Хваат Рвачи хищно облизнул губы. Этот городишко сулил много нового, особенно в области мошенничества, в чём Хваат был дока. Не то чтобы “Большой”, этот ранг принадлежал исключительно инфанту Мурле, второму наследнику Зеркаландии, а так, дока ІХ степени, что тоже было неплохо. 

Интуитивно определив местонахождение ближайшего автомотоавиатрубопроката, Хваат двинулся к нему. Рвачи был ревностным поборником правила №1 для людей своего круга: “Как бы хорошо не шли дела, будь готов сделать ноги”. Самого Хваата это уже раз спасло, когда он хапнул больше самого Мурлы и, преследуемый полицией инфанта, был вынужден бежать, бросив плоды своего языка.

В этой провинции Зеркаландии, где правил Хамла, Хваату ничего не угрожало. Хамла ненавидел Мурлу, родившегося на полторы минуты раньше и имевшего больше прав на престол. Поговаривали даже, что этот фокус с рождением был первым мошенничеством Мурлы и, естественно, недоказуемым.

Запах бензина убедил Рвачи в правильности выбора. Нарисовав фирменную улыбку и нащупав в кармане одно из сотни удостоверений личности, Хваат просунул сдобную рожу в окошечко конторы.

— Девушка, — обратился он к сухопарой кляче, отпраздновавшей минимум пятидесятилетие своего двадцатилетия. 

— Застрахована. Не подаю. Замужем, — коротко отстрелялась бабулька.

“Да кому ты нужна?” — тоскливо ощупал её взглядом Рвачи и ответил:

— Я — не против.

Это озадачило “девушку”. Её челюсть отвисла настолько, что кожа на макушке, еле прикрытая чахлыми кустиками волос, казалось, вот-вот лопнет от растяжения.

Ловя момент, Хваат начал усиленно загружать онемевшую бабульку полезной для себя информацией. Попутно он высматривал, нет ли чего на столе, готового к мелкому воровству.

Стойко выстояв под медовой словесной мишурой, “девушка” хлюпнула свою ложку дёгтя:

— Вы состоите в гильдии автомобилистов?

Сладенькие слова застряли в горле. Впервые Хваату заткнули рот. Руки, изображавшие объём великих дел, безвольно застыли в воздухе.

— Если Вы таковым не являетесь, я заявлю в полицию о попытке нарушения цехового устава, — нокаутировала бабулька.

Холодный пот, оросивший жиденькие брови Хваата, несколько отрезвил и профессионализм начал брать своё. Уверив бабульку в своей забывчивости, Рвачи выскочил со стоянки, усиленно соображая куда податься.

Говорил дед — читай справочники туристов, даже если они про свалки писать будут. Не дай Бог у пешеходов тут своя гильдия, тогда уберусь отсюда ни с чем. Это — позор!

Девятая степень ещё позволяла наличие своеобразной совести и Хваат Рвачи использовал её на всю катушку, не забывая о незаработанном ещё куске. Отсутствие автомобиля снижало эффективность развешивания лапши, но для Рвачи это было меньшим бесчестием, чем честная жизнь. Сообразив, что малость погорячился с транспортом, Хваат решил начать с малого. Наведя справку о местонахождении ближайшего рынка, Рвачи, сверкнув фамильными напёрстками, уселся у его входа. Обиженное “я” ныло. Это ж надо опуститься до такой мелочи ему, мастеру высшего мошентажа! Но другого выхода не было.

Не хочешь работать на общественный транспорт — найми шофера, только денег достань на него.

Рвачи мечтал о лимузине и мурлыкал, разминая дрожащие от предвкушения праздника пальцы.

Первый лопу… э-э-э… клиент обещал быть перспективным. Он сунул свои провонявшиеся стоптанные ботинки под нос Хваату и довольно быстро проникся мыслью о своём всемогуществе. Лихорадочно следя за мелькающими руками и выдувая в посеревший носовой платок литры невесть откуда взявшихся в такую жару соплей, клиент медленно, но верно, превращался в выдоенное вымя.

Когда последняя монета звякнула на асфальте и карман показал ядреный кукиш, лопух побежал жаловаться.

Бегал он отменно. Не успел Рвачи свернуть лохотрон в походное положение, как снова вырос клиент с мрачного вида особой, схожей на дуб как внешне, так, похоже, и внутри.

— Стоять, — прогудел “дуб”, положив для убедительности свою заскорузлую длань на плечо Хваата.

Хваат опасливо покосился на руку, машинально проверяя, не растут ли меж пальцами жёлуди, и внутренне сжался, готовый к форсированному дёру, если его не отключат до старта.

