы
царей парфянских на семи ветрах
дарят им пыль клубами, бешено блуждал он
за днями день, и часа не берёг,
и жизни ,что пока питала
огонь распада в нём.От отощал,
а волосы его всклокоченные осень
страданий странных на ветру
оплакивали; слабая рука
висела мёртвой костью в дряблой коже;
Житьё и блеск, что потреблял его, сияли
что тайно тлеющий очаг
 из глаз его, и только. Поселяне,
что человечно пособляли его нуждам,
встречали с изумлённым страхом
летучего пришельца. Горец,
заметив на скале головоломной привиденье,
считал, что ветра Дух с сиянием в очах,
дыханьем частым, сто`пами,
не уминающими наст, прервал
побег; ребёнок прятал в складках
одежды материнской личико,
напуганное блеском тех бешеных очей,
чтоб после видеть в снах больных
мерцанье взгляда. Правда, девушки-молодки,
наученные естством, могли истолковать
лишь половину боли, что его терзала,
звали` его чужими именами
друзей и братьев, пожимали руку
увядшую его, прощаясь,
и провожали плача, видели едва
сквозь слёзы путь его с порогов отчих.                   

перевод c английского Терджимана Кырымлы

               
                    Был ниспровергнут сон толчком внезапным;
                    Уже белел рассвет, и месяц синий
                    На западе садился; проступали
                    Вблизи холмы; леса вокруг него
                    Угрюмо высились. Куда девались
                    Цвета небес, игравшие над рощей
                    Минувшей ночью? Где ночные звуки,
                    Баюкавшие сон его? А где
                    Мистерия ночная, где величье
                    Земли, где торжество? Глаза, тускнея,
                    Глядели в пустоту, как на небесный
                    Прообраз из воды глядит луна.
                    Сладчайший дух любви послал виденье
                    Во сне тому, кто дерзостно отверг
                    Ее дары. Он трепетно следит
                    Неуловимую вне грезы тень,
                    Предел - увы! - пытаясь превозмочь.
                    Неужто облик, только что дышавший,
                    Был мороком? И сгинул, сгинул, сгинул
                    В пустыне безысходно-тусклой сна
                    Навеки? Неужели, кроме смерти,
                    Никто не может отворить эдема,
                    Сна твоего, и радуга в лазури,
                    И горы в зыбком зеркале озерном
                    Ведут лишь в черный омут водяной,
                    А синий свод и смрад отвратной смерти,
                    В котором тень, исчадие могилы,
                    Скрывается от мерзостного света,
                    Причастны, сон, к твоим отрадным чарам?
                    Ему сомненье затопило сердце,
                    Надежду пробудив, сжигало мозг
                    Отчаяньем.
                                         Пока светился ясный
                    День в небесах, поэт с душой своею
                    Держал совет немой, а ночью страсть
                    Пришла, врагиня раздраженной грезы,
                    Покой стряхнув с него, и повлекла
                    Во мрак ночной. Как сдавленный змеей
                    Зеленою, почувствовал, как яд
                    В груди горит, уносится орел
                    Сквозь мрак и свет, сквозь вихрь и сквозь лазурь
                    Гнетущей дурнотою ослеплен,
                    В бескрайнюю воздушную пустыню,
                    Так, движимый прелестной тенью грезы
                    В сиянье ночи, мрачном и студеном,
                    По буеракам, по болотам топким,
                    Змей скользких света лунного топча,
                    Бежал он, и ему сияло утро,
                    Насмешливой окрашивая жизнью
                    Его ланиты мертвые; блуждал он,
                    Пока не различил с Петрийской кручи
                    Над горизонтом облачный Аорнос;
                    Балх видел он, и видел он могилы
                    Царей парфянских; пыль над ними вечно
                    Клубится на ветру; блуждал в пустыне
                    Он день за днем, скитался, изнуренный
                    Скитаньем тщетным; тлело в нем томленье
                    И собственным питалось угасаньем;
                    От отощал, и волосы его
                    Поблекли, осень странную оплакав
                    На злом ветру; бессильная рука
                    Висела мертвой костью на дряблой коже;
                    Жизнь с пламенем, снедающим ее,
                    Как в горне, тайно вспыхивала в черных
                    Глазах его; страшились поселяне,
                    Чья человечность нищего снабжала
                    Припасами, когда к жилищам их
                    Он приближался робко. Храбрый горец,
                    Над пропастью такое привиденье
                    Встречая, полагал, что перед ним
                    Дух ветра, чьи глаза горят, чьи вздохи
                    Неистовы, а шаг в снегах бесследен;
                    Ребенок прятал в юбке материнской
                    Лицо свое, пугаясь этих взоров
                    Блуждающих, чей необычный пламень
                    Ему сверкал во многих сновиденьях
                    Ночной порой, и разве только девы
                    Угадывали, что за хворь терзает
                    Скитальца, называли незнакомца,
                    Пусть по ошибке, другом или братом
                    И руку пожимали на прощанье,
                    Сквозь слезы гладя вслед ему потом.

