В британском графстве Девоншир объявился человек, который живет с волками! Нет, он не был украден во младенчестве. Он сознательно решил стать своим в волчьей стае, есть сырое мясо, спать на земле, без девушки, без телевизора… Короче, вообще без удобств.

Мясо и власть Мужчина тащит по лесу тушу оленя. На нем старая грязная куртка и не менее засаленные штаны, а разит от него так, что он мог бы дать фору любому бомжу. Но это не запах костра, обычный для туриста или охотника. Это запах пота, смешанный с резким духом звериного логова. Шон Эллис возвращается к своим – тройке молодых волков, которые ждут его, растянувшись под деревом. Он их вожак, альфа-самец. Уже через несколько минут ему предстоит в очередной раз доказать это. Как обычно, его встречают радостным поскуливанием и обнюхиванием.
 
Все в порядке: никаких тревожных запахов. Хоть Шон и вернулся к волкам из внешнего мира, он старательно проверил, чтобы его тело не несло на себе ароматов цивилизации. Это просто была «охота на чужой территории». Волки не должны догадываться, что Шон на самом деле побывал на исследовательской станции, где забрал тушу оленя и записал результаты наблюдений за своей стаей. Ни в коем случае не допускается душ с мылом, смена одежды или какая-либо человеческая еда. Шон должен пахнуть своим потом, своими волками, возле которых он спит, и сырым мясом, которое он ест вместе с ними.
 
Ну, на самом деле не совсем сырым. Тут есть одна небольшая хитрость. Внутри туши оленя, на месте печени, сердца и почек, спрятаны пакетики со слегка отваренным мясом для Шона (пахнет совсем как сырое и на вкус такая же дрянь, но хотя бы без кишечных паразитов). Чтобы быть настоящим волчьим лидером, недостаточно того, что ты все время приносишь пищу. Главное – это есть со стаей и правильно вести себя во время еды. Каждый раз твои полномочия подвергаются сомнению, и каждый раз ты должен доказывать свое право. Обед может превратиться в кровавую драку за лидерство. Возвращаясь с добычей, Шон всегда думает об этом.
 
Как альфа-самец, он имеет право на ливер, который считается особенно лакомым кусочком. Бета-самец ест нежное мясо с боков и шеи. Рядовым членам стаи достаются ноги, а изгой-омега доедает то, что осталось, когда все уже насытились и отошли от добычи. Если кто-то захочет оспорить позицию одного из членов стаи, он начнет с того, что попытается претендовать на его часть туши. После приветствия Шон без промедления подступает к оленю. Рядом с ним оказывается черно-рыжий крупный самец, которому на станции дали имя Яна. В иерархии стаи он – бета. Однако чем старше становится Яна, тем более явно выражаются его претензии на лидерство.
 
Вот и сейчас он искоса смотрит на Шона и пытается откусить кусок мяса с того места, где ест вожак. Лицо Шона неожиданно искажается: нос морщится, рот оскаливается, обнажая зубы, – и он испускает нечеловеческий утробный рык. Яна пристыженно возвращается к своему месту на туше. Его день еще не пришел, волк пока боится драться с человеком за лидерство.
 
Начало

Эксперимент человека-волка начался около года назад. Это была сумасшедшая идея. Профессиональные ученые, услышав о ней, крутили пальцем у виска. Но Шону Эллису, зоологу-самоучке, было наплевать. После службы во флоте он вернулся на родную ферму в окрестностях британского городка Девон, однако так и не нашел там занятия по душе. От ненавистных коров и овец Шон уходил в лес.
 
Больше всего он любил найти где-нибудь в чаще семейство лисиц или волков и наблюдать за ними из укрытия. Результаты своих наблюдений Шон записывал в специальный дневник. Вскоре он связался с такими же фанатичными натуралистами по всему миру и начал ездить в леса Польши и Северной Америки. К сорока годам Шон кое-как научился выбивать научные гранты под свои наблюдения, был изрядно покусан и имел заветную мечту – поселиться с волками, стать для них своим и выучить их язык. И вот он задумал осуществить ее в родном графстве Девоншир.
 
Для роли Маугли Шон, конечно, был староват. Поэтому отважный исследователь решил действовать наоборот – выкупить осиротевших волчат у охотников и взяться за их воспитание, копируя поведение диких волков. Использовав все свои связи в околонаучном мире, Шон взялся за подготовку сенсационного эксперимента. Первым делом ему удалось договориться с администрацией Девонского национального парка о том, что его стая поселится на территории заповедника в специально огороженном уголке (чтобы волки не причиняли беспокойства окрестным фермерам).
 
Потом Шон нашел несколько энтузиастов-единомышленников, согласившихся стать его исследовательской группой. Они поселились в домике на границе резервации. Группа поддержки должна была доставать мясо, которое Шон станет приносить «с охоты», пополнять его секретный запас питьевой воды в чаще и поддерживать контакты с внешним миром, от которого человек-волк хотел полностью отстраниться.
 
5 мая 2004 года Шон Эллис попрощался со своей женой и двумя детьми (в перерывах между экспедициями он обзавелся семьей), надел привычную походную одежду и скрылся в лесу. На склоне холма уже было вырыто сухое логово для трех новорожденных волчат, которых Шон нес с собой. Все трое были самцами, в исследовательском центре их назвали Яна, Тамаска и Матси. Стать волком
 
По-волчьи выть
КОРОТКИЙ НИЗКИЙ ВОЙ «Я тут главный! Убирайтесь с моих точек!» (издает альфа, чтобы защитить территорию)
ДЛИННЫЙ НИЗКИЙ ВОЙ «Сейчас мы с главным вам накостыляем!» (издает бета, чтобы поддержать альфу)
ДЛИННЫЙ ПЕРЕЛИВЧАТЫЙ ВОЙ «У нас тут большая сходка! Большая и мощная!» (разными голосами издают рядовые волки, чтобы нельзя было догадаться, сколько их в стае)
ВЫСОКИЙ ВОЙ «Ну ты где? Сигнализируй!» (издают члены стаи, чтобы убедиться, что у волка, ушедшего на охоту, все в порядке)
ВЫСОКИЙ ЖАЛОБНЫЙ ВОЙ «Срочно возвращайся! Мы волнуемся!» (издает стая, когда волк-охотник слишком долго не возвращается)
 