— Слышь, ты, — снова зашелестел “дуб”, смачно сплюнув себе под ноги, то есть на Хваата. — Ты это, к фараонам захотел?

Скептически осмотрев парочку и не найдя в ней и капли уважения к законам, Рвачи поделился своими соображениями насчёт нежелательности такой встречи в первую очередь для неё самой.

— Гы, — выдавил эрзац смеха “дуб”. — Нам то чё их бояться? Мы — честные мошенники.

Хваата покоробило от такого дикого словосочетания и парочка это заметила.

— У тебя такая ксива есть? — спросил “дуб”, тыкнув Хваату бумажку. Бумажка была на удивление холёной, что не вязалось с внешним видом хозяина.

Хваат бегло прочитал текст и схватился за сердце. Бумажка гласила, что её обладатель, Морд Пеньковский, состоит в гильдии мелких мошенников города. Как законопослушный тип, исправно платящий налоги, Морд пользовался всеми правами, в том числе и защитой со стороны компетентных органов от посягательств самозванцев и лиц, в гильдии не состоящих.

Хваату поплохело. Не прошло и полдня, как он вошёл в этот постылый теперь городишко, а его профессия, его хлеб и призвание оказались невостребованными по причине отсутствия клочка бумаги со штампом. От такого удара Рвач впервые в жизни разоткровенничался, описав свою биографию с первого крика так подробно, что детекторы лжи заплакали бы от осознания своей ненужности.

Прониклась и парочка. Показав дорогу к гостинице для иногородних, “дуб” и клиент пожелали счастливого пути, отобрав назад выдуренное. 

— У нас иногородних содержат бесплатно, за счёт бюджета муниципалитета, — успокоили они Рвачи.

Хваат полетел к отелю словно смазанный скипидаром в подхвостье.

— Номер с душем и обед! — рявкнул он добродушному на вид портье, увлечённо полирующему ключи.

Ответом было тихое мурлыканье модного шлягера “Я ужасть как люблю кого-то, меня не любит этот кто-то”, — портье был воплощением наплевательства.

— Немедленно! — уточнил Хваат багровея. Голод призывал к свершениям, не считающимися с жертвами. Чужими, естественно.

Портье протянул ключ проходившему мордовороту и взялся за другой. Окинул его опытным взглядом и, неудовлетворённо хмыкнув, засвистел новую мелодию, выдраивая безупречно зеркальную поверхность. Тряпка так и мелькала в натренированных бездельем руках, утомляя воспалённо-озверелые глаза. В блеске ключа было что-то гипнотическое. Руки сами начали шарить вокруг в поисках предмета поувесистей, но портье ещё раз подтвердил свою высокую квалификацию — всё, чем можно было приложить по его самоуверенно-меланхоличной физиономии, стояло в недосягаемости либо было намертво прикручено болтами.

Бросив бесплодные попытки оторвать от стойки массивную пепельницу и жалея, что она не сольётся сегодня в поцелуе с левым глазом непробиваемого стража ключей, Хваат швырнул ему последний довод — массивный перстень, виртуозную поделку под золото.

Чудо произошло мгновенно. Портье превратился в хапальный автомат, безвозвратно поглотив перстень бездонным карманом. Потеснив отрешённость, на лице проступило подобие внимания, готовое в любой момент обернуться учтивостью, холодностью, презрением или яростью.

— Что Вас интересует? — оттарабанил портье стандартную фразу.

Лишённый дара речи, Хваат молча потянулся к ключам, сверкая очумелыми глазами.

Ловко уклонившись от растопыренной клешни Хваата, портье искренне возмутился:

— По какому праву?! 

Хотелось рявкнуть, что по идиотскому, но остатки благоразумия, сделав отчаянное усилие, перевесили страсть насовать кулаком в морду.

— По праву иногороднего, — надменно бросил Рвачи, со скрипом входя в колею.

Через пять минут Хваат вдыхал ароматы горячего асфальта. Ушибленный прицельным пинком зад тихонько скулил, сетуя на своё применение не по назначению. В онемевшем носу подозрительно теплело, запоздало требуя ласки носового платка.

Со стоном сев, Хваат опасливо покосился на двери, из которых он только что вылетел. Обидчики Рвачи учтиво пропустили порцию щебечущих всякую ерунду членов гильдии иногородних в пятом поколении и снова образовали неприступную стену.

Вечерело. Желудок уже умолк, перейдя на автономное питание, благо запасы жирка у Хваата были ещё те. Тянуло придушить кого-нибудь послабее в тёмном уголке для успокоения расшатанной психики, но Хваат опасался, что нарвётся на членов гильдии маньяков или чего-то в этом роде.

