Світло долі при надії

(СветЛа)  

Душа устала от беды

Она озябла без общения

И слез застывший мир слюды

Рисует в окнах Воплощение

Иных задуманных картин

Где нет войны, где нет отмщения

Где ад разрушен и где ты

Имеешь право

на ПРОЩЕНИЕ!

                       03.12.14 (СветЛа)

https://www.facebook.com/olena.stepova?fref=tl_fr_box&pnref=lhc.friends

Женщины, прошедшие войну (из повести «Автобиография войны»).

Слезы. Удивительно, но там глубоко в тылу, слезы у нас высохли быстро. Я не говорю обо всех, переживших войну на Донбассе, только о себе, да о тех, с кем меня свела судьба, о тех, кто был рядом. Естественно, что люди по-разному воспринимали события. Кто-то с безразличием, словно это его не касалось, кто-то, как личную трагедию, ведь у каждого шла своя война.

Да, сначала мы плакали часто. Слишком много было для этого причин. Ну, во-первых, постоянный страх проснуться в «донбаснаш». Накапливаясь, он вырывался наружу слезами при одном только виде флага соседской страны.

Мы с кумой, обнявшись и скрепя зубами от бессилия, плакали, когда в апреле городские люмпены, распивая на площади из горлышка водку, размахивали триколором и кричали «крымнаш», «донбаснаш». А с подругой, так же, горько-бессильно ревели, когда над городом пропал украинский флаг, и было ощущение потери дома.

Потом мы оплакивали наших погибших героев на сбитом ИЛ 76. А потом?! Потом наши души кромсали обезумивший мир, породивший референдум, не радостные школьные выпускные с триколорными шарами, близкие люди с колорадской лентой на плече, ложь, предательство, война, Зеленополье…почему-то слёзы закончились именно там.

Когда мне позвонила учительница из Ново-Боровиц и, задыхаясь, просто выхрипела в трубку, не слова, а материнскую душу, кровоточащую от боли, о том, как горели наши мальчишки, оставленные зачем-то в танках, посреди поля подсолнечника, слёзы вдруг высохли. Душа стала острой, как осенняя стерня, оставшаяся после скошенной пшеницы, боль, выгнулась тугим остовом лука, натянув вместо тетивы оголенные нервы.

Мы больше не плачем. Наши слёзы впитала почерневшая земля, а несломленная душа надела камуфляж, растерла по щекам остатки туши и слёз, захлопнула дверь, и ушла партизанить.

Вы видели глаза украинской женщины, охраняющей свой дом? Нет?!Тогда вы не видели войну. В этих глазах ледяное безмолвие для врага и щемящая нежность для родных. Лед и пламя одновременно бьют из-под ресниц. Только украинка, смотрит на разрушившего её дом, улыбаясь, с прищуром снайпера оценивающего расстояние до жертвы.

Сколько безымянных подвигов, совершенных женскими руками в дни войны на оккупированных территориях?! Десятки?! Сотни? Тысячи? Напишут ли о них, вспомнят ли?

Война на Донбассе объединила Украину. Хотя нет, она объединила мир. Здесь в донецких степях родными становились не по нации, языку, гражданству или крови, даже не по стране и не по месту проживания. Здесь роднились войной, радостью, бедой, жизнью и смертью. Ассирийки, чеченки, армянки, украинки, россиянки… имеет ли значение гражданство в человечности?! Имеет ли человечность гражданство?

Старушки, кормящие украинских военных в Донбасских степях, учителя, одевающие вышиванку и идущие на урок истории Украины в городе, захваченном русскими боевиками, врачи, выезжающие по кодовому слову к раненным, которых укрывали обычные домохозяйки, волонтеры, собирающие, согревающие и одевающие армию, просто женщины, приютившие в своих домах беженцев, просто девушки, вышившие своими руками оберег для солдат…

Подвиг ли это? Гражданская позиция? Нет, просто жизнь во имя жизни. Это ещё одна сторона любви, это ещё одна чёрточка нашего генного кода.

Многие, живущие в Украине, которую оставшиеся оккупации называют Большой Землёй, пишут мне, напишите, укажите, докажите. Я часто смотрю в эти пустые строки на экране компьютера и думаю, а понимает ли человек, что у многих героев, оставшихся жить в зоне АТО, а тем более, поддержавших Украину, больше нет имени. Оно высохло вместе со слезами и растерлось по щекам остатками боли.

Эти истории из зоны АТО не придуманы. Они прожиты, они выгравированы войной на наших сердцах. Когда-нибудь мы все напишем Книгу памяти этой войны, в которую золотыми буквами будут вписаны имена не только павших, но и живых.

Ванесса и Агнесса

На войне мы стали обращать внимание на много странных, удивительных, и даже таинственных вещей. Я уже как-то писала, что время боевых и оккупационных действий на Донбассе было переполнено знаками, тайнами и мистикой. Знаки или случай приводили меня к удивительным людям, связывали своих со своими, помогали увидеть нужный путь в этом безумном камуфлированном мире.

