Не знаю. Получаю водку с апельсиновым соком. Когда я уже однажды пила этот коктейль? Я всматриваюсь в стакан, будто прозреваю второй внутри, и меня осеняет, мне горячо, мне хочется уронить стакан или выбросить его прочь, ведь однажды я выпила водки с апельсиновым соком высоко в одном доме, во время моей наихудшей ночи, мне хотелось выброситься из окна, и я больше не слышу, как Кэти Мандль говорит об International Racing Union, в котором она, естественно, состоит, я пью в угоду кроткому господину Мандлю, до дна, он ведь знает, какие они, Альтенвили, фанатики пунктуальности, и я не спеша возвращаюсть в сумерки, шёпот и напев слышны вблизи озера, комары и мошки порхают у меня перед глазами, я ищу пути, чтоб сомлеть, назад домой и думаю, что должно быть, выгляжу слишком неосторожной, хорошо смотрюсь, в настроении, никто не смеет видеть меня здесь, с пепельно-серым лицом, пусть оно останется вовне, в ночи , здесь, по дороге, с таким лицом быть мне одной в комнате, и я захожу в освещённый дом, и говорю лучась: "Доброго вечера, Анни!"
Старая Жозефина ковыляет по коридору, а я сияю и говорю ей: "Вечер, Жозефина!" Ни Антуанетта, ни весь Санкт-Вольфганг не погубят меня, не помешают дрожи моей, не станут помехой моим воспоминаниям. В моей комнате, где я должна осмотреть себя, как выгляжу, я никак не могу собраться, поскольку на умывальном столе у фаянсовой раковины сразу же увидела лежащее письмо. Вначале умываю руки, осторожно лью воду в миску и ставлю кувшин на место, а затем сажусь на кровать и беру Иваново письмо, которое он послал ещё перд моим отъездом, он не забыл, он не потерял адрес, я многажды целую конверт и раздумываю, то ли осторожно вскрыть его вручную, то ли пилочкой для ногтей, то ли ножом для фруктов, я рассматриваю почтовую марку: эта видная баба на ней, почему снова? Я не желаю прочесть письмо тут же, но сначала послушать музыку, затем долго полежать не засыпая, подержать конверт, почитать свою фамилию на нём, Ивановым почерком, затем покласть его на полочку у изголовья кровати, а затем его всё же оттудо достать и осторожно распечатать в ночи. Стучат, Анна просовывает голову внутрь: "Ужинать подано, достойная фрау, господа уже в покое". В покое, значит здесь, и если я наскоро причешусь, поправлю макияж и ещё раз улыбнусь Альтенвилевому покою, у меня останется мало времени. После глухого удара гонга снизу, прежде, чем я успеваю погасить свет, вскрываю конверт. Я не вижу обращения, там значатся лишь одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь строчек... точно восемь строк... на листе, внизу которого читаю я "Иван".
Сбегаю вниз в покой и уж могу сказать: "Восхитителен здешний воздух, прогуливалась было я, рассматривала то да сё, была у пары знакомых, но в особенности воздух, природа, после большого города!" Антуанетта обычным своим уверенным, пронзительным тоном называет пару фамилий, рассаживает* гостей. Вначале- суп с потрошками и клёцками, принцип Антуанетты, особенно в Санкт-Вольфганге,- придерживаться традиций старой венской кухни. Ничто ветреное и модное не смеет явиться на стол, также ничего французского, испанского и итальянского, никого не шокируют переверенные как у Ванчур спагетти, или поникший печальный сабайон** как у Мандлей. Вероятно, Антуанетта обязана фамилии Альтенвилей блюсти имена и правила, и она знает, что большинство гостей и родственников осознаю`т её старательность. Собственно, когда венское выйдет, у Альтенвилей будут, пока они живы, будут питаться жареными сливами, императорским картофелем и гусарским жарким, не станет проточной воды, лён для платков станут ткать вручную, а в доме воцарится разговор, который не спутаешь с "беседой", "дискуссиями" и "встречами", но- низкая разновидность вялотекущих мимолётных диалогов, которая любому обеспечивает хорошее пищеварение и доброе расположение духа. Чего Антуанетта не знает, так это того, что её художественный вкус в этой области развился главным образом благодаря духу альтенвилевому, и меньше всего благодаря собственным несколько путаным познаниям и случайными заимстованиями из современного искусства.
Полстола сегодня будет говорить по-французски, из-за непоседливого родственника Атти, некоего дядюшки Бомона и его дочери Мари. Когда принимаются за французятину, Атуанетта находит причину: "Атти, будь любезен, открыто, да, я же замечаю, открыто вон там и здесь!" Атти дважды подымается и распахивает занавески, дергает так и сяк оконные ручки: "Да, это чистая халтура, откуда у этих мастеров руки растут!" -"Mais les artisans chez nous ,je vous en pris, c`est partout la m`eme chose! Me^s cheres amis, vous avez vu, comment on a detruit Salzbourg, m^eme Vienne! Mais chez nous a` Paris, c`est absolutement le m^eme, je vous assure!"*** "Вот как, Антуанетта, я удивлён, как ты тут терпишь!" "Да ,без Антуанетты они бы тут много разворовали!" -"Нет, мы из Италии выписали самый просенький сервиз, из Вьетри, это там, ты уже знаешь, перед поворотом на Салерно! А у меня разбился большой чудесный поднос из Вьетри, оливкового колеру, с орнаментом- листья, пропал как сгорел, мой первая тарелка для фруктов, почему же ныне исчезает не только водка с апельсиновым соком, пропадает и керамика из Вьетри?!"  "Vous e^tes su^re qu`il s`agit pas de fayence?"****- "Езус,- вскрикивает Антуанетта, -дядя Гонтран совсем сбил меня с толку, пожалуйста, помогите мне, я не совсем поняла: то ли фаянс выписывают из Фаэнцы, то ли это одно и то же?"- "Bassano di Grappa? Il faut y aller une fois, vous prenez la route, c`e`tait donc, tu te rapelles, Marie?"*****- "Non******- холодно ответствует Мари- и старый Бомон нерешительно смотрит на свою дочь снизу вверх, и с просьбой  о помощи- на меня, но Антуанеттна сворачивает, не взирая на холодную Мари, снова и скоро на Зальцбург и тычет вилкой в "фальшивого зайца",******* и шепчет мне: "Нет, что ни говори, а "заяц" сегодня не удался". Остальным громко: "Кроме того ,"Волшебная флейта", ждали вы её? и что вы на это скажете? Анни, скажите Жозефине, сегодня она меня право разочаровала, она знает почему, этого Вам ей не понадобится пояснять. А что же вы скажете о Караяне? для меня этот мужчина всегда остаётся загадкой!"
Атти сгладил складки между пересушенным "фальшивым зайцем", "Реквиемом" Верди ,которым дирижировал Караян без позволения на то Антуанетты, и "Волшебной флейты" поставленной известным немецким режиссёром, чью фамилию антуанетта знает точно, но дважды ужасно искажает вслух, ничем не хуже Лины, которая так часто злонамеренно путает Цошке с Бошке. Но Антуанетта снова при Караяне, а Атти молвит: "Но я прошу вас, для Антуанетты ведь каждый мужчина- загадка, и это обстоятельство придаёт ей чужемирности и очарования в глазах мужчин". Антуанетта отзывается своей супружеской неподражаемой альтенвилевской улыбкой ,ведь коль Фанни Гольдманн по-прежнему является прекраснейшей дамой Вены и речи её самые изысканые, то к чести Антуанетты её улыбки милейшие: "Ах ,ну этот Атти! Мой любимый, ты даже не подозреваешь, насколько ты прав, но самое возмутительное"- молвит она с кокетством, котрое уже уделяет блюду с манными фламмери********, с которого она, зачерпнув полную десертную ложку, грациозно отставленной ручкой взвешивает её перед собой ужерживая её в некоторой близости от уст (ах, Жозефина всё же неподражаема, именно это и есть фламмери, но я поостерегусь сказать ей о том)- ... самое возмутительное то, Атти, что ты по-прежнему для меня величайшая загадка, пожалуйста, не упрямься!"  Она трогательно краснеет, ведь она краснеет всегда, когда ей что то удаётся, не сказанное ею прежде: "Je vous adore, mon che`ri,*********"- шепчет она нежно и так громко, что все ведь слышат. Ведь если муж остаётся величайшей загадкой по прошествии десяти лет, простите, двенадцати, то нам не следует спешить расставаться**********  с нашими сокровеннейшими тайнами, в них глубочайшая суть, разве я не права? "Il faut absolutement le dise ce soir!***********"- она ищет поддержки, смотрит и на меня и одаряет Атти стальным взглядом, ведь Атти чуть не убрал мою тарелку не с той стороны, но в следующее мгновение она снова в состоянии влюблённо глядеть на Атти. Она откидывает голову назад, и её всклокоченные волосы, слегка завитые и золотисто-каштановые, падают почти удачно ей на плечи, она сыта и умиротворена. Старый Бомон немиловердно заводит речь о былых временах, то были ещё те летние деньки, когда родителей Атти эвакуировали из Вены с полными ящиками посуды, серебра и белья, со служебными судами и с детьми. Антуанета ,вздыхая, поглядывает по стронам, её ресницы порхают, ведь старая история в сотый раз рассказывается за столом, Хоффманшталь и Штраус оставались, естественно, каждое лето при них, Макс Рейнхардт и Касснер, и редкая книга афоизмов Фертша Манфреда, мы должны все наконец её увидеть, и праздненства кастильоне, une merveille sans comharsion, inoubliable, il e`tait un peu louche , но Рейнхард, un autre chose, настоящий господин, il aimait les cygnes *************, естественно ,ему нравились лебеди! "Qui e`tait ce type la`?"**************- холодно спрашивает Мари. Антуанетта пожимает плечами, но Атти любезно приходит на помощь старому господину: "Пожалуйста, дядя Гонтран, расскажите-ка ту презабавнейшую историю о вашем походе в горы, знаете вы, это случилось в годы, когда разразилась мода на альпинизм, дейстительно смешно до колик, знаешь, Антуанетта, что дядя Гонтран был в числе первых лыжников, он освоил на Арльберге эту "арльберговскую технику" ,случилось это во время Христианы и Телемарка? и он был в числе первых испытателей диеты из семечек подсолнуха и солнечных ванн, в то времяч это было чудовищно смело, голышом, прошу Вас, расскажите же!" -"Дети, я умираю"- свидетельствует Антуанетта - я довольна ,что могу объедаться как пожелаю, фигура не важна". Она остро смотрит на Атти, откладывает салфетку , она встаёт и мы все отправляемся в малую комнату рядом сбольшим покоем, ждём кофе мокка, и Антуанетта мешает нам мешает нам ещё раз выслушать историю старого Бомона об Арльберге и лечении в кабачках, о голом солнце  или ещё какой анекдот времён начала века: " Скоро всё-таки замолвлю словечко о Караяне , но не знаю, прислушивается ли муж, к тому, кто постоянно в трансе, прошу ,Атти, не смотри на меня так преданно, я уже молчу. Но что вы скажете об истерии Христины?"  Обратившись ко мне: " Пожалуйста, не могла бы ты мне сказать, чем именно опасна эта дама? она глядит на меня как будто кол проглотила, я всегда мило здороваюсь с ней, но её кулачки вот да обрушатся на меня смолой и серой. Ванчура своей мазнёй , как прежде с Лизель, все нервы истрепал,это общеизвестно, и все музы его упорхнули, надо же давать себе отчёт, когда на виду с таким как он мужчиной, да он от неё свихнулся, ведь она постоянно торчит у него в ателье, и домом занимается к тому же, я-то понимаю, муж купил его первые работы, я покажу их, они лучшие Ксандля!"  