                   перевод К,Бальмонта

Поэт блуждал, Аравию прошёл он,
и Персию, пустыню Хорасана,
и чрез хребты надземные, что Инд
да Окс с вершин ледовых низвергают,
в восторге-радости держал свой путь;
покуда не забрёл в Кашмир, в долину
лесистую, укромнейшую, где
благоухающие заросли увили скалы,
беседку сотворив у речки юркой,
там и прилёг. К нему во сне пришла
дотоле небывалая надежда,
не обжигавшая ещё горячих щёк.
Он увидал укутанную деву,
сидевшую поблизости него,
что голосом грудным, его души,
о чём-то говорила с ним же. Дум покой
с музы`кою протяжной сочетался
беседы тихой, звуки чьи плелись
в изысканную сеть потоков, всплесков,
творили суть души утком, основой.
Она о правде молвила, о знаньи,
о добродетели, об устремленьи
к божественной свободе, что любезней
всего была ему, стихами, поэтесса.
И уж огнь разума сквозь силуэт её
пылал, она почти рыдала, её глас
почти заглох под пафосом сказанья.
Наги были лишь пальцы рук её,
что странно струны чудо-арфы приласкали,
а вен её набухших красноречье-кровь
тянула сказ неслыханный. Биенье лишь
её лишь сердца заполняло срывы
игры на струнах, а дыханье девы
согласно с песней бурною лилось
и обрывалось.  Вдруг привстала гостья:
не выдержало взрывчатого груза
избытка горя её сердце; он обернулся--
и увидал под мягким покрывалом
струящихся ветров её живые члены,
светящиеся жизненным теплом:
она нагие руки простирала,
черна коса качалась с ночью в лад,
звали глаза большие; её губы
тянулись трепетно от страсти побледнев.
И сердце крепкое его сорвалось
и опьянело от выплеска любви. Он встал
рывком, сжав судорогу вздохов
и руки протянул чтоб ухватить
её трепещущие груди... отшатнулась
она, хотя затем, восторгу уступив,
неистово, беззвучно еле вскрикнув,
обвила стан его неплотскими руками.
И чернота покрыла её озорные очи шалящие,
а ночь обволокла и поглотила образ; сна
темнеющий поток заполнил очертанья,
хлестнул волной, насытил праздный мозг.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

                    Сквозь покрывало, сотканное ветром,
                    В Аравии и Персии блуждал
                    Поэт, потом в пустыне Карманийской,
                    И, радостный, он побывал в горах
                    Надземных, где родятся Инд и Окс,
                    Из ледяных пещер струясь в долины;
                    И, наконец, в долине Кашемирской
                    Укромный уголок нашел, где в куще
                    Благоуханной близ прозрачной речки
                    Средь голых гор свои раскинул члены
                    Усталые, и чаянье во сне
                    Его постигло, что не жгло доселе
                    Ланит его; поэту снилась дева,
                    Которая сидела рядом с ним
                    И не откидывала покрывала
                    С лица, но голос трепетный был голос
                    Его души, где мусикия ветра
                    И родников струистых; чувство млело
                    В тенетах разноцветных пестрой пряжи;
                    А голос говорил ему о знанье,
                    Вещал он о божественной свободе,
                    С поэтом говорить пришла сама                   
                    Поэзия, и разум в строгом строе
                    Своем зажег ее летучий стан
                    Сияньем, и всхлипы прорывались
                    В неистовых созвучиях, а голос
                    Поник в своем же пафосе; персты,
                    Одни обнажены, по странным струнам
                    С мелодией скользнули; в жилах кровь
                    Повествовала о неизъяснимом,
                    А пенье прерывалось временами
                    Биеньем сердца, и согласовалось
                    Ее дыханье с бурным ладом песни
                    Прерывистой, и поднялась она,
                    Как будто гнета взрывчатое сердце
                    Не вынесло; на звук он обернулся
                    И увидал при теплом свете жизни
                    Пылающие прелести ее
                    Сквозь покрывало, сотканное ветром,
                    Нагие руки, кудри цвета ночи,
                    Сияющие очи и уста
                    Отверстые, трепещущие пылко.
                    Он мощным сердцем дрогнул в преизбытке
                    Любви, рванулся к ней всем телом, руки
                    Простер, дыханья не переводя,
                    К желанным персям; отшатнулась дева
                    И сразу же, охвачена восторгом
                    Неудержимым, вскрикнула, приемля
                    Его телесность в зыбкие объятья,
                    Которые при этом исчезали,
                    И черный мрак ему глаза подернул,
                    Ночь поглотила призрачную грезу,
                    И непроглядный сон окутал мозг.