Первые две недели Шон лениво провалялся с волчатами в логове. Он кормил их молоком из бутылки и раз в день отлучался к тайнику в лесу, чтобы поесть. Помощники приносили в тайник полусырое мясо и воду. И ничего больше. Запах еды, исходивший от Шона, должен был быть натуральным. Честно говоря, в первое время исследователю пришлось туго. Начинающего волка преследовали несварение желудка, слабость и апатия. По ночам ему снился любимый шоколадный бисквит с густым сладким соусом – больше всего на свете хотелось чего-нибудь сладкого и калорийного.
 
Шон утешал себя тем, что первобытные люди питались ничуть не лучше. К тому же он стремительно начал сбрасывать вес (за годы неподвижного наблюдения в засаде подтянутый морпех основательно расплылся). Однако после первой недели мучений исследователь стал чувствовать себя все лучше и лучше. Он уже не просто лениво волочил ноги к тайнику, а совершал настоящую пробежку с препятствиями и даже подтягивался на ветке перед обедом. Желудок тоже вернулся в норму, и сама собой прошла простуда, которую Шон подхватил, когда однажды промерз до костей (волчата грели его живот своими меховыми телами, но спиной человек чувствовал промозглый холод, который к концу ночи заползал в логово).
 
Волчата тоже стали гораздо активнее за эти две недели. И вот однажды утром Яна, покачиваясь на слабых лапах, смело и самостоятельно направился к выходу из логова. Шон знал, что волчица в этом случае молниеносно бы подбежала к нему и больно укусила за нос. Так волки дисциплинируют своих детенышей. Шон с ужасом представил, как его зубы впиваются в доверчивую мордочку волчонка… Но делать было нечего. Он метнулся к выходу и блистательно справился со своим первым испытанием – тяпнул волчонка так, что тот обиженно завизжал. Шон равнодушно вернулся на место.
 
Главное – не допустить человеческой жалости и сомнения. Наказание болью – единственный способ воспитания у волков. Когда волчатам исполнилось три недели, Шон вывел их на поляну, чтобы преподать еще один важный урок. Именно в этом возрасте маленькие волки начинают впервые выть вместе со взрослыми. Шон ужасно волновался. Во время своих наблюдений он пришел к выводу, что ежедневный «сеанс воя» – важнейший ритуал волчьей семьи. Таким способом стая сообщает соседям и случайным волкам, оказавшимся поблизости, о том, что их территория занята и находится под охраной. Именно этот вой Шон мечтал исследовать и использовать для общения с дикими волками.
 
Исследователь поднял черного Тамаску, который чаще других волчат шевелил ушами, когда Шон издавал какие-нибудь звуки, и принялся выть тому в ухо. Вообще, он считал себя отличным имитатором: волки всегда реагировали, когда наблюдатель пытался им подражать. Но смогут ли волчата, которые никогда не слышали настоящего воя, понять, что Шон от них хочет? Услышав новый звук, Тамаска насторожился и вдруг, как по команде, поднял свою мордочку и принялся ему вторить своим щенячьим фальцетом!
 
С этого дня стая Шона каждый вечер выходит на холм, чтобы огласить окрестности четырехголосым воем. На исходе первого месяца жизни волчат их приемного отца ждало самое экстремальное испытание – переход с молока на мясо. Первые порции дичи для детенышей волки приносят в своем желудке. Когда волчата лижут пасть матери, та отрыгивает для них съеденную пищу. Ну что ж, мясо, которое на станции готовят для Шона, как раз сойдет за полупереваренное. Нужно его тайком засунуть в рот, слегка пережевать и предложить волчатам слизывать эту массу с губ. Исследователь еще до жизни в лесу продумал, как все это сделать. Что касается естественного рвотного рефлекса… Он решил, что закроет глаза и постарается думать о чем-нибудь другом. Ну а если рвота все-таки возникнет, тем ближе к естественным условиям будет вся процедура!
 
Однако, когда время кормить волчат мясом действительно пришло, Шон поймал себя на мысли, что ему совсем не противно. Он уже давно привык к вкусу сырого мяса, а запах волчьего дыхания после недель, проведенных в логове, казался таким же естественным, как когда-то запах его собственных детей. Так что энтузиазм волчат, которые с жадным ворчанием принялись вылизывать его губы, вызвал у исследователя не рвоту, а прилив гордости. Едва ли найдется еще хотя бы один человек, который способен это сделать! Шон стал настоящим волком.
 
Волчата учатся кусать

Трудности первого месяца были только началом. К концу лета волчата окончательно окрепли и стали пробовать свои зубы друг на друге и на Шоне. Для них это была просто игра, но на коже человека, не защищенного толстой шкурой, волчьи зубы часто оставляли глубокие раны. Первый раз это случилось вечером в августе. Все четверо как раз проснулись после дневного отдыха и устроили веселую возню на поляне перед логовом.
 
Шон не подал виду, что испугался, когда Тамаска вонзил свои клыки глубоко ему в плечо. Как и положено матерому волку, которому досаждают несмышленые щенята, он угрожающе огрызнулся. Тамаска немедленно стушевался и лег на землю, что означало послушание. Однако из плеча Шона сочилась кровь, которая уже пропитала рукав его куртки. Человек-волк немедленно отправился «на охоту» в исследовательский центр, где рану перевязали. Но она была настолько глубокой, что Шона решено было отвезти в местный госпиталь, чтобы зашить порванный бицепс.
 
