ч.1 см. - http://blog.i.ua/community/3214/2217961/

Осень в 1860 выпала ранней. Уже в августе Кулиши вернулись в Петербург. Наталка Полтавка вспоминает: «Мы переехали в город. У Ликерии здесь была отдельная комната и Шевченко стал уже посещать не нас, а только свою невесту. (У нас же собственно в это время бывал редко —забегал днём). Приходил он, случалось, часов в 11-12 ночи, когда мы уже были в постелях, посылал за пивом и в сладких беседах со своею «любою дивчиною» просиживал далеко за полночь...

Однажды Шевченко сказал матери, что графиня Т-ая приглашает его невесту жить к себе до её выхода замуж. И так как г. М-ва не было в то время в в Петербурге, мать посоветовалась с его двоюродным братом г. М-чем и они решили, что Лукерью можно отпустить, но г. М-ч должен лично с рук на руки передать девушку графине. В назначенный день Шевченко взял карету и приехал за Лукерьей. С ними вместе отправился и М-ч. «Невесту» Шевченко графиня приняла очень любезно, посадила ее на диван(софу),угостила шоколадом и заговорила с ней о литературе. Лукерья так ловко лавировала, что трудно было догадаться о её полном невежестве».

Тарас помолодел на глазах. Вон гляньте на его автопортрет того времени с усами, что вдруг из седых стали черными и чем-то перепуганными глазами с огромными зрачками.

Все его мысли поглотила Ликера. Он уже решил, что судьба, наконец, улыбнулась ему. Кончается его одиночество, он женится, поедет на родную Украину, поставит там дом и будет жить, как все, окружённый многочисленными детьми, которых родит ему Ликера. Он даже писать стихи перестал, хоть еще продолжал рисовать для заработка. Целыми днями он ездил с Ликерой по магазинам. Чаще всего бывал во французском салоне мод, где купил ей простой, но изысканный, в малорусском стиле, белый наряд. Они фланировали по Невскому проспекту и все встречные раскланивались с ними, как с почтенными господами. У Ликеры даже голова кружилась от гордости.

Но это им только казалось, что Толстая не поняла невежества Ликеры. Она все прекрасно поняла, поэтому посоветовала Тарасу найти для невесты репетитора, которой бы научил ее письму и хорошим манерам. Тарас так и сделал. На свою голову сделал.

Дело в том, что Ликера только переночевала у Толстой. На второй же день Тарас снял для нее уютную квартирку неподалеку от Академии. Чтобы ближе было до нее ходить. Ему нравились ее успехи в освоении письма. Но все равно, лишь Тарас приходил к ней, как репетитор, красавец студент, выпирался, чтобы не мешать им заниматься любовью. Но вот вечером не то 9, не то 10 сентября, Тарас не выгнал репетитора, потому что должен идти на встречу с друзьями обмывать только что напечатанный в «Русском слове» перевод «Катерины», и думал, что будет ночевать у себя в Академии. Земляки не очень были рады переводу. Вечеринка закончилась рано. Вернулся он к Лукерье. Двери были заперты, значит, Ликера уже легла. Он тихонечко, своим ключом открыл двери, разделся в прихожей и зашел в спальню. И что же он увидел —  Ликеру в постели с репетитором.

Повторилась история, которая была четверть столетия тому, когда его самого так же застал со своей невестой Иван Сошенко. Тарас взбесился. Он стал трощить все, что было под рукой. Перепуганный репетитор голышом выскочил из дома и побежал задворками к себе. Тарас приказал Ликере выметаться. Ликера вызывающе ответила, что нечего ему было менять ее на дружескую попойку. Раз он променял ее на водку, то и она променяла его на молодого любовника. Ей вообще такого мужа не нужно — старого и паршивого!

Тарас разбил все, что было на столе, и пошел к себе на квартиру в Академию. Ликера утром прибежала к Надежде Забиле и, целуя ей руки, стала плакать, что она ушла от Тараса, потому что он такой старый и злой, ко всему цепляется и за все ее ругает...

Надежда Михайловна, утешенная тем, что Тарас не вступит в брак с этой дурой, позволила ей остаться...