                    перевод К.Бальмонта
                    английский оригинал см. по ссылке (строки 140--191): http://www.bartleby.com/139/shel112.html

Почил поэт, его предчасный гроб
ничья рука, дрожа, не убирала,
но ,завиваясь, осенью ветры
поверх костей гниющих пирамиду
гниющих листьев тихо возвели...
милёнок юнош! --плакальщица-дева
не убирала цве`том, кипарисом
его сырое ложе упокоя,--
учтив и храбр, и благороден,-- также
его лихую долю бард не вспомнил,--
он жил ,и умирал, и пел не нужен.
Его расслышав пламенные речи,
чужие плакали, а девы ,увидав
безвестного юнца, томились молча,
тоскуя по любви неразделённой
в его горячем и пытливом взоре.
Серебряной мечтой, виденьем строгим
его кормилось детство. Всякий вид
и звук земли просторной, неба разливного
питали благородством дух ребячий.
Божественной премудрости фонтаны
не оминали уст его пытливых;
всё доброе, великое, благое, что
поэзия с преданьем освящали,
он чувствовал и знал. Когда подрос он,
покинул отчий кров вдруг ставший чуждым
и холодеющий очаг, дабы в краях нехоженых
пытать неведомые правды. Много сколь
пустынь широких, троп непроходимых
проторил шагом беззаветным он,
а кроткостью своих речей и взгляда
у диких покупал покой и провиант.
Таинственнейшие шаги Природы
следил он, следуя как тень за Нею:
там ,где вулкан пылающий льды, снеги
долины заволакивает пепельным огнём;
где битума озёра волнами лихими
голь мысов гложут постоянно; или там,
где тайные пещеры, тёмные, крутые
чадят огнём и ядом родников,--
ни корысти, ни гордости нет ходу,--
чьим залам нет ни меры, ни числа, а своды
алмазами и златом блещут звёздно,
колоннами из хрусталя подпёрты,
над жемчуга ковчегами нависли
и хризолитовые троны сторожат.
А всё ж не изобилие богатства,
не злато-самоцветы,-- свод небесный
да зе`лена земля юнца пленила,
очаровала: тот бродил далёко
укромными долинами, и жил там,
пока голубки с белками не стали
кормиться пищею своей бескровной
с его ладони доброй, кротким взглядом
привлечены, и добротой душевной;
и антилопа, шорохом листвяным
гонимая обычно, замирала,
чтоб рассмотреть попристальней фигуру
гораздо грациознее своей.Поэта стопы,
послушные стремлениям высоким,
к руинам древним следовали дённо:
Афины, Тир и Баальбек; пустыню,
Ерусалим воздвигнут где, останки
заветных Вавилонских башен,
и Мемфиса былого пирамиды,
и Фивы, барельеф на на обелиске
из алебастра яшмовой гробни`цы
дикивинный, и сфинкса-инвалида,
и Эфиопию за голыми хребтами
укрытую. Среди руины храма,
чудовищных колонн и диких ликов
надмiрного, где мраморные духи
хранят мистреью Зодиака в бронзе,
а мертвецы кладут немые думы
свои на стены вкруг немые,
он медлил, созерцая мира
заметки юности весь день горящий,
не отрывался и когда луна
чудесные покои населяла
тенями плавающими во мгле,
он все смотрел упорно,
пока его оцепеневший ум,
не полыхал вдруг, одухотворённый,--
и вмиг он постигал лихую тайну
рождения времени стареющего всё.
Меж Арабская девица пищей
делилась собственной, из отчего шатра,
кошму доставила, ночлег устроив,
обслуживала быт пришельца, лишь бы ей
внимать шагам его, влюблённой,
не смеющей в благоговейном страхе
признаться в том любимому,-- она
оберегала сон его украдкой,
несжатые рассматривала губы
сновидца и считала вздохи,
невинных снов свидетелей немых,
а как заря красна луны желток
выбеливала бледным мелом,
девица возвращалась в отчий дом,
бледна, страстна, страшна и осиянна.