____________Примечания переводчика:________________
* в тексте оригинала "placiert" от "la place" (фр.)- место;
** яичный крем с добавлением вина, блюдо итальянской кухни;
*** "Но наши мастера, прошу вас, в общем такие же! Мои дорогие друзья, вы видали. как они изуродовали Зальцбург, равно и Вену! Да и у нас в Париже- то же, уверяю вас!" (фр.)
**** "Вы уверены, что он не был фаянсовым?" (фр.)
***** "Бассано ди Граппа? Надо туда раз поехать, вы покажете дорогу, быть тому, ты согласна, Мари?"(фр.)
****** "Нет..." (фр.)
******* блюдо немецкой (прусской) кухни из фарша в виде рулета или инача, см. ссылку  http://www.langet.ru/html/z/za8c-fal5qiv3y.html
********* блюдо из сгущёного фруктового сока, фруктов и сливок, десерт; здесь, мне кажется, приготовленный не так, с манной крупой;
********** в тексте оригинала фр. калька "embetiren";
*********** "Я вас обожаю, мой дорогой!" (фр.);
************"Надо полностью открыться ему этим вечером!" (фр.);
************ " Несравнимое чудо, незабываемое, он был немного косоглаз... другое дело... ему нравились лебеди..." (фр.);
************* "Что это ещё за тип был?"(фр.);
Примечания остальные: Арльберг- горнолыжный курорт в Австрии; христиана и телемарк- техники катания на лыжах.

 
продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Приходит смирение, наступает сонливость а неувереность слабеет, я была неуверена, но я снова в безопасности, уж не у сумрачного Городского парка, стенами домов обфлаженная, больше не кружу в темноте, но с каждым шагом немного приближаюсь домой, уже на уровне Унгаргассе, уже голова в моём Унгаргасснелянде- спасена, да и шея из воды показалась. Уже у первых глоток слов и предложений, уже при основах, при началах.

День настанет, когда у людей будут глаза червоного золота и кипучие голоса, когда руки людям даны для любви будут, а поэзия рода их восстановится...

Уже у вычёркивания, у просмотра, у броска в корзину.

... а руки будут даны им для добра, и станут они загребать величайшие всевозможные блага своими невинными руками, ведь не вечные блага те, и людям вечно не бывать, не станут они ждать вечно...

Уже у просмотра, у выискивания.

Чую ключ в замке, Малина вопрошающе смотрит на меня в притолоке.
- Ты не мешаешь, садись ко мне, желаешь чаю, желаешь стакан молока, чего желаешь?
Малине угодно принести себе стакан молока из кухни, он отвешивает лёгкий ироничный поклон, нечто позволяет ему усмехнуться надо мной. Он должен ещё сказать мне нечто: "Если я кстати, nous irons mieux, la montagne est passe`e".*
- Пожалуйста ,без пруссацких выражений, уволь меня, ты и вправду всегла мне кстати, наконец, каждому может полегчать!

У Ивана справляюсь, вспоминал ли он уж хоть раз, и что думал прежде, и что теперь думает о любви. Иван курит, он просыпает пепел на пол, молча ищет свои туфли, нашёл обе, он оборачивается ко мне, ему трудно это, слова находить.
- О ней ли вспоминают? и на что мне вспоминать? западню мне готовишь, моя барышня?
- Да и нет.
- Ну если не готовишь...
- И ничего не чувствуешь, ни презрения, ни антипатии? а если и я ничего не ощущаю?- выжидающе расспрашиваю я и хочу руками ухватить шею Ивана ,ведь он недалеко, до него меньше метра, нет, коль я спрашиваю впервые.
- Нет же, какое презрение? ты желаешь каких-то осложнений? Я прихожу- и довольно. Боже, что за невозможные вопросы задаёшь ты!
Я торжествующе молвлю: "Именно это желала я узнать, есть ли невозможные вопросы. Большего я не жалала узнать".
Иван оделся, у него не осталось времени, он говорит: "Сколь смешной ты иногда бываешь".
-Нет, всё же не я, -отвечаю поспешно,- но другие, которые прежде одарили меня этими тупиковыми воспоминаниями, я-то так не думала, не презирала, не брезговала, а есть некто Иной во мне, он не позволяет себе отвечать на с трудом задаваемые ему вопросы.
- Он безымянный, Иной в тебе?
- Нет ,он- Иной, он неразделим со мною. Иной. Говорю, Иной, а ты уж верь мне.
- Моя барышня, мы же настолько женственны, уж это я сразу было определил, уж ты поверь мне.
- Уж нетерпелив ты, и не хватает тебе выжержки выслушать меня, дать мне высказаться!
- Сегодня я весьма нетерпелив, не всё моё сегодняшнее терпение для тебя!
- Ты должен лишь немного потерпеть- и мы всё моё с тобой растолкуем.
- Уж ты меня выводишь из терпения!
- Боюсь, и моё терпение на пределе, оно твоё истощает...
(Конец предложений терпения и нетерпеливости. Очень краткий раздел.)

