Я не умру-- восторг пила`
из ро`гов лун; изголодавшись
так хлеб едят-- любила я
ночей июня дух запа`шный.

Иные смертны... то ли мне
исход не светит некий странный:
Красу пытала я-- в вине
Бессмертья прана?

перевод с английского Терджимана Кырымлы 


The Wine

I cannot die, who drank delight
From the cup of the crescent moon,
And hungrily as men eat bread,
Loved the scented nights of June.

The rest may die — but is there not
Some shining strange escape for me
Who sought in Beauty the bright wine
Of immortality?

Edna St. Vincent Millay

Луна встаёт. Щенки шалят, рыжея во папороти близ гнилого дуба, взирают: по-над лугом-блатом пускает жгутик фермерская гру`ба. Сгорают искры. Неба вышина. Олень ступил в весенние ряды стареющего сада, а кроли силками пойманы. Петух беды накличет вдовьей плешке; в гущу ветвей к закату две звезды попались; лесом пролетает совиное ворчание: "лады!" И здесь, пусть смерть и ликованье темнят что ночь сраженья их-- мирские существа вращает Борьба, что звёзд слагает стих.

перевод с английского Терджимана Кырымлы 

The Breath Of Night The moon rises. The red cubs rolling In the ferns by the rotten oak Stare over a marsh and a meadow To the farm's white wisp of smoke. A spark burns, high in heaven. Deer thread the blossoming rows Of the old orchard, rabbits Hop by the well-curb. The cock crows From the tree by the widow's walk; Two stars in the trees to the west, Are snared, and an owl's soft cry Runs like a breath through the forest. Here too, though death is hushed, though joy Obscures, like night, their wars, The beings of this world are swept By the Strife that moves the stars. Randall Jarrell

В тылу домов растёт лес.
Пока здесь лиственно по-летнему, лес

звучит нотами-- пристроить бы мне их во свою песнь,
для меня богат хожими тропами, он бес

иль ангел: клети, печи, Дому
во Лесу. Он-- часть жизни, или притчи,

что творим из жизни. Но лист последний упадёт,
луч последний... ибо всякий год без листвы

а день --без света, наконец-- лес приступает
ко своему серьёзному бытию: в нём ни троп,

ни дома, ни притчи; это не поддаётся сравнению...
Лишь одно ясное, припевное, лопочущее бурлюканье, будто ложкой...

... или вздохи стакана-- родник:
лесная, нечистая, полночная вода.Если я зайду в лес

насколько смогу, то приближусь ко своей двери,
ко двери Дома в Лесу. Она отворяется тихо--

на кровати нечто укрытое, нечто сгорбленное--
спит здесь, бодрствует ли-- но что? Не знаю.

Гляжу, ложусь-- и всё же не знаю.
Сколь далёко тянутся мои саднящие, неуклюжие

члены, окружённые лишь простором! Ибо час пробил,
все ходики вот и пробили, ибо сколь жизней

уложилось в секунду. Оцепенелые, одеревенелые, бездвижные,
мы суть далеко под поверхностью ночи.

Ничто не нисходит в нашу глыбь кроме звука: авто, грузовики,
высокое нежное жужжание, вытягивается писаной проволокой

во веки вечные --не это ли слышал Баньян*,
отчего думал, будто его потроха вот взорвутся заживо?..

Плыви помаленьку в ничто. Затем некто кричит--
вопль подобен старому ножу, вонзённому в ничто.

Это всего лишь кошмар. Никто не просыпается, ничего не происходит--
разве что вот гусиная плоть поверх всего моего тела...

Здесь на дне мира то, что было до него
и после него останется, держит меня в тылу его,

душит и шатает меня: печь холодна, клеть пуста
в Лесном Доме, ведьма и её дитя спят.

перевод с английского Терджимана Кырымлы 
* Джон Баньян (1628-1688), английский христианский писатель, -- прим.перев.


The House In The Woods

At the back of the houses there is the wood.
While there is a leaf of summer left, the wood

Makes sounds I can put somewhere in my song,
Has paths I can walk, when I wake, to good

Or evil: to the cage, to the oven, to the House
In the Wood. It is a part of life, or of the story

We make of life. But after the last leaf,
The last light--for each year is leafless,

Each day lightless, at the last--the wood begins
Its serious existence: it has no path,

No house, no story; it resists comparison...
One clear, repeated, lapping gurgle, like a spoon

Or a glass breathing, is the brook,
The wood's fouled midnight water. If I walk into the wood

As far as I can walk, I come to my own door,
The door of the House in the Wood. It opens silently:

On the bed is something covered, something humped
Asleep there, awake there--but what? I do not know.

