Город без жизни

Приехали почти ночью. Метро еще работало, но взяли такси — если набрать нужный номер, то это не очень дорогая альтернатива перспективе любования бесконечным облезлым бетонным тоннелем.
Жарко уже не было. Пока ждали машину сидели на каменных скамейках вокруг фонтана. Камень уже потерял все накопленное за жаркий день тепло и непрятно холодил задницу. Вокруг фонтана стояли фонари в виде белых шаров подвешенных на черных изогнутых железных штангах. Белые провода к фонарям были подведены снаружи, а не прятались как полагается внутри столбов, из-за чего конструкция в темноте казалась гигантской вилкой с длинными прилипшими макаронами. Площадь с фонтанами была несколько выше окружающего ее пешеходного асфальта поэтому для "корявых" (так здесь принято называть инвалидов) быд сколочен из сосновой доски пандус. При всем задуманном великолепии площадь несла на себе извечный в этих краях отпечаток недоделанности прочно вросшей в быт и ставшей нормой. Русское слово "кантоваться" здесь означает просто жить.

Машины долго не было. Фонтаны вдруг перестали работать и лишь белые шары фонарей с торчащими лианами проводов тускло освещали напряженные и угрюмые лица людей. Стало скучно и тоскливо. Черт побери, снова и снова без особого желания возвращаясь в этот город, где я прожил 10 лет, ничего не могу с собой поделать, чувство отвращения и ненависти подступает ко мне когда выхожу из вагона. И ничего не могу с собой поделать. Вот и сейчас, вроде ничего особенного не произошло, но эти висящие на фонарях провода, этот жалкий, сколоченный из необрезных досок, пандус, это сраное такси, которое не едет уже 25 минут все это вливается в одну огромную растущую реку гнева.

Люди сидящие вокруг на каменных скамейках ничего этого не замечают. Если присмотрется к их лицам вы ужаснетесь: такое впечатление что вы попали на флешмоб покойников или сборище дешевых китайских манекенов — настолько пусты эти лица. Эти люди спят. Спят наяву. Спят и не видят окружающей их гнустности, грязи и невежества. Но самое страшное то, что это навсегда. Проснутся здесь просто невозможно. 

После некоторого недоразумения выяснилось, что про нас не забыли и машина вот-вот подойдет. Я схватил нехитрый багаж и пошел к серой Калине с присобаченными на крыше шашечками. Машина рвет с места и исчезает с непрогладной темноте города. Темнота города это не фигура речи. Это прискорбный факт. Стоящие во множестве вдоль грязных магистралей фонари не горят. Едиственный источник света это луч несущейся по колдобинам Калины: ни  вывесок ни  рекламы тоже нет.

Утром в супермаркете с романтическим названием "Еда" (местные названия это отдельная песня, впрочем, иногда встречаются тут и нормальные) обнаружил, что у доброй половины ПЭТ бутылок выставленных в первый ряд слита треть жидкости. Этот старый способ обмана покупателей, описаный лет 10 назад в желтой прессе, у нас уже практически не встречается. Конкуренция высока и скандал никому не нужен. Тут же, среди крайне слаборазвитой сети магазинов, оружием против несговорчивого покупателя служит старое советское хамство.

Вообще, взаимная ненависть это культурный код или даже символ этого города. Например, здесь не принято уступать дорогу в общественном транспорте, и когда двери троллейбусов, автобусов или метро открываются происходит состязание двух потоков выходящего и входящего. Очень здесь популярен мудацкий местечковый патриотизм — житель одной части города может быть персоной нонграта для другой его части. Это основная тема местных графитти — эдакие рулят, другие сосут. Наряду, конечно, с хуями, пёздами и другими персонажами современного устного народного творчества.

В старых хрущевских дворах стоят столы, где дни напролет режутся в домино т.н. "козлятники". В каждой такой компании есть свой лидер, и если он умирает от пьянства ли или по возрасту, компания распадается. Тогда экологическую нишу козлятников занимают наркоманы. Это в свою очередь заставляет жителей поднять свои толстожопые и коротконогие тела и подсуетить в подъезд железную дверь со скверно работающим кодовым замком. Металлопластиковых окон тут, кстати, очень мало. Ну просто вообще мало. Нафига — ведь перекантоватся и так можно.

Краски здесь блеклые. Даже детские садики напоминают выложенные из белого кирпича коробки тюрем. Поражает малое количество разного рода клумб и газонов. Деревьев здесь много, визуально не меньше чем у нас в Киеве, но под деревьями голая земля без травы. Когда идет дождь, вода несет на тротуар потоки липкой черной грязи. Грязь высыхает и перемолотая сотнями колес, поднимается в воздух в виде серой пыли. Поэтому переносить жару тут еще тяжелее чем в Киеве.

Когда-то этот город был другим. Не блистал как Киев или Париж, но был городом с душой. Потом душу из него вынули, а скелет заселили  всяческим отребьем вроде Шарикова. И город умер. Перестал существовать. Хотя на карте, чисто формально как плевок остался. И вроде бы стоят здания, дороги, а города нет. Странно, не правда ли.

Мы потом поездили по центру в смешном зеленом матизе-пылесосике. Я увидел те улицы по которым ходил когда-то и у меня где-то глубоко в душе зародилась надежда, что город все-таки воскреснет. Перестанет как душевнобольной метаться из угла в угол, сядет, оглянется, ужаснется и вновь обретет себя. Скажете, чудо. Чудо! Но и чудеса иногда встречаются.