Та сила, что чрез зелен стебель цве`том водит,
ведёт мой зелен век; что корни древ корчует--
моя погибель.
И нем я чтоб сказать согбённой розе:
"Мой юный горб от той же непогоды".

Та сила, что ведёт сквозь скалы влагу,
разводит кровь мою; что сушит струи токов--
мумификатор мне.
И нем я чтоб роток раскрыть на вены,
как горною весной сосать с отвагой.

Рука, что омуты вихрит в пруду,
она плывун толкает; та, что воет бурей, рвёт
мой парус-саван.
И нем я чтоб повешенному молвить:
"Вервь --прах мой, пойман ты в мою уду".

Уста веков пиявкой на исток;
любовь берёт и льёт, но крови слив
утишит язвы ей.
И нем я чтоб сказать семи ветрам,
сколь времени на звёздном циферблате.

И нем я чтоб сказать у гроба милой:
"Мой лист снедает тот же червь унылый".

перевод с английского Терджимана Кырымлы 


The force that through the green fuse drives the flower
Drives my green age; that blasts the roots of trees
Is my destroyer.
And I am dumb to tell the crooked rose
My youth is bent by the same wintry fever.

The force that drives the water through the rocks
Drives my red blood; that dries the mouthing streams
Turns mine to wax.
And I am dumb to mouth unto my veins
How at the mountain spring the same mouth sucks.

The hand that whirls the water in the pool
Stirs the quicksand; that ropes the blowing wind
Hauls my shroud sail.
And I am dumb to tell the hanging man
How of my clay is made the hangman's lime.

The lips of time leech to the fountain head;
Love drips and gathers, but the fallen blood
Shall calm her sores.
And I am dumb to tell a weather's wind
How time has ticked a heaven round the stars.

And I am dumb to tell the lover's tomb
How at my sheet goes the same crooked worm.

Dylan Thomas

Когда я пробудился, мой град разговорился.
Птицы, куранты и колокольчики разносчиков
звенели в упор суетливой толпе,
рептильи во пламени блудной,--
клевали и портили сон;
соседское море сеяло горе:
люци`феров женских, и жаб, и чертей,
в то время как рядом мужик с секачом*
по горло во кро`ви своей
срезает Аврорину гроздь,
двойник теплокровный Веков,
чей заступ, из Книги*** брада,
добила последнего змея, чьё жало
шуршало в обёртке листа, словно он
побегом был или сучком.

Что ни утро Бог в постели
сдалан мною, чёрно-белый:
после личного**** потопа
с театральным вздохом
посланного всякой твари--
мамонту и воробейнопаду*****.
Где птахи листьями гарцуют, а селезнями-- корабли,
я слышу, этим утром, пробуждаясь-- уж оно проснулось,
Я слыхал поутру`, пробуждаясь,
херовато***** из гомона града
глас в воспрянувшем воздухе--
не пророчество прошлого мне--
мореград мой порушен, оплачь его.
Не Час,-- то молвили куранты, не Бог, --колокола звенели;
я простынь белую простёр над островами--
и сверх моих прикрытых век монеты ра`кушками пели.

перевод с английского Терджимана Кырымлы 
* a billhook-- кривой нож виноградаря, см. по ссылке http://en.wikipedia.org/wiki/Billhook ;
** woman-luck я "подтянул" к Lucifer, к утренней Венере, --прим.перев.
*** т.е. с библейской, "галстучной", если точнее, не русской лопатистой брадой, --прим.перев.
**** т.е. потопа лица-"земли", --прим.перев.
***** sparrowfall как snowfall-- снегопад,--прим.перев.
****** от "похерить", андреевским крестом или Х-образно перечеркнуть, вымарать-- прим.перев.


When I Woke

When I woke, the town spoke.
Birds and clocks and cross bells
Dinned aside the coiling crowd,
The reptile profligates in a flame,
Spoilers and pokers of sleep,
The next-door sea dispelled
Frogs and satans and woman-luck**,
While a man outside with a billhook*,
Up to his head in his blood,
Cutting the morning off,
The warm-veined double of Time
And his scarving beard from a book,
Slashed down the last snake as though
It were a wand or subtle bough,
Its tongue peeled in the wrap of a leaf.

Every morning I make,
God in bed, good and bad,
After a water-face walk****,
The death-stagged scatter-breath
Mammoth and sparrowfall
Everybody's earth.
Where birds ride like leaves and boats like ducks
I heard, this morning, waking,
Crossly out of the town noises
A voice in the erected air,
No prophet-progeny of mine,
Cry my sea town was breaking.
No Time, spoke the clocks, no God, rang the bells,
I drew the white sheet over the islands
And the coins on my eyelids sang like shells.