День настанет, когда наши дома рухнут, авто обратятся в хлам, самолётами и ракетами мы вызволимся, запретим колёса и ядерную физику, свежий ветер снизойдёт с голубых верщин и окрылит нам грудь, мы станем двшать замертво, так будет продолжаться всю жизнь.

Пустыни одолеет вода, мы снова заселим их и увидим открытое нами: саванны и воды в их чистоте станут зазывать нас, алмазы останутся в каменных россыпях- они станут светить нам всем, чаща примет нас из ночного леса наших воспоминаний, мы предадимя думанию, сожелениям- таково будет избавление.

Многоуважаемый господин президент,
от имени Академии Вы поздравили меня с днём рождения. Позвольте доложить вам, сколь я напугана именно сегодня. Вовсе не сомневаюсь в Вашей тактичности, но я имела честь несколько лет назад во время церемонии открытия... имела честь с Вами познакомиться. Но вы вот разыгрываете тот день, возможно даже- определённый час ,и тот безвозвратный миг, интимнейшее достояние моей матушки, смущаете и меня, и неизбежно касаетесь дела моего отца. Разумеется, мне лично о том дне ничего особенного не было доложено, я лишь оказалась обязанной отмечать эту дату, я должна её чёркать на всяких листках, анкетах в каждом городе, в каждой стране, будь я только проездом там. Но я ведь давно никуда не выезжала...
 
_____Примечание переводчика:_____________
*- нам полегчало, гора позади(фр.);

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

К Ивану я обращаюсь на "ты", и к Малине- тоже, но эти "ты" разнятся печатями и оттисками, а как? ни измерить, ни взвесить. С обоими я с самых начал обходилась без "Вы" , которое употребляю почти всегда в иных ситуациях. С Иваном познакомилась я слошком мгновенно, и не было у меня времени посредством речи приблизиться к нему,  я и до первого слова попалась ему. Напротив, о Малине я столько лет вспоминала, меня так томило по нему, что наша совместная жизнь оказалась свершившейся без того, что иные пары преодолевают в реальной жизни. Мое "ты" для Малины точно и естественно подходит нашим разговорам, наших объяснениям. Моё "ты" для Ивана приблизительно, оно может оказаться раскрашенным, затушёванным, светиться, оно может быть чопорным, мягким, нежным, с неогграниченной шкалой экспрессии , оно также само по себе, будучи снова и снова произносимо после долгих пауз, множество раз оказывается сиреноподобно маняще новым, но всякий раз, когда я неспособна в присутствии Ивана некое слово вымолвить,  произношу его не тем тоном, не тем "оттиском", что соответствует моей "внутренней печати". Не в его присутствии, но наедине с собой однажды я завершу это своё "ты". Быть Совершенному.
В иных случаях к большинству я обращаюсь на "Вы", это моя неизбежная обязанность, также- предрассудок, говорить "Вы", но я употребляю по крайней мене две разнвидности этого обращения. Одно "Вы" предназначего для большинства, другое же, опасливое, богато уснащённое "Вы" ,которым не могу обратиться ни к Ивану, ни к Малине, предназначено для мужчин , которые бывали в моей жизни до Ивана. Ради Ивана отхожу я от былого в этом непокоящем "Вы",  размягчаюсь.  Это труднонаписуемое "Вы" ,изредка понятное, довольно странное, но всё же уместное в своей напряжённости, ведь не бывать запанибратскому "ты". Да ещё, разумееется, ко многим всевозможным людям я обращаюсь на "ты": к своим школьным и университетским однокашникам, к бывшим коллегам по работе, но это ничего не значит.  Моё "Вы" , конечно, отличается от аналогочного междометия Фанни Гольдберг, павлиньего, естественно- вследствии слухов, навязчивого адресуемого было ею всем своим любовникам. Конечно, она так же обращалась и ко всем мужчинам, которые не были её любовниками, и она должна была однажды полюбить мужчину, к которому она б обратилась прекраснейшим "Вы". Дамы как Гольдманн, о которых постоянно судачат, ничем себе помочь не могут, и вот, циркулирует в городе слушок: "Вы, что ль, на луне живёте? что. вы этого ещё не знаете? она -любвеобильнейшая!", и было немного их, обойдённых аховским этим "Вы". Сам Малина, который который ни о ком не говорит ни плохого, ни хорошего, однажды  вспомнил, что "сегодня познакомился с Фанни Гольдберг, и она оказалась в числе приглашённых к Йорданам", и ещё вырвалось у него: "Я ещё не встречал дамы ,произносящей "Вы" настолько изящно".
Меня всё же не интересует, что думает Малина о Гольдберг, он же никаких сравнений не проводил, ведь наконец эта дама научилась обращаться, а я не обучилась никакому дыханию животом, не могу по желанию модулировать слова и вставлять нарочитые паузы. Кроме всего прочего, уже время сна- и я должна, в страхе своём, поговорить с Малиной, для начала, как познакомилась лишь с двумя детьми, которыми Малина вопреки всему не интересуется. Что он только усвоит, как он называет мои историйки, не до`лжно быть проинесено. Всемирные и городские события не долнжны комментироваться, Малиною- нет,  мы же не за гостиничным столом сидим. Говорить должна я о том, что меня окружает, что меня держит в осаде. Это ли есть духовное отчуждение? Имеется жертва оного, значит, было,  отняли право на последние потуги при думании? Ещё воздастся ли?
Спрашивать смею я о невозможных вещах. Кто изобрёл шрифт? Что такое шрифт? Он- собственность? Кто первым оформил право на собственность им? Allons nous a` l`Esprit? Мы ли низшей расы? Должны мы лезть в политику, ничего не предпринимать и огрубеть? Мы неугодны? Малина встаёт, он опустошил мой стакан. В глубоком гневе буду я во сне думать над собственными вопросами. Зверей стану молить во сне, чтоб увели меня силой от святейших образов, при всякой лжи держали меня, озверею сама я во сне- и себя убью, как зверь.

Когда засыпаю,  дрожь пронзает мне голову, молния внутри, искрит, темнит меня, жуть снова, это страсть уничтожения, а Ивану, которого здесь нет, молвлю я очень остро: "Малина никогда, Малина иной, ты не понимаешь Малину". Ещё никогда я к Ивану резкого слова не обращала, ни громкого слова не бросала в него. Само собой разумеется, и Иван ничего не говаривал против Малины, а потому как же он мог позавидовать Малине, что я с ним живу? Притом, он вовсе не упоминает Малину, как не говорят в семье о своём тюремном сидельце или о душевнобольном, из чувства такта , а когда, бывает, я гляжу растерянно- то лишь по причине возникающего жуткого напряжения, в размышлениях о Малине- и это доброе, чистое непонимание правит в нашем треугольнике, да ,оно господствует, правит нами. Мы суть единственные управляемые ,которым вполне хорошо, живём мы в некоем настолько богатом помешательстве, что никто из нас не подымает голоса против другого, и против власти- тоже. Оттого вовне нашей троицы нас приводят в замешательство другие люди, ведь те не упускают собственных прав, данных им, унаследованных ими, ведь и не по праву притязают они.  Иван сказал бы: "Травят друг дружке жизнь, все". Малина сказал бы: "Все они, с их взятыми напрокат убеждениями, дорого ещё заплатят".
Мои заёмные взгляды уже уступают. Всё легче я расстаюсь с Иваном и снова встречаюсь с ним, ведь я не столь властно думаю о нём, могу часами выпускать его из собственного мыслеоборота, чтоб во сне не чесались его локти и колени, я больше не вяжу его или- не так крепко, как прежде. Он не так часто морщит лоб, его морщины разглаживаются, ведь диктатура очей моих и моих нежностей смягчилась, очень кратко и редко я злобно околдовываю его, чтоб легче нам было вместе наедине: некто выходит из двери, некто садится в своё авто и бормочет нечто вроде: "Когда будет без двадцвти четыре, то я вовремя не явлюсь: съезжу на ярмарку, а ты?" -"Я тоже могу опоздать ,нет, ничего особенного, завтра с одним еду в Бургенланд, нет, не с ночёвкой, ещё не знаю, что мои друзья..." Тишайший шёпот, ничего не поймёшь, что с этими друзьями, с этой ярмаркой, с этим Бургенландом, какой жизни принадлежат эти слова. Я только было пообещала Ивану получше, покрасивее приодеться, я только было резко пообещала Ивану вовремя кушать и не выпивать. В крайней спешке я дала Ивану слово, что буду спать, отсыпаться, глубочайшим сном спать.