Доктор долго не понимал, почему Шон резко отпихивает пузырьки с дезинфицирующим средством и морщит нос. Спиртосодержащий раствор пах слишком резко для человека с обостренным обонянием, который вот уже несколько месяцев не сталкивался с цивилизацией. Шон приходил в ужас, представляя, какой невыносимой покажется эта вонь его волкам. Ведь для них обоняние было важнейшим способом восприятия мира. В конце концов доктор смирился с тем, что его пациент не совсем адекватен, и они договорились просто зашить и перевязать рану.
 
Впрочем, вся поездка пошла насмарку. Следующим утром, когда Шон вернулся в стаю с перебинтованной рукой и лег в логово, волки немедленно принялись скусывать повязку. Они успокоились, только когда от бинта не осталось и следа, нить была вычищена из раны, а кровь, которая снова пошла из больного места, была старательно зализана. Весь день волки жались к своему вожаку и продолжали лизать его рану, проявляя трогательную осторожность. Шон решил, что снова ехать в больницу следующей ночью бесполезно. О том, чтобы окончить эксперимент из-за такого пустяка, не могло быть и речи. Так что он просто оставил все как есть. К его удивлению, рана не только не воспалилась, но и невероятно быстро затянулась и зажила. Впоследствии Шону предстояло пережить еще несколько глубоких укусов, но он больше не обращал на них внимания.
 
Через полгода после начала эксперимента Шон превратился в местную достопримечательность. Сюжет о человеке, который поселился среди волков, даже показали на Би-би-си. Шон в нем угрюмо глядел с экрана и тщательно подбирал слова, отвечая на вопросы интервьюера. Он подозревал, что этот бойкий юноша с микрофоном считает его скорее сельским сумасшедшим, чем серьезным исследователем. Но что было делать? Его подловили, когда он приходил за тушей оленя висследовательский центр. Со своими волками Шон сниматься категорически отказывался, сколько его ни осаждали разнокалиберные фотографы.
 
Но вот когда пришли серьезные люди сNational Geographic, Шон не устоял. После долгих переговоров он дал согласие стать героем реалити-шоу. Шона с его стаей собирались снимать, как снимают диких волков,– осторожно укрывшись в засаде за камуфляжной сеткой. Шон сам устанавливал эти укрытия. Уж он-то знал, что такое засада на волка! После того как камеры были расставлены в резервации, жизнь Шона пошла почти по-прежнему. Он учил своих волчат ловить рыбу в ручье, который протекал через резервацию, выл с ними каждый вечер на холме, охотился на мышей и белок по ночам и изучал иерархию стаи, которая складывалась у него на глазах.
 
Самый активный и крупный Яна пока что был бетой: он старательно следил, чтобы остальные волки подчинялись воле вожака –Шона. Однако сам Яна иногда «уходил в самоволку», тем самым претендуя на лидерство. Тамаска в играх и на охоте был вторым после Яны. Он отличался более покладистым характером и всегда беспрекословно слушался вожака, хотя в охоте на белок, например, превосходил и Яну, и неуклюжего Шона.
 
Идеальный будущий кандидат на роль бета-самца, который умело исполняет решения альфы. Матси был типичным омегой. Он не отличался особой силой, зато обладал высокой чувствительностью к запахам и настроению своих собратьев. Именно он стал «дозорным волком», который спит ночью и бодрствует днем, чтобы предупреждать всех об опасности, когда стая отсыпается после охоты. А еще Матси как омега взял на себя роль примирителя. Едва он чувствовал какое-нибудь трение между Шоном и Яной, как тотчас же бросался в гущу событий, как бы предлагая выместить на нем напряжение.
 
Чем дольше Шон наблюдал за Матси, тем яснее он понимал, что роль омеги-изгоя не такая уж жалкая, как ее описывают зоологи. Ночью, когда стая подвергается опасности во время охоты, он спокойно спит. А еда, которая доставалась Матси, на самом деле не была такими уж объедками. Бета-самец Яна, как будто понимая полезность омеги во время конфликтов, оставлял ему часть своей доли. Ухмыляясь, Шон иногда размышлял о том, что современное общество точно так же лелеет своих фриков, которые позволяют рядовым гражданам публично возмущаться и тем самым снимают общее напряжение. Он сам был таким полезным фриком, недаром журналисты с National Geographic вот уже третий месяц обхаживают его как настоящую суперзвезду.
 
Смена иерархии

Шон пробирается через лес. Он старается не волноваться, хотя знает, что, возможно, ему вскоре придется драться с волком. Исследователь не появлялся в стае около двух недель. Он уезжал в Польшу, чтобы сняться в эпизоде про разговор с волками (Шон с помощью угрожающего воя отпугнул волчью стаю от фермы, таскавшую оттуда овец). С одной стороны, ему было лестно узнать, что его «псевдонаука» работает. А с другой…
 
Прошло полтора года с тех пор, как он принес в этот лес маленьких слепых волчат. Они превратились в огромных сильных самцов. Шон знал, что Яна давно уже готов вступить с ним в открытую драку за лидерство. Все дело в гормонах. В полтора-два года волки достигают половой зрелости и становятся особенно агрессивными. Ведь в волчьей стае только альфа имеет право спариваться.
 
Скорее всего, за время отсутствия Шона Яна освоился с ролью альфы и теперь начнет отстаивать свои права. Когда Шон появился на поляне, волки немедленно окружили его и принялись обнюхивать. Исследователь припал как можно ниже к земле, чтобы на всякий случай обозначить свою подчиненную позицию. Когда волк признает доминантную позицию другого самца, он старается оказаться ниже, чем тот. Яна, Тамаска и Матси с ворчанием принялись тереться о человека– таким образом они оставляли на нем свой запах.Значит, приняли за своего.
 
Шон выдохнул. Оставалось выдержать главное испытание– кормление. Когда он приволок тушу оленя на поляну, то сразу понял, что его подозрения насчет Яны полностью оправдались. Тот с угрожающим рычанием подошел к туше. Шон попятился. Тамаска, который теперь стал полноправным бетой, скалясь, встал между оленем и человеком. Он отгонял бывшего вожака от добычи, чтобы дать новому лидеру спокойно насладиться едой.
 