перевод с английского Терджимана Кырымлы    

                    Почил Поэт в безвременной могиле,
                    Которую не руки человека
                    Насыпали; нет, в сумрачной пустыне
                    Над скорбными костями вихрь в ненастье
                    Насыпал пирамиду скорбных листьев;
                    Красавец юный! Дева не пришла
                    Украсить кипарисом и цветами
                    Заплаканными одинокий сон;
                    Никто судьбы его певучим вздохом
                    Не помянул; и жизнь его, и песнь,
                    И смерть - возвышенные, одиноки;
                    Он слезы песней вызывал; томились,
                    Неведомому внемля, девы; пламень
                    Его очей погас, пленив сердца;
                    Молчание влюбилось в нежный голос,
                    Его в своей темнице затаив.
                    Сном серебристым и виденьем строгим
                    Он вскормлен был. Тончайшим излученьем,
                    Изысканным звучанием питали
                    Земля и воздух избранное сердце.
                    Родник идей божественных не брезгал
                    Его устами жаждущими; все
                    Великое, прекрасное, благое,
                    Чем святы миф и быль, он постигал
                    И чувствовал; чуть повзрослев, покинул
                    Он свой очаг и дом, взыскуя истин
                    Таинственных в неведомых краях.
                    Пустыня привлекла его шаги
                    Бесстрашные; радушных дикарей
                    Чаруя, находила кров и пищу
                    Песнь для него; он следовал, как тень
                    Природы, по стезям ее заветным
                    Туда, где багровеющий вулкан
                    Свои снега и льды овеял дымом
                    И пламенем; туда, где смоляные
                    Озера вечно гложут наготу
                    Утесов черных; видел он пещеры
                    Зубчатые, извилистые вдоль
                    Опасных русл, в которых яд и пламя
                    Бушуют, чтоб корысть не заглянула
                    В звездистый храм, где злато, где алмазы,
                    Где залам нет числа, где пирамиды
                    Хрустальные, где хрупкий перламутр
                    Гробниц и яркий хризолит престолов.
                    И все-таки милее самоцветов
                    Осталось переменчивое небо
                    И мягкая зеленая земля
                    Для любящего сердца; выбирал он
                    Безлюдный дол, и жил он там, как дома,
                    И привыкали голуби и белки
                    Из рук его брать пищу без опаски,
                    Привлечены беспечным нежным взором;
                    И антилопа, хоть ее страшит
                    Малейший шорох, скрыться не спешила,
                    Любуясь красотою, превзошедшей
                    Ее красу; он шествовал, ведомый
                    Высокой мыслью, чтобы в разных странах
                    Узреть руины грозного былого;
                    Он посетил Афины, Баальбек,
                    Тир, Вавилон и сумрачный пустырь,
                    Который звался Иерусалимом;
                    Он Фивы посетил, Мемфис он видел
                    И пирамиды вечные, он видел
                    Резьбу таинственную обелиска,
                    Гроб яшмовый он видел, видел сфинкса
                    Увечного; он тайны эфиопов
                    Постиг. Он побывал среди развалин
                    Священных, средь кумиров, что являют
                    Черты сверхчеловеческие там,
                    Где служит медным тайнам Зодиака
                    Страж, демон мраморный, где мысли мертвых
                    Немые на стенах, немых навеки;
                    Усердно созерцал он монументы,
                    В которых юность мира, изучал
                    Он долгим жарким днем безмолвный образ,
                    И при луне в таинственной тени
                    Он продолжал свой опыт созерцанья,
                    Покуда вдохновение не вспыхнет,
                    Явив разгадку в трепетном истоке.
                    Дочь юная араба с ним делилась
                    Дневной своею пищей, постилала
                    Ему циновку и украдкой
                    Следила, дел домашних сторонясь,
                    Влюбленная, за ним, не смея выдать
                    Любви своей, и сон его ночной,
                    Бессонная сама, оберегала,
                    Ловя дыханье уст и грез его,
                    И, томная, домой не возвращалась,
                    Пока не вспыхнет алая денница
                    И бледная луна не побледнеет.