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Не позже, чем через месяц время котят выйдет, их вернут в Хохе Варте (местность, где живут матушка и дети Ивана- прим.перев.) или в село, Франсе скоро вырастет, станет юношей, тогда его надо будет стерилизировать, Иван того же мнения, с ним я обсудила будущее Франсе, Иван не против, а я не задумывалась над тем, что Франсе вырастет, не выйдет из квартиры в жару, думала, что он так и станется котёнком, не одолеет юности, ведь по мне всё бы оставалось прежним, чтоб мы с Иваном не старели что ни месяц. И этого я не смею сказать господину Копецки, который знает о кошках всё, ведь он когда-то держал двадцать четыре одновременно и теперь содержит четырёх, он также всё знает о содержании рифских обезьян , и о крысах, об их разнообразных подвидах, но я не могу даже выслушать его, не то что содержать тех животных, что он, слишком роскошных, особенно- слушать его рассказ о кошках, о ревности сиамских, о Розе Стамбула, о самоубийстве его персидской любимицы Авроры, которая, как- он до сих пор не может понять, выбросилась из окна. Франсе не персианин, не сиамец, он просто нежно-полосатый среднеевропейский дворовый кот, беспородный, а Троллоп, его брат, вышел белым, с несколькими чёрными пятнами на меху, флегматиком, само удовольствие, он не бродит как Франсе, хороший мурлыка , который прыгает ко мне на кровать, сидит на моей спине когда читаю, даже взбирается на плечо и смотрит со мной в книгу. Ведь Франсе и Троллоп охотнее всего читают со мной. Когда я их прогоняю, они карабкаются на библиотечные полки, забираются между книг, они упорно работают там пока не расшатывают пару томов, которые с треском валятся на пол. Тогда я по крайней мере знаю, где котята бесчинствуют. нахожу котят, а они разыгрывают неведение. Уже самое время вернуть котят Бела и Андрашу или матушке Ивана, а та передаст их кому-нибудь в село. Господину Копецки я только сказала, что держу их до той поры, пока мои друзья, какие- нибудь, без уточнений, вернутся в Вену, из поездки. Малину же прошу потерпеть, он ничего не имеет против кошек, но котят в нашей квартире, которые разбрасывают его бумаги, метят его письменный стол, а в самые неожиданные для нас моменты сбрасывают на пол книги он не в состоянии терпеть. Малина снова и снова чует по всей квартире запах кошачьей мочи, я привыкла, но Лина с Малиной заодно, она ставит ультиматум: "я или кошки".
Малина молвит: "Это ещё один твой счастливый случай: ты не приучила их к ящику с песком, они не считаются с тобой, займись морскими свинками или канарейками, или попугаями, нет, лучше не этими, для меня они слишком шумные!" Малина никак не понимает гуляющих по квартире кошек, которые принадлежат двум детям, Малину заботит собственный покой, он не находит Франсе и Троллопа забавными, смешными и симпатичными. Но когда я забываю покормить этих симпатичных котов, Малина помнит: он кормит их как ни в чём ни бывало, он этого не забывает, мне в укор.

Сегодня Лина всерьёз напомнила мне, что я хотела было накануне Нового года переставить мебель, не всю, разумеется, только три предмета, и стоило только Лине заикнуться, что время настало, как я бросаю вскользь: "В следующий раз. И ещё мы кликнем двух мужчин в подмогу!" Лина сопит: "Мужчин! Милостивая сударыня, для этого нам не нужны мужчины!" Она уже сдвинула на пять сантиметров мой секретер, а я помогаю ей, в конце концов, это же мой секретер, который не поддать не расшатать, он кажется тяжелее тысячи кубометров дубовых дров. Я предлагаю Лине вначале освободить секретер от его содержимого, вынуть по`лки, я бормочу: "Не могли б вы по такому случаю, кстати, немоного осободить полки, нет, я этого не сказала..." Я благоговейно взираю пыль. скопившуюся за годы. Лину сегодня нельзя упрекать, иначе она непременно скажет, что каждую недель "туда добирается". Лина страшно пыхтит: "Ручка, ручка, крепче будь: ну и тяжек ларь этот!"
Я: "Но, Лина, лучше уж позовём двух мужчин, дадим каждому по пиву и по десять шиллингов- и баста". Итак, Лине следует подумать, насколько она дорога мне, насколько ценен её труд: ведь я готова давать много раз на пиво многим мужчинам, без которых нам с Малиной не обойтись. Мы с Малиной не желаем, чтоб один она тут надорвалась или получила инфаркт, не надо ей двигать шкафы и тумбочки. Не я, Лина, она сильнее меня: вместе мы по сантиметру двигаем секретер, восемьдесят процентов усилий, еслественно, приходятся на долю Лины. Не смотря на это, сегодня я зла на Лину, ведь Лина не желает мне добра, она завидует мне, а теперь ещё ревнует к грузчикам, которым я желала выдать двадцать шиллингов, "выбросить в окно", полагает Лина. Мы с Линой фатально взаимозависимы, нас связывает нечто особое, хоть только она смеет вслух порицать, но негромко, меня, которая и её иногда критикует так и сяк тайком. Оттого я рисую себе день, когда ни один человек не будет зависим от другого, день, когда я буду жит в квартире совершенно одна, когда пара малых машин заменят Лину, достаточно будет нажать на кнопку, чтоб поднять секретер как былинку и переставить его. Никто никого не будет поминать чтоб помочь другому и затем втайне гневаться на ближнего. Никто не будет замешан в приготовлениях и в последствиях. Но я уж вижу себя поучаемой Линой насчёт покупки электрических машин, она ведь раз в год делает это, и сегодня снова советует мне. Она полагает, что в наше время никто больше не может обойтись без электрическиой кофемолки и электрической давилки апельсинов. Но я ведь всё-таки редко пью кофе, а для апельсинового сока Малине моей силы достаточно. Хоть у меня есть пылесос и холодильник, Лина раз в год желает видеть моё жильё обращённым в фабрику, она веско молвит: "Теперь это есть у каждого, во всех домохозяйствах это всё имеется!"

Настанет день, когда у людей будут чёрно-золотые глаза, они смогут видеть красоту, они освободяся от боли и от всякой обузы, они станут парит в воздухе, они будут ходить под водой, забудут свои мозоли и нужды. Придёт день -и все станут свободными, все люди будут вольны, и от свободы, которую они было поминали- тоже. Настанет некая большая свобода, быть ей поверх всех мер, для всей, без остатка жизни будет она...