Шона подпустили к туше только вместе с Матси, когда от оленя остались одни объедки. В иерархии стаи он теперь оказался почти на самом низу. Но все это было не важно. Он жив, иего приняли обратно. После завершения съемок фильма Шон продолжил свой эксперимент в Девонском национальном парке. Теперь у него уже семь волков. Исследователь перестал проводить с ними все свое время, однако почти каждый вечер его можно увидеть со стаей во время вечернего «охранительного» воя на вершине холма. Говорят, этот аттракцион сравнялся по популярности сознаменитыми механическими динозаврами в натуральную величину, которые стоят на входе в парк.
 
Интервью

Мы позвонили в Девонскую волчью резервацию, чтобы услышать Шона своими ушами. Совершенно неожиданно он заговорил вполне человеческим голосом. Восемнадцать месяцев без чистки зубов и смены носков! С одной стороны, звучит заманчиво, но с другой…
 
Тебе не было противно? Нет, ну белье я, конечно, менял, просто просил, чтобы его стирали мылом без резкого запаха. Вообще, по поводу неприятных запахов– тут все относительно. Когда я первый раз пришел в супермаркет после своего эксперимента, то не мог даже близко подойти кполке, где всякие порошки и моющие средства стоят. Как будто на стену наткнулся. Мне прямо голову сносило от густого химического духа, который там стоял.
 
А как ты согревался зимой? Неужели спал влогове на голой земле? Хотя у вас, в Британии, зимы помягче, чем у нас…
Ну да, у вас я бы, может, и не справился. НовДевоншире тоже бывает минусовая температура и снег. При этом волки даже зимой не всегда ночуют в логове. Иногда мы ложились прямо в поле. Вырывали ямку в земле, ивсе в нее укладывались. Яна, Тамаска и Матси чувствовали, что я не такой защищенный, как они, и как будто обнимали меня со всех сторон. Поверь, нет ничего теплее, чем шкура живого волка рядом с тобой!

Что было сложнее всего в твоей волчьей жизни?
Пожалуй, самое трудное – это возвращаться обратно к людям. От меня ведь ушла жена после первых месяцев эксперимента. Она с детьми поначалу часто приезжала на станцию. А я приходил, молча кивал им и уходил обратно. Сейчас я понимаю, что они были вшоке, конечно. Но у волков нет эмоций. Нет ревности, лжи, лицемерия, формальных каких-то слов, которые люди говорят друг другу, чтобы поддержать разговор. Я не знал, что сказать жене и детям, потому что не особо скучал по ним. Я ведь никогда не был идеальным семьянином, просто так вышло.
 
Ну а сейчас, вернувшись в человеческий мир, ты счастлив? Ты же теперь звезда!
Ну не знаю. На National Geographic сделали великолепный фильм. Главное, они обратили внимание зрителей на то, что волки – это не «хищные твари», а благородные существа, которые тоже нуждаются в защите. Но вся эта суета, интервью… Знаешь, я по-настоящему хорошо себя чувствую только по ночам, когда ухожу от людей к своим волкам и брожу с ними по темному лесу. 
 
Взято с http://www.myjulia.ru/post/512161/

Хорошей вам весны!!!

        Через базарную  площадь идет полицейский  надзиратель Очумелов  в новой шинели  и с узелком в руке. За ним шагает рыжий городовой с решетом, доверху наполненным  конфискованным  крыжовником.  Кругом  тишина...  На  площади ни души... Открытые двери лавок  и кабаков глядят  на  свет  божий  уныло,  как голодные пасти; около них нет даже нищих.
     - Так  ты  кусаться, окаянный?  -  слышит вдруг  Очумелов. - Ребята, не пущай ее! Нынче не велено кусаться! Держи! А... а!
     Слышен собачий визг.  Очумелов глядит в сторону и  видит: из  дровяного склада  купца Пичугина, прыгая на трех ногах и оглядываясь, бежит собака. За ней гонится человек в ситцевой накрахмаленной рубахе и расстегнутой жилетке. Он бежит за ней  и, подавшись туловищем  вперед, падает  на землю  и хватает
собаку за задние лапы. Слышен  вторично собачий визг и крик: "Не пущай!"  Из лавок высовываются сонные физиономии, и скоро около дровяного склада, словно из земли выросши, собирается толпа.
     - Никак беспорядок, ваше благородие!.. - говорит городовой.
     Очумелов делает полуоборот налево и шагает к сборищу. Около самых ворот склада,  видит  он,  стоит вышеписанный  человек  в  расстегнутой жилетке и, подняв  вверх  правую   руку,  показывает  толпе  окровавленный   палец.  На полупьяном  лице  его  как бы написано: "Ужо я  сорву с тебя, шельма!", да и самый палец  имеет  вид знамения  победы. В этом  человеке  Очумелов  узнает
золотых дел  мастера  Хрюкина. В  центре толпы, растопырив передние  ноги  и дрожа всем телом, сидит на земле сам  виновник скандала - белый борзой щенок с острой мордой и  желтым пятном на спине. В слезящихся глазах его выражение тоски и ужаса.
     - По какому это случаю  тут? - спрашивает Очумелов, врезываясь в толпу.
- Почему тут? Это ты зачем палец?.. Кто кричал!
     - Иду я, ваше благородие, никого не трогаю... - начинает Хрюкин, кашляя в кулак. - Насчет дров с Митрий Митричем, -  и вдруг эта подлая ни с того ни с сего за палец... Вы меня извините, я человек, который работающий... Работа у меня мелкая. Пущай мне заплатят, потому - я этим пальцем, может, неделю не пошевельну...  Этого,  ваше  благородие, и  в  законе  нет,  чтоб  от  твари терпеть... Ежели каждый будет кусаться, то лучше и не жить на свете...
     - Гм!.. Хорошо... - говорит Очумелов строго, кашляя и шевеля бровями. - Хорошо...  Чья собака?  Я  этого так  не  оставлю. Я покажу  вам, как  собак распускать!  Пора   обратить  внимание  на  подобных   господ,  не  желающих подчиняться  постановлениям! Как  оштрафую  его, мерзавца,  так  он узнает у меня,  что  значит  собака  и  прочий бродячий скот! Я ему  покажу  кузькину мать!..  Елдырин, - обращается  надзиратель к городовому,  - узнай,  чья это
собака,  и  составляй  протокол!  А  собаку  истребить надо. Не  медля!  Она наверное бешеная... Чья это собака, спрашиваю?
     - Это, кажись, генерала Жигалова! - говорит кто-то из толпы.
     - Генерала Жигалова?  Гм!.. Сними-ка,  Елдырин, с  меня пальто... Ужас, как жарко!  Должно полагать, перед дождем... Одного только я не понимаю: как она могла  тебя  укусить?  -  обращается Очумелов  к  Хрюкину.  -  Нешто она достанет до пальца? Она маленькая, а ты ведь вон какой здоровила! Ты, должно быть, расковырял палец гвоздиком, а потом и  пришла в твою голову идея, чтоб сорвать. Ты ведь... известный народ! Знаю вас, чертей!
     - Он, ваше благородие,  цигаркой  ей в харю для смеха, а она - не  будь дура, и тяпни... Вздорный человек, ваше благородие!
     - Врешь, кривой!  Не видал, так, стало быть, зачем врать? Их благородие умный  господин и  понимают,  ежели кто врет,  а кто по  совести, как  перед богом...  А  ежели  я  вру,  так  пущай мировой  рассудит. У  него в  законе сказано... Нынче  все  равны... У меня у самого брат  в  жандармах...  ежели хотите знать...
     - Не рассуждать!
     - Нет, это не генеральская... - глубокомысленно замечает городовой. - У генерала таких нет. У него все больше лягавые...
     - Ты это верно знаешь?
     - Верно, ваше благородие...
     - Я и сам  знаю. У  генерала собаки дорогие,  породистые, а  эта - черт знает что! Ни шерсти,  ни вида...  подлость  одна только... И  этакую собаку держать?! Где же  у  вас ум? Попадись этакая собака в Петербурге или Москве, то знаете,  что  было бы? Там не посмотрели бы  в закон, а моментально -  не дыши!  Ты, Хрюкин, пострадал и дела этого так не оставляй... Нужно проучить! Пора...
     - А может  быть, и генеральская... - думает вслух городовой. - На морде у ней не написано... Намедни во дворе у него такую видели.
     - Вестимо, генеральская! - говорит голос из толпы.
     -  Гм!.. Надень-ка,  брат  Елдырин,  на меня  пальто...  Что-то  ветром подуло... Знобит... Ты отведешь ее к генералу и спросишь там. Скажешь, что я нашел и  прислал... И  скажи, чтобы ее  не выпускали на  улицу... Она, может быть,  дорогая, а  ежели каждый  свинья будет ей в нос  сигаркой  тыкать, то долго  ли  испортить.  Собака- нежная  тварь... А ты, болван,  опусти  руку! Нечего свой дурацкий палец выставлять! Сам виноват!..
     - Повар генеральский идет, его  спросим...  Эй, Прохор! Поди-ка, милый, сюда! Погляди на собаку... Ваша?
     - Выдумал! Этаких у нас отродясь не бывало!
     - И спрашивать  тут долго нечего, - говорит  Очумелов. - Она  бродячая! Нечего тут долго разговаривать... Ежели сказал, что бродячая, стало быть,  и бродячая... Истребить, вот и все.
     -  Это  не  наша,  - продолжал  Прохор.  -  Это генералова  брата,  что намеднись приехал. Наш не охотник до борзых. Брат ихний охоч...
     -  Да  разве  братец  ихний  приехали?  Владимир  Иваныч? -  спрашивает Очумелов, и все лицо его заливается улыбкой умиления. - Ишь ты, господа! А я и не знал! Погостить приехали?
     - В гости...
     -  Ишь ты, господи... Соскучились по братце... А я ведь и не  знал! Так это  ихняя  собачка?  Очень рад...  Возьми  ее...  Собачонка ничего  себе... Шустрая такая... Цап этого  за палец! Ха-ха-ха... Ну,  чего  дрожишь? Ррр... Рр... Сердится, шельма... цуцык этакий...
     Прохор зовет собаку и  идет с  ней от дровяного склада... Толпа хохочет над Хрюкиным.
     - Я еще  доберусь  до тебя!  - грозит  ему  Очумелов и,  запахиваясь  в
шинель, продолжает свой путь по базарной площади.  
   

 * * *

Февраль. Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочущая слякоть
Весною черною горит.

Достать пролетку. За шесть гривен,
Чрез благовест, чрез клик колес,
Перенестись туда,где ливень
Еще шумней чернил и слез.

Где, как обугленные груши,
С деревьев тысячи грачей
Сорвутся в лужи и обрушат
Сухую грусть на дно очей.

Под ней проталины чернеют,
И ветер криками изрыт,
И чем случайней, тем вернее
Слагаются стихи навзрыд.

1912

***

Ни о чем не надо говорить,
Ничему не следует учить,
И печальна так и хороша
Темная звериная душа:

Ничему не хочет научить,
Не умеет вовсе говорить -
И плывет дельфином молодым
По седым пучинам мировым.

1909

***

Смутно-дышащими листьями
Черный ветер шелестит,
И трепещущая ласточка
В темном небе круг чертит.

Тихо спорят в сердце ласковом,
Умирающем моем,
Наступающие сумерки
С догорающим лучом.

И над лесом вечереющим
Стала медная луна;
Отчего так мало музыки
И такая тишина?

1911

Взято с http://koncheev.narod.ru/mandelshtam.htm

Кодекс самурая.

            Самураем можешь ты не быть, но человеком быть обязан.

            Родившись однажды, ты можешь прожить одну никчемную жизнь. И просто умереть.

            Умереть можешь, как тебе нравится. Или как не нравится.

Хочешь, я скажу, как ты умрешь?

Ты думаешь, ты будешь долго и счастливо жить?

Хотелось бы, чтобы это было так, но, увы...

Ладно, не будем говорить о грустном.

Поговорим у сущности вещей, пока ты жив.

Итак, представь, что ты самурай.

И вот ты умер...

Как правило, ты оцениваешь, и понимаешь человека лишь тогда, когда приходится с ним расставаться.

Как бы ты оценил сам себя?

А как бы ты оценил самого себя же, если бы это был не ты, а некто, кого ты не знал лично, но знал всё об этом человеке?

Что бы ты сделал, после того как воскрес?

Что изменил бы?

А может быть, изменился бы сам?

Неужели тебя всё так устраивает в себе любимом?

Всё хорошо?

Ты можешь сейчас изменить свою жизнь, свою судьбу.

Если захочешь. Но хочешь ли ты этого?

Подумай!

Есть тайны, которые можно смело доверять глупцам по причине того, что они попросту не смогут этими тайнами воспользоваться.

Я рождался и умирал несколько раз.

Умирать никогда не хочется...

Но подумай - готов ли ты к смерти?

Скорее всего, нет.

К сожалению - нет.

Ибо ты не самурай.

И никогда им не станешь.

Ибо самурай, - это не титул, не звание, а образ жизни.

Больше всего ты, наверное, хочешь воскреснуть, ибо твоя религия тебе это обещала.

Неужели ты такой большой и всё еще веришь в сказки?

Но ты можешь воскреснуть на самом деле, если захочешь этого и будешь достоин.

Сам достоин.

Или сам захочешь.

Но знаешь, после каждого нового воскрешения, мне всё меньше хочется делать в очередной раз.

Зачем?

У меня в жизни было много тел, и много имен.

Имена...

Люди слишком много значения уделяют именам...

Слишком

Много

Внимания

Словам,

Которые

Обозначают человека!!!

В силу своего общественного статуса я имел одно имя, которое являлось официальным.

Потом я умер, имя умерло еще быстрее.

Официальное имя стало другим, так же как и тело, носящее его.

НО Я-ТО ОСТАЛСЯ ТЕМ ЖЕ!!!

Забудь как тебя зовут.

Забудь, что у тебя есть социальный статус!

Каждый человек рожден свободным!

Будь свободным!

Плюнь на условности!

Возьми кружку, спальник, и езжай автостопом туда, куда давно хотел попасть!

Не бери деньги вообще!

Мир велик и мир добр!

Он полон добрых людей!

И если ты сам будешь, добр, то ты увидишь, что и люди добры к тебе!

И ты доедешь автостопом на самый конец мира!

Что, неужели никуда не хочется?

Хорошо, как скажешь...

Ленивый лишь виноват в том, что ему лень принять решение.

 Решение, чтобы чего-то реального добиться.

У тебя есть заветное желание?

Так возьмись и реализуй его!

И ты увидишь, что все у тебя получится!

Ты можешь делать, что хочешь.

Если ты занимаешься магией, то ты просто быстрее добиваешься задуманного.

Ты можешь добиться всего, но для этого нужно, хотя отказаться от собственной лени!

Я долго читал лекции. Я профессор, и мои студенты, и ученики, совершенно не знают, чем я занимаюсь в свободное время. И их это не должно касаться. Для этого есть такая удобная вещь как псевдонимы. Их у меня десятки. Много имен - это лишь много звуков. Важны лишь идеи и то, чем реально ты занимаешься. Также и вы  можете не распространяться о ваших целях и задачах.

Для начала возьмите себе имя.

Тут все просто. Если ты самурай, или маг, имя твоё будет иное.

Особо это актуально для магов.

Имя в тонком мире, это имя которое будет связано с твоей вибрацией.

Твое имя через некоторое время будет идентичным твоей вибрации, твоей энергетике.

Это важно.

Отрекись от прошлого, если ты стал на путь самурая.

Самый простой шаг - это смена имени.

Готов ли ты к этому?

Готов ли ты к свободе?

Готов ли ты к познанию себя?

Я издал несколько книг в разных странах под разными именами, и я говорю тебе, что имя - НИЧТО!!!

Если ты чего-то достиг, как ты считаешь, - просто не читай дальше!

Ты не сможешь ничего, потому, что ты безмозгл и ленив! 

Если графоман издает книгу, то он автоматически становится писателем.

            Тебя заботит твой статус?

Тебя волнует, что скажут окружающие о том, что ты изменился и стал счастливым и свободным?

            Если это действительно так, то переступи через это!

            Пусть тебя не заботит, что о тебе подумает социум!

            Важно лишь то, что ты думаешь о мире!

Если ты будешь думать лишь хорошее, мир будет добр к тебе, и ты через некоторое время достигнешь свободы, и реализуешь все свои цели?

Что еще тебя смущает?

Все что говорит тебе твой разум, на самом деле говорит тебе твоя лень!

Каждый свободен, делать то, что он хочет.

Выбирай сам, - или ты лентяй, или самурай!

Твой выбор - это твоя своя свобода!

На самом деле, чтобы стать счастливым и свободным, нужно захотеть этого и переубедить свою лень.

Знаешь что?

Выкинь её лучше на помойку!

Каждый мнит себя орлом, пока не окажется в небе.

   На грандиозной парижской выставке «Истоки XX века» имя Мунка было поставлено в один ряд с Сезанном, Гогеном и ван Гогом. Его признали одним из ведущих европейских художников двадцатого века.

   Эдвард Мунк родился 12 декабря 1863 года в Лэтене (норвежская провинция Хедмарк), в семье военного врача Эдварда Кристиана Мунка. В следующем году семья переселилась в столицу. Отец стремился дать своим пяти детям хорошее образование. Но это было непросто, особенно после смерти от туберкулеза жены в 1868 году. В 1877 году от той же болезни скончалась любимая сестра Эдварда – Софи. Позднее он посвятит ей трогательную картину «Больная девочка».

   Эти тяжелые потери не могли пройти бесследно для впечатлительного мальчика, позднее он скажет: «Болезнь, безумие и смерть – черные ангелы, которые стояли на страже моей колыбели и сопровождали меня всю жизнь».

   Смерть самых близких людей Эдвард принял за предначертание собственного пути.

   8 ноября 1888 года Эдвард написал в дневнике: «Отныне я решился стать художником».

   Ранее по настоянию отца он поступил в 1879 году в Высшую техническую школу. Однако уже в 1881 году Эдвард начал обучение в Государственной академии искусств и художественных ремесел, в мастерской скульптора Юлиуса Миддльтуна. В следующем году он стал изучать живопись под руководством Кристиана Крога.

   Его ранние работы, такие как «Автопортрет» (1873) и «Портрет Ингер» (1884), не позволяют сделать какие-нибудь выводы о дальнейшем развитии творчества молодого художника.

   В 1885 году Мунк едет во Францию и три недели живет в Париже. Ему повезло не только побывать в Лувре, но и застать последнюю выставку импрессионистов. Конечно, подобные впечатления не могли пройти бесследно, появляются картины «Танцевальный вечер» (1885) и «Портрет живописца Енсена-Хьеля» (1885).

   Однако для первой знаменитой картины художника – «Больная девочка» – характерны сугубо индивидуальный характер и обостренная чувствительность. Художник писал: «Работа над картиной "Больная девочка" открыла мне новые пути, и в моем искусстве произошел выдающийся прорыв. Большинство моих поздних произведений обязано своим происхождением этой картине».

   В последующие годы Мунк расстается с мечтательной неопределенностью, придававшей его произведениям особое очарование, и обращается к темам одиночества. Смерти, угасания. В 1889 году на персональной выставке Мунк представил сто десять своих работ. Преобладают картины, где художник анализирует отношения фигуры с окружением, будь то интерьер или пейзаж: «Весна», «Вечерняя беседа», «Ингер на берегу».

   В 1889 году Мунк получил государственную стипендию и снова отправился во Францию. Он оставался там до 1892 года, живя сначала в Париже, затем в Сен-Клу.

   Четыре месяца Мунк посещал уроки рисунка Леона Бонна, но значительно большую пользу ему принесло изучение картин старых мастеров, а главное современных мастеров: Писсарро, Мане, Гогена, Сера, Серюзье, Дени, Вюйяра, Боннара, Рансона.

   Он пишет несколько пуантилистских картин – «Английская набережная в Ницце» (1891), «Улица Лафайет» (1891). Дань импрессионизму он отдает в картинах «Зрелость» (около 1893), «Тоска» (1894), «На следующий день» (1895).

   Но гораздо интереснее для понимания дальнейшего творчества картина «Ночь в Сен-Клу» (1890), написанная после смерти отца, которую Эдвард пережил очень болезненно. Это произведение, предвещающее драматизм и ярко выраженную индивидуальность зрелого стиля художника.

   Своеобразным подведением итогов пребывания во Франции можно считать запись в дневнике, сделанную в Сен-Клу: «Больше не появятся интерьеры с читающими мужчинами или вяжущими женщинами. Должны быть живые существа, которые дышат, чувствуют, страдают и любят. Я буду писать такие картины. Люди осознают свою святость; как в церкви, в них обнажится главное».

   В 1892 году по приглашению Союза берлинских художников Мунк приехал в Берлин. Здесь он познакомился с интеллектуалами, поэтами, художниками, в частности, с Августом Стриндбергом, Густавом Вигеландом, историком искусства Юлиусом Мейер-Грефе и Пшибышевскими. Выставка Мунка, открытая лишь на несколько дней, оказала значительное влияние на формирование берлинского Сецессиона.

   Вскоре художник пишет свою самую знаменитую картину «Крик». Мунк так рассказывал об истории ее создания: «Я прогуливался с двумя друзьями вдоль улицы – солнце зашло, небо окрасилось в кроваво-красный цвет – и меня охватило чувство меланхолии. Я остановился, обессиленный до смерти, и оперся на парапет; над городом и над черно-голубым фьордом, как кровь и языки огня, висят тучи: мои друзья продолжали свою дорогу, а я стоял пригвожденный к месту, дрожа от страха. Я услышал ужасающий, нескончаемый крик природы».

   Как пишет Ж. Сельц: «Крик заполняет собой всю картину: он рвется из глаз, через открытый рот, образующий центр композиции; фигура на переднем плане, сжимая голову руками, движется навстречу зрителю, повторяя движение бегущих линий улицы, а за ее спиной, в пейзаже, мрачная темно-голубая плоскость воды резко контрастирует с пронизанным красными полосами желтым небом. Возможно, крик объятого неизвестным ужасом человека не производил бы столь сильного впечатления, если бы художнику не удалось передать – даже чисто техническими средствами – внутреннее напряжение, соответствующее крику как выражению крайней подавленности. Пейзаж по ту сторону перил изображен с помощью извивающихся линий; бесконтурные, неопределенные разводы краски символизируют неточность и неопределенность мятущейся мысли, которая берет начало в человеческом страдании и развивается с нарастающей удушливой силой».

   «Крик» входит в цикл произведений под общим названием «Фриз жизни», о котором Мунк говорил, что это «поэма о жизни, любви и смерти». В 1918 году художник писал: «Я работал над этим фризом с долгими перерывами в течение тридцати лет. Первая дата – 1888–1889 годы. Фриз включает "Поцелуй", "Барку юности", мужчин и женщин, "Вампира", "Крик", "Мадонну". Он задуман как цикл декоративной живописи, как полотно ансамбля жизни. В этих картинах за извилистой линией берега – всегда волнующееся море и под кронами деревьев развертывается своя жизнь с ее причудами, все ее вариации, ее радости и печали».

   На рубеже веков Мунк пишет также пейзажи в стиле модерн: «Зима» (1899), «Береза под снегом» (1901), он создает символистские гравюры, литографии и ксилографии. Мунк получает признание – меценаты заказывают ему портреты или росписи в своих домах. Так, Мунк исполнил великолепный посмертный портрет Фридриха Ницше на фоне мрачного пейзажа (1905–1906). Декорации, выполненные Мунком к постановке Максом Рейнхардтом драмы Ибсена «Привидения», получили международный резонанс.

   С 1900 по 1907 год Мунк живет в основном в Германии: Берлин, Варнемюнде, Гамбург, Любек и Веймар. Художник создал своеобразную сюиту видов этих городов. Один из них – офорт «Любек» (1903). В этом офорте город похож на средневековую крепость, безлюдную и отрешенную от жизни.

   «В 1909 году Мунк после пребывания в клинике доктора Якобсона, вызванного многомесячной нервной депрессией, возвращается на родину, – пишет М.И. Безрукова. – В поисках тишины и покоя он стремится к уединению – некоторое время живет в Осгорстранне, Крагере, Витстене, на небольшом острове Иелэйя, а затем, в 1916 году, приобретает имение Экелю, севернее норвежской столицы, которое он не покидал уже до конца своих дней. Черты нового сказались в работах, относящихся к разным жанрам.

   Особенно они проявились в портрете, который становится после 1900 года одним из ведущих жанров в творчестве художника… Он создает галерею острых по характеристике и запоминающихся образов современников, будь то большие заказные портреты, портреты друзей и знакомых или норвежских рыбаков и моряков.

   Мунк не писал портреты тех людей, которых плохо знал. Фиксация внешнего сходства его не удовлетворяла. Портреты художника – исследование человеческой души. Как правило, Мунк создавал портреты тех, с кем находился в дружеских или реже – в деловых отношениях. Со многими из портретируемых он был связан узами творческой дружбы, среди них были Август Стриндберг, Ханс Йегер, Станислав Пшибышевский, Генрик Ибсен, Стефан Малларме, Кнут Гамсун и многие другие из литературной среды Скандинавии и Германии. Исключение составляют портреты Фридриха Ницше (1906), сочиненные художником после общения с сестрой известного философа».

   Начиная с 1910 года все чаще Мунк обращается к теме труда. Он пишет картины – «Весенние работы. Крагере» (1910), «Лесоруб» (1913), «Весенняя пахота» (1916), «Мужчина на капустном поле» (1916), «Разгрузка судна» (около 1920), гравюры «Рабочие, убирающие снег» (1912), «Землекопы» (1920).

   Важное место в графических работах Мунка занимает северный пейзаж. Ярким примером служат ксилографии «Скалы в море» (1912) и «Дом на берегу моря» (1915). В этих листах мастер показал суровое эпическое величие и монументальность норвежского ландшафта.

   Поздний период творчества художника не самое лучшее время для художника, считает Ж. Сельц: «Несмотря на свойственную картинам позднего периода эстетическую неопределенность, они образуют самую спонтанную, непосредственную его часть. Кроме того, Мунк выполнил в это время большие стенные росписи, первоначально созданные в Крагере и предназначенные для актового зала университета в Осло. В 1916 году они были туда доставлены, и художник должен был преодолеть многочисленные препятствия, чтобы добиться их одобрения…

   Результат долгих подготовительных работ оказался разочаровывающим. Дикость уступила место настойчивости и упорству: чувствуется тщательная работа в мастерской, но даже самые интересные философские идеи не могут скрыть художественной слабости произведений.

   Фрески, написанные в 1922 году для столовой шоколадной фабрики "Фрейя" в Осло, также очень слабы. В скупой, почти карикатурной форме воссоздает Мунк некоторые темы своих лучших картин. Еще более разочаровывают композиции фресок для ратуши в Осло, над которыми он работал с 1928 года до своей смерти в 1944 году. Правда, он страдал глазным заболеванием, которое вынудило его на много лет почти полностью отказаться от работы художника».

   Умер Мунк 23 января 1944 года в местечке Экели близ Осло.

Взято с:

http://www.bibliotekar.ru/100hudozh/85.htm
 

Микола ВІНГРАНОВСЬКИЙ

ТАНГО — 1945

Винова дама, — а гора Хомок, —
Винові крила темінь розпустила,
І запросив голубку голубок
Потанцювати танго любомиле.

Вечірнє танго, танго на Хомку, —
Ти обіймаєш білими руками, —
Поклав щоку я на твою щоку —
Невже щось може бути поміж нами?.

Пробач мені, що, може, невпопад
Моя нога з твоєю йде у танго —
Чотири роки грів я автомат,
Чотири роки йшла нога за танком.

Твій чорний локон вітер причесав,
Але не це мене в тобі туманить…
Я в хромових чоботях й при часах —
Невже тебе оце в мені лиш манить?

Любов — солома, і сірник не згас,
Одна хвилина і — пожежа в грудях…
Я завтра їду в шахти на Донбас,
Але, повір, тебе я не забуду.

Моя ви дамо на горі Хомок,
Де тільки не носило й не ходило,
Ми — ви і я — голубка й голубок
Удвох танцюють танго любомиле.

Собака, що лежить 
в пилюці при дорозі, 
так смачно позіхнув, 
аж я зробив, як він. 
Бо заздрість узяла! 

Жартуючи,

на спину матір підхопив,

але була вона така легка,

що я заплакав,

не ступивши й кроку.

Осені прихід - це... як вода!
Умиєшся - і всі твої думки
новими стануть.

Сльоза, упавши на пісок,
всотала в себе
тисячу піщинок.
Яка вона важка,
ця намистина - моя сльоза!