перевод К.Бальмонта
текст оригинала см. по ссылке (строки 50--139 ) :http://www.bartleby.com/139/shel112.html

____________4._____________
Поля, озёра, рощи и потоки,
моря и все живые существа, насельцы
планеты чу`дной; зарево и дождь,
землетрясение, потоп и ураган,
столбняк зимы, когда мерцанье грёз
ростки хранит, иначе-- сон глухой,
сулящий замершим листву и крылья;
труды-пути людей, их смерти и рожденья,
и мир людской с имуществом его;
всё то, что движется, живёт, в бореньях
для смерти рождено, верти`тся, чтоб упасть.
Лишь Мощь* тиха в своём уединеньи,
одна, непостижима, далека;
а вид сей, голая земли гримаса,
в глазах моих застывший древний кряж--
уму пытливому наука. Будто змеи,
к добыче глетчеры ползут катясь едва,
от родников тучнея; пропасти презрев,
Мороз и Солнце здесь творят соборы,
возводят пирамиды, купола.
Град Смерти башнями отмечен
и прочно ограждён стеной из льда.
Уже не город, а руин потоки
суть здесь, с небесного кордона
неутомимо катят; великаны-сосны
пути их роковые ограждают или
с корнями голыми, калеками стоят.
А валуны, что стащены сюда из далей,
границу смерти одолели лбами,
невозвращенцы. Хатки и угодья
зверей и мошек, птиц пропали,
нет пищи им и крова, навсегда--
сколь жизни и веселья в прошлом.
А человек бежал в смятении подальше:
накрытые стремительной лавиной, 
его усадьбы сгинули что дым,
и где там беженцы осели. Блеск вершин
на торопыги буйные ложится,
что выбираясь из укромных бездн,
сбираются в долине-- величава,
Река, кровь с молоком далёким странам,
стремится неуклонно в океан,
туман ветрам дыханием даря.

продолжение следует
перевод с английского Терджимана Кырымлы
* в оригинале "Power", с Силой которая созвучна с "Arve", см. главку 1 этой поэмы,-- прим. перев.

   ____________4.______________
   Ручьи, луга, лесов уединенье,
   Поля, озера, вечный океан,
   Раскаты грома, гул землетрясенья,
   И молния, и дождь, и ураган,
   И все, что в глубине земли сокрыто,
   Когда она объята зимним сном
   И снежными гирляндами увита,
   Что будет взращено весенним днем,
   Оцепеневших почек сновиденья,
   Их радостный, восторженный расцвет,
   И человека бурные владенья,
   И жизнь, и смерть, и сумерки, и свет,
   Все, что тоскует, дышит и стремится,
   Все, в чем дрожит сияние и звук, -
   Встает, растет, и меркнет, и дымится,
   И вновь растет для счастия и мук.
   И только Власть, что правит всем движеньем,
   Недвижна, недоступна и ясна;
   Громада первозданных гор полна
   Ее красноречивым отраженьем.
   Сползают вниз извивы ледников,
   Как жадные гигантские удавы,
   В пространствах незапятнанных снегов,
   Похожих на поля застывшей лавы.
   Здесь Солнце и причудливый Мороз
   Творят нерукотворные узоры,
   Возводят пирамиды и соборы,
   Воздушнее и легче светлых грез.
   Здесь смерти неприступная обитель,
   С оплотами из искристого льда;
   Приюта здесь не встретит никогда
   Отторженной земли печальный житель.
   То не обитель, нет, - то водопад,
   Поток лавин, сорвавшийся с лазури.
   Искажены властительностью бури,
   В земле изрытой сосны стали в ряд,
   Огромные, как смутный рой видений.
   И скалы из пустынь толпой сошлись
   И навсегда угрюмо обнялись,
   Раздвинули предел своих владений,
   Все мало им, им тесен круг границ,
   Жилище отнимают у растений,
   У насекомых, у зверей, у птиц.
   Как много жизни было здесь убито,
   Как строго смерть свой холод сторожит!
   Людская раса в страхе прочь бежит,
   И дело рук ее навек забыто,
   Развеяно, как в урагане - дым,
   Ее жилье пространством льдов покрыто,
   И путь минувших дней неисследим,
   Внизу блестят пещеры-властелины,
   Из их сердец ключи, журча, текут,
   Немолчные, смеются и бегут,
   Чтоб встретиться среди цветов долины.
   И царственно-могучая Река,
   Кормилица для пастбищ отдаленных,
   Прозрачна и привольно-широка,
   Несет богатство вод неугомонных
   Туда, вперед, где дремлет океан
   И к воздуху ласкается попутно,
   Сплетая для него ежеминутно
   Из легких струй изменчивый туман.
  