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы 

Он попрощался с Минором: экономно отозвался его скупому рукопожатию -и направился в своё старое кафе. Официант всполошился, узнал его, любезного грустного человечка. На этот раз посетителю не пришлось распространяться, ни жать руку, напрягаться: его фразы остались при себе- хватило улыбки. Они взаимно глупо улыбнулись, двое мужчин, которые много повидали: времена, людей, счастья, несчастья- и всё, что угодно старику, он изобразил на своём лице когда официант меж тем заметил, что припас лично для него читанные раз и понравившиеся дорогому гостю газеты.
Он вынужден был ухватиться за пачку газет: это старикам приличествует, это он всегда охотно обязан. Наконец-то здесь он немного раз и безоговорочно обязан.
Он принялся за бесцельное чтение: заголовки, местная хроника, культурная, смесь, спортивные новости. Даты ничего не значили: он мог бы почитать и выпуски пятилетней давности, он вычитывал только стиль, неизвестные ему шрифты, оплошности, синтаксис. Он как никто знал, что неправильно вынесено в шапку или подвал полосы, что здесь в газетном деле считается хорошим или дурным. Ему удалось выковырнуть только несколько незнакомых неологизмов.
Внезапно перед ним возник его ровесник, поздоровался: пришлось узнать, хоть и некстати, никак не удавалось припомнить, кто это... хотя, естественно- Минор, который стал рядом, а ему приходится торопливо и радостно пригласить Минора присесть за свой стол, Минора робкого заучку от мира искусств, который однажды было желал основать нечто вроде нового направления, которое уж открыл. Минора, который посему знал, в какой обстановке жить, как следует рисовать ,писать, думать и сочетать. Окончательно, решительно знал. Некогда пробующего, ищущего Минора перекормленного опытом предшествующего ему поколения, теперь- отрыгивающего и пережёвывающего проглоченное. Система Минора. Непогрешимость Минора. Минора в качестве арбитра вкусов. Минорово непрощающее, odi profanum vulgus; Минора, утратившего дар речи и красующегося двумя тысячами иноязычных павлиньих перьев. Минора которому уж невмоготу чтение романов; Минора, для которого у стихотворения нет будущего; Минора ратующего за оскопление музыки и отлучение гобелена от живописи. Минора кипучего, жестокосердного, неправильно понятого ,ссылающегося на авторитет Гильона Апулийского (ок. 1100 г. н.э.)... Минора, из всех живописцев Эрхарда Шёна считающего самым восхитительным. Минора путь указующего. Минора, возмущённо молчащего коль некто придерживающихся иных взглядов перечит ему. Минора в качестве прозябающего в нищете стажёра, в качестве коллекционера тёмных текстов, первопроходца. Минора, ревниво подозревающего, что его не узнаю`т и обходят ,гневно брызжущего жёлчью, карающего за взгляды на всякую красивую даму, за каждое воскресенье, за дарение и благосклонность. Минора-мученика. Минор, разумеется, презирает его, Минор, старый друг, который стоит на взводе и замечает, что пора уйти. Минор, живущий по внутренним часам ,которые заводит его сильный дух дабы те тикали его справедливостью...
Так, в сшибках, минул день -и визитёр погоревал над ними в мире, где он для всеми людьми уж был причислен к духам. Для духа он не слишком уснащён. Это ,впрочем, выяснилось на следующий день.
Он встретил Минора опять, ведь в мире каждый первый минор. Но этого Минора он вовсе не припомнил. Он оказался Знаешь-ещё-вот-что-Минором. От него ничего не понадобилось, ни малейшего намёка, ибо Минор помнил тем паче всё. Минор вспомнил, как он ,Миноров Однокашник, впервые напился, как он сверх меры развякался, как его пришлось уносить, а Минор его тогда доставил домой. Минор помнил ещё тот день, когда он, Миноров Друг совершил большущую глупость. Минор, который его жизненные оплошности держит в кулаке, доверительно хранит его память о его провалах и привычках. Минор-рубаха парень и рубака; Минор, который с ним ,тогда восемнадцатилетним, служил; Минор ,всякий раз как наяву по памяти видящий "вермахт"; Минор, ведущий тошнотворную беседу так, что и он вынужден подпрягаться в том же духе. Минор, которой его раз отметелил: Минор-посильнее - его-послабее. Минор, который называет вещи своими именами: "что-же-из-куколки-блондинки-вышло?", "жениться-ещё-не-хватает!" Минор, который подмазывает, который всё разведывает, которому икс под маркой игрека не впаришь, который берёт баб когда те даются, и- начальство, которое может и его, Минора ..., которому ведомо братство и бабство. Минор, для которого всё- политика и вся политика- продажная; Минор- вошь в меху; Минор, согласно которому прошлая война пока не проиграна, а следующая- подавно, для которого итальянцы- воровской сброд, а французы- изнежены, а русские- унтерменши, и который знает, кто такие по сути англичане, и каков в сущности миръ: гешефт, базар, анекдот, свинство. Минор: "Но я же тебе давно знаю- не дурачь меня, меня ты не проведёшь!"
Как выводят Миноров? Какой смысл ей, Гидре-Минору, рубить голову, коль вместо неё отрастает десяток новых?
Даже если он чего не вспомнит, у Минора есть право преподнести это забытое в рамочке, так что знай себе, что тебя ждёт в будущем: миноры будут тебе являться на всех углах и на каждом шагу.
Прочь, или я убью! Держать дистанцию!

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Он всё труднее просыпался по утрам. Он смаргивал редкие лучики, переворачивался на другой бок, зарывал голову в подушку. Он молил сна. Гряди, осень-красна. В этом октябре последним розам...
Есть где-то остров, о котором ему рассказывали, в Эгейском море: на нём только цветы, и ещё каменные львы растут- тоже цветики, у нас они редко и ненадолго распускаются, а там- дважды в год, крупные и яркие. Они корнями пронзают скупую землю, обветренные каменные утёсы. Скудость они претворяют в бедность красы.
Он часто спал и поздно пополудни, а затем любовно ждал вечера. Он всё избавлялся сном от недовольства и набирался сил. Иногда время ему казалось уже ничего не стоящим, уже бесполезным. Ему ничего не хотелось предпринять чтоб обрести довольство, чтоб расшевелить желания и честолюбие, чтоб остаться в жизни.
Этот уходящий год выдался скупым на свет. И солнечные дни были мрачны.
Он теперь наведывался на пятачок, в "гетто" или в кафе извозчиков на Травестере и там пил врастяжку, день изо дня в урочный час, своё кампари. Он довольствовался мелочами, смаковал их. Самоумаление он принимал как должное. В телефонную трубку он часто бросал: "Мои любимы, сегодня, к сожалению, не смогу. Возможно, на следующей неделе"... Через неделю он отключил телефон. И отписывать свои обязательства и объяснение он прекратил. Столько ненужных часов провёл он с другими, а теперь, вовсе не нуждаясь во времени, он его сгибал часы к себе, обонял их.  Он научился наслаждаться временем: его вкус оказался чист и здоров. Он возжелал совсем уйти в себя, ограничиться. Этого никто не заметил, или никто из окружающих не захотел поверить в это. В их представлениях юбиляр оставался расторопным малым, пострелом, который везде поспел- и он в городе изредка встречался со своим туманным образом, и приветствовал его как старого знакомого, как призрак: отшатываясь. Это -не он, ныне он стал иным. Он хорошо переносил своё одиночество, не жалел ни о чём, снёс воздушные замки желаний, покончил с упованиями- и ото дня ко дню становился всё проще. Он стал унижено подумывать о мире.  Он искал урока, желал службы.
Посадить дерево. Произвести ребёнка.
Довольно скромно? Довольно просто?
Когда он оглядывался было: участок земли, женщина... а он знает людей, которые сотворили это во всей скромности... , далее: он смог бы по утрам в восемь из дому хаживать на работу, смог бы занять место, исполнить роль в общем роду, ежемесячно оплачивать мебель в рассрочку, государственный детский сад. Он смог бы, он этому обучился, ежемесячно с благодарностью взирать на дензнаки ,а затем расходовать их, устраивать уютные уикенды себе и своим. Он завертелся бы не в одиночку, так и прожил бы.
Это ему бы хорошо удалось. Особенно посадить дерево. Он бы рассматривал его ,во все времена года, прибавляющего по кольцу к стволу, позволял бы своим детям лазать по веткам. Хотя он не ест яблок, всё равно, пусть будет яблоня. И завести сына- это ему по нраву, хотя, когда видит чужих детей, их пол ему безразличен. У сына тоже были б свои дети, сыновья.
Но урожаи далёкие, там ,в саду, которые соберут другие в то время, когда его жизнь кончится! Это ужас! А вот- вся земля полнится деревьями и детками: кособокими ,неухоженными деревьями и голодающими детьми- и никакой им помощи извне, никто не тянет их в достойную жизнь. Окультурь дичок, прими этих детей, сделай это если можешь, и сбереги от порубки хоть одно дерево, а тогда говори!
Надежда: уповаю на то, что ничто не выйдет так, как на то надеюсь.
Надеюсь, что когда прибудет мне, окажусь и с деревом, и с ребёнком, то -до времени, когда иссякнут все мои желания и возможности. И тогда я с обоими обойдусь справно, и смогу расстаться с ними в смертный час.
Но я ведь живу! Живу! И оттого нечего трястись.