Подруге нужно было поехать в Антрацит. На связь не выходила её давняя коллега, которая работала в правоохранительных органах, и подруга боялась за её жизнь, так как основная составляющая блокпостовых с июля 2014 года была из амнистированных, сбежавших или «освобожденных» Зэка. Массовая амнистия, проведенная правительством в апреле 2014 года, наполнила ряды армии Юго-Востока бойцами без дома, семьи и принципов. Всё больше и больше жертвами «ополченцев» становились сотрудники пенитенциарной, судебной, правоохранительной системы, не вставшие под триколорные знамена.

Подруга плачет, говорит, что что-то чувствует сердце. Едем.

В Антраците долго звоним в дверь. Тишина. Галя упрямо жмет кнопку звонка. Жесткие глаза, расширенные зрачки, и рвущий тишину подъезда полушепот «ну, давай же, давай», обращенный то ли к искомому человеку, то ли к звонку, то ли к двери.

Выходит соседка и разъясняет нам, что Вера Павловна живет на даче, там нет связи, впрочем, как и во всем городе, и дает нам адрес.

Мы выбегаем из подъезда и буквально падаем на сидения машины. Жива!

-Эх, ты, паника,- начинаем подшучивать над собой, высмеивая свою же маниакальную истеричность, - мисс Тривсхлюпаносом получает, получает, там-дарам…

-Ой, а сама, на каждом блокпосте бледнела, -дурачимся мы в машине, обдумывая дальнейшую поездку.

Деревня далековато, но что такое лишние 10 км для проехавших семь блокпостов, чепуха, еще лишних два блокпоста. Решили купить печенье, чай и ехать.

Вера Павловна выглядит, как все женщины пережившие войну, усталая, нервная без макияжа, со всклоченными, давно не прокрашенными волосами, оголившими густую проседь. Она хватает нас, как бы сгребая в кучу, и нервно оглядываясь, заталкивает за калитку:

-Я молилась, молилась, и, надо же, приехали,-она взволновано теребит косынку, упавшую с головы на плечи,-именно вы приехали.

-Вера Павловна, родная, -успокаиваем мы её,-всё хорошо, сейчас чай будем пить. Мы продукты привезли.

Она отмахивается от нас:

-Да какой чай, какие продукты, вас мне Господь привел, значит, я правильно молилась, - и шепотом, оглядываясь, - девчонка у меня, спасать надо.

На этой войне я научилась не удивляться ситуациям, не акцентировать внимание на непонятном мне, не замечать перемен, происшедших в людях, ведь и я стала другой. К Богу, как и к прозрению, как постижению себя и своего мира, ведут боль или радость. Вернее, боль приводит чаще, в радости мы забываем благодарить Господа.

Мир так расставил акценты, что уже не спрашиваешь «почему», не вдаешься в подробности, принимаешь ситуацию такой, как есть, не ныряя в неё, как в омут.

-Вера Павловна, что случилось, -забеспокоились мы,- какая девочка, беженка?

-Хуже, -она все время оглядывалась даже в своем дворе, военная, диверсант,-прошептала Вера Павловна.

Мы охнули.

-Что с ней, ранена,-спросила я.

-Нет, но проткнула ногу, да так глубоко, и лечили сами, боюсь, заражение,-переживала Вера Павловна,- я обработала, все деньги, что были, потратила, но ей хуже, а в больницу ей нельзя, она говорит, лучше сразу застрелить, страшно мне,-покачала головою бывший сотрудник пенитенциарной службы,-Господи, девчонки молодые, а воюют.

Мы соображали, чем помочь. В Антраците в больницу нельзя, там полно казаков. Везти через блокпосты, можно рискнуть, рана не стрелянная, но вдруг она в розыске, мало ли какой диверсант.

-Да, а почему диверсант,-удивились мы, -ополченка?

-Она, вернее они русские,- отмахнулась Вера Петровна,-да потом расскажу, давайте думать, что делать.

-Что делать,- вздохнула я, - с ополченцами виделись, с казаками общались, пойдем с диверсантами знакомиться, не застрелит?

-Да куда ей, жар, бредит,-рассказывала на ходу Вера Петровна,-а вторая от неё не отходит, сестры.

Мы дошли к летней кухне и Вера Петровна тихонько постучала:

-Ванесса, это я, открой. Только со мной мои знакомые, не бойся, они помогут, я отвечаю за них.

Дверь открылась. На пороге стояла девушка лет двадцати, худенькая, в абсолютно черном костюме, похожем на военный, с множеством кармашков, перехваченная в узкой, как говорят, осиной талии, огромным солдатским ремнем. Ее худенькие, стройные ножки тонули в берцах. Холодный, но испуганный взгляд, без веры, без надежды. Пустой и одинокий. Усталый.

-Ванесса, девочка моя, -Вера Петровна быстро зашла в сарай и, впустив нас, прикрыла дверь,- надо принять помощь, надо спасать сестру. Это хорошие люди, не бойся.

На кровати лежала вторая девушка, еще худее первой, но как две капли воды похожая на неё.

«Сестры-близняшки»- подумала я.