Dylan Thomas

Куда поделся скомороший век,
когда со скрипок рвали плясуны
в ребячьих цирках бед своих власа?
Тогда над книгой плакать мог артист.
Но век личинку им в пути поклал.
Под куполом небес им непокой.
По жизни сей что не возьмёшь рукой,
чего не знают все, тому надёжней.
Под знаками небес они без рук--
их руки чище прочих,-- дух без сердца
один, неутруждён; провидец слеп.

перевод с английского Терджимана Кырымлы 


Was There a Time

Was there a time when dancers with their fiddles
In children's circuses could stay their troubles?
There was a time they could cry over books,
But time has sent its maggot on their track.
Under the arc of the sky they are unsafe.
What's never known is safest in this life.
Under the skysigns they who have no arms
have cleanest hands, and, as the heartless ghost
Alone's unhurt, so the blind man sees best.

Dylan Thomas

Бывает небо слишком ярким,
с избытком птиц, и облаков,
вдали же солнце жарит слишком,
чтоб мысли вскармливать о нём.
Рука моя ,что столь бессильна,
не вырежет перед лицом
мои ужасные виде`нья
улыбок архиплодовитых,
легчайшее касание губы;
желаю знать,
что ж я не подымаю,-- хоть могу,--
созданье с ангельским лицом
что сообщает вред мне,
и зрит, моё как тело долу,
нисходит в боль?
Без остановки. Жми улыбку
туда, где слёзам иссыхать.
Ущерб от ангела пустяк,
рече`ние его горит.
Бывает в женском сердце,
иль крови перебор;
я рву ей грудь--
и вижу: кровь-- моя,
течёт оттоль, а всё ж-- моя
и мыслю вселед:
"иль небо слишком ярко...";
слежу за собственной рукой,
не следуя за ней--
и чую боль, что причиняет
она, но не болит.

перевод с английского Терджимана Кырымлы 


Sometimes the sky's too bright,
Or has too many clouds or birds,
And far away's too sharp a sun
To nourish thinking of him.
Why is my hand too blunt
To cut in front of me
My horrid images for me,
Of over-fruitful smiles,
The weightless touching of the lip
I wish to know
I cannot lift, but can,
The creature with the angel's face
Who tells me hurt,
And sees my body go
Down into misery?
No stopping. Put the smile
Where tears have come to dry.
The angel's hurt is left;
His telling burns.
Sometimes a woman's heart has salt,
Or too much blood;
I tear her breast,
And see the blood is mine,
Flowing from her, but mine,
And then I think
Perhaps the sky's too bright;
And watch my hand,
But do not follow it,
And feel the pain it gives,
But do not ache.

Dylan Thomas

Ещё я не зачат был, и вне плоти,
руками жидкими мутузил матку,
бесформенным был я, воде подобен,
что полнила Йордань близ дома,
был братом дочери Менефы,
сестры отеческого червя.

И был я глух к весне, и к лету,
луны и солнца я имён не знал,
свалился глухо в плоть свою броню--
и оказались в кованной отливке
свинцовы звёзды, а дождливым млатом
отец махнул мой из-под свода своего.

Я знал послание зимы,
секущий град, ребячий снег,
а ветер был мне старшею сестрою,
в меня сочился, адская роса-- и вены
мои струились заревом Востока;
я, нерождённый, ведал день и ночь.

И нерождёный, я уже страдал;
кормушка снов лилейный мой костяк
живою цифрой изогнула,
а плоть была нарезана дабы пресечь
в печёнке мерзкие страданья
и тернии во стиснутых мозгах.

А горло жаждало, покуда вне сплетенья
из вен да кожи вкруг колодца,
где словеса с водою смесь творят,
неистощимую, покуда кровь бежит, вонючка;
я знал любовь и голод-- сердцем и утробой;
личинку чуял я в кишка`х.

А час швырнул вперёд мой смертный облик,
чтоб плыл он иль тонул в морях,
пропитанный солёной авантюрой валов,
что никогда не тронут берегов.
Богат был я-- и наделён прибытком
прихлебывать от вин дневных.

Рождён от духа с плотью, я
явился призраком невечным--.
и вскоре смят был махом смерти,
пожил немного в протяженьи
дыханья долгого, что донесло отцу
послание христа его при смерти.

Ты, кто согбён у алтаря, креста,
не забывай меня и сожалей о Нём,
почтившем плоть и кость мою как меч,
и дважды матери утробу оскорбившем.

перевод с английского Терджимана Кырымлы 


Before I Knocked

Before I knocked and flesh let enter,
With liquid hands tapped on the womb,
I who was as shapeless as the water
That shaped the Jordan near my home
Was brother to Mnetha's daughter
And sister to the fathering worm.