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

И был тёплый июль. Непоседливость овладела юбиляром. Он принялся паковать чемоданы, инспектировать свою комнату, своё окружение, собственное прошлое. Ему надлежало не просто съехать, но уйти прочь. Этот год надо пожить свободным, всё отринуть: местность, четыре стены, людей- переменить. Он должен свести старые счёты, откланяться покровителю, полиции, паспортному столу. Наконец, и с этим покончено, всё уладил, просто. Теперь ему- в Рим, а оттуда- назад, где ему было вольно как нигде, туда, где он живал до прозрения, где радовался, оценивал, морализировал.
Его комната была уж прибрана, но некоторые мелочи, куда их только приткнуть, ещё оставались на виду: книги, картины, туристические проспекты пляжей, планы городов и одна небольшая репродукция, непонятно откуда взявшаяся. "L`esperance" Пюви де Шаван, то есть Надежда, целомудренная и угловатая с нежно зеленеющей ветвью в руке, сидящая за белым столом. В задний план вкраплены несколько чёрных крестов, за ними- чёткие и пластичные очертания развалин. Над Надеждой- розово-закатная полоска неба, ибо на картине- вечер, поздно, а ночь крадётся отовсюду. Хоть её нет на картина, она придёт! Именно придавит образ Надежды, расплющит детские упования- о очернит эту веточку, и высушит её.
Но это всего лишь картина. Он отшвырнул её прочь.
А вот- шёлковая шаль, надорвана, припудрена пылью. Пара раковин. Камни, которые оп подымал, когда прогуливался на природе не в одиночку. Иссохшая роза, которую, когда она была свежа, не вручил. Письма, начинающиеся с "Любимейший...", "Мой Возлюбленный...", "Ты, мой Ты...", "Ах...". И огонь сожрал их ,поспешно ахнув, и свертел, искрошил тонкую пепельную кожицу. Он сжёг письма, все.
Он расстанется с людьми, от окружения, к которому не возвратится по возможности никогда. Он больше не в силах жить среди людей. Те парализуют его, баюкают его в благости. Когда долго проживаешь на одном месте, среди слишком многих образов, запахов, все меньше у тебя остаётся прав и степеней свободы от них. Оттого желалось ему отныне и навсегда показаться в своём собственном образе. Здесь, где он надолго засиделся, начать было невозможно, то там , где он будет свободен, дело пойдёт.
Он достиг Рима- и попал в окружение, давно оставленное им для других. Оно вдруг обволокло юбиляра как смирительная рубашка. "Пациент" свирепствовал и оборонялся, отбивался от неё, пока не оказался пойман- и усмирён. Ему не оставили воли, никакой, а он-то раньше, будучи моложе, надеялся было вернуться сюда- и перемениться. Отныне ему нигде и никогда не удастся, возвращаясь к пройденному, вызволиться. Никак. Он замер в ожидании.
Он вновь повстречался с Минором. С ним, которому вынужден был помогать. Обнаружил Минора, обычно сомневающегося в людях, Минора, который требовал к себе почтительного внимания, Минора, которого давно ,отнимая у себя последнее, ссужал деньгами, Минора, который тоже был знаком с Еленой... Минор, теперь счастивый , не вернул ему денег- и оттого был неконтактен и легко раним. Минора, которого когда-то было представил всем своим друзьям, которому отворял все двери, ибо тот так нуждался в опеке и между тем всё портил, бросая юбиляру вызовы своими щепетильно дозированными анекдотцами, пост фактум, слегка фальшивя приятельства. Минор гласил что ни день, он присутствовал везде куда ни пойди. Минор заботился о нём, втирался в знакомства, которые на ближайшем углу улицы углублял и конвертировал- и звался его другом. Где Минора нет, там его тень ,исполинская и угрожающая ,пусть -в мемуарах и фантазиях. Минор без конца. Террор Минора. Сам же Минор намного мельче, удивлённо гневается ,будучи послан подальше: мол ,ему нечто должны. Этот год начался плохо. Юбиляр чуял, что всё будет по`шло, и что обыденность достанет его, да, она уже подобралась поближе к нему, но вот и набросилась -и уколола его. И внезапно осознал он, что долгую историю имеет эта пошлость: она росла и пропитывала его жизнь. Её кислота то и дело притравливала его, жгла покуда не пойманного. Минору он не поддался.
Многих Миноров ему следует остерегаться, он их знает, слишком многих там и сям: теперь наткнулся на одного, а здесь он не один.
В этом году суждено ему блуждать и не знать, были ли у него друзья, был ли он любим прежде. Вспышка осветила все его связи, все обстоятельства, прощания- и он ощутил себя преданным, обманутым.
Он снова встретился с Еленой. С Еленой, которая дала понять, что простила его. Он попытался выразить благодарность. То ,что теснила его, угрожала ему, не осознавая собственного гнева , желала ему гибели, она так и не поняла. Она готова к дружбе, мила, осмотрительна, её речи умны, грустны- ибо она уже замужем. Он,прежде ненадолго расстававшийся с нею, был теперь, как сам себе признался, надут глупейшим образом. Напоследок о против собственного желания припомнил её гнев, свою ругань, свою потерю, своё исправление, стыд ,и новое раскаяние, новое притязание. Теперь у неё ребёнок- а когда он беззлобно попросил объяснения, она , замявшись и улыбаясь, добавила к прочему, что именно тогда, во время расставания, была беременна. На миг, не дольше, она замерла. Он подивился её спокойствию, её невозмутимости. Он отстранённо, не возбудившись, подумал, что ,значит, её тогдашний гнев был притворным, что она не имела никаких оснований для самоуправства, ни малейшего права на давление- а он-то считал себя одного виновником. (До сих пор он думал, что Елена только после его отъезда, возможно, чтоб всё забыть, ушла к другому.) Он всё время считал себя виновным, но это просто она внушила ему вину, которую он теперь легко и аккуратно выдохнув, подумал: "Отчаяние сбило меня с толку. Но ясность теперь- ещё худшая наставница мне. Я озябну. Лучше оставаться в долгу- это согревает.
Заминка вышла. Я от счастья разражусь тирадой если этот год не доконает меня. А мог бы посетить этрусские гробницы, немного поездить в Кампанье, побродить окрестностями столицы".
Рим велик. Рим красив. Но невозможно зажить тут наново. Как всюду перемешались шапочные знакомые с приятелями, а твой друг Минор не выносит твоего другого приятеля, тоже Минора, и обеим претит третий твой знакомый Минор! Будь ты изредка желанным и нужным, сам выказывай расположение и в других нуждайся, деликатничайте взаименно - одной головной болью отныне не расплатишься: эти приятели тебя в придачу обескуражат. Не вздумай оставить хоть одно письмо без ответа: ввинят тебе и спесь, и безразличие. Не сможешь опоздать к назначенному- и не вызвать гнева.
Как же это всё началось? Разве гнёт и лесть не проникли годы назад в сеть дружеств и враждебностей ,которую он всё это время плёл? Разве не сам он ,из малодушия, не выстроил себе двойной, многовариантный сценарий на годы чтоб вообще смочь жить? Разве она сам не обманывал всех и каждого, и многажды- себя? Добрый дар ему достался- склонность к дружбе, к доверию. Его добрым порывами стали варварское стремление к неравенству, к высшему разуму, к познанию. В итоге приобрёл он лишь понимание того, что люди взаимно ошибаются и обманываются, и что бывают мгновения, когда люди седеют от почти смертельной обиды. И что все страшатся смерти, в которой одной могли бы спастись от неслыханного оскорбления, которым является жизнь.