Мы быстро расспросили, что и к чему. Ванесса почти молчала. Отвечала коротко, в основном о состоянии сестры. А мы и не спрашивали. Мы не врачи, мы-люди, более того, мы люди прошедшие войну.

Оказалось, что у Агнессы, так звали вторую девушку, сильно проколота нога. Она наступила на гвоздь на блокпосту. Лечились они сами, в поле, вот и пошло воспаление, уже гнойное. Вера Петровна, боец, повидавший на своем веку и роды в нестандартных условиях, и суициды заключенных и раны заключенных, полученных от истязания сокамерниками, выполнила всю медицинскую обработку. Но воспаление не проходило.

-Ленка, -прошептала Галя,-ты ж травы знаешь, делай что-нибудь.

-Я -то соберу, заварю, но тут «ихтиолки» бы, антибиотиков, «стрептоцида»,-покачала головою я, -тут уже насамолечились, -поехали назад в город в аптеку.

-Ой, лекарства, -Галина стояла даже не удивлённая, а ошарашенная каким-то своим открытием,-есть же лекарства, -она открыла сумку,-ты представляешь, я зашла в магазин, печенье купить, там аптека, и я подумала, надо лекарств купить в аптечку, и вот…

В купленных ею в разброс для пополнения лекарств лежали пачка ампициллина, стрептоцидовая мазь йод, вата, бинты, перекись, зеленка, витамины, Панадол, парацетамол, сердечные и еще целая куча нужного и важного в медицинском деле.

-Ну, ты мать, даешь,-охнула я, -экстрасенс.

-Ты знаешь, я даже не помню, что покупала,-Галина была потрясена,-я просто идиотически почувствовала, что мне надо купить «на запас».

Я улыбнулась. Знаки. Мир, хранит добрых людей и ведет их знаками, помогая их душе найти свет. –Значит, так было нужно, -успокоила я Галину, или тебе или ей,-кивнула я на девчонку.

-Вер Паловна,-спросила я у хлопотавшей возле больной женщины,-справишься.

Она, молча, кивнула.

Мы тихо вышли. Освободившись и хлопоча на кухне, заваривая собранные мною в поле за домом травы, Вера Павловна рассказала, как нашла девчонок в заброшенном сарае, как они боялись её, как лечила, спасая.

Ванесса и Агнесса –россиянки. Сёстры-близнецы. Русские. Приехали на войну из Екатеринбурга, то бишь Свердловска. Они занимались в военно-патриотическом клубе, лучницы, спортсменки, мастера-спорта, а здесь, диверсанты.

-Наших убивали,-горько спросила я и осеклась. Вера Павловна –то из своих, за Украину, но мало ли, кто уже сейчас для неё «наши». Предпочтения здесь, как и политические взгляды, вещь не вечная. Могли и поменяться.

-Если бы наших, я б их сама нахрен поубивала, -добавила Вера Павловна матерное словцо,- я ж вам говорю, диверсанты, девчата. Они, правда, приехали, чтобы бороться против фашистов за православие, за веру, но, слава Богу, видать Господь девочек от беды отвел, доехали только до наших мест и увидели других борцов за православие, русских казаков. Они и обалдели. Говорят, такого надругательства над Россией, памятью царя Николая, а девочки из «николаевок», последователей и приверженцев русского царя и православной верой они не видели. Пьянь, маты на блокпосту. Бабки им икон натащили, так они матерятся перед ликами, ссут, извините. Икона упала, наступили, переступили. Но казаки, вроде, как были свои, русские. И девчата пошли искать врагов. Они дошли до украинских блокпостов, и даже прошли на территорию наших войск,-рассказывала Вера Павловна,-вы не поверите, это тени.Девочки-кошки. Девочки-приведения. Так вот они были в шоке, от напавших на нас фашистов, как им рассказывали. Детские рисунки, книги, сборники стихов, вышивка, рушники, улыбки. Девчата рассказывали, что видели, как солдаты детвору катают на танке, конфеты им из запасов отдают, играют, песни поют. Животные на блокпостах, брошенные. Подбирают, кормят из пайков. И тогда они решили, что Господь дал им знак увидеть свет и тьму, они решили, раз приехали на войну, то надо очищать территорию от пьяни, а страну от генетического мусора. Вот по ночам на блокпостах и резали казаков. Может, слышали легенды о «черных вдовах», «женщинах-партизанах». Это от страха рассказы. Вон они, партизанки.

На одном из блокпостов ночью Агнесса наступила на гвоздь, торчащий из обломка ящика, в дровах. Вот, в принципе и всё. Вылечу, домой отправлю. Всё, отвоевались,-вздохнула Вера Павловна,-хотя скучать буду, но они меня в гости зовут, войну переждать,может поехать, а? Попартизанить,-смеётся она…

…Судьба иногда ставит перед нами сложные задачи, заставляет по-иному смотреть на жизнь. Я иногда боюсь своих мыслей. Я думаю об абсурде войны, о том, что мы, как куклы, которых дергают за ниточки Карабасы Барабасы, заставляя играть удобную для них пьесу. Кто-то решил, что на Донбассе должна идти война, кто? Кто внушил русским, что нам нужна их защита? Кто внушил всем украинцам что они должны убивать друг друга? Но ведь внушаются, ведь слушают эти идеи, ведь верят в них. Так может, нужна война, как очищение? Чтобы остались те, кто думает своей головой. Мне страшно от этих мыслей.