   перевод  К. Бальмонта

________________4._________________________
The fields, the lakes, the forests, and the streams,
Ocean, and all the living things that dwell
Within the daedal earth; lightning, and rain,
Earthquake, and fierv flood, and hurricane,
The torpor of the year when feeble dreams
Visit the hidden buds, or dreamless sleep
Holds every future leaf and flower; the bound
With which from that detested trance they leap;
The works and ways of man, their death and birth,
And that of him and all that his may be;
All things that move and breathe with toil and sound
Are born and die; revolve, subside, and swell.
Power dwells apart in its tranquillity,
Remote, serene, and inaccessible:
And this, the naked countenance of earth,
On which I gaze, even these primaeval mountains
Teach the adverting mind. The glaciers creep
Like snakes that watch their prey, from their far fountains,
Slow rolling on; there, many a precipice,
Frost and the Sun in scorn of mortal power
Have piled: dome, pyramid, and pinnacle,
A city of death, distinct with many a tower
And wall impregnable of beaming ice.
Yet not a city, but a flood of ruin
Is there, that from the boundaries of the sky
Rolls its perpetual stream; vast pines are strewing
Its destined path, or in the mangled soil
Branchless and shattered stand; the rocks ' drawn down
From yon remotest waste, have overthrown
The limits of the dead and living world,
Never to be reclaimed. The dwelling place
Of insects, beasts, and birds, becomes its spoil
Their food and their retreat for ever gone,
So much of life and joy is lost. The race
Of man flies far in dread; his work and dwelling
Vanish, like smoke before the tempest's stream,
And their place is not known. Below, vast caves
Shine in the rushing torrents' restless gleam,
Which from those secret chasms in tumult welling
Meet in the vale, and one majestic River,
The breath and blood of distant lands, forever
Rolls its loud waters to the ocean waves,
Breathes its swift vapors to the circling air.

Р. В. Shelley
весь текст (с дельными комментариями, их вот я не перевёл) поэмы см. по ссылке http://www.mtholyoke.edu/courses/rschwart/hist256/alps/mont_blanc.htm

"Такую сладкую упругость...
Вчера на море повстречал...
В душе орган играл мне фуги...
Когда к груди её прижал
К её губам я прикоснулся...
И будто в Истину... проник" Master
См. по ссылке:
http://blog.i.ua/community/2051/489031/
В том же блоге: "... Прижал...
и ощутил твои упругости...
и выпуклости...
и что-то поднялось...
в душе...(наверно, тоже)
и стало горячо...", автор тот же.

Везде ищу тебя, упругость:
в маршрутках свежую едва,
на пляже... нахожу мокругу...
в мозгах... ищу к стихам слова.
Прижму к груди-- и ощущаю,
к губам-- отвешу поцелуй.
И что-то сразу поднимаю...
копейку с полу... думал, луй.*
Затем в горячке проникаю
в привычно-пошленький сюжет
на берегу морского края,
где с порнобарда спросу нет.
Лежат шампуры на мангале.
Налево зыркает чучмек.
Я волны трогаю ногами,
прошу у выпуклостей чек,
молю оставить телефончик,
сыграть на бис хоть пару фуг...
-- Потрогай Истину за кончик--
и охладись, мой милый друг...

* т.е. луидор--- прим. Т.К.