Остаток дня прошёл в самодобивании. Хваата не приняли в ночлежку — только для гильдии бездомных, избили возле мусорных баков члены гильдии нищих, вытурили из полицейского участка как не состоящего в гильдии правонарушителей и злодеев.

Закат был встречен за городом. Цвета южного неба сияли особенно сказочно, но Рвачи это не трогало. Он молча сидел под перекрученным дубом, отдалённо напоминавшим всклокоченную шевелюру, и отрешённо натирал и без того скользкий шёлковый галстук мылом.

Петля удалась на славу. Лоснясь и матово переливаясь в последних лучах солнца, она ловко обхватила шею, призывая отправиться туда, где не будет излишне совестно за грандиозный провал.

Немного помедлив, Хваат махнул рукой и решительно соскочил с выступающего над землёй корня. Дуб с трудом удержал равновесие, потревоженный весомой тушей. В висках застучало, поплыли видения и размытые галлюцинации, предвещая открытие истоптанного туннеля с лампочкой на конце. Появились призрачные фигуры и обступили побагровевшего Хваата. Внимательно изучив его барахтанья, одна из фигур махнула косой и Рвачи полетел вниз.

Очнулся Хваат от слепящего света фонарика. Фигуры превратились в двух неказистых мужичков, подтоптанных временем и самогонкой. Они что-то оживлённо обсуждали, размахивая косами как заправские ниндзя.

До Рвачи с трудом дошёл смысл разговора.

— Пиньо, ты его знаешь? — спросил носатый, почёсывая себя сзади.

— Не-е-е, — протянул Пиньо, более трезвый, а значит и более авторитетный.

— И я не знаю, — вздохнул носатый. — Может, у него спросить?

Попытки приятелей оказались безуспешными — Хваат еле ворочал распухшим языком.

— Не наш человек, — заключил Пиньо и с неожиданной злобой пнул пошарпанным ботинком Хваата.

— За что?! — наконец-то проблеял Рвачи, хватаясь за живот.

К его носу поднесли обрезок галстука.

— За это, — дыхнул перегаром носатый. — На это имеем право только мы — Гильдия неудачников.

На следующий день Хваат Рвачи был наисчастливейшим человеком в мире. Его приняла единственная открытая для всех Гильдия сумасшедших.

Я уже не раз писал о том, что думают дети про теперешнюю власть. Продолжу традицию.

Итак, среда, 12 октября 2011, то есть, сегодня. Завтра в город обещали приехать Хам, тьфу, Сам. Местные чиновники стоят на ушах и свою резвость спускают вниз, на подчинённых. В школах дрючат детей, чтобы оделись по-особенному. Праздник, ёпть. Особенно ретивые учителя стараются ещё и выдрессировать деток, чтобы знали, что говорить, если вдруг вельможное мурло захочет завернуть в школу (И на фига ему это надо? У него были свои университеты). В пятом классе учительница задаёт вопрос:

- Дітки, а що потрібно буде сказати, якщо до класу завітає (далее идут титулы - осударь Великия, Малыя, Белыя и прочая)?

Голос из-за парты:

- Ганьба!

Занавес.

Кому интересно - это продолжение вот этого:

http://blog.i.ua/user/2150423/778064/

условия прочтения те же - мне по-барабану высоколобая критика. Не нравится - пишите сами и тешьте своё самолюбие - я своё потешил.

I

А губернатор-то, обиделся.

С тех пор как Имперский суд Зеркаландии приговорил Наплюева к забвению, на губернатора Сумасбродова напала тоска, проявившаяся в нервном тике и расстройстве желудка. Огорчённый решением личных лизоблюдов императора, Сумасбродов, в очередной раз выползая из туалета, страстно желал перемен, но последние никак не изъявляли охоты явиться.

Всё шло по-старому. Потихоньку исчезали свидетели наплюевского процесса, превращаясь в профессиональных каменотёсов и лесорубов в северных санаториях закрытого типа. Журналисты, освещавшие праздник правосудия, все как один получили работу в “горячих точках”, где понемногу отстреливались меткими сепаратистами и бравыми мазилами из миротворческого контингента. Особы поважнее попадали в катастрофы или кончали самоубийством, не выдержав тяжкой работы—перекладывания бумажек со стола в сейф и обратно.

“Хоть бы разнообразие какое придумали, а то всё из окон сигают!”—сокрушался Сумасбродов, вспоминая здоровенные шипастые розы под окнами кабинета. 