Я хватаюсь взглядом за икону, укрепленную на торпеде машины. Господи, ты знаешь ответ. Ты знаешь, куда мне идти. Я уже не знаю ответов, а вопросы не вмещаются в моей голове. Но кто-то, же вывел на свет Ванессу и Агнессу, кто-то привел нас сюда, кто-то толкнул Галину к аптечному окошку. Мир? Небо? Судьба? Вера? Любовь!

Мы переживали за близкого человека, за Веру Павловну, потому что любили её. Беспокоясь за нее, мы выпустили свет любви из своего сердца и он полетел. Вспыхнул огоньком в черноте обезумившего мира, кто-то увидел этот свет и подтолкнул к другому свету. Вот так, огонёк за огоньком и летим, спасая друг друга.

Я не знаю, как оправдать войну и убийство. Я не знаю, как можно любить свой народ и свою землю, называя это патриотизмом, и ненавидеть соседний, убивая его за такую же любовь к своей земле.

Я благодарю небо лишь за одно, за то, что я ещё встречаю в мире человечность.

Иванна.

По сетке сопротивления зоны, квадрат К., была сброшена информация о сбитом террористами самолёте, летчики которого успели катапультироваться. Один из них был ранен. Координаторы передали лишь точки приблизительного нахождения. Все, кто мог, кинулись на поиски, спешили, так как знали, ищут ведь, не только свои…

…Я не знаю её, никогда не видела, но хочу. Хочу обнять. Молча стоять, прижавшись, друг к другу. Мы обещали это сделать. Как всегда, в шесть часов вечера, после войны. Но не в Киеве, а в родном городе, обозначенном на карте зоны АТО, как квадрат К.

Она написала в сетке коротко: «Я, кажется, поняла, где это. Я иду. Отпишусь» и исчезла из эфира.

Страшно через десятки километров вглядываться в пустой квадрат сообщений, подбегая к компу каждые две минуты. Вечность! Она молчала вечность. Неизвестная мне по внешнему виду, голосу и возрасту девушка\женщина из квадрата К.

Копм мигну:

-Мы дома. Все вместе. Всё нормально. Что делать?

Вдох –выдох. Жива! Вернее, понимаю больше чем есть в слове «мы». Живы! Дальше четкие и жесткие инструкции.

Ближе к утру комп мигнул опять:

-Я дома. Задание выполнила.Спать!

Да, спать. С мая месяца мы спим днем. Ночью нам не принадлежит. Мы даже не знаем,кто «мы». Мы не знаем, друг друга, мы никогда не видели друг друга. Мы просто так решили. В день, когда началась война.

Комп мигнул на следующий день, как положено, ровно в 22-00. Иванна, в сети:

-Привет! Как ты, родная?!

-Нормально. Малой спит. Муж побурчал, поцеловал и ушел на смену.

Она рассказала, как в переговорах поняла, где может быть человек, за жизнь которого молилась Украина, и, уверены, его родные. Она просто собрала малыша. Её сыну всего полтора года, взяла одежду мужа, аптечку, бутылку водки, сигареты, фонарик и пошла. Через блокпосты, через ночь, через летящие по городу машины, с вооруженными людьми. Она нашла его. В заброшенных гаражах на краю города. Тихо сказала пароль. Тихо получила ответ. Она продумала всё до мелочей, обычная женщина -домохозяйка, не националистка, не фашистка, просто женщина, которая ждет мужа с работы, и прислушивается к гудку на шахте. Она боится, что он загудит. В этих местах шахты метановые. Если гудит сирена, значит, муж может не вернуться с работы, значит, взорвался метан.

Она очень хотела, чтобы для той, другой, женщины-домохозяйки, муж которой улетел выполнять свою боевую задачу, не прозвучал гудок. Она просто хотела, чтобы все были живы. Для неё очень важно, чтобы её сын рос с папой, и чужой сын рос с папой. И чтобы не было войны и сирен. Ни военных, ни шахтных.

Поэтому она взяла робу мужа и переодела в неё спасаемого летчика. Натерла его угольной пылью, подкрасила глаза и ногти черным карандашом, ведь её муж шахтер, а эти черные метки никогда не смываются, облила его водкой для запаха. И они пошли.

Увидев идущих на встречу людей, она начинала громко бухтеть и ругать "мужа»:

-Господи, ну почему у людей мужья не пьют, а? Ну зачем же ты набрался так, скотина? Сил моих нет, иди уже, иди.

