Платон Беседин
Писатель, журналист
Как написала мне одна читательница, писатель Михаил Елизаров напоминает ей былинного русского героя, создающего магические заговоры для охраны Руси.
Возможно, поэтому в его произведениях, названных и магическими, и
ритуальными, герои сражаются за родную землю со всякой нечистью. В
повести «Ногти» воспитанник интерната для слабоумных детей Бахатов
проводит странные ритуалы с ногтями против убийц-санитаров. В романе
“Pasternak” идёт борьба против демона Бориса Пастернака и, со слов
самого автора, против всей «либеральной гнуси». Ну а в романе
«Библиотекарь», удостоенного премии «Русский Букер», книги забытого
советского писателя Громова обладают мистическими свойствами и должны
читаться как Неусыпаемая Псалтырь.
Относительно недавно Михаил Елизаров предстал в новой ипостаси – как исполнитель собственных песен.
О многогранной натуре Михаила и его творчестве мы и побеседовали с ним в неоднозначном интервью.
Серьёзность – это не моё.
Михаил, очень многие прозаики начинали как поэты. Это ваш случай? Если да, то помните свои первые стихи, их тематику?
Стихи появились в тот же месяц, когда я обменял в 1988 году в
букинисте двухтомник Андерсена на томик Хармса. Чужое мастерство
потрясло, захотелось что-то сделать самому. Тематики как таковой не было
– интересовали больше созвучия. Из некоторых очень юношеских стихов я
года два назад сделал песни. То есть, они пригодились – стихи.
Сейчас многие авторы говорят, что начали писать,
вдохновлённые прозой Елизарова. А кто вдохновил лично вас? Ваша
настольная книга?
Есть настольные авторы – Платонов, Толстой, Чехов, Набоков. Но они не для вдохновения. Просто для души.
«Библиотекарь», по сути, роман о сакральном, магическом
значении книги и чтении. Какое значение имела, имеет для вас книга в
детстве, юности, сейчас?
В детстве книги мало что значили. По-настоящему, я полюбил читать
классе в восьмом. Я заболел – слег недели на три с воспаленьем легких. У
отца была огромная библиотека. От скуки я взял Грина – и прочел весь
шеститомник. Потом черырехтомник Гофмана. Грин и Гофман приучили к
чтению.
Нынешняя ситуация такова – переезжая по Москве с места на место, я
таскаю за собой кроме прочего хлама шесть турецких баулов с книгами –
чудовищная неподъемная обуза – однако ж не выбрасываю, и не от
жадности, а потому что дорожу.
Захар Прилепин утверждает, что современный литератор должен читать по три книги в неделю. Сколько сейчас читаете?
Я не современный и не вполне литератор.
Мэрилин Мэнсон как-то заметил, что «если у тебя много друзей, то ты становишься музыкантом, если мало – писателем». Где-то я читал, что вашей музыкальной карьере помешали порванные связки. Не будь их, не было бы писателя Елизарова?
Я, действительно, долгое время надеялся, что стану оперным певцом и
однажды оставил эту идею, но не связки были тому виной, а скромные
вокальные данные. Но если бы всё получалось, вполне возможно, что книг
было бы меньше или вовсе не было.
В ваш дебютный сборник «Ногти» вошли повести и рассказы,
которые вы начали писать в девятнадцать лет. Что побудило заняться
писательством более серьёзно в те годы?
Я и не занимался ничем серьёзно в те годы. Были стихи, рассказы.
Музыкальный проект – что-то на манер «Калинова моста» и «Аквариума».
Кстати, я не могу сказать, что и сейчас занимаюсь серьезно чем бы то ни было. Серьёзность – это не моё.
Так что никаких потрясений, импульсов – просто стал писать, потому что мне это казалось правильным.
Как автор вы начинали в девяностых. Чем отличаются литературные девяностые от нулевых?
Я уже забыл, что было в девяностые, поэтому не могу сравнить их с
нулевыми. Безусловно, литература сдала позиции Формы. На первый план
вышло Содержание, которое, в свою очередь, стремится побыстрей
трансформироваться в сценарий – деньги в Москве и в кинематографе.
Писатель либо станет латентным сценаристом, либо исчезнет, как вид.
Литература с одной стороны превращается в обслугу кинематографа, а с
другой – укрепляется её карликовый вариант, живущий в социальных сетях.
А какое место в жизни социума, страны занимает литература?
Россия до сих пор очень словоцентричная страна –
писатель по-прежнему что-то да значит, но, безусловно, тот постамент,
который воздвиг ему девятнадцатый век, выглядит весьма скромно, в
сравнении с постаментами для актёров, футболистов. Литература с одной
стороны превращается в обслугу кинематографа, а с другой – укрепляется
её карликовый вариант, живущий в социальных сетях.
Что первично для вас – идея или форма?
Я не разделяю идею и форму – дурно написанный идеологический текст
похоронит идею. Блестящий по форме текст, лишенный идеи, похоронит
автора – удел изящной безделушки – забвение.
Продолжая говорить об идеях и форме, в ваших книгах зачастую
заложены весьма непопулярные, глубинные идеи. Есть мнения, что при этом
форма вашего исполнения доступна, проста. Это подстройка под читателя?
Глубинная идея не соотносится с категорией популярности. Сделать
«просто» – более чем сложная задача. Я с ней не справился. Поэтому
говорю с малым числом людей.
Люди предпочитают “Facebook” и «В контакте», маленькие смешные записки своих и не своих знакомых.
Меньшее число читателей – это болезнь литературы, вина самих
писателей или следствие общей ситуации в государстве? Надо ли сегодня
вообще читать книги?
Люди предпочитают “Facebook” и «В контакте», маленькие смешные
записки своих и не своих знакомых. «В контакте» процветает культура
нового лубка – мужик потрясающий рукой и говорящий по разному поводу
«блеать». Там много таких забавных рож. Может, это и есть новая
литература. Картинка и текст, коротко, весело.
Будут и романы читать, и рассказы – просто меньше.
Страницы: 1 2