Самых важных персон пока не трогали но и гарантий на будущее никто не давал, очевидно подталкивая к осмыслению происходящего и принятия “единственно правильного решения”.

Осмысливал и губернатор, жалея, что не наблюдал за  всем по телевизору. Он наивно считал, что в таком случае отделался бы заверениями, что наплюевский процесс—это новый неудавшийся фильм Халмикова, прочно и бесповоротно уверовавшего в свой непогрешимый талант.

—Э-хе-хе,— вздыхал  Сумасбродов, сминая новый пафосный некролог о потере незаменимого человека, с которым когда-то прорывался к должности.— Пожалуй, один Наплюев не пострадал. Вот хорошо человеку — и душу в храме отвёл, и цел. Сидит себе в монастыре под другим именем  и монахов на уши ставит своими идеями.

Последнее губернатор произносил шёпотом, боясь ушлых ребят из Службы Безопасности, способных вделать микрофоны и в туалетную бумагу.

Наконец Сумасбродов решился. Скрипнув крышкой унитаза, он выскочил из туалета и бодро зашагал в кабинет, посвистывая в такт журчащей воде и застёгивая на ходу штаны с внушительными лампасами.

Идея росла как на дрожжах, пугая своей смелостью  и масштабами. Сырая, с неотшлифованными углами, она грозилась выплеснуться потрясением для всего и всех, даже для своего автора.

Сев в жалобно застонавшее кресло, губернатор немного помедлил, а потом решительно перешёл Рубикон, тыкая холёными ногтями в кнопки телефона. 

— Алё, Михыч,— по панибратски обратился Сумасбродов к Обалдуеву, главному интенданту губернии.— Зайди ко мне вечерком, в картишки перекинемся.

Обалдуев, профессиональный шулер в прошлом, несколько удивился охоте потрясти деньжатами, но промолчал, надеясь на бездонность карманов Сумасбродова. 

Сам Сумасбродов, вдохновлённый податливостью Обалдуева, упоённо обзванивал знакомых, нельзя сказать чтобы близких, на эшафот за него они бы точно не пошли, просто других номеров телефона губернатор не знал.                                      

Настроение поднялось и заиграло довольным румянцем на щёках, раздутых от осознания важности собственной персоны и обильных застолий, полагавшихся по рангу этой самой персоне.      

Оприходовав последний номер, неизвестно как затесавшийся в набитую всяким хламом голову, Сумасбродов поднялся из-за стола и, почёсывая давний геморрой, плату за выстраданную должность, пошёл отдавать распоряжения насчёт ужина. 

II

Первым примчался Обалдуев, радостным одним ожиданием игры. 

Главного интенданта называли Липучкой за его загребущие руки, но, к великому сожалению многих, суворовский закон о расстреле без суда и следствия после десяти лет службы на Обалдуева не распространялся по причине пятилетнего занятия должности. Нащупывая в кармане крапленую колоду, шурша выбеленными до блеска манжетами, он уселся в кресло и нервно забарабанил по лоснящемуся от полироля столу, посматривая на дверь.

Вторым был Придиралов, Почётный ревизор города, желчный и неприятный тип, приглашённый только для того, чтобы потом не бегал и не вынюхивал, зачем губернатор гулянку устроил. Проскрипев приветствие, ревизор сразу заходил по комнате, прицениваясь, на всякий случай, к мебели.

Следующим ворвался в двери Руковязов, обернаходопоимодопросомордобоеполицмейстер, балагур и весельчак, с одинаковой лёгкостью осушающий бутылку шумпунь- ского за полминуты и выбивающий зубы подследствен-ным.   

—Какие люди! — расплылся он в улыбке, словно всю жизнь не мечтал встретить их в своих застенках. — А чего так мало? 

В ответ на вопрос в комнату косяком повалили приглашённые. Высокие и низкие, толстые и худощавые, молодые и дряхлые, умные и не очень, с шумом располагались по насиженным местам, хотя не обошлось без недоразумений. Графишка Хорохоров с женой и графишка Выгрызаев без жены, влекомые давней враждой из-за засохшей груши на меже их владений, как по заказу пытались занять один диван. Гневно сопя, графишки собрались было начать ритуальное оплёвывание, но вовремя были разведены подоспевшим Руковязовым.

—   Да полноте Вам, — успокаивал обер-и-так-далее ершистого и высушенного Хорохорова. — Выгрызаев, чай, и на двух диванах еле уместится, пожалейте инвалида от обжорства.

Хорохоров нервно хихикнул, представив извечного врага распиленным аккурат посередине, и с надеждой спросил:

— Может, лучше чучело?