I look, I lie there, and yet I do not know.
How far out my great echoing clumsy limbs

Stretch, surrounded only by space! For time has struck,
All the clocks are stuck now, for how many lives,

On the same second. Numbed, wooden, motionless,
We are far under the surface of the night.

Nothing comes down so deep but sound: a car, freight cars,
A high soft droning, drawn out like a wire

Forever and ever--is this the sound that Bunyan* heard
So that he thought his bowels would burst within him?--

Drift on, on, into nothing. Then someone screams
A scream like an old knife sharpened into nothing.

It is only a nightmare. No one wakes up, nothing happens,
Except there is gooseflesh over my whole body--

And that too, after a little while, is gone.
I lie here like a cut-off limb, the stump the limb has left...

Here at the bottom of the world, what was before the world
And will be after, holds me to its back

Breasts and rocks me: the oven is cold, the cage is empty,
In the House in the Wood, the witch and her child sleep.

Randall Jarrell

Сари из посольств минуют меня. Ткань с луны. Инопланетная ткань. Они оглядываются на леопарда как леопардихи. А я... оттиск на мне, что держит колер живьём вопреки тьме чисток, эта унылая нулёвка- -матроска-- в ней я и на работу, и домой, в ней и в постель, и в могилу-- никаких жалоб и объяснений моих, и моего шефа-- также, замначальника отдела, ни его шефа-- лишь я жалуюсь... это покладистое тело, его полдень не мертвит, и рука чужого не смущает-- оно, величественно отенённое, лишь иссыхающее среди колонн, волнуется по глади фонтанов-- малое, далёкое, сияющее в глазах зверей, этих пойманных существ-- как и я, но они не суть клетки подобно мне,-- векующих, притом не знающих, что есть век их, надёжно хранимых здесь, не знающих смерти, ибо она-- о, клеть моего тела, отворись, отворись! Мир минует мою клетку-- и не видит меня. А это приходит отнюдь не ко мне-- к ним, диким бестиям: к воробьям, клюющим зерно лам; к голубям, приходующим хлеб медведя; к сарычам, дерущим мясо в наседающих тучами мухах. ... Стервятник, когда зайдёшь по белую крысу, оставленную лисами, скинь красный свой шлем и чёрные крылья, что бы ло отеняли меня-- и подойди ко мне как мужчина; дикий брат, у чьих стоп виляют хвостами белые волки, ко чьей сольной руке великая львица крадётся, мурлыча... Знаешь ты, чем я был-- видишь, каким стал: перемени, перемени! перевод с английского Терджимана Кырымлы 

The Woman At The Washington Zoo The saris go by me from the embassies. Cloth from the moon. Cloth from another planet. They look back at the leopard like the leopard. And I. . . . this print of mine, that has kept its color Alive through so many cleanings; this dull null Navy I wear to work, and wear from work, and so To my bed, so to my grave, with no Complaints, no comment: neither from my chief, The Deputy Chief Assistant, nor his chief-- Only I complain. . . . this serviceable Body that no sunlight dyes, no hand suffuses But, dome-shadowed, withering among columns, Wavy beneath fountains--small, far-off, shining In the eyes of animals, these beings trapped As I am trapped but not, themselves, the trap, Aging, but without knowledge of their age, Kept safe here, knowing not of death, for death-- Oh, bars of my own body, open, open! The world goes by my cage and never sees me. And there come not to me, as come to these, The wild beasts, sparrows pecking the llamas' grain, Pigeons settling on the bears' bread, buzzards Tearing the meat the flies have clouded. . . . Vulture, When you come for the white rat that the foxes left, Take off the red helmet of your head, the black Wings that have shadowed me, and step to me as man: The wild brother at whose feet the white wolves fawn, To whose hand of power the great lioness Stalks, purring. . . . You know what I was, You see what I am: change me, change me! Randall Jarrell