Август! То были ещё те, железные, брошенные в переплавку дни. Время гудело кузнечным горном. Пляжи отаборились, а море уж не вальсировало ратью волн ,но хранило усталый покой, глубокий, голубой.
На жаровне, на песке: изжаренная, испалённая- скоропортящаяся людская плоть. Пред морем, на дюнах- плоть.
Ему было страшно, что солнце так расходует себя. Только это станет заметным- и приходит осень. Август был полон паники: прихвати ещё и живи во всю.
В дюнах все дамы давались в обьятия, и за утёсами, в раздевалках, в припаркованных под пиниями авто; собственно, в городе они пополудни петляли в полусне и увязали в расплавленном асфальте проезжей части, сигналя руками проезжающим авто.
Ни слова этим летом не было вымолвлено. Ни имени названо.
Он раскачивался как маятник между морем и городом: туда- сюда, среди не тронутых солнцем и загорелых тел, сбиваемый с пути мгновенной жадностью, между солнечными брызгами и ночным пляжем, пробираемый с головы до пят солнцем. а солнце с каждым днём выкатывалось всё позже, а валилось прочь, в море в виду ненасытных глаз всё раньше.
Он обожал и Землю, и Море, и Солнце, которые его так ужасно донимали в настоящем. Дыни зрели- он лишал их плоти. Он выматывался от жажды.
Он любил миллиарды женщин- всех одновременно и без различия.

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Коло... Любовь иногда замирает
в Бельмах закрытых Глаз-
только ослепнув, её выбираем,
может, заметит нас.

Дым охладевший из Кратера
дышит в Ресницы нам;
Только Раз в Жизни страшная
в дых Кулаком Пустота.

Мёртвые Очи видели
мы, их забыть нельзя;
Вахта Любви длительна,
только ей нас не узнать.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Reigen

Reigen- die Liebe haelt manchmal
im Loeschen der Augen ein,
und wir sehen in ihre eignen
erloschenen Augen hinein.

Kalter Rauch aus dem Krater
haucht unsre Wimpern an;
es hielt die schreckliche Leere
nur einmal den Atem an.

Wir haben die toten Augen
gesehn und vergessen nie.
Die Liebe waehrt am laengsten
und sie erkennt uns nie.

Ingeborg Bachmann

Черныш-Король вытягивает Когти,
он десять Лун не оставлял Пути,
повелевает он же Ливнем громким.
Обратным Миромъ с края виден ты!

Ты по Морю влекома на тот Берег,
где Золото и Бивни ,прямо в Пасть,
где ты влачишься вечно на Коленях-
Король тобой поигрывает всласть.

И он же -Властелин Жары Полудня.
Прозрачен Воздух- зелен-синь Стекло.
Уху живую варит в Реках Солнце,
горит Трава по Следу Антилоп.

Потусторонь уходят Караваны,
а он бичует Дюны будто Скот,
он ждёт, пока Огонь оближет твои Стопы.
Из твоих Струпьев сыплет Жар-Песок.

Он, пёстр и мягок, за тебя горою,
тобой играет, в Пух тебя валя.
По бёдрам вьются жирные Лианы,
вкруг твоей Шеи ластится Орляк*.

Из Джунглениш несутся Стоны, Крики.
Он тычет Фетиш. Ты не знаешь Слов.
Сандал торкает тёмные Тамтамы.
Глянь, Место Смерти- ты её Улов.

Смотри, Газели воспарили к Небу,
ссыпаясь, замер Финиковыйдождь!
Табу суть всё: Земля, Плоды, Потоки...
Твоя ладонь Змею из Хрома жмёт.

Из Рук его тебе дана Корона.
Носи Кораллы, всё за так спускай!
Но Королевство можешь погубить ты,
изподтишка отведав Власти Тайн.

Экватор близок- исчезают Грани.
Самец Пантеры- в Горницелюбви.
Из Дола Смерти он сюда явился,
молочной Сетью Звёзд неуловим.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы
*- орляк- мясистый папоротник, прим.перев.

Liebe: Dunkler Erdteil

Der schwarze Koenig zeigt die Raubtiernaegel,
zehn blasse Monde jagt er in die Bahn,
und er befiehlt den grossen Tropenregen.
Die Welt sieht dich vom andren Ende an!

Es zieht dich uebers Meer an jene Kuesten
aus Gold und Elfenbein an seinen Mund.
Dort aber liegst du immer auf den Knien,
und er verwirrt und waehlt dich ohne Grund.

Und er befiehlt die grosse Mittagswende.
Die Luft zerbricht ,das gruen und blaue Glas,
die Sonne kocht den Fisch in seichten Wasser,
und um die Bueffelherde brennt das Gras.

Ins Jenseits ziehn geblendet Karawanen,
und er peitsht Duenen durch das Wuestenland,
er will dich sehn mit Feuer an den Fuessen.
Aus deinen Striemen fliesst der rote Sand.

Er ,fellig, fabrig, ist an deiner Seite,
er greift dich auf, wirft ueber dich sein Garn.
Um deine Hueften knuepfen sich Lianen,
um deinen Hals kraus sich der fette Farn.

Aus allen Dschungelnischen: Seufzer, Schreie.
Er hebt den Fetisch. Dir entfaellt das Wort.
Die suessen Hoelzer ruehren dunkle Trommeln.
Du blickst gebannt an deines Todesort.

Sieh, die Gazellen schweben in die Lueften,
auf halbem Wege haelt den Dattelnschwarm!
Tabu ist alles: Erden, Fruechte, Stroeme...
Die Schlange haengt verchromt an deine Arm.

Er gibt Insignien aus seinen Haenden,
Trag die Korallen geh im hellen Wahn!
Du kannst das Reich um seinen Koenig bringen,
du ,selbst geheim, blick sein Geheimnis an.

Um den Aequator sinken alle Schranken.
Der Panther steht allein im Liebesraum.
Er setzt herueber uas Tal des Todes,
und seine Pranke schleift den Himmelssaum.

Ingeborg Bachmann

1.Вопрос:..............................?
Ответ: Что я о времени? Не знаю, понимаю ли вас. Если вы о настоящем, то не стану судить, во всяком случае,- настоящее. Если истолкую вопрос иначе, о времени в общем, сразу, тогда я -не инстанция, нет, хочу сказать, мнение моё не мерка, судить эпоху я никак не смею. Вы имели в виду великое время, в котором жили мы, но я им не не был пленён, да кому может прийти в голову, пока ты в яслях, да и в школе- тоже, лишь в университете можно было говорить о многих великих временах, событиях, людях идеях...

2.Вопрос:..............................?
Ответ: Моё становление... Ах, так, духовное становление, спрашиваете. Летом я долго гулял по Гориа, лежал в траве. Простите, но это также относится к становлению. Нет , я бы не хотел уточнять, где Гориа: продадут и застроят её, подумать страшно. По пути домой я пересекал насыпь без светофора, иногда это было опасно: заросли лещины и несколько дубов заслоняли вид на встречный поезд, но сегодня там построили надземный переход, уже проще.
(Покашливание. Странная нервозность господина Мюльбауэра, которая передаётся мне.)
О великом времени, о великом времени скажу нечто, но ничего нового для вас: учите историю, но вы не ученица.
(Дружеские кивки господина Мюльбауэра.)
Когда начитается становление, вы согласитесь... Да ,я желал штудировать право, после пяти семестров я бросил учёбу, по прошествии пяти лет начал снова- и бросил после одного семестра, не желал стать судьёй или государственным защитником, но также и адвокатом я быть я не хотел, просто не знал, что или кого способен я защищать или обвинять. Видите ли, дорогой герр Мюльбауэр, мы ведь оказались в затруднительном положении: ужасен закон этот. На моём месте я бы...
( Герр Мюльбауэр подаёт знак. Ещё помеха. Герр Мюльбауэр вынужден сменить катушку магнитной ленты.)
... Хорошо, если вам угодно, буду выражаться конкретнее и ближе к делу, я только хочу сказать об этих препятствиях, вам они ведомы, ведь правосудие столь напористо вблизи, а ведь не исключено ,что вам по нраву его недостижимо чистая вершина, но вблизи оно-то сокрушающее- и с короткой дистанции мы зовём его несправедливостью. Кроме того, я всегда тяжко мучусь, когда вынужденно пересекаю Музейную улицу мимо Дворца правосудия или случайно оказываюсь вблизи Парламента, где-нибудь на Райхсратштрассе, ни обойти их, ни приблизиться к ним, ни видеть, подумайте только о связи "Дворца" с "правосудием"- это обязывает: кривда там непроизносима, а что до правды! В дальнейшем это черевато, а этот днями горящий факел Дворца правосудия...
(Шёпот господина Мюльбауэра: "1927, 15 июля 1927!")*
Вечный огонь такаго чудовищно-призрачного Дворца с его колоссальными статуями, с его колоссальными процедурами и приговорами, которые зовутся судом! Это горение днём...
(Герр Мюльбауэр запинается и спрашивает ,можно ли "выключить" последний фрагмент интервью, он говорит "выключить"- и и смущается.)
Моё пережитое...? Что больше всего впечатлило меня? Однажды мне странно подумалось, что я родился в точности в месте геофизической аномалии, я в ней не слишком разбираюсь, но она непремено отражается на людях, в частности, на их отношении к праву.
(Герр Мюльбауэр озадачен, он машет рукой.)