От нервного напряжения у Тараса схватило сердце, и почти весь сентябрь, вплоть до 6 октября, он проболел. 6 октября к нему зашёл громадовец Федор Черненко. Он увидел на мольберте портрет Ликеры,на который Тарас перед этим смотрел. То есть он все еще любил Ликеру. Он уже готов был ее простить. Он же взял Ликеру не девушкой. Да и чего было ожидать от барской горничной. К тому же он считал этот случай Божьим наказанием за тот далекий вечер 1840, когда он отбил Марию-Амалию Европеус у Сошенко. Тарас уже согласен помириться. Он шлет ей записки с просьбой встретиться. Но здесь уже Ликеру занесло. Она отвечает на его записку своей, преднамеренно безграмотной: «Послушай Тара твоеими записками издесь неихто не нужаеца...» да добавила еще несколько слов о его потенции. Слуге Тараса Федору, что пришел с запиской, сказала, что согласилась на брак только из-за денег...

Вот здесь уже Тарасова любовь превратилась в ненависть. Он написал Надежде Забиле извинения за то, что не поверил ее рассказам о Ликере и попросил ее сжечь перед глазами Ликеры все вещи, что он ей подарил и купил в приданое. Надежда Михайловна ответила, что эти все вещи, по словам Ликеры, та вернула Тарасу. Тогда Тарас пишет Николаю Макарову 9 ноября: «Друже мой единый! Когда бить, то нужен бить так, чтобы болело. А то не поможешь, а только навредишь.(Монашеская аксиома, но она и теперь нам толком). Ликера солгала перед вами, передо мной и перед К.И. За это она должна хоть украсть, а послать (вот имени неизвестного) в Чернигов на цель известную. Кроме вещей, которые я вас просил сжечь при ее глазах, нужно, чтобы она заплатила за квартиру 14 руб., за ключ, ею потерянный, 1 руб. Еще раз прошу вас, яко искреннейшего моего друга, зробыть, как умеете, и швидче. Аминь».

Ликера осталась у разбитого корыта. Все  подаренные Тарасом вещи отобрали и самой приказали убираться. Она умоляла Карташевских взять ее назад служанкой, но они отказались...

На Ликерино счастье, Афанасий Маркович был глубоко верующим человеком. Он не мог бросить девушку на произвол судьбы лишь за то, что она наставила рога его побратиму, который еще не так давно наставил рога ему самому. Его мучила совесть за то, что они, уезжая за границу, бросили Мариину служанку Машу в Петербурге и та стала проституткой. Поэтому он тайком устроил Ликеру в тот салон женской моды, в который ее когда-то возил Шевченко выбирать наряды. Как записал ее воспоминания Кость Широцкий, она там «зачесывала куафюры паннам и панам и корнала рубашки разным там офицерам-ловеласам, что охочи были и приударить за ней. Раз одному офицеру Ликера закатила оплёуху. За это хозяин сделал ей выволочку, но Ликера так возмутилась, что хотела от него сбежать. Француз с трудом уговорил ее остаться, потому что она была прекрасная мастерица. В этом магазине Ликера сошлась с будущим своим мужем фризером Яковлевым, на которого променяла в конечном счёте Тараса Шевченко»...

Через 2 года они насобирали вдоволь средств, чтобы купить парикмахерскую с домом в «Царском селе», задешево продававшуюся после смерти хозяина. Наконец Ликера почувствовала себя барыней! Она набрала учениц, и ее парикмахерская превратилась в модный салон, где муж делал прически, а она предлагала им модное, пошитое ею белье, вышивки и изысканную французскую парфюмерию, которую она покупала у бывшего хозяина-француза. Она даже потратилась на то, чтобы сфотографироваться на ступеньках веранды своего дома и раздать те фото горничным Карташевских. Жизнь у нее налаживалась. Муж любил. Почти через год она рожала ему детей. Но так было, пока Яковлеву не исполнилось 50 лет.

Офицеров Царского села послали на войну с Турцией на Балканы. Их женам было уже не до причесок. От безделья Яковлев запил. Пьянство совсем распугало клиентов. Парикмахерская потерпела крах. Ликера то выгоняла мужа и налаживала дело, то опять принимала его, и все возвращалось на круги своя.