— Вонять будет.

— А я его на поле, ворон пугать.

— Ну тогда не будет удовольствия ни Вам, ни воронам,- — ответил Руковязов, спеша разнять новую склоку.

— И то правда, — вздохнул Хорохоров и уныло поплёлся за всученной недавно  “по дружбе”  женой, едкой и самоуверенной без меры особой.

Вторая половина, нет, скорее две трети, как раз собиралась устроить скандал банкирше Выхухолевой, имевшей наглость одеть точно такое же, только более худое платье от Кардана, рыжее в голубой горошек. Дамы уже обменялис презрительно-высокомерными взглядами и подбирали из обширного арсенала слова поядовитее.

Хорохоров схватился за голову в ожидании бойни.

Миротворцем стал губернатор. Сияющий выдраенными зубами и перстнями, обворожительный до приторности, выплыл он к приглашённым.

Сверкнув заранее приготовленным остроумием в ничегонеобещающем приветствии и найдя срочную работу для Придиралова, Сумасбродов приступил к главному.

Расписав кричаще-кислотными красками вклад каждого в приумножение славы и богатства Зеркаландии, не забыв погладить по спинке мурлыкающих от комплиментов женщин, опасливо обойдя затесавшегося в их круг завгимназиями  Блюкова, приверженца несколько иной амурной ориентации, губернатор выразил слезоточивое сожаление по поводу туманного будущего. Тронутые отеческой заботой и не только нею, гости согласно закивали, кто от понимания, а кто и на всякий случай, чтобы не выделяться.

— К чему все ваши потуги и старания, бессонные ночи и бурные дни во благо токмо Родины? — грозно вопрошал Самодуров, героически размахивая взятой с подноса тартинкой. — Для того, чтобы познать прелести архаичного закона “О забвении”? Где справедливость, други мои?

“Други” снова закивали, отчаянно пытаясь спрятаться, понимая, что за такие речи грозит в лучшем случае принудительное лечение.

Не замечая возникшей сутолоки, Сумасбродов продолжал упиваться собственным красноречием. Наговорив на вышку с конфискацией последних трусов, губернатор припечатал к паркету снующих гостей:

— Только свержение правящего режима не даст нам пропасть в тине веков!

Оратор никогда не видел такого моментального превращения выкормышей этого самого режима в лупатые статуи. Единство, о котором много говорили и писали, ждали как манны небесной, за которое боролись со времён сотворения мира, было достигнуто одной фразой. Задавившую всех тишину нарушил только один глухой стук — изо рта Выгрызаева впервые в жизни выпал кусок недожёванного бутерброда. 

Молчание хорошо тем, что оно не длится вечно. Первыми начали оттаивать самые глупые и самые умные. Первые решили примкнуть по идейным соображениям, вторые — по денежным. Остальные, поколебавшись пару минут, присоединились, решив что предать никогда не поздно. Самых стойких взяли информацией о том, что восстанием интересуется  один очень нетерпеливый наследник престола.

Зашумели, радые последствиям и не думая, доживут ли до них. Хорохоров и Выгрызаев как-то одновременно подумали о том, что неплохо было бы грушу преткновения подарить соседу. Их сверхуступчивая учтивость грозила вылиться в новую войну, но тут снова подоспел Руковязов, не успевающий запоминать присутствующих для будущих уголовных дел. 

—Каково, а?— радостно воскликнул он, обнимая братавшихся графишек и по-привычке незаметно обыскивая их. — Как сказал! Нет, наш губернатор таки голова!

Графишки в унисон выразили полное согласие с полицмейстером и тоже по-привычке.

—А ту грушу не трогайте, — зловеще предупредил Руковязов, — она теперь принадлежит народу.

Не ожидавшие такого поворота, графишки недоумённо переглянулись.

—Надо же на чём-то вешать отпетых реакционеров, сторонников режима, — пояснил Руковязов и побежал поздравлять остальных.

Губернатору с трудом удалось направить всеобщее веселье в нужное русло — пора было выступать выписанному из-за границы специалисту по народному гневу.

Крепко сбитый, среднего роста, в безупречном костюме, с прекрасно сидевшей на лице улыбкой он производил впечатление уверенного в себе человека и просто душки.

— Самый главный в наше дело — создать у народа впечатлений собственный инициатива — провозгласил спец, отточенным движением стряхивая пепел сигары на пол. ——Поэтому я предлагайт немношько идея для этот цель.

Гости зашевелились, собираясь записывать, одни для дела, другие для показаний.

—Самый эффектный есть голодный жельюдок, — начал поучать спец. — Дефицит, это, как его, деньги, есть хороший стимул для возмущений.