И они шли к дому, свету и спасению. Он, держась рукой за незнакомую девушку, которой был вынужден доверить свою жизнь и она,…толкая впереди себя коляску со спящим сыном. Через ночь, блокпосты, летящие по городу машины, с вооруженными людьми…

…Утром кто-то из военных толкал по телевидению бравурную речь об успешно проведенной им спецоперации по спасению. Ивана не слышала этой передачи, ей некогда смотреть телевизор. Телевизор-это после войны.

…Женщины на войне не плачут, просто принимают решения, просто живут, работают, воспитывают детей, пекут хлеб, придумывают рецепты «из ничего», знают на память карты местности и умеют пользоваться координатами, умеют различать звуки крупнокалиберного миномёта и автомата, гаубицы и танка, знают, что такое ПЗРК, БРДМ, БМП и никогда «Искандер» не спутают с ГРАДОМ.

Хотя нет, вру, плачут. Мы плачем только тогда, когда слышим, как кто-то сидящий в теплом, уютном кресле за тысячу километров от войны, возможно, кушая что-то приготовленное по- рецепту, рассуждает о сепаратизме и патриотизме, обнуляет всех жителей Донбасса до безликой массы и знает все тонкости войны...

Дорогие мои! Благодаря вашим молитвам и вашей помощи мы с младшим жизнелюбием находимся в Киевской области. Пока , к сожалению, не всей семьей, но мы над этим работаем. Спасибо всем огромное за помощь, жилье, продукты, деньги, вещи,билеты, пожелания, поцелуи и обнимашки.Я рада со всеми встретится и расцеловать. Сейчас изучаю график движения транспорта из села в город.У меня еще не все отлажено в информационном пространстве, слабый интернет и не всегда хорошая скорость, но , думаю, это скоро решится. ПЕН-клуб (благотворительный фонд) Людмилы Улицкой и издательство "Дух и литера" порадовало меня и, думаю всех, книгой "Все будет Украина".Тираж не большой, но и это так важно и так (признаюсь, честно, ревела). Вот вы думаете, почему в Киеве так сыро, это я, хлюпаю носиком, цельными днями. У меня такое чувство, что я даже не хожу, что вы меня, как ангелы носите по земле, помогая и защищая. Так много хочется рассказать. МНОГО! Столько новостей. СПАСИБО ОГРОМНОЕ ЗА ВСЕ, ЧТО ВЫ ДЛЯ МЕНЯ СДЕЛАЛИ, ЗА ВЕРУ В ЖИЗНЬ! 

Физрук английского языка

Если вы будете в наших краях, не удивляйтесь, услышав такое разъяснение родства, как «кум кумы, кума по куму». Шахтерские города у нас небольшие, плавно переходящие в околошахтные посёлки, а потом и в сёла. Так что практически все жители, хоть дальняя и не кровная, а родня или как у нас говорят «покумкы».

Если что-то, где–то случится, естественно узнают все, а рассказы о происшествии начинаются с разъяснения семейственности.

Так вот, у кумы моей кумы, через куму началась полоса тотального везения. И это в смутные времена атаманщины, лэнэривщины и прочего политическо-бандитского авангардизма, от которого мы все пострадали, кто морально, кто финансово, а кто и физически.

Ну, вот бывает и так, кому, как говорят война, а кому и мать родна. Нет, она не в ополчении, не в солдатках и даже не в генеральшах, так, обычная среднестатистическая жительница оккупированной территории, с рядовой рабоче-колхозной позицией «какого ж вам, кляпа нормально не жилося, що вы в грець показылысь». А вот, всё равно повезло. Ещё и как. И не только ей. Местность что ли у нас такая, везучая?!

Начну с того, что Соня, чтобы присматривать за своей первоклашкой, устроилась три года назад в школу техничкой. Образование у неё маляр-штукатур, да и рисует она здорово, так что в школу её взяли с большим удовольствием.

Ещё бы, работник на все руки мастер, и полы помыть, и покрасить, и поштукатурить, и оформление школы произвести, и директору дома ремонт сделать бесплатно. Сонька, так сказать, золотые ручки, в трудовом смысле этого образа.

И всё было у неё спокойно и слажено, да, как впрочем, и у всех в нашей довоенной жизни. Семья, муж-шахтер, дочка теперь уже третьеклашка, работа в тепле и уюте, отпуск в отведенное, летнее время и никаких глобальных перемен в перспективе, как вдруг у нас случился ЛНР.

До этого тоже всякое бывало. Грипп там, ветрянка, ОРЗ, ОРВИ, но чтобы так горожан поплющило, такое в нашем районе впервые.

Что делать с этим ЛэНэРом никто не знал, но все хотели всего и, конечно, много, а дали не всем, а только тем, у кого был автомат и блокпост.

Те, кому блокпост не достался и те, кому претили идеи революционного люмпетората, растерянно смотрели на осколки своей некогда размеренной жизни, хрустнувшей фарфоровым блюдцем под лэнэровским сапогом.

Соня, как и все была в отчаянии. Жизнь рушилась. И хотя война, стрельбы, подвалы, вроде бы ушли из нашего района, но вместе с новой властью в город пришли голод, безработица и беззарплатность.

