Вставай и вынимай из глаз песок,
Запрыгивай в сансары колесо.
Огромен выбор – сердце и висок,
Коленопреклонение, гордыня…
Мечтатели свободы, что отныне
Навеки несвободны.
Вот и всё.

Ті хмари над водою – то є день,

Де джміль важкий так солодко гуде

І між дерев колишеться трава.

Он сонце, як медова голова

До чаю ввечері. Із пасіки мерщій

Старий із медогонкою помчить

Бо небо хмариться і сповіщають дощ

Густе повітря й краплі на брилі

Ми не дорослі, ми іще малі –

Молочні вуса, хмарні кораблі.

Бабуся у одвірок спогляда

Як поверта із поля череда.

Вода холодна, ось вона – вода.

Єдине, що залишиться тобі.

В конце ты вспомнишь её голову в наклоне,
Удары сердца в её шее, ветки клена
И белый шелест алычи в конце апреля,
Когда под сердцем только первая неделя
Всего, что станет вам обузой и упреком.
Не обернись, когда я выйду ненароком,
И, может быть, у нас получится не смазать
Момент, минуту, жизнь и эту тушь под глазом.

   Случайностей меандр бесконечен. Над головой, как плотный рой картечи сгорают звезды. Мы же прогораем гораздо раньше – небывало быстро. С тобой мы просто крохотные искры, и кто заметит, если уж на свете одной из них с утра не досчитаться? Стаканчик с отпечатком губ и пальцев: «Остаться некогда™, не проще ли расстаться®?»
    Не улыбайся больше понапрасну. Мгновения любви, что столь прекрасны – прекрасны тем, что коротки и ярки. Вот дом, где в дождь мы прятались под аркой. Вот день, который больше не забуду – тогда мы обсуждали вслух посуду: сервиз на шесть персон довольно милый.
   Вот шрам, что ты когда-то полюбила, вот здесь внизу под толстым слоем ила за левым межреберьем всё хранится. Прошу тебя, не преступай границу. «Клянемся, что друг другу больше сниться мы не посмеем даже в пьяном виде!»
    Прости за то, что так и не обидел – так много проще, извини за пошлость. Уж если вслух, то хорошо и в прошлом; и без обиды в голосе и в лицах; и лучше, если красочно и ярко: «Когда-то здесь был дождь и мы под аркой. А здесь мы чуть не совершили глупость, купив сервиз, как символ близорукой доверчивой любви на перспективу…»
    Встречаешь их, как в книге негативы и смотришь на цвета, что изменились: «Здесь было ярко, здесь было светлее. Ты мне казалась выше и смелее, и я, должно быть, кем-то показался, кто был способен сердце успокоить. Но прошлое оставит нас в покое, не для того ли, чтоб казаться малым?» Так много слов, что кажутся в начале важнейшим из искусств, утонут в прошлом. Так всем нам проще, уж прости за пошлость.

Закажешь чего поесть, сядешь за столик, где потолок течет и бокал пивной поставлен на стол. Вода в него капает из плафона, лампочки нет. На крыше метр снега, швы сдались, бетон вымок. За окном снег, в помещении зябко. Влажность растет, ветер крепок. Кап, кап. В лыжной куртке только и ходишь, лыжи не надеваешь. Полцарства за трактор.

Вечером из дому кое-как в пальто доберешься – ресторан открывают. Обещаны блюз и пиво. Подают старый рок и кому что в голову стукнет. Выцыганишь у девочки администратора дурацкую ручку, не знать зачем. У красивых всегда надо что-нибудь выцыганить – совершенно неважно что.

Клубную карту после выбросишь дома. Подсядешь к друзьям, слушать девочку на выданье. Она пришла и говорит необычно много. Хочет петь, но гораздо больше она хочет другого. Глаза огромные, фигура да, голос как на радио, пушап этот, снова-таки, и мама справа. С папой выйдешь покурить – поговоришь, раскланяешься. Нормальный мужик. Все же, много чего на этой планете я никогда не пойму.

В блюзовый клуб следует ходить одному, чтобы встречать там кого-то, или никого не встречать. Чтобы говорить там или вовсе молчать.

На Марсе, конечно, нет и не может быть жизни. В этой стране, конечно, нет и не может быть ничего, кроме воды с потолка и снега по пояс; девочки за столом под присмотром мамы; нерасчищенной от сугробов стоянки для тракторов и памятника самолету в какой угодно дыре.