_______________3.__________________
Ведь говорят, что отблески миров
приходят к душам спящим, полумертвым,
и что числом гостей поболе дум живых,
бодрящихся... Я ввысь гляжу:
не распустила ль некая сверхсила
покров житья и смерти? То ли я
лежу и грёжу, а могучий сон кругами
всё ширясь вдаль, окутывает мир.
А дух мой, о`блак бесприютный, бродит
с уступа на уступ, что исчезают
зефирами незримыми размыты!
Ввысь, бесконечность небя прободая,
Монблан является--  он ясен, снежен, тих,
он свитой гор невиданных, нездешних
окру`жен: лёд, гранит; широкие ущелья
меж глетчеров, немерянная глыбь;
пик голубой, под стать навесу неба,
простёртому, текучему меж скал;
пустыня, населённая штормами:
стервятник волен здесь терзать костяк,
добычи волчьей... мерзость исполинов
вся напоказ: грубы, наги, толсты,
мертвы, в порезах, шрамах... Может,
дед* Землетрус учился в детстве
громить? его игрушки? Или море
огня сливалось в до`лы, а не лёд;
не тишь царила тут, но грохот?
Всё вечным выглядит тут-- кто ответит?
У дикости чудной язык**, который
поит отчаянье лихое или веру,
столь мягкую, немую, что Природа
лишь с нею примет отщепенцев;
Монблан, твой глас, способный отменить
законы лжи и кодексы неправды,
понятен лишь великим, мудрым, добрым,
не в душах всех смятение творит.

продолжение следует
перевод с английского Терджимана Кырымлы
* у Шелли "баба Землетрясение"-- далее см."her... young...";
** "tongue"

_______________3.____________________
Some say that glean-is of a remoter world
Visit the soul in sleep, that death is slumber, 50
And that its shapes the busy thoughts outnumber
Of those who wake and live. I look on high;
Has some unknown omnipotence unfurled
The veil of life and death? or do I lie
In dream, and does the mightier world of sleep 55
Spread far around and inaccessibly
Its circles? For the very spirit falls,
Driven like a homeless cloud from steep to steep
That vanishes among the viewless gales!
Far, far above, piercing the infinite sky, 60
Mont Blanc appears-still, snowy, and serene-
Its subject mountains their unearthly forms
Pile around it, ice and rock; broad vales between
Of frozen floods, unfathomable deeps,
Blue as the overhanging heaven, that spread 65
And wind among the accumulated sleeps;
A desert peopled by the storms alone,
Save when the eagle brings some hunter's bone,
And the wolf tracks her there--how hideously
Its shapes are heaped around! rude, bare, and high, 70
Ghastly, and scarred, and riven. Is this the scene
Where the old Earthquake-daemon taught her young
Ruin? Were these their toys? or did a sea
Of fire envelop once this silent snow?
None can reply-all seems eternal now. 75
The wilderness' has a mysterious tongue
Which teaches awful doubt, or faith so mild,
So solemn, so serene, that man may be,
But for such faith, with nature reconciled;
Thou hast a voice, great Mountain, to repeal 80
Large codes of fraud and woe; not understood
By all, but which the wise, and great, and good
interpret, or make felt, or deeply feel.

Р. В. Shelley
весь текст поэмы см. по ссылке http://www.mtholyoke.edu/courses/rschwart/hist256/alps/mont_blanc.htm

   _________________3.______________________
   Есть мысль, что лучший светоч мирозданья
   Горит в душе того, кто усыплен,
   Что смерть не мертвый мрак, а только сон
   И что ее кипучие созданья
   Богаче и числом и красотой,
   Чем дня немого трезвые мечтанья.
   Я вверх смотрю, плененный высотой.
   Но что там? Что? Неведомая сила
   Раздвинула покровы бытия
   И смерть передо мной разоблачила?
   Иль это только царство сна, - и я
   Душой брожу по сказочным пределам,
   По призрачным цепляюсь крутизнам,
   И мысль моя, в своем стремленье смелом,
   Лишь бредит, уступив безумным снам?
   Там, надо мной, небесный свод прекрасный,
   Пронзив его, горит вверху Монблан -
   Гигант, невозмутимый, снежный, ясный, -
   Вокруг него толпится сквозь туман
   Подвластных гор немая вереница,
   Вздымая свой убор, гранит и лед,
   И, точно исполинская гробница,
   Зияет пропасть; в ней веков полет
   Нагромоздил уступы и стремнины,
   Морозные ключи, поля, долины,
   Там ни один из смертных не живет,
   Ютится только в той пустыне буря,
   Да лишь орел с добычей прилетит,
   И волк за ним крадется и следит,
   Оскаля пасть и хищный глаз прищуря.
   Все жестко, все мертво, обнажено.
   В скале змеится трещины звено,
   Неровные пробилися ступени.
   Средь ужаса безжизненных пространств
   Встает толпа каких-то привидений
   В красе полуразорванных убранств.
   Быть может, здесь Землетрясенья Гений,
   В любимицы себе Погибель взяв,
   Учил ее безумству упоений,
   И все кругом лишь след его забав?
   Иль, может быть, когда-то здесь бессменным
   Огнем был опоясан снежный круг?
   Кто скажет! Кто поймет! Теперь вокруг
   Все кажется от века неизменным.
   Раскинулась пустыня и молчит,
   Но у нее есть свой язык чудесный,
   Одним угрозой страшной он звучит,
   Другим несет он веры дар небесный -
   Такой спокойной, кроткой, неземной,
   Что тот, в ком эта искра загорится,
   Из-за нее, из-за нее одной,
   С природою навеки примирится.
   Тебе, Титан великий, власть дана
   Стереть, как пыль, все скорби и обманы;
   Но в мире эта власть не всем видна,
   Не всякий видит сказочные страны,
   А только тот, кто мудр, кто чист, велик,
   Кто страстного исполнен упованья
   И кто, пустыни услыхав язык,
   Мог людям дать его истолкованье,
   Или сумел им дать хотя намек,
   Или хоть сам его подслушать мог.