—Гы, — развёл руками губернский казначей, — дык, наши людишки от избытка денег не страдают.

—Как это? — удивился спец.

—Есть способы, — заверили его, развеселённые такой неосведомленностью.

—А злоупотреблений властью? — задёргался специалист.

И злоупотребление властью, и хапужество, и несправед­ливый суд, и сверхмерные налоги, и  самодурство оказа­лись привычными для губернских властей. — Тогда мне тут делайт нечего, — обиделся иностранец и, схватив кейс, выскочил из комнаты.

Пришлось организовывать бунт своими силами.

Говорили долго. Решили готовить восстание по-старинке — во благо народа, в тайне от народа и за счёт народа. Ввели новые налоги, даже на сморкание в общественных местах, обязали мэра подать списки участников, подготовить транспаранты и баррикады. Руковязов клятвенно пообещал следить за уклоняющимися и взыскивать по всей строгости с таковых. Композитор Всмяткин обязался написать цикл повстанческих песен, а местная звезда Горлодёров — исполнить их, не без гонорара конечно. Хорохоров и Выгрызаев вняли совету Руковязова и великодушно отдали свою грушу на высокое дело. Жена Хорохорова и банкирша Выхухолева, во избежание в дальнейшем разногласий, договорились пошить красные флаги у разных кутюрье.  

Разошлись все возбуждённые и довольные. Только Обалдуев был раздасован.

—Впрочем, — подумал он, швыряя незадействованные карты в урну, — на восстание можно списать недостачу на сто лет вперёд.

Обрадованный такой мыслью, интендант поскакал по лужам к своей машине.

III

Гнали из-под палки. Нутром чуя традиционный подвох, люди шли на бунт с такой же охотой, как и на ноябрьский праздник солидарности благодарных подданных, то есть без неё.

Целуя трясущих бигудями жён и пряча в карманы поллитры,  выходили на улицы мужики, кутались от холодного ветра в куцые пиджаки и проклинали власть, позвавшую на подвиг. Шагая по сырым улицам, они действительно были полны решимости набить кому-то морду, их удерживала только неопределённость — кому именно её расквасить.

Восстание было назначено на восемь утра. Еле-еле набралась половина революционеров к полудню. Стали, в ожидании неизвестно чего.

Между восставшими забегал со списком мэр, громко ругаясь и потрясая в бессильном гневе кулаками.

—Где этот Руковязов?! — кричал он, отмечая птичкой очередного отсутствующего. — Его первого надо посадить за такую организацию! Взыскивать, понимаешь, обещался!

Мэр разошёлся настолько, что не обращал внимания на одёргивания свиты, давно приметившей руковязовских агентов, не знающих, куда девать такое обилие компромата. К двум часам решили раздавать транспаранты. Даёши и долои расходились туго, первые за трояк, вторые за пять с полтиной. Большой популярностью пользовались призывы послать все верхи куда следует, но, к великому сожалению многих, таковых плакатов не заготовили. Кое-кто даже спрашивал про оружие, но его обещали завезти только завтра. 

В половине пятого, когда восставшие намерились было идти бунтовать по кафешкам и забегаловкам, приехали техники и начали устанавливать на недостроенной баррикаде аппаратуру. Динамики разместились на фонарях, сцена—на поваленном старом трамвае.

Народ обрадовался в предвкушении дармового концерта.

В шесть вечера возле баррикады скрипнул тормозами лимузин и из него выкатился самодовольный Горлодёров, жеманно махая рукою и раздавая автографы. Лениво поднявшись на сцену и высокомерно глянув на восставших, он приклеился к микрофону и начал распеваться.

После получасового вытья мегазвезда губернского масштаба запела свежеиспечённую плодовитым Всмяткиным революционную песню “Любовь и бунт”. Выскочила подтанцовка и, тряся лоскутами ткани, неизвестно как висевших на бёдрах, лихо запрыгала по сцене, грозя завалить её вместе с разошедшимся Горлодёровым.

В разгар веселья подкатили Хорохорова и Выхухолева. Скрипя кожаными шортами, сапогами с платиновыми подковками, шурша шёлковыми тельняшками с мастерски вышитым ришелье а-ля “мы шли под грохот канонады”, сверкая позолоченными маузерами, инкрустированными бриллиантами, они, призывно помахав флагами от Верче и Гусси, пошли давать интервью.