Когда приходит тепло – всё посчитано. Черника полгода здесь ждет своей очереди, чтоб летом запачкались мы в темно синее, когда нам захочется. Кустов будет четверо. И яблони строем за новой листвою, и новое лезвие в руку для резки. За утренним солнцем подобен архангелу выходишь в ряды и сам проверяешь надежно ли выросло: «Тот жив, этот мертв, этот слаб, этот сможет, коль срезать пониже, убрать, что мешает». Так, мы в круговерти – отбросить все лишнее, и все будет правильно. Иссохших под корень – под корень обрезать и бросить, где взяты.

Аллеей становится сад, появляется логика. Чужие ошибки так просто исправить и солнца всем поровну. Здесь много – убрать. Слишком мало – оставим. Сословие деревьев не терпит излишков. К закату скрипя оседает и вишня. Все ветки повыше чем нужно отправить в древесное прошлое. Их кроны мельчают, их сила растеряна. Орех размышляет у кромки забора – не прыгнуть ли? Его спрячут сосны, его не найдут – так он думает.

Пила мне за ворот бросает опилки и кажется, что я набит ими, что всё из меня высыпается. И волос становятся жестким, и гарь разливается. Рыбацкое кресло на солнечном месте – кладешь сигареты в пустой подстаканник. Сонм срезанных веток повыше веранды – где вишня, где яблоня больше не ясно. Вороны затеяли брачные игры. Треть здешних берез не покинула зиму, сломавшись от ветра. Погибли и сосны, от снега согнувшись. Погибли друзья – всего двое за зиму. Архангел их спутал со слабыми, что ли? Сугробы на поле. Подмерзшая глина, как шов хирургический вместо дороги, расходится, где проезжает машина. Обрезка в саду эти мысли большими вдруг делает, чтоб не осталось вопросов.

Цыплят посчитав, как учили под осень, друзей не забудь перечислить весною: «Тот жив, этот мертв, этот слаб, этот сможет…»

я йшов на ризик та заїкався брехав як вперше комусь у очі
та не зрікався я не зрікався Петро доречи робив це тричі
такі от речення чоловічі ідуть на розум сьогодні мила
ти мною вже ризикнула тричі так ніби звичне собі робила
тож вознесіння тобі бажаю пусте що сили тобі не стало
ти так шалено мене кохала але ж продала і так замало
просила аби скоріше збути

ідеш як з дому ідуть солдати щоб не вертатись перемагати
слова пусті і дорога дальня лежить тобі відкрива кишені
останнє що я тобі бажаю це все ж любові і всепрощення
панове раз пропонуйте далі панове два але можна більше
удари тричі лунають в залі і щось твоє забирає інший
аукціон пропонує тричі непевну ціну всьому що знаєш
такі вже правила чоловічі продав – не матимеш
вже не маєш

дурні традиції розумію і власник матиме з ними шкоду
та все ж я маю малу надію що люди носять в собі свободу
для того щоб в решті зробити вибір
на користь будь чого за бажанням
на всіх розділимо хліб і рибу
та не кохання

Время обновок – снега ушли, холодно в руки, пахнет травой. Время когда предмет неживой и тот меняет свой внешний вид. Ночь разливается над головой – время, когда ничего не болит. Сад из яблонь голым стоит – ни тебе снега, ни пятен травы. Спячка закончилась – хочется выть, всем сообщая что хищник живой. Рыжая мышь на спине с полосой к смерти своей пробирается в дом. Речка вчера покрытая льдом, будто рыбак выходит на лед. В полночь сова прерывает полет, не разминувшись с растущей луной. Где Орион стоит за спиной, лук поднимает и лезет в колчан – время, когда ты почти одичал. Чертов закончится выходной, кот о ботинок трется спиной. Лес на веранду глядит сквозь забор. Стаи Плеяд забегают во двор с криком: «Попробуй-ка догони!» Куришь и думаешь: «Надо бы к ним…»



picture by http://vizerskaya.livejournal.com/

понимаю что хочется нужно вот и найди кого-то
чтоб ревновал обливался потом звонил тебе на работу
чтоб из часов выковыривал всякую стрелку
лишь бы ты забывала о том что есть время
со мной же вовсе не то что с другими всеми
с теми кто под одеждой носит чужое имя
кто караулит и ждет тебя у квартиры
и на звонки твои дрожью смешной и мелкой
в такт отзывается виброзвонкам вторя
ежится будто бы мышь над куском сыра
эта киношка не про разлуку и горе

это не та сторона где по приходу счастье
хочешь зайди посидим посмотрим на море
с видом впрочем весьма и весьма безучастным
поговорим по душам если конечно ты можешь
выгнать из шкафа сотню другую моли
маленьких бабочек что изнутри бьются
если захочешь разделим с тобой ложе
после замеряем нечастоту пульса