Вирус лэнэризма был беспощаден. Ещё недавно дружный педагогический коллектив был разделён на два кососмотрящих и враждующих лагеря. Доносы, смех в спину, наивные, но больно режущие слух вопросы ребёнка и внутренний стон «что делать» превращали её жизнь в ад. А тут ещё и новые запросы директора, возомнившего себя великим реформатором, то ему орла двухголового над креслом, то триколорную Библию Новороссии. В общем, решила Софья уволиться. Всё равно, зарплаты нет, а с коллегами не то, что чай теперь страшно пить, пол мыть рядом не хотелось.

Директор в самом начале трудовой миграции, кривил улыбку в новоросском оскале и, подписывая заявления на увольнение, прямолинейно желал «валить в свою укропию», а когда от коллектива остались жалкие воспоминания, решил не разбрасываться кадром и, чтобы удержать Соню предложил ей место библиотекаря и полставки лаборанта в кабинете физики.

Зарплату, конечно, не платили, но в перспективе…Именно с позиции перспективы и остались на работе Соня и еще 6 техничек, между которыми и были распределены обязанности лаборантов, психолога, библиотекаря, медсестры и повара.

Фактически Соня была высокооплачиваемым сотрудником, работающим на 3-х окладах, а теоретически, жили они на зарплату мужа.

И, тем не менее, друзья завидовали, повезло. Нет, ну реально повезло же. Три зарплаты, на одной работе, без отрыва и напряга. Соня, виртуально подсчитывала семейный доход и планировала покупку новых сапог себе и дочери. Нет, не сейчас, а «в перспективе».

Получив обещанное русским миром жалование в 285 грн. за восемь месяцев, заявление на расчет подали учителя истории, литературы, английского, биологии, физики и химии. И тут Соне, да и другим оставшимся трудоголикам пошла карта.

В торжественной обстановке директор школы вручил ей ключи от кабинета физики, химии и вписал в трудовую книжку новые должности «учитель физики, химии, биологии» к имеющимся «технический работник», «лаборант кабинета химии», «лаборант кабинета физики», «лаборант кабинета биологии» и «библиотекарь». Получив повышение, Соня стала Софьей Михайловной.

Так её теперь называют ученики. Она аккуратно входит в класс и закрывает за собою дверь. В коридоре моет полы учитель истории и русской литературы Зинаида Андреевна- технический работник и психолог, которая, совмещая уборку с проведением урока, зычным голосом рассказывает 5, 6 и 7 классам о победе советской армии над коварным фашизмом, коллективизации и о том, как она со своим первым мужем-кобелём приехала в 64 году работать на Донбасс.

С улицы доносится не менее зычное «ты дывы, а це як называется», «а ну ширше шаг, выще голову», «так, повторюемо ван фри грин, ту фрин грин, сры фри грин, от дурнуватый язык, га». Это ведет урок физрук английского языка Афанасий Сидорович Лелека. До полосы везения, он был сторожем-истопником, но у нас в Лэнэрэ всем обещали улучшение в жизни. Ну, хоть на этот раз не обманули. Вот, реально вам говорю, поперло ведь народу, прямо фарт. Ведь мало кто может похвастаться таким карьерным ростом.

А дети, между прочим, Софью Михайловну, как учителя полюбили и хвалят. Она вежлива, заботлива и внимательна, всё долго и тщательно рассказывает, объясняет и, причём на двух языках, на русском и украинском. Ведь до этого классы-то были украиноязычные, тяжеловато детям перестраиваться под русским мир.

Да, и главное, Софье Михайловне директор ещё и премию выписал, правда, тоже на перспективу, но ведь выписал. Так, что знайте, у нас если везёт, то всегда по- крупному.

Уж больно директору двуглавая птица не опознанной породы, нарисованная Софьей у него над головой в кабинете, понравилась.

Правда входящие к директору школы почему-то немеют и пугаются, принимая двуглавое торжество русизма то ли за рога, сброшенные оленем в тестостероновом мракобесии, то ли лермонтовского демона, принимающего в объятья свою жертву.

Хотя, на мой взгляд, символично и даже очень вписывается в имиджеватость педагога-новоросса.

Критикуют посетители только сильно косящий глаз левой головы, а зря. Мне по секрету Софья Михайловна сказала, что взгляд гибридного существа, точно указывает на замаскированную в кабинете руководителя алкогольную заначку.

Об этом, тссссс! Может быть, именно в этом секрет удачи технического персонала нашей школы?!

Суббота поминальная…

Молитва и свеча…

Надежда пред Пасхальная

Всем чающим дана!..

                        01.11.2014

Аленка, Аленка!.. как сердце болит,

Что дом твой стал зоной, где горе не спит.

Где подлость и ненависть, жадность и зло…

Где люди отчаялись встретить добро!..

Где все человечное стало чужим,

Где лиц уже нет – несмываемый грим!!!

Театр абсурда… кошмарнейший сон…

Спектакль затянулся и явью стал он.

Приблизился ад и серой пахнул…

Ужели наш Ангел, что справа уснул?

Не крикнул на ухо, не хлопнул крылом,

Чтоб мир наш очнулся и вспомнил о том,

Что там, где есть свет – не сгущается тьма!