Птица неведомая сгорбилась на пригреве-- пугало, знаю-- высматривает тропки во пшенице, а та под ветром волнуясь, в тепле лоснится. Поле-- что желтком сдобренный каравай за исключеньем (словно они они дают добро на жизнь здешнюю) барашков акаций зелёных и их фиолетовых теней-- пост милосердия. Птица кличет дважды: "Рыжую глину, рыжую глину", не то молвит: "Прямо в низину". Коль подойдёт кто, я спрошу-- зти местные знать должны,-- и почто живут как умирают, столь неважны`; или почему, например, мешкотная цапля порхает себе с опалённой зелени малого пруда по над щетинистыми буераками луга туда, в чёрную гужу вечной зелени в низине? Они знают и не знают. Спрашивающий, видать, тебя дурачит, и вопрошание опасно, а ответ-- тем паче; Спрашивает о том лишь строптивец бессовестный, ему причастие не надобно, и думает, что жизнь с её ухабами, с её редкими, хлопотливыми радостными бучами суть обстоятельства несчастного случая? Сугубейший фермер во поле, растящий хилую ниву лишь на свою долю, почуял томление забытой им учтивости, узницы в груди-- и в укор мне хмыкнул, по-стариковски недоумённо, слов нет-- он на праведном посту. Из битумного блёсткого бассейна глаза-- невыразительные столь и чуждые-- своё, ничьё ещё, воздели горе. И всё же обертоном имя выдаёт секреты некие, глаза которым не позволяют душу покидать; да что словам таить в согбённых ,терпеливых головах по-над сермягой застиранных и выцветших одежд? Они стихие собственной покорны. Настанет день-- рыжее, глиняное лицо ниспадёт в голую глину; Несколько слов-- и тело покинуто, тени тянутся, а грёзящая надежда дышит: "Прочь от призрачного холмика", Жизнь; Из рощи, что под спиралью, звёзды сияют; блуждающий луч-- утеха плакальщику, мужчине. Ангел с венком преклоняющий колени видит: во свете луны-- могилы. перевод с английского Терджимана Кырымлы 

A Country Life A bird that I don't know, Hunched on his light-pole like a scarecrow, Looks sideways out into the wheat The wind waves under the waves of heat. The field is yellow as egg-bread dough Except where (just as though they'd let It live for looks) a locust billows In leaf-green and shade-violet, A standing mercy. The bird calls twice, "Red clay, red clay"; Or else he's saying, "Directly, directly." If someone came by I could ask, Around here all of them must know -- And why they live so and die so -- Or why, for once, the lagging heron Flaps from the little creek's parched cresses Across the harsh-grassed, gullied meadow To the black, rowed evergreens below. They know and they don't know. To ask, a man must be a stranger -- And asking, much more answering, is dangerous; Asked about it, who would not repent Of all he ever did and never meant, And think a life and its distresses, Its random, clutched-for, homefelt blisses, The circumstances of an accident? The farthest farmer in a field, A gaunt plant grown, for seed, by farmers, Has felt a longing, lorn urbanity Jailed in his breast; and, just as I, Has grunted, in his old perplexity, A standing plea. From the tar of the blazing square The eyes shift, in their taciturn And unavowing, unavailable sorrow. Yet the intonation of a name confesses Some secrets that they never meant To let out to a soul; and what words would not dim The bowed and weathered heads above the denim Or the once-too-often washed wash dresses? They are subdued to their own element. One day The red, clay face Is lowered to the naked clay; After some words, the body is forsaken The shadows lengthen, and a dreaming hope Breathes, from the vague mound, Life; From the grove under the spire Stars shine, and a wandering light Is kindled for the mourner, man. The angel kneeling with the wreath Sees, in the moonlight, graves. Randall Jarrell

За пару миль вдали-- железный путь,
а день звучит речами, голосами;
хоть поезда вблизи ничуть,
я чую как сипит, свистит он с нами.

Всю ночь состав не проходил,
пусть тишь была для сна и грёз укромных,
но вижу я, как искорки вдали
летят, и слышу рык утробный.

Мне душу греют милые друзья--
их лучше, дальних знать я не желаю;
составы нет, не для меня звенят--
неважно что пути вам открывают.

перевод с английского Терджимана Кырымлы 


Travel

The railroad track is miles away,
And the day is loud with voices speaking,
Yet there isn't a train goes by all day
But I hear its whistle shrieking.

All night there isn't a train goes by,
Though the night is still for sleep and dreaming
But I see its cinders red on the sky,
And hear its engine steaming.

My heart is warm with the friends I make,
And better friends I'll not be knowing,
Yet there isn't a train I wouldn't take,
No matter where it's going.

Edna St. Vincent Millay

Ещё летает стриж лихой и торит путь себе свистя, но тополя, чей  ладен строй, уж почки жёлтые растят. Ещё мелькает мотылёк над зелен лугом там и сям. Былинки, где ваш паучок?-- над голым пастбищем висят. Ещё доверье есть к словам и радость часом, не беда. Грядёт ли что, колышет там? Ладья Харона? В путь когда? перевод с немецкого Терджимана Кырымлы An der Grenze Noch fliegt die Schwalbe ein und aus Und flitzt im Wege auf und ab. Doch aus des Pappelbaumes Flaus Sprang schon ein gelbes Knoepchen ab. Noch treibt der bunte Schmetterling Auf gruenen Wiesen hin und her. Ein Faedchen, das am Hute hing, Kams schon von kahlen Koppeln her? Vereinzelt noch ein treues Wort Und eine Freude dann und wann. Was naehert sich, was schaukelt dort? Die Hadesfaehre? Ankunft: wann Detlev von Liliencron

Мемуар мой непременный:
в октябре стареет год,
в ноябре он пуще древний--
ей мороз невпроворот!