Работники пера и диктофона узнали, что революция — давняя традиция губернии, корнями уходящая в романтизм и скребущая ветвями приспособленческий реализм, обагрённый кровью. Сенсацией стало известие о том, что непосредственными зачинателями традиции стали предки Хорохоровой, жившие лет эдак с пятьсот назад. Хотя империи было двести с небольшим, да и род Хорохоровых терялся в трущобах, откуда вышвырнули её деда, на это внимания никто не обратил. Выхухолевой осталось только злиться, потому что со стен ещё не отодрали портрет её отца с подписью “Разыскивается полицией”.

О цели сегодняшнего восстания поведал Горлодёров. 

—Я перережу всех, потому что ты ушла от меня! — хрипел он, истекая потом от непрерывной скачки.

Подтанцовка уже устала размахивать поролоновыми максимами и развалилась на сцене, изображая жертв революционного террора.

Народ веселился вовсю.

К ночи в город вошли войска, вызванные прытким Придираловым. 

За неимением времени и людей, на подавление были брошены голубые каски, в срочном порядке отозванные из соседней Тмутаракании. Лишённые такой мощной поддержки как зеркаландийские миротворцы, враждующие стороны мигом помирились. 

Войска были встречены криками “ура!”, выпивкой и танцами. Среди запыленных солдат и бронетехники шныряли старушки с пирогами-бутербродами, а также мальчишки, искавшие лишний патрончик.    —Я те пальну! — грозили зарвавшимся пацанам пышноусые сержанты, попивая свежее молоко. — Хорошая у вас революция, побольше бы таких.

Гуляли три дня.

За это время в городе никого не убили и не ограбили, улицы, как никогда, оставались чистыми а в высотных домах даже появилась горячая вода. Губернатор недоуменно разводил руками: три дня добра сделали для города больше, чем он за двенадцать лет своего чуткого руководства.

Если не считать Придиралова, которого хватила кондрашка от увиденного, всё закончилось благополучно. Войска убрались в казармы, народ разошёлся по домам, Руковязов получил внеочередную звёздочку за “предотвращение”, Хорохорова и Выхухолева стали законодательницами новой моды, грушу преткновения спилили солдаты на шашлыки, а самого губернатора сняли с должности единственным возможным в Зеркаландии способом — повышением.

“Эх, мало я тогда развернулся”,— сокрушался он, получая награду за мирное урегулирование тмутараканского конфликта. — “Ну, ничего, в столице больше возможности будет”.

При этих мыслях Самодуров сладко жмурился, представляя себе восстание всеимперских масштабов.

На похороны Придиралова никто не пришёл. Забыли.

Вчера вся страна имела прекрасную возможность окунуться в прошлое. Для этого не понадобилось изобретать машину времени и даже не нужно было снимать какой-нибудь псевдоисторический блокбастер. Всё было гораздо проще, хотя, не так уж и дёшево - открывался реконструированный стадион “Олимпийский”. Сколько на это вбухали бабла и сколько из этого бабла было переведено на Кипр - это вопрос к следствию, которое, вопреки мнению Яныка и Ко, всё-таки рано или поздно их ждёт в “самом справедливом Печерском суде“. Моё внимание привлекло другое - стандарты, по которому было сделано “шоу”. А стандарты были те ещё - сразу же повеяло восьмидесятыми годами. Сказать, что это была банальная шароварщина - это не сказать ничего. Дело даже не в том, что этих самых шаровар на стадионе было столько, что можно было в них несколько раз завернуть всю Раду и всё Правительство с Президентом перед похоронами, а в том, как это было подано. Как оказалось, ничего лучше не символизирует суть Украины, как сплошная борьба с многочисленными врагами, которых мы неизменно лупим, только почему-то они нами всё-равно рулят. За блеском и мишурой представления так и не стало понятным - а в чём же перспективы страны? Где её будущее, если мы так увлечённо до сих пор продолжаем копаться в прошлом, которое и так каждая новая власть норовит переписать под себя? Вы можете сказать: Где здесь совок, вон, итальянский цирк прекрасно выступил, а потом Шакира зажигала? Да полноте вам, после “Голубого огонька“ всегда шли “Мелодии и ритмы зарубежной эстрады”.

Ты – к небесам заветный ключик,

Ты – поводырь в кромешной мгле,

И мой единственный попутчик

На богом брошенной Земле.

С тобой иду на баррикады,

Когда несутся годы вскачь,

Моя единая отрада

И одновременно – палач.

Никто, как ты, меня не знает,

Я быть привык всегда с тобой,

Хотя, конечно, раздражает

Твоя бессонница порой.

С тобой пишу я жизни повесть,

Тебя, уйдя, возьму с собой,

Попутчик мой извечный – совесть,

И мне не надобен другой.