Что жизнь –

 Божий дар!

И греховна война!

                       24.09.14

https://www.facebook.com/olena.stepova/posts/644736782310518?fref=                                                                                     

Осень в зоне.

 Я не умею рисовать. Очень хочу, но не умею. Мое мастерство владения кистью застыло на уровне «палка, палка, огуречик, вот и вышел человечек», а так хочется, знаете ли, одеть беретик, взять в руки мольберт и идти по городу, вглядываясь в лица прохожих, скверы, дома, выбирая удачный миг или ракурс достойный стать картиной. Почему-то осень мне всегда представлялась именно такой: рыжеволосой девушкой, с мольбертом бредущей по городу.

 Вот только город давно перестал меня манить. С некоторых пор он стал нервным и колючим, в нем больше нет ничего, чтобы звало или даже обязывало его посетить. Он все больше напоминает мне о безграничных возможностях человеческой глупости в стремлении самоуничтожения. С некоторых пор это мои Содом и Гоморра. Но и Лотовой женою, я себя не чувствую. Скорее всего, посторонним наблюдателем, сидящим на облаке и с состраданием, глядящим на несущихся в пропасть земляков. Я честно хотела их остановить. И, даже, раскинув руки, стала на краю, пытаясь образумить бегущую толпу, но мой инстинкт самосохранения оказался сильнее, их было больше, и они были безумны в агонии предвкушения исполнения своих абсурдных желаний, и я просто полетела дальше, жить.

 Еду в город по причине необходимости. Так спокойнее. Возможно лично мне. На поселке сравнительная тишина. О войне и оккупации здесь напоминают лишь редкие взрывы на границе, на которые мы уже не реагируем и проезжающие мимо нас машины с выбитыми окнами и торчащими автоматами. Война давно приобрела другие черты. Она одела маску добропорядочной соседки, и, указав хозяевам на старый протертый диван в углу, хозяйствует на коммунальной кухне, распоряжаясь имуществом тех, кто пригласил ее погостить.

 Возле рынка пробка. Удивляюсь, как много машин в городе. Значит, у людей есть деньги на бензин, поездки на рынок. Это хорошо. Город живет.

 Причина пробки, пост «ГАИ ЛНР». Так написано на старых, серых изрядно поколоченных в боях или во времени «Жигулях». Возле нее 2 человека. На одном ярко-лимонный жилет «гаишника» в руках действительно гаишный жезл. На всех камуфляж, автоматы, черно-оранжевые ленты. Второй совсем юный «гаец», лет 17-ти, держит в руках обычную палку, обмотанную черно-оранжевой изолентой.

 Внутренний художник тянется за мольбертом. Разум напоминает, что рисовать я не умею, да и вряд ли патруль захочет быть запечатленным на холсте вечности. Получивший пару воспитально-сохранительных уроков мозг теперь ежесекундно помнит о безопасности: видео-фото съемка блок-постов запрещена. Наблюдаю. Или наслаждаюсь?! С недавних пор я стала подозрительно странно относится к картинам войны, без эмоционально, как затвор фотоаппарата или как кисть, впечатывающая краски в холст. Я не могу быть человеком в условиях войны. У войны нет человечности.

 Гайцы никого не трогают, а пробка из-за того, что люди просто боятся проезжать мимо. Медленно иду мимо медленно двигающихся машин. Серые напряженные лица. Люди пытаются предугадать действия стоящих на посту: «проверка документов», «отжим авто», «сбор помощи на нужды». Взмах палочкой и, кажется, даже машины вкапываются в асфальт, старясь быть незаметными. Я думаю страшно всем, и технике и людям, сидящим в ней.

 Бледный водитель с вытянутым впереди себя паспортом подходит к посту. Как же хочется спросить «как вам, ну как в стране тотального беспредела, полицаизма, контроля, как же вам живется в разрушенном мире», но, знаю, что он, обычный шахтер, не ответит на эти вопросы. Может он и не строитель этого мира, а заложник, как и я.

 Ему делают замечание за тонировку стекол, это запрещено. Просят открыть салон. Отводят в сторону, что-то пишут на листочке, отрывают часть написанного, он дает 100 грн. и идет к машине сжимая в руке рваное напоминание о встрече с властью.

 К «гайцам» подходит третий участник, видно старший по званию, так как беспардонно, не боясь зрителей, отчитывает «сотрудников» за маленький заработок. Идут дети, люди, едут машины, а человек с автоматом наперевес, как представитель то ли Ада, то ли власти, а скорее их гротескное порождение, воспитывал неудачников, собравших малый калым.

 Видимо нравоучения ему показались недостаточным способом воздействия для повышения денежного притока, и он решается дать мастер-класс.

 Взмах палочкой. Но следующая жертва не спешит выходить из машины, а просто опускает окно и спрашивает:

 -Командир, а в чем дело? Я что-то нарушил? Вообще остановка на пешеходном переходе запрещена, что ж ты меня тормозишь так, чтобы я нарушал.

