Мнимая победа падшей религии

Священник Андрей Кордочкин

У православного богослужения есть удивительная особенность. С каждым  новым приходящим годом мы удаляемся от Евангельских событий, которые мы  вспоминаем. Но приходит день, в храме звучит слово «днесь», и время  исчезает. Мы уже не просто вспоминаем, но реально участвуем в этих  событиях, будучи вовлеченными в Евангельские сюжеты уже не в качестве  слушателей, но как действующие лица.

И вот, снова пришла Великая Пятница. Мы выходим на улицу, спускаемся в метро, чтобы приехать в храм на  богослужение. И тут мы видим, что даже Москва — столица православной  Руси — живет, по большому счету, своей обычной жизнью. Спешат на работу люди, работают магазины Да и в самом храме людей обычно не так много — совсем не как на  Пасху. Мы слышим слова о том, как Господь идет на вольное страдание,  оставленный всеми, и лишь немногие — самые верные — не боятся пройти с  Ним вместе Его последний путь. И так легко подумать, что эти немногие —  это и есть мы. Нет, мы не из тех, кто приходит в храм лишь на Пасху и за крещенской водой. Мы здесь, мы стоим на этой скорбной молитве, и пусть нас немного, но мы верны до конца.

Однако прежде чем поддаться такому, казалось бы, доброму и  благочестивому чувству, зададим себе вопрос, который задала мне моя  дочь, когда ей было лет пять. Почему был распят Христос? Как случилось,  что Человек, не делавший никому зла, помогавший людям, учивший о добре и красоте, был убит, и убит не исподтишка ножом в спину, а как  преступник, брошенный всеми, под одобрительные крики толпы? Может быть,  найдя ответ на этот вопрос, мы увидим те нити, которые связывают нашу  жизнь с этими страшными днями.

Ответ на этот вопрос дает сам Спаситель в притче о злых виноградарях. «Виноградари, увидев сына, сказали друг другу: это наследник; пойдем, убьем его и завладеем наследством его» (Мф 21.38). После грехопадения человек стал воспринимать мир, или хотя  бы малую часть этого мира, которой он может пользоваться, — природу,  семью, своих подчиненных, — не как Божий мир, принятый в свои руки на  время, чтобы в свое время вернуть его Богу возделанным и преображенным.

Нет, он стал воспринимать его как свой мир, которым можно и нужно владеть и пользоваться, и жить в этом мире он стал по своим законам. Красота мира увяла, он стал местом, где стало страшно  рождаться и страшно умирать. Но, даже находясь в состоянии войны всех со всеми, живя по законам распада и разложения, мир продолжает жить  по-своему, и Христос этому миру мешает настолько, что становится  очевидным, что для Него места нет, и быть не может.

«Повинен смерти»: Он должен быть убит, и в этом смысле все мы — и  верующие, и неверующие — причастны тому, от чего померкло небо и солнце  скрыло лучи. Но приглядимся ближе к Евангельскому повествованию. Когда Господь  выходит на служение, Его слушают, к Нему бегут с просьбами о помощи. Он  принес надежду, «исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу» (Лк. 4.21). Однако постепенно растет напряжение; Его начинают ненавидеть.

Не все, конечно, лишь некоторые — но это особые люди. Они не такие,  как все: они достигли почти полного совершенства в исполнении закона —  Божественного закона! — и у них есть ответы на все вопросы. Они осознают свою Богоизбранность («Отец у нас Авраам!» (Лк. 3.8)). «Во грехах ты  весь родился, и ты ли нас учишь?» (Ин. 9.34), — готовы они сказать  всякому, кто ставит под вопрос их авторитет. Они любят почет и уважение, им нравится учить и быть в центре внимания. Они «любят предвозлежания на пиршествах и председания в синагогах» (Мф. 23. 6-7), и лицемерно долго молятся (Мф. 23.14).

Что же вызывает злобу этих людей в таком, казалось бы, мирном учении Христа, Его чудесах и исцелениях?

