Привожу лишь некоторые цитаты из европейских романов, которые чисто по недоразумению не переведены на понятный нам всем русский язык. Все комментарии - в процессе получения вашей реакции.

"Я схватил Отто за руку и притянул к себе. На мгновение могло показаться, что я хотел приласкать его, этого блядуна... Вместо этого я заставил его согнуться и уложил вниз лицом к себе на колени. Да, ему это безумно нравилось, когда его, как маленького, укладывали на колено и выбивали пыль из штанишек, но сейчас этот номер не пройдет...

Хотел я этого или нет – анонимная картина то напрягающихся, то расслабляющихся ягодичек в красных бархатных брюках, не дополненная лицом Отто и звуком его голоса, унесла мое воображение далеко, очень далеко, к недосягаемому телу... недостижимому лицу... к голосу, который неисчислимое количество раз слышался мне в грезах... юношеский голос... голос Матросика... Когда-нибудь он, Матросик, а не этот музыкальный голубец... будет ли когда-нибудь его тельце, вот так, лежать у меня на коленях?.. Да, буде сие угодно Господу, но на это был один шанс из сотни, из тысячи... Нет, разве это может когда-нибудь случиться?.. Он сам ляжет ко мне на колени, Матросик, в этих самых красных брюках, ведь они принадлежат ему... И я не стану его бить, нет, никогда... Ну да, немного, ласкаючись, в шутку, и пощекотать чуть-чуть, но больше ничего, только гладить его божественную морскую попку... И он заголится передо мной, по собственной воле, так что я смогу гладить его покрытую пушком обнаженную кожу, везде... и там, где его избивали дома... Да, избивали... но чья, чья была в том вина?"

ГЕРАРД РЕВЕ "МАТЬ И СЫН"

Мои зубы вонзились в нее еще глубже. Медленно кусая, разрывая и вспарывая груди, я покрывал эти бледные полушария синими кровоподтеками. Затем перешел к подмышкам, вгрызаясь зубами в волосатую плоть, а потом к животу – гладкому теплому холму, который кромсал до крови. Я покрыл укусами ее бедра и икры, ягодицы и поясницу и, наконец, приготовился к самому лакомому блюду.

Ее ноги широко раздвинулись, а колени подтянулись, раскрыв передо мной хитросплетение чресл. Я прижался лицом к ее лону и принялся остервенело есть, сжимая в зубах кусочки раскаленного мяса и глодая его, так что она завизжала. Мои руки грубо и страстно хватали песок, гальку и разбитые ракушки, валявшиеся вокруг, и, набирая целые пригоршни, я втирал их ей в тело и липкие чресла, засовывая в широкий влажный канал, а потом заталкивая эти обломки ниже – в тугой проход ануса.

Какой-то уродливый мужчина начал изо всей силы хлестать ее по пизде. Плетка рассекала ее, Карла визжала и ликовала – казалось, будто над ее чреслами курится пар. Мужчина набросился на нее и загнал свой колоссальный елдак, не обращая внимания на кровоподтеки. Остальные начали топтаться по этой паре. Подошла невысокая женщина, села Карле на лицо и оставила у нее на губах маленькую какашку.

АЛЬФРЕД ЧЕСТЕР "Колесница плоти"