3.Вопрос:..............................?
Ответ: Моё мнение о молодёжи? Никакого, в самом деле, никакого, во всяком случае, я до сих пор не задумывался о ней, очень прошу вас, будьте осмотрительнее, ведь большинство вопросов, которые вы мне задаёте, да и вообще, многих вопросов мне ещё не задавали. Современная молодёжь? Но в таком случае мне следует поразмыслить о современных стариках, и о людях ещё не старых ,но уже не молодых, это так трудно, представить себе все фракции, эти различия, разновидности молодых и стариков. Знаете ли, я не силён в абстракции, мне видится конкретное, например, эти скопища детей на игровых площадках, и вообще скопления детей кажутся мне особенно отвратительными, и я не могу постичь, как ребёнок может стерпеть соседство стольких детей. Ребёнок среди взрослых- это годится, а бывали ли вы когда-нибудь в современной школе? Ни один ребёнок, не будь он напрочь слабоумным или физически неразвитым, но таковых, пожалуй, большинство, не пожелает себе расти в детском саду и проникаться проблемами остальных деток, а кроме болезней им есть много чем поделиться,- разве это "развитие"? Вид многочисленного детского собрания довольно пугает меня...
(Герр Мюльбауэр машет руками. Машет явно неодобрительно.)

4.Вопрос:..............................?
Ответ: Мои любимые... что? Любимые занятия, так точно, спросили вы. Я не любитель.  ..меня абсолютно не занимает эта повсеместная занятость, вам же заметна тотальная мировая деловитость, её адские шумы слышны вам. Будь на то воля, я бы запретил деловитость, но могу заняться лишь собой: мои успехи невелики, не могу похвалиться, не желаю себя лучшего, чем есть, но о некоторых своих стремленях говорить не решаюсь: каждое из них довлеет над куда сугубейшими, безнадёжно стремится заместить их, прошу, это слишком интимно...
При всём желании, не могу сказать. Мои любимые..., например? Пейзажи, звери, растения? Любимые...? Книги, музыка, архитектурный стиль, направление живописи? Нет у меня никаких любимых животных, комаров, жуков, червей, при всём желании не могу сказать вам, каких птиц, или рыбок, или хищных зверей предпочитаю, не выберу, но ,даже проще- между живым и неживым- и то затрудняюсь.

(Герр Мюльбауэр торжествующе кивает на Франсе, кототый тихо заходит в комнату, зевает, потягивается ,а затем в один прыжок оказывается на столе. Господину Мюльбауэру надо поменять ленту. Краткий диалог "за кадром" с господином Мюльбауэром, который не знал, что я держу кошек. Герр Мюльбауэп в вызовом говорит мне: "Вы могли бы записать милое интервью со своими котами", от просто отчитывает меня! Я смотрю на часы и нервно говорю, что кошки -просто случайность, не держать же мне их на привязи, но в это время в комнату входит Троллоп, и я их обоих гневно гоню прочь. Запись продолжается.)

4.Вопрос:..............................? (Дубль.)
Ответ: Книги? Да, читаю много, всегда много читал. Нет, не знаю, поймём ли мы друг друга. Охотнее всего читаю на ногах ,но и в кровати- тоже, книги тогда почти всегда кладу подле, нет, дело не в книгах, но -в процессе: белое и чёрное, буквы, слова, строки, эта нечеловеческая сосредоточенность, формы, эта запечатлённость, эта обращающаяся впечатлением печатная иллюзия. Поверьте мне, впечатнение есть иллюзия, плод нашей иллюзии. Ещё приходится листать страницы, жадно, а что там впереди? шёпот, шорох, соучастие в баснословном излитом однажды излиянии, читать между строк, утверждать жизнь одним-единым предложением,  "по тексту" переживать былое. Чтение- ноша, которая способна заменить остальные или, по крайней мере, лучше прочих подталкивает к жизни, чтение- очищение, разрушающая страсть. Нет, я не принимаю снотворное, я принимаю книги, предпочтения, конечно, у меня есть, многие книги не для меня, некоторые читаю только утром, иные- только на сон грядущий, есть книги, которые я не выпускаю из рук, брожу с ними из светлицы на кухню, стоя читаю в коридоре, я не делаю пометок, не вожу губами во время чтения, я довольно рано научился читать, методику не припоминаю, но вам бы как-нибудь о ней следует разузнать, в наших провинциальных школах она на высоте, была, по крайней мере, когда я научился читать там. Да, и меня попазило, хотя довольно поздно, что в иных странах люди не умеют читать, по крайней мере- быстро, ведь скорость важна, не только концентрация, извольте, кому охота жевать простое или сложное предложение, глазами или даже губами, пережёвывать? предложение ,где не одно порлежащее и одно сказуемое, должно быть быстро проглочено, а потому сложное, разветвлённое предложение годится проходить в бешеном темпе, неуловимым слаломом глазных яблок, иначе оно не поддаётся, предложение должно "даваться" читателю. Не могу "прорабатывать" книги- это уже занятие. Есль люди, доложу вам, которым доступны невероятнейшие впечатления на поприще чтения... Во всяком случае, неграмотность притягивает меня, я даже знаю тут одного, не читающего, он даже не умеет читать, не желает; состояние невинности человека, которому неведома ноша чтения- лучше бы не читать и оставатьсянеграмотным...
(Герр Мюльюауэр предусмотрительно выключил магнитофон. Извинения господина Мюльбауэра. Я прошу повторить лишь некоторые предложения.)
Да, я много читаю, но многократный непреходящий шок испытываю от припоминания пяти слов на странице 27-й слева внизу: "Nоus allons a` l`Esprit"**. Эти слова с плакатов, имена с вывесок, названия книг, которые ,непроданные, стоят на витрине, анонсы журналов, пролистанных за столиком у дантиста, надпись на памятнике, надгробная, мне бросается в глаза: "ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ..." Листая телефонный справочник, имя "ОЙЗЕБИУС". Короче говоря...
В прошлом году я как-то прочёл: "Он носил Меншикова", не знаю почему, но я сразу, с одной фразу, понял, почему именно он должен был этим заниматься, он носил Меншикова, должен был носить его, и мне важно было узнать это, это стало неотъемлемой частью моей жизни. Надо бы разведать ещё. Кстати, должен вам сказать, не могу счесть книг прочитанных мною днём и в ночи, книг, которые произвели на меня неизгладимое впечатление, и почему? каким образом? надолго запомнились они. Что цепляло, спросите вы, но речь не только о заметном: лишь одинокие фразы, отдельные впечатления снова и снова просыпаются в моей памяти: "У славы белых крыльев нет. Avec ma main brule`e  j`e`cris sur la nature du feu. In fuoco l`amor mi mise. To the Onlie Begetter..."
(Жесты, мои. Я краснею. Герр Мюльбауэр вынужден тотчас выключить запись, это никуда не годится, я запямятовала: читатели газет в Вене теперь не переносят итальянского, а большинство- и французского, младшие- тоже, это не по теме. Герр Мюльбауэр не в своей тарелке: итальянского и французского он тоже не знает, но уже дважды побывал в Америке, а слово "вegetter" ему не встречалось мимоходом.)

_______Примечания переводчика:______________
* Дата т.н. вооружённого Июльского мятежа левых партий ,подавленного полицией;
** Мы идём к Духу (фр.)

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы