Когда вода в реке достигнет летней кондиции
Я буду весел и очень пьян по традиции

Рискуя надоесть вам, автор считает своим долгом чередовать тематику и не углубляться в меланхолию, а потому часто ругается матом, культивирует любовь и томаты, улыбается хорошим людям, а нехороших иногда пиздит в воспитательных целях.


Послезавтра случается лето, в люк троллейбуса пялится церковь и кондуктор считая билеты, и, сидящий с паршивой оценкой старшеклассник, несутся на встречу зацветающему жасмину, взгляду девочки в гордую спину, обнаженной подкладке жакета, на желтеющей в парке скамейке. Город выглядит полураздето, детвора после школьной линейки не расходится в приступе счастья – у киоска считает копейки, по ладошке их двигая к краю.
До единого каждый здесь знает – что июнь начинается в мае, что смешная собака хромая ждет тебя после школы с котлетой, что варенье хранится в буфете, а конфеты вредны только взрослым, что не мериться силой и ростом разве только слабак не захочет, что игрушки шевелятся ночью, отгоняя все детские страхи, что на хлеб к маслу нужен лишь сахар, а не сыр с колбасой этой мерзкой. Что любая на свете железка для чего-то всегда пригодится, что, как книги читаются лица, а когда ты растешь тебе снится, что летая, земли не касаясь, помогают в полете ресницы.

Не хочется, знаешь, описывать – странный осадок, о той стороне, где исполнилось, но не случилось. Учась выбирать, выбираешь из списка возможных, затем только тех, что уже невозможно не выбрать. И в силу того, что при доле известной нам злости вполне поддается любое известное дело, не злись никогда – отучись преднамеренно злиться. И если внутри сейчас больше, чем видишь снаружи, плевать я хотел на всё то, что снаружи осталось. Ну что еще дальше? Купи себе новую трубку, и утром успей уставать, чтоб сидеть на работе, потом вырываться из города в свой промежуток, и нехотя ехать обратно, считая минуты. Минуты, секунды, часы – что осталось до срока.

Наверное слово "обязан" полезное слово, но лично во мне оно кончилось раньше всех прочих. Имея свой жизненный план ты навряд ли захочешь подумать о чем-то другом и обязан закончить. Проблема всех планов лишь в том, что один выполняя, ты должен придумать другой, чтобы дальше стараться, но я не хочу – это кончилось, больше не нужно. Поможет не отпуск на месяц – мне хочется выйти, захлопнув со звоном стекла эту дверь за собою. Вернуться на ринг, чтобы выбить дурацкие мысли, купить мотоцикл, чтоб ветром развеять остаток. Уехать из города ночью и не возвращаться. И не возвращаться в себя до какого-то срока.

Закажешь чего поесть, сядешь за столик, где потолок течет и бокал пивной поставлен на стол. Вода в него капает из плафона, лампочки нет. На крыше метр снега, швы сдались, бетон вымок. За окном снег, в помещении зябко. Влажность растет, ветер крепок. Кап, кап. В лыжной куртке только и ходишь, лыжи не надеваешь. Полцарства за трактор.

Вечером из дому кое-как в пальто доберешься – ресторан открывают. Обещаны блюз и пиво. Подают старый рок и кому что в голову стукнет. Выцыганишь у девочки администратора дурацкую ручку, не знать зачем. У красивых всегда надо что-нибудь выцыганить – совершенно неважно что.

Клубную карту после выбросишь дома. Подсядешь к друзьям, слушать девочку на выданье. Она пришла и говорит необычно много. Хочет петь, но гораздо больше она хочет другого. Глаза огромные, фигура да, голос как на радио, пушап этот, снова-таки, и мама справа. С папой выйдешь покурить – поговоришь, раскланяешься. Нормальный мужик. Все же, много чего на этой планете я никогда не пойму.

В блюзовый клуб следует ходить одному, чтобы встречать там кого-то, или никого не встречать. Чтобы говорить там или вовсе молчать.

На Марсе, конечно, нет и не может быть жизни. В этой стране, конечно, нет и не может быть ничего, кроме воды с потолка и снега по пояс; девочки за столом под присмотром мамы; нерасчищенной от сугробов стоянки для тракторов и памятника самолету в какой угодно дыре.

Та же хуйня сегодня – полночи какого-то черта втыкал, крутился. То голова подушке не подходила, то наоборот. Все блядь несоразмерным казалось – голова, подушка, ночь эта, кровать эта и жизнь, мать ее. Ну как тут спать вообще? Ну что рассказать еще? И ощущение какое-то постороннее, как в полнолуние. Весна за окнами, сквозняк по паркету – сбрось одеяло, возьми сигарету, выбрось с балкона горящую спичку, будто Господь, курящий на небе бросил нам звезды. Когда он там курит падает пепел из рук его к людям. Дым его выпущен в бороду неба, облако вправо, облако влево – экая невидаль, экая небыль. Так засыпаешь под утро неслышно, глядя на красные лампы на вышках, глядя на гребень антенны на крыше. Утром проснешься и нюхом учуешь, что за окном разразилось сегодня. Завтра опять отложили на завтра. Завтрак согреешь, но так и не тронешь. Пачка всю ночь пробыла на балконе, пленка покрылась мельчайшей росою. В небе белесой полоской косою утренний рейс в знаменатель отводит все, что осталось под ним в небосводе. Нацело вряд ли все это разделишь, но попытаться на самом-то деле все же попробовать стоит.
Жизнь не поделишь на всех без остатка – только начнешь посыплются крошки: минус полдня, минус с лишним два года. Пудра друзей разлетится от вздоха – общих не будет. Проходит эпоха общего в жизни – ломай напоследок все фотокарточки на половинки. Справа твоя. Слева, дай присмотреться – тоже твоя, но сейчас не об этом. Сядешь на стул, не касаешься спинки. С краю, как в театре в антракте, в буфете. Хочется выпить, но не с кем сегодня. Хочется есть, но не сладкое что-то. Так и живешь по какой-то привычке – только заснешь и пора на работу. Чуть полюбил – замечаешь во взгляде право на собственность, список претензий. Я сирота, мне положена пенсия – десять подряд по утрате кого-то.

Утром, неожиданно легко собираешься. С мыслями, и вообще. И держишься удивительно легко весь день до обеда. То самое редкое чувство, когда луна на убыль, и люди следом за ней. И когда выходишь пройтись – все равно куда, лишь бы открыть глаза и смотреть. Замечаешь все безобразие, которое мы не сумели преодолеть и, похоже, действительно оставим детям. И проезжающие румяные щеки в коляске улыбаются неизвестно чему. То ли старой огромной груше, некогда стоявшей во дворе дома с колодцем, а теперь подпирающей пятиэтажку с гастрономом в основании, то ли серому небу без намека на солнце. У всего в конце концов должно быть какое-то основание. Так почему бы не гастроном?

[ Читати далі ]

Не заботят заботы, не печалят печали. Лужи везде по дороге с работы, а если заглянешь, вы замечали – небо в воде и кусочек кого-то?

- Мальчики, в дождь надевайте боты, деритесь пластмассовыми мечами. Спасает принцессу дурак из сказки, а ваше дело потупить глазки, если вокруг происходит что-то. Все это пусть чужие заботы будут, и вас никак не коснутся.

Чистить зубы, заснуть, проснуться, снова почистить и выход в люди, ваш да не будет вовеки труден. Пейте вино, соблазняйте женщин, прячьтесь от них у мамаши дома. Изредка в гости к дальним знакомым, вроде бы как друзей навещая, пейте что-нибудь крепче чая. Кофе, пожалуй, хватит с лихвою. Мальчики, надо дружить с головою! Мальчики, надо уметь притворяться! Надо в толпе иногда затеряться и промолчать даже в споре с собою. Мальчики, что вам до суетной брани, что вам до гневных и скорбных посланий, писем любовных, драк до победы? Что вам до тех, кто давая обеты верил, себя обращая в фонарик. Шарик без них обернется, но шарик, вертится вовсе не вашей судьбою. Помните это при встрече с собою.

Протоптать в сугробах тропинку к сараю. Достать лопату – старую совковую лопату. И приняться за работу. Не то чтобы за работу, а скорее вернуться в песочницу, которой в этом дворе нет уже много лет. Откапывать дорожку по пояс, и не думать вовсе ни о чем. Стенам этим больше чем мне, деревья эти знают меня всю жизнь, да и снег здесь далеко не впервые. Нам вполне удобно молчать, когда никого больше нет.

[ Спустя час, ]

Дождь начинался. Офисы угрюмо бежали с работы. Девочки прикидывались зонтиками. Кто-то из старших дружелюбно спросил – наверное придется тебе со мной, но на уме у меня был дождь, прогулка и салат из помидоров. Я вежливо отказался.

Бежавший по граниту водитель растянулся на крыльце и разбил подбородок. Трое лепили к его подбородку дурацкий австрийский пластырь ярко синего цвета. Я посочувствовал, кажется, вполне искренне и вышел в дождливые семнадцать ноль ноль.

Троллейбус катился в сторону центра из полупустого пригорода, кондуктор разглядывал капли, водитель молчал и не объявил ни одной остановки. Остановки были пусты, кто-то изредка выходил и раскрывал зонт почти что в дверях, как нетерпеливый десантник, который раньше времени выдернул кольцо.

Людям, едущим задом наперёд, открывается хороший вид на шоссе, ливень, включенные фары и провода. Длинноногая девочка, войдя в полупустой троллейбус выбрала кресло, на две третьих занятое мной. Люк протекал. Задняя площадка располагала к разговору, её мокрая рубашка подчеркивала грудь и предполагала взаимность. В окно, то и дело влетали крупные капли. Мы улыбнулись друг другу.