И вот субъект или, точнее, объект: лицо смущает своим отсутствием, раздавленное под бледной маской капиллярной кожи, которую еще окаймляют несколько прядей и которую надвинули до самого подбородка, как у гладколицего Мудзины из японских сказок. Можно было бы долго рассуждать о внешнем виде плоти, одновременно дряблой и мраморной, странно плотной и застывшей, словно замерзшее сало; можно было бы обсудить водянистый эпидермис, обтягивающий кисти тяжелыми складками, а также описать синие пятна, разукрасившие ступни и нижнюю часть голеней, – типичные стигматы смертельного застоя. Непрозрачность этой покойницы. И безысходную бедность, вместе с чем-то пошлым, смехотворным. Головной мозг – серое изваяние, гладкое и чрезмерно вычурное, наподобие некоторых китайских стеатитов, – плавает в эмалированном ведре с формалином. Стоит отпилить и опорожнить черепную коробку, и она становится просто коробкой, немного влажным, розоватым сосудом. Именно там обретались мысли, иллюзии, желания – в затхлом зловонии газов, в этой тайной комнате развертывался фильм о жизни субъекта-объекта, лежащего на фаянсовом столе. Грудная клетка опорожнена, но мало что видно, если не считать какого-то распахнутого бурдюка, расширенной щели, шутливой копии безжизненной вульвы, открытой по ошибке и зияющей после смерти под распухшим, почти лысым лобком, малые срамные губы, забытые в выпотрошенном животе, синхронное ослабление двух вертикальных, дурацких пастей. Venus lipitinae, ядовитая, кишащая птомаинами, демонстрирует свою анатомию. Грудная и брюшинная полости набиты древесными опилками, – от какого дерева, из какого леса? – которые впитали розовую кровь, гематическое пойло заключительных стадий. Опилки образуют ковер из лепестков шиповника, мех цвета розового дерева, древесные опилки, что опились розовой кровью. Анатом в желтых перчатках такого же оттенка, как пластмассовая манжета на трупе, разрезает легкие на тонкие пластинки в поисках метастазов, попутно бормоча сведения, которые студентка записывает на желтом же бланке, однако на сей раз он шафраново-желтый, цвета савана.

ГАБРИЭЛЬ ВИТКОП "Каждый день - падающее дерево!"

"Я И МОЙ СОСЕД НАПРОТИВ"

Пространно и несовершенно умение человека сопрягать собственные мысли со словесами.

Ибо думаешь всегда одно, а говоришь – другое. И не связано это с извечным стремлением индивидуума приукрасить, приуменьшить или каким иным образом исказить ту или иную информацию. Точнее связано и с этим тоже, но далеко не в первую очередь. Однако же нам, привычным к поиску истины десятой дорогой, не впервой называть следствие впереди причины.

Глупо пенять на то, что жена не исполняет свой супружеский долг, если ты уже полгода как сменил пол и ушёл жить к своему другу детства. Человек, конечно, существо гадкое, однако и в общении его мерзопакостность проявляется лишь вследствие несовершенства самого этого процесса. Ибо избран был человечеством такой способ, который изначально не был способен с зеркальной точностью передавать суть мыслей. Где-то на полпути в воображаемом информационном канале, соединяющем мозг и речевой аппарат, происходит сбой, утечка, непроизвольное испарение - и человек уже объективно неспособен передать свои мысли так, как, допустим, ему бы хотелось, будь он Богом. Это вне его сил и возможностей – как передача мыслей без искажений, так и возможность Божьего бытия.

[ Читать дальше ]

...

Читаю произведения и не могу понять
Как это можно тихо улыбаться?
А что кто нибудь улыбается громко?
Классики! Одним словом.

"Как же странно иногда бывает в жизни. Ты живешь, живешь какой-то обычной жизнью, и друг в ней появляется человек. Мужчина. Точнее, сначала ты появилась в его жизни. А ты сама его сначала не заметила. Но он появился, и ты его увидела каким-то боковым зрением, точнее, даже не самого, а какой-то силуэт, и не придала этому значения. Но постепенно этот силуэт становился все отчетливее, определеннее, и вот ты видишь перед собой конкретного мужчину. А ты, конечно, до этого мечтала о том, что кто-то в твоей жизни появится, и у тебя не было никаких сомнений, что ты достойна счастья. Но этот конкретный, определенный мужчина не имел ничего общего с тем прекрасным, размытым образом, который ты себе рисовала. И вот ты смотришь на этого мужчину, и думаешь – нет, это совсем не то, что тебе нужно. Но этот мужчина делает так много усилий, чтобы стать ближе к тебе, он так настойчиво пытается ворваться в твою жизнь, его становится так много. Он везде. Он встречает тебя после работы, поджидает где-нибудь, провожает, постоянно звонит, что-то говорит или молчит в трубку, и ты понимаешь, что это он. И оттого, что его так много ты даже боишься включить телевизор, потому что думаешь – вот включишь телевизор, и он там появится. 