I who was deaf to spring and summer,
Who knew not sun nor moon by name,
Felt thud beneath my flesh's armour,
As yet was in a molten form
The leaden stars, the rainy hammer
Swung by my father from his dome.

I knew the message of the winter,
The darted hail, the childish snow,
And the wind was my sister suitor;
Wind in me leaped, the hellborn dew;
My veins flowed with the Eastern weather;
Ungotten I knew night and day.

As yet ungotten, I did suffer;
The rack of dreams my lily bones
Did twist into a living cipher,
And flesh was snipped to cross the lines
Of gallow crosses on the liver
And brambles in the wringing brains.

My throat knew thirst before the structure
Of skin and vein around the well
Where words and water make a mixture
Unfailing till the blood runs foul;
My heart knew love, my belly hunger;
I smelt the maggot in my stool.

And time cast forth my mortal creature
To drift or drown upon the seas
Acquainted with the salt adventure
Of tides that never touch the shores.
I who was rich was made the richer
By sipping at the vine of days.

I, born of flesh and ghost, was neither
A ghost nor man, but mortal ghost.
And I was struck down by death's feather.
I was a mortal to the last
Long breath that carried to my father
The message of his dying christ.

You who bow down at cross and altar,
Remember me and pity Him
Who took my flesh and bone for armour
And doublecrossed my mother's womb.

Dylan Thomas

Во свас- тике солнца в пеня-щемся циклоне крыла`, ибо оставлен собой, я пла`чу на человечьем размокшем престоле, в первой злобе потока,-- а молнии обожания-- взад, в чёрном молчании таяли и горевали,-- ибо я был оставлен Им, Грядущим в ошарашенную гавань; и обретенье себя, и высокий полудень Его Раны слепя`т мой плач перевод с английского Терджимана Кырымлы  In the Spin Of the Sun In The spin Of the sun In the spume ing Cyclone of the wing For I lost was who am Crying in the man drenched throne In the first fury of his stream And the lightnings of adoration Back to black silence melt and mourn For I was lost who have come To dumbfounding haven And the finding one And the high noon Of his wound Blinds my Cry Dylan Thomas

О,
вне кровати любви, коль та
богадельня бессмертная суунулась чтоб уупокоить
ничтожеством оприходованное тело,
и крах, и его мотивы,
над щетинистым и стреляющем морем набычилось войско--
и вмелось в наши раны и дома`,
я карабкаюсь с виватом к войне, в которой нет сердца у меня, но лишь
та тьма единая, что ею обязан я свету моему,--
хоть к зеркалу мудрому, хоть исповедника кличьте, но некому здесь полыхать
после божьей ночи каменеющей--
и вот я вколочен, один-одинёшенек, точно святая закладка от солнца.

Не
клянись ты, что время весеннее-- весь
Гавриил с купино`й непалимою, ведь из костра погребального у`тру
восторг прибывает--
и мутная люда слеза холодеет на плача стене,
мой блудный ты сын восстающий,
солнце-- отец, чей колчан полон детками чистого пламени,
но,-- благославенны вы, град и смещенье пластов,--
та тишь непокойная, только она и надёжна,
и мать, и священной весны перекошенный дом,
коль только настали последние дни.

перевод с английского Терджимана Кырымлы 


Holy Spring

O
Out of a bed of love
When that immortal hospital made one more moove to soothe
The curless counted body,
And ruin and his causes
Over the barbed and shooting sea assumed an army
And swept into our wounds and houses,
I climb to greet the war in which I have no heart but only
That one dark I owe my light,
Call for confessor and wiser mirror but there is none
To glow after the god stoning night
And I am struck as lonely as a holy marker by the sun

No
Praise that the spring time is all
Gabriel and radiant shrubbery as the morning grows joyful
Out of the woebegone pyre
And the multitude's sultry tear turns cool on the weeping wall,
My arising prodgidal
Sun the father his quiver full of the infants of pure fire,
But blessed be hail and upheaval
That uncalm still it is sure alone to stand and sing
Alone in the husk of man's home
And the mother and toppling house of the holy spring,
If only for a last time.

Dylan Thomas

Не ото гнева, после, как забылось,
отказ ударил в зад ей-- цветик-паралитик
согнулся зверем лакомым до токов одиночных
во голодом исполосованной стране.
Она б ещё набила брюхо сорняками--
и родила те усики-ладони, что наощупь я тянул
по умирающей в конвульсиях, два моря.
За головой моей квадрат небес всё оседал поверх
улыбки циркулярной, что шаталась от любовника к другому,
а мяч златой вывинчивался из небес;
не ото гнева, этого, но позже
отказ ударил колоколом под водой.
Ещё б её улыбка выкормила рот из зазеркалья,
тот, жгущий вдоль моих очей.

перевод с английского Терджимана Кырымлы   
перевод Ирины Турчиной см. по ссылке http://www.proza.ru/2009/12/28/27
"Нет не от гнева, позже, от обиды,
Когда отказ ударил в сердце, она согнулась болью,
как цветок, чтоб выпить до последней капли
Надежду иссыхающей земли...."


Not From This Anger 

Not from this anger, anticlimax after
Refusal struck her loin and the lame flower
Bent like a beast to lap the singular floods
In a land strapped by hunger.
Shall she receive a bellyful of weeds
And bear those tendril hands I touch across
The agonized, two seas.
Behind my head a square of sky sags over
The circular smile tossed from lover to lover
And the golden ball spins out of the skies;
Not from this anger after
Refusal struck like a bell under water.
Shall her smile breed that mouth, behind the mirror,
That burns along my eyes.

Dylan Thomas

Надгробье сообщило время
её погибели. А две фамилии заставили меня
остановиться: дева было вышла замуж.
Под ливнем, да на месте, мне
удачно подвернувшемся однажды, и,
ещё не вслушивался в матушкино я,
и в зеркальце складное не гляделся,
уж молвил дождь чрез сердце хладное её,
а солнце на лице её
ничтожило поболее того,
что грубый камень умолчать мог.
Ещё не прилегла она в кровать чужого,
ему в вихры не ладонь не запустила,
иль этот ливневый язык влизался
сквозь дьявольские годы и
невинные погибели в покой
ребёнка потаённого, слыхал я после,
в народе поговаривали, что она кричала,
а члены её в белом обнажились,
а красные уста её были` целованы по-чёрному,
и плакала она от боли, рты
творила, молвящие сквозь улыбки глаз её.
Я, увидавший в торопливом фильме гибель
и эту героиню безумную, что встречена была мной
на камне смерти, речь слыхал её сквозь клюв сухой
прикаменного птаха-стража мёртвой;
я умер прежде час в кровати наступил, но матка
моя ревела и чуял я как голова срывается под корень, жестко,
одним рывком что выстрел грубый, красный,
и дорогие влас его потоки.

перевод с английского Терджимана Кырымлы 


The Tombstone Told When She Died

The tombstone told when she died.
Her two surnames stopped me still.
A virgin married at rest.
She married in this pouring place,
That I struck one day by luck,
Before I heard in my mother's side
Or saw in the looking-glass shell
The rain through her cold heart speak
And the sun killed in her face
More the thick stone cannot tell.
Before she lay on a stranger's bed
With a hand plunged through her hair,
Or that rainy tongue beat back
Through the devilish years and innocent deaths
To the room of a secret child,
Among men later I heard it said
She cried her white-dressed limbs were bare
And her red lips were kissed black,
She wept in her pain and made mouths,
Talked and tore though her eyes smiled.
I who saw in a hurried film
Death and this mad heroine
Meet once on a mortal wall
Heard her speak through the chipped beak
Of the stone bird guarding her:
I died before bedtime came
But my womb was bellowing
And I felt with my bare fall
A blazing red harsh head tear up
And the dear floods of his hair.

Dylan Thomas

Бывает небо слишком ярким,
иль слишком облачным, иль птичным,
а солнце-- дальше, слишком резко
горит, чтоб мысль о нём питать.
Зачем рука моя умела чересчур
выкалывать передо мною
мои виденья жуткие, себе,
улыбок слишком изобильных,
касанье-дух губы
желал бы знать,
что не поднять мне, но могу,
ангелоликое созданье,
что обрекло меня страдать
и наблюдает моё тело,
что в боль нисходит?
Без конца. Клади улыбку там,
где слёзам высохнуть.
Боль ангела осталась; сказ
его горит.

Бывает в женском сердце соль,
иль крови перелив;
я рву ей грудь--
и вижу: кровь моя,
из ней течёт, а всё ж моя,
а после думаю,
пожалуй, небо слишком ярко;
и вижу эту руку, но
не следую за ней,
и чую боль, что причиняет,
а не болит.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

Sometimes the sky's too bright,
Or has too many clouds or birds,
And far away's too sharp a sun
To nourish thinking of him.
Why is my hand too blunt
To cut in front of me
My horrid images for me,
Of over-fruitful smiles,
The weightless touching of the lip
I wish to know
I cannot lift, but can,
The creature with the angel's face
Who tells me hurt,
And sees my body go
Down into misery?
No stopping. Put the smile
Where tears have come to dry.
The angel's hurt is left;
His telling burns.

Sometimes a woman's heart has salt,
Or too much blood;
I tear her breast,
And see the blood is mine,
Flowing from her, but mine,
And then I think
Perhaps the sky's too bright;
And watch my hand,
But do not follow it,
And feel the pain it gives,
But do not ache.

Dylan Thomas