Ласточек она любила
наблюдать полёт к земле,
из окна глядела мило,
остроглазая, им вслед.

Лист, бывало, бурый-хрусткий
ляжет оземь; во трубе
воет ветер грубый-грустный
о своей лихой судьбе--

а она глядит зверушкой,
помнить это спасу нет,
будто милая подружка
средь тенет!

Ох, прелестны снегопады--
прыщет нежный снег в ночи`!
Сучьям голым всё отрада--
хруст да треск, а ты молчи.

Только рык огня, кипенье
супа в мамином горшке,
да на стенах дома тени
были детке по душе!

Мемуар мой непременный:
в октябре стареет год,
в ноябре он пуще древний--
ей мороз невпроворот!

перевод с английского Терджимана Кырымлы 


When the Year Grows Old

I cannot but remember
When the year grows old --
October -- November --
How she disliked the cold!

She used to watch the swallows
Go down across the sky,
And turn from the window
With a little sharp sigh.

And often when the brown leaves
Were brittle on the ground,
And the wind in the chimney
Made a melancholy sound,

She had a look about her
That I wish I could forget --
The look of a scared thing
Sitting in a net!

Oh, beautiful at nightfall
The soft spitting snow!
And beautiful the bare boughs
Rubbing to and fro!

But the roaring of the fire,
And the warmth of fur,
And the boiling of the kettle
Were beautiful to her!

I cannot but remember
When the year grows old --
October -- November --
How she disliked the cold!

Edna St. Vincent Millay

Нет любви, осталась я, а дни как под грёбенку; есть должна, желаю спать... в ночи былой рассудок! но ах! лежать без сна под бой часов в потёмке! Мне б вернуть тот день!.. с ним-- близкий сумрак! Нет любви, осталась я-- мне что теперь поделать? То да сё, чего желаешь ты, мне всё равно; всё из рук,-- что ни начну, то выпущу бесследно, погляжу вокруг-- по мне всё клин да дно. Нет любви, осталась я,-- соседи стук, "занять готова"; а житьё путём, грызня, мышиный домострой,-- только завтра, только завтра, только завтра снова здесь лишь улочка и домик этот мой. перевод с английского Терджимана Кырымлы  Ashes of Life Love has gone and left me and the days are all alike; Eat I must, and sleep I will, -- and would that night were here! But ah! -- to lie awake and hear the slow hours strike! Would that it were day again! -- with twilight near! Love has gone and left me and I don't know what to do; This or that or what you will is all the same to me; But all the things that I begin I leave before I'm through, -- There's little use in anything as far as I can see. Love has gone and left me, -- and the neighbors knock and borrow, And life goes on forever like the gnawing of a mouse, -- And to-morrow and to-morrow and to-morrow and to-morrow There's this little street and this little house. Edna St. Vincent Millay

Твоя улыбка что измена
из тех, что обожают;
так улыбается сирена--
поёт ей ракушка большая.

Твой лик летящий, парижанка,
достойный Моны Лизы, грёзит
неуловимо-- в нём не грозы
тене`й, рождённых полустанком.

Ты о Пари-Париже мыслишь,
о платьях, шляпку ли надеть,
фасоны чьи из моды вышли,
по локонам ли чудо-клеть.

В улыбке злоба столь тонка,
столь резв мерцающий алмаз
меж век твоих-- в них напоказ
лишь франков счётная доска?

Уста сомкни-- не выдай тайн,
что полумолвит тихий взгляд:
ужель словечки сбились в край,
в дозоре стражи не болят,

притворны уст и век труды
сокрыть отвор отнюдь не узкий?
Ужель в Тантала чаре тусклой
один мираж, и нет воды?

перевод с английского Терджимана Кырымлы 


In An Omnibus

Your smile is like a treachery,
A treachery adorable;
So smiles the siren where the sea
Sings to the unforgetting shell.

Your fleeting Leonardo face,
Parisian Monna Lisa, dreams
Elusively, but not of streams
Born in a shadow-haunted place.

Of Paris, Paris, is your thought,
Of Paris robes, and when to wear
The latest bonnet you have bought
To match the marvel of your hair.

Yet that fine malice of your smile,
That faint and fluctuating glint
Between your eyelids, does it hint
Alone of matters mercantile?

Close lips that keep the secret in,
Half spoken by the stealthy eyes,
Is there indeed no word to win,
No secret, from the vague replies

Of lips and lids that feign to hide
That which they feign to render up?
Is there, in Tantalus' dim cup,
The shadow of water, nought beside?

Arthur Symons