Аркадий Бабченко

Было позднее лето две тысячи четырнадцатого. Мы большой компанией выпивали в Джон Донне. Нас было много, очень много, человек тридцать. Тогда нас еще собирались большие компании. Мы были вроде как вместе. Объединенные чем-то общим. Водораздел произошел потом. Позже. У кого на крымнаше. У кого на бандеровцах. У кого на кокошнике.

Мы с Айдер Муждабаев сидели на лавочке на бульваре. Курили. Смотрели на светящиеся, полные народу кафе, на новые прокатные велосипеды, красивую плитку, буйство огней, беззаботных жителей, поток дорогих красивых машин. Освещенный вечерними фонарями летний бульвар был хорош. Действительно хорош. Празднество империи периода упадка.

Я спросил:

- Скажи, Иззетыч, у тебя нет ощущения Берлина тридцать шестого года?

- Абсолютно. Абсолютно.

Мы попытались что-то объяснить остальным. Что это не временно. Что надвигаются глобальные, тектонические изменения. Что это последние деньки перед катаклизмом. Везувий уже проснулся. Помпеи обречены. "Ланкастеры" уже прогревают моторы перед взлетом и штурман в плексигласовой кабине уже проложил путь на Дрезден. Хоть немцы в залитых светом кафе под платанами этого еще и не знают. И не хотят об этом думать. Бегите, глупцы...

Бесполезно. На нас смотрели, как на пароидальных идиотов. Надо участвовать в выборах! Надо идти в муниципальные депутаты! Надо делать теорию малых дел! Надо ловить за руку вбросы! Надо пресекать карусели! Заниматься благотворительностью! Влиять на власть! Вы демшиза! Они же не самоубийцы!

Прошло четыре года. Главцарь перестал строить из себя девственницу и сказал открытым текстом: хер там. Все сдохнете. Вместе со мной. В рай стройными рядами.

И тут российская часть моей ленты, кажется, стала что-то подозревать...

Доброе утро.

В обоих смыслах.

Продовжуючи тему