Но однажды, сидя с друзьями в кафе, ты вдруг подумаешь: вот интересно, а где сейчас этот человек, и почему он сегодня ни разу не позвонил? А потом подумаешь – ой, а почему я об этом подумала? И как только ты об этом подумала, через некоторое время ты понимаешь, что ты вообще ни о чем другом думать не можешь. И весь твой мир, в котором было так много друзей, всяких интересов, сужается до этого человека. И все! Тебе остается только сделать шаг навстречу этому человеку, и ты делаешь этот шаг… И становишься такой счастливой. И думаешь – а почему я раньше-то не делала этот шаг, чтобы быть такой счастливой? Но это состояние длится совсем не долго. Потому что ты смотришь на этого мужчину, и вдруг видишь: а он успокоился! И он успокоился не потому, что он добился тебя, и ты ему больше не нужна. Ты ему очень нужна. Но он просто успокоился, и может дальше жить спокойно. Но тебя-то это не устраивает. Ты хотела совсем не этого. Ты не можешь точно сказать, чего именно ты хотела, но точно не этого. И ты начинаешь устраивать провокации – хватать чемодан, уходить, чтобы тебя останавливали, чтобы на некоторое время вернуть то, что было вначале, чтобы вернулась, хоть ненадолго, та острота и трепет. И тебя останавливают, возвращают… А потом перестают останавливать, и ты возвращаешься сама. И все это ужасно, нечестно, но может длиться очень долго. Очень долго… Но в одно прекрасное утро ты просыпаешься, и вдруг понимаешь: «А я свободна, все кончилось…» И постепенно снова возвращается интерес к жизни, ты обнаруживаешь, что в мире есть много прекрасных вещей: вкусная еда, интересное кино, книги. Возвращаются друзья. И жизнь прекрасна! И в ней много-много счастья. И много приятного. Конечно, не такого прекрасного и сильного, как любовь, но все-таки. И ты живешь. Но, правда, с этого момента ты живешь очень, очень осторожно. Чтобы опять, не дай Бог, не сорваться в это переживание и боль. Живешь осторожно, осторожно… Но продолжаешь чего-то ждать… надеяться..."                                                                                                         (с) Е. Гришковец

      Очередной обязательный медосмотр студентов сопровождался привычной толкотней. Он стоял в нескончаемой очереди. Наступило состояние отрешенности. Его голову покинула последняя мысль о том "когда же прекратится эта забота о студентах". Как сквозь сон прозвучала докторская фраза: "Следующий. На здоровье жаловаться будешь?".

      Тезки Петровичи. Или бесконечные унылые праздники... 

       20 декабря. День Милиции.
       Петрович этот праздник невзлюбил с того момента, как его стали отмечать не 10 ноября, а на сороковой день после Дня Советской Милиции. Такой вот казус, о котором он давно не вспоминал. Как и о своей детской мечте стать милиционером. Петрович дослужился до подполковника. Последние годы приходилось так часто переступать через все наивные мечты и принципы, что границы межу простым бандитизмом и милицейским бандитизмом окончательно стерлись. Но самой отвратительной стала традиция в этот день посещать обязательный торжественный концерт.
Здесь мало что менялось: те же лица на сцене и в зале. Причем, лицами их можно назвать с натяжкой. Подполковник радовался, что до пенсии оставалось несколько месяцев и он не будет видеть эти круглые, тупые физиономии. Ему надоело отдавать под козырек этим этим заплывшим уродам из управления, и вообще, носить этот козырек и форму... Захотелось нажраться водки, не дожидаясь банкета. Желание выпить усиливалось тем, что в концертном зале становилось совсем прохладно...
- Грёбанные энергетики, - подумал Петрович - похоже, забыли включить отопление...

       22 декабря. День Энергетика.
       Петрович (тезка), несмотря на пенсионный возраст, продолжал работать энергетиком концертного зала. На одну пенсию, понятно, не проживешь. Да и молодежь не идет на его место. В День Энергетика работы меньше не становилось. Директор обещал к профессиональному празднику купить новые трансформаторы. Но не купил, так как позавчера нагрянули УБЭПовцы и попросили поздравлять их с Днем Милиции...
- Грёбанные милиционеры, - подумал Петрович - до сих пор не могу включить отопление. Хотя спасибо, что осталось на "выпивон" для обогрева и по случаю праздника.

       Всех с грёбаными праздниками!