    перевод К.Бальмонта

__________________5.__________________________
Монблан там, выше всё блестит, здесь мощь, она
торжественная, тихая, вся сила скопища
пейзажей, звуков, смерти, жизни стержень.
В покойных сумерках, ночах безлунных,
в сияньи одиночки-дня снега нисходят
на этот Пик-- ничто их там не держит
когда сгорают хлопья в солнечных закатах,
под дротиками нижущими звёзд; Ветры в упор,
немые, резким сильным вздохом, беззвучно же!
их гонят прочь, чей дом --безгласое сиянье, простодушен
во пУстыни, и словно бы туман
блуждает выводок гонителей над снегом.
Неведомою Силой тех вещей,
что правят мыслью, и в Храме бесконечном
Небес законы суть, ты населён!
И что ты ,Белая Гора, и земли, и моря, и звёзды
коли умам людским тишь, пустошь были бы незримы?

перевод с английского Терджимана Кырымлы

__________________5._______________________
Mont Blanc yet gleams on high-the power is there,
The still and solemn power of many sights,
And many sounds, and much of life and death.
In the calm darkness of the moonless nights,
In the lone glare of day, the snows descend
Upon that Mountain- none beholds them there,
Nor when the flakes burn in the sinking sun,
Or the star-beams dart through them-Winds contend
Silently there, and heap the snow with breath
Rapid and strong, but silently! Its home
The voiceless lightning in these solitudes
Keeps innocently, and like vapor broods
Over the snow. The secret Strength of things
Which governs thought, and to the infinite dome
Of Heaven is as a law, Inhabits thee!
And what were thou, and earth, and stars, and sea,
if to the human mind's imaginings
Silence and solitude were vacancy?

July 23, 1816 (published 1817)
Р. В. Shelley
весь текст поэмы см. по ссылке http://www.mtholyoke.edu/courses/rschwart/hist256/alps/mont_blanc.htm

 
   ______________5.________________
   А в высоте горит, горит Монблан.
   Здесь вечный трон той Власти безмятежной,
   Что вкруг немых уступов и стремнин
   Воззвала жизнь, простерла мир безбрежный
   Теней и света, звуков и картин.
   В спокойной тишине ночей безлунных,
   В холодном одиноком блеске дня,
   Когда в долинах, легче звуков струнных,
   Вздыхает ветер, плача и звеня,
   Нисходит снег на дремлющую Гору,
   И нежится, и ластится к Горе;
   Но хлопья, загораясь на заре,
   Не шлют своих огней людскому взору,
   Не видит их никто. Кругом встают
   И дышат Ветры, силою порыва
   Сугробы наметают молчаливо.
   Здесь молния нашла себе приют,
   И теплится, и мирным испареньем
   Гнездится на снегу. Здесь Дух живет,
   Что над земным немолкнущим смятеньем
   Незыблемый простер небесный свод,
   Тот скрытый Дух, что правит размышленьем.
   И что б ты был, торжественный Монблан,
   И звезды, и земля, и океан,
   Когда б воображенью человека,
   Со всей своей могучей красотой,
   Ты представлялся только пустотой,
   Безгласной и безжизненной от века?
  
   перевод К.Бальмонта