Без лишних словоизлияний: На фестивале исторической реконструкции “Земля героев” в Каменце-Подольском погиб человек. Реконструктор из Киева забыл вынуть из ствола мушкета шомпол. Выстрелом в голову был убит реконструктор из Москвы. 

Праздники нужно праздновать. Специально для учителей.

Уроки под шубой.

Берём любой класс в период учебного года, когда холодно, но отопления ещё или уже нет, одеваем шубу и идём учить.

Уроки в собственном соку.

Берём класс, заставляем 40 минут конспектировать учебник.

Уроки ленивые.

Просматриваем расписание на завтра и идём спать.

Уроки в тесте.

Готовим накануне тесты для всех классов и наслаждаемся отдыхом.

Уроки по-царски.

Доказываем ученикам, что вы – единственный и неповторимый, а ваш предмет – единственно правильный на этом свете.

Уроки по-барабану.

Вообще никуда не идём!

Уроки в яблоках.

Раздаём каждому ученику по яблоку и разрешаем есть. Урок считается идеальным, если после себя класс оставит минимум один огрызок под каждой партой.

Уроки по-российски.

Напоминаем всем ученикам, что они – младшие братья, что-то нам должны, грозим отключить от туалета и столовой. Не забыть в конце урока восславить Путина. 

Уроки семейные.

Пригласите на урок родителей учеников, пусть тоже помучаются 40 минут.

Уроки тушенные.

Готовятся, как любой другой урок, только в конце каждого должен играть туш.

Уроки постные.

Проводим все уроки с постной миной, на вопросы не отвечаем.

Уроки маринованные.

Вызываем одного ученика и маринуем его целый урок.

Уроки праздничные.

Ученики ничего не делают. Всем ставят по 12 баллов.

Уроки на скорую руку.

Уточняем, где сидит класс и идём на замену.

Уроки на кефире.

Набираемся накануне до поросячьего визга, утром лечимся стаканом кефира и – на работу.

Уроки по-киевски.

Вешаем в классе портрет Сандея Аделаджи, ставим макет космического корабля, старательно и мучительно растягивая слова несём полный бред.

Уроки по-индийски.

Делайте что хотите, но в конце урока Зло должно быть наказано, а весь класс – пережениться с песнями и плясками.

Приятного аппетита!

1. Новий “Колдрекс Тотал-Супер”! Лікує не лише карієс, а ще й геморой!

2. “Aktimel” – чистить і шлунок, і гаманець!

3. Він завжди приходить на допомогу, прихильник чистоти, кремезний білявий чолов’яга. Чи врятує він цього разу? Тільки на СТБ, дивіться щодня – реклама містера Пропера. Без перерви на фільм. 

4. Она может быть утончённой и грубой, на неё работают профессионалы и аматоры, она забирает наше время, используя инстинкты в своих интересах. Перед ней преклоняются, её ненавидят, но без неё не может прожить никто. Читайте о тотальном спруте всех времён и народов в “Книге о вкусной и здоровой пище”.

5. Як отримати первак майбутнього? Беремо закваску, видаляємо весь цукор та знаходимо нову формулу: “Первак без цукру”. “Первак без цукру ” – неповторний, стійкий перегар. 

6.  Загублену совість на ім’я Nського вважати недійсною.

7.  Меняю разумное, доброе и вечное на тупое, злобное и преходящее – на деньги.  

Э.Хемингуэй. “Прощай, оружие! Убиваем голыми руками”.

А.Конан-Дойль. “Собака Баскервилей. Пособие собаководам-любителям”.

А.Пушкин. “Повести Белкина. Белая горячка и её симптомы”.

А.Гайдар. “Тимур и его команда. Криминальные группировки России”.

Ю.Олеша. “Три толстяка. Наши авторитеты”.

Н.Лесков. “Левша. Воспоминания о Поле МакКартни”.

А.Дімаров. “І будуть люди… Техніка сексу”.

В.Ленин. “Детская болезнь левизны в коммунизме. Советы педиатра”.

М.Горький. “На дне. Воспоминания аквалангиста”.

Л.Толстой. “Анна Каренина. Про недопустимость самолечения путём ампутации конечностей нехирургическими инструментами”.

Д.Сэлинджер. “Над пропастью во ржи. Особенности сельского хозяйства Кавказа”.

Сидит дитё. Мечтает.

- Вот вырасту, и куплю вам с мамой квартиру.

- А деньги где возьмёшь?

- Буду откладывать по 50 грн со стипендии.

- Тебе понадобится для этого 1000 лет. Люди столько не живут.

- А я буду первым.