То, что не могут принять фарисеи, — это превосходство любви над законом. Именно поэтому их так раздражают исцеления, совершенные в субботние дни. Они знают, что прощение и  милость – Божественная прерогатива, люди же должны жить по закону, а по  закону ничего не может и не должно быть прощено. «Кто это, который богохульствует? Кто может прощать грехи, кроме одного Бога?» (Лк. 5.21), –недоумевают они. И если они увидят человека, нарушающего закон, в их  руке всегда найдется камень для того, чтобы с сознанием собственной правоты обрушить этот камень на его голову.

Кроме того, мир для них разделен на праведных и грешных, на своих и  чужих. Христос же непрестанно приводит им в пример иностранцев и  иноверцев. Вспомним исцеление слуги римского сотника; в притче о  милосердном самарянине Спаситель не просто приводит его в пример, но и  укоряет левитов, священников — профессиональную религиозную элиту — за  их безразличие. Он приводит им в пример язычников — вдову из Сарепты  Сидонской и Неемана Сириянина – и они реагируют так же, как  отреагировали бы мы, если бы в пример схиархимандриту или профессору  духовной академии поставили мусульманина или кришнаита – «выгнали Его  вон из города и повели на вершину горы, на которой город их был  построен, чтобы свергнуть Его» (Лк. 4.29). Есть на что обижаться! Еще бы — их национальное чувство оскорблено, все привычные представления о  патриотизме, о религии и о праведности разрушены.

Как же объяснить это противостояние Богу со стороны людей, которые  по-своему искренне стремятся к исполнению всех религиозных правил,  которые знают все «можно» и «нельзя»? Почему Его так упорно пытаются подловить на слове книжники, которые все могут обосновать всевозможными  правилами и толкованиями? Каким образом Божественный закон в  человеческих руках становится оружием не только человеко-, но и  Богоубийства?

Мы знаем, что религия есть самое высокое, самое благородное  проявление человеческого духа. Но именно здесь самые страшные грехи –  жадность, гордость, тщеславие, лицемерие, жестокость, безволие,  невежество — могут найти себе удобное прибежище.

«Мы забыли, как близки «религии», в каком-то смысле, соприродны ей темные бездны страха, безумия, ненависти, изуверства — все то жуткое суеверие, которое с таким напряжением обличало, видя в нем дьявольское наваждение, раннее христианство. Забыли, иными словами, что религия — настолько от Бога, от неистребимой в человеке жажды и искания Его, насколько и от князя мира сего, оторвавшего человека от Бога и погрузившего его в страшную тьму неведения. Забыли, наконец, что не теплохладным «агностикам», а «религиозным» людям сказаны были самые страшные из когда-либо прозвучавших на земле слов: «Отец ваш Диавол» (Ин. 8,44)», — писал о. Александр Шмеман в «Евхаристии».

В его дневниках есть еще более откровенная запись:

«В падшем мире самое страшное — это падшая религия. Тут набито бесами».

Итак, Страстная Пятница – это и есть день мнимой победы падшей религии над Живым Богом.

Впрочем, Cпаситель не мог бы быть предан на смерть без разрешения  римских властей, и здесь возникает фигура Пилата. Пилат, в сущности,  неплохой человек. Он не разрывает на груди одежду, еврейские религиозные разборки его не интересуют. Он знает, что в этом Человеке нет вины,  достойной смерти (Лк. 23.4). Тем не менее, он действует, как любой  функционер: он не может проявить нелояльность к своему начальству, да и вообще, главное – кабы чего не вышло. Он верит, что хорошо то, что хорошо для империи: pax romana — превыше всего. Пилат еще не знает о том, что через несколько  десятилетий начнутся восстания, и Иерусалим будет разрушен. Тем более он не догадывается о том, что и Римская империя не вечна. Но он знает, что имеет дело с неспокойным народом. Но, в конце концов, у знакомого нам  слова «стабильность» — латинский корень, и Пилат знал его значение.  Страх оказывается сильнее, чем совесть, и диавол снова побеждает…

…Кто мы? Где мы? День клонится к вечеру, солнце заходит за горизонт, и кажется, что оно никогда не взойдет над миром снова.

Сел старик на кровати, Заскрипела кровать. Было так при Пилате, Что теперь вспоминать?…

…Крик идет петушиный В первой утренней мгле Через горы-долины По широкой земле.

(Арсений Тарковский)