 -А ты мурый, да?!- отвечает «командир»,- ты мне законы читать будешь?

 - Не, ну у тебя написано «ГАИ», я так понимаю на работе, так вы ж пацаны по-законам работайте, что ж вы с понятий начинаете,- парирует водитель,- мы ж новую, честную власть хотели.

 -Слышь ты, мудила,-вежливо отвечает, видимо согласно установленной форме общения с водителями, представитель власти,- я законы 7 лет учил, там, где тебе не снилось, пока ты (я опущу художественный оборот речи). Ты, хотела, надо было не ….дрочить, а воевать идти. Мы что в окопах чалились,что бы ты, чмо, мне тут мозг парил. Выпиши ему штраф,-повернулся он к молодому.

 -За что?-возмутился водитель,-я сейчас в комендатуру поеду, как ты с людьми разговариваешь. Тут тебе не зона. Я, пока ты законы учил, силикоз в шахте зарабатывал, понял? У тебя хоть трудовая есть, а? А у этого,-кивок в сторону молодого, - ты хоть школу закончил, гаец?

 Законник с семилетним стажем, передернул затвор:

 -А доедешь?!- с ухмылкой,- я-то точно знаю, что ты нацик.

 Водитель сжал зубы. Скулы. Черные полные ненависти глаза, глядящие на автомат.

 -Ну че? Будешь мурить дальше? Шахтер,-с усмешкой,- б…ь , хозяин жизни, да, -вожак начал смеяться, -чмошник ахметовский, да ты за колбасу пахал, а тут в быка решил поиграть,-плевок под ноги.

 И вдруг молодой вступился:

 -Так ведь он ничего не нарушил, как я ему штраф выпишу,-перепуганным голосом,- нам начальник сказал, чтобы вежливо, без скандалов и только за нарушения выписывать. Вот,-он протянул школьную тетрадку,- тут написали за что штрафовать и сколько.

 -Ты че, дебил? Ты так бабки не заработаешь, какие нарушения, видишь нормальная машина, штрафуй, значит, бабки есть,- начал орать вожак,- ты ему, б…ь, еще права зачитай, а лучше вежливо между глаз всади.

 -Но,- не сдавался молодой,- мы же, правда, типа власть, а старший сказал, только по-закону.

 Эта ситуация злила вожака. Он направил автомат на молодого и перевел его на водителя:

 -Ну смотри, власть, если тебе это быдло не жалко, -он смотрел на молодого бойца, скаля зубы.

 -Не надо,-взмолился парень,- я выпишу штраф. И уже в водителю, с такой же мольбой, -пожалуйста, вот квитанция, с вас 100 грн.

 -Двести бери, чтоб знал, сука, с кем спорить.

 Водитель, молча, отдал деньги, и взял вырванный из школьной тетради листок-квитанцию, с рванными, как наши судьбы, краями.

 -Их, тварей,- вожак махнул в сторону ряда машин,- на колени ставить надо, прессовать, чтобы, б….и знали, кто власть, чтобы суки землю жрали по твоему приказу, понял?! Эх, сопля зеленая, -уже поблажливо,- он ж только силу понимают. Мы с тобой люди, потому что смогли и выбились, они о нас ноги вытирали, судили нас, на работу не брали, мы для них третий сорт, типа были, а (показал знак рукой), х…й им, мы власть. Мы смогли! Ниче, браток, научишься, -сказал он молодому, забирая двухсотку.

 Водители, отведя глаза, старались прошмыгнуть мимо, пока старший по званию воспитывал молодого бойца.

 Ветер бросил мне под ноги скрученные, пожухлые тополиные листья. Не золотые, а светло-коричневые, почти серые. Это от жары. Когда жара и нет дождей, тополя опадают сухой листвой, не золотясь, не украшая город, а просто опадают устав жить.

 Листья, как судьбы или судьбы, как листья, опадают под ноги новой элите в моем уставшем городе. Я не умею рисовать ни людей, ни деревья, ни разбитые судьбы, ни уставший город, ни войну, ни хозяев жизни. Я думаю, это и не нужно, всем уметь рисовать. Каждый из нас навсегда запомнит свою личную картину войны. Память, лучший художник или фотограф.

 Но все равно, я поднимаю незримый мольберт, поправляю свой незримый берет. Осень! На моем холсте будет просто осень.

Слезы матери

Авель! Авель?!.. А где ж Каин??

Что он ходит неприкаян…

Руки прячет за спиной…

Кем наказан?.. Не тобой??..

И спросил Господь у брата:

- Не боишься? – Ждет расплата!..

Мы такие же, как братья –

Окровавлены объятья.

И твердим уж скоро год

Библию наоборот!

Черно-белое кино,

Все на выворот оно!..

И где правда - всюду ложь!

Лишь по телу смерти дрожь…

Будешь ты от крови пьян!

И душа чернее ночи…

Запрокинут в небо очи,

Там, где звезд не сосчитать –

Столько слез пролила Мать –

Чьей рукой их закрывать??..

И в чьей шкуре бродит тать?!!

                04.09.14(СветЛа)