Он пил все больше и больше. Изрубил на дрова фортепиано, которое она купила. Стал  его жечь у дверей дома и вызвал пожар. Сжег ее портрет, написанный Шевченко, и полотенца, которые она когда-то вышила для Шевченко. Наконец, на крещенские морозы 1904 он, пьяный, замерз по дороге домой. Похоронила Ликера мужа и осталась совсем одна, как Шевченко в том 1860. Дети выросли и бросили её. Ученицы разбежались еще при муже. Клиенты нашли других парикмахеров и белошвеек. Прежний хозяин-француз давно умер...

И тогда ей по ночам стал сниться Тарас Шевченко. Как он ухаживал за нею, дарил крестик, шкатулку, белые одежды. Как она гуляла с ним по Невскому проспекту и все встречные приветствовали их. Той же весной 1904 Ликера впервые поехала в Канев на его могилу. Провела там все лето и осень. Вернулась домой лишь в ноябре. На следующий год поехала опять. Теперь она ездила к Тарасу ежегодно. С полдесятка углов сменила за это время в Каневе и селах, рядом с Тарасовой могилой.

Приходила на могилу Тараса утром, ухаживала за ней, а затем садилась на камень перед его крестом и молилась, или сидела глубоко задумавшись. Не чувствовала ни жары, ни холода. Когда возвращалась в Петербург, мыслями оставалась там, в Каневе.

В 1910 году ее разыскал почитатель Шевченко Кость Широцкий. Он нанял фотографа, который сфотографировал эту, уже 70 летнюю женщину в пенсне и в накидке

сделанной собственными руками. Он первый записал ее воспоминания.

После того, как Кость Широцкий опубликовал воспоминания Ликеры, к ней в Петербург, а летом в Канев, зачастили артисты трупп Саксаганского, Кропивницкого, Садовского... Беседовал с ней и мой дед Николай Вороной. Все они знали историю последней любви Тараса. Ожидали встретить хитрую и жадную старую каргу, которая только о деньгах и думает, а в Канев ездит, видно, для того, чтобы обирать Тарасовых почитателей. Но совсем другой оказалась Ликера. Вот как ее вспоминает Ядвига Бирюкова, у родителей которой жила в Каневе Ликера:

«Она шила всем белье. Белье было пошито исключительно хорошо.... Шила такой зеленый круг из бархата на тарелку, а на нем делала елки из сукна и ягоды и ушастых заек. Расставляла их за кустами на той тарелке. Это было так красиво и нарядно… я завидовала на эту аппликацию. А еще она шила петухи на чайники. Помню такого рябого петушка, которым я всегда любовалась. Он был сделан из байки в черный горошек и с красным гребнем...»

Старожительница  Канева Варвара Степаненко  вспоминает:

«Одевалась Ликера Ивановна всегда в черную, длинную, по косточки, юбку, платье или пальто. Носила черный муслиновый платок или черный шарф или черную шляпку. Была высокой, худенькой, довольно стройной даже в преклонном возрасте. Бывало выйдет на гору, поднимется на могилу, склонится на белый крест и плачет-плачет. И так весь день, лишь вечером идет домой». (из книги Тарахан-Березы).

В 1911 году в Москве происходили торжества в честь 50-летия со дня смерти Кобзаря. Пригласили на юбилей и Гликерию Яковлеву-Полусмак. Там она встречалась с почитателями Шевченко, вспоминала дни, проведённые с ним, сожалела о той измене. Каялась, каялась и каялась. После той встречи она распродала в Петербурге все оставшееся имущество и переехала в Канев. Тех средств, что выручила от продажи, не хватало, чтобы купить домик в селе, или квартиру в городе. Так что снимала угол. Сколько тех углов она сменила за оставшуюся жизнь возле Тараса! Зарабатывала, обшивая по ночам каневчан, а с утра и до вечера была у Тараса. Вот что вспоминает Татьяна Майданик: «Ходила она на могилу и летом, и зимой каждый день. Бывало, утром приходит — и целый день там... Прибежим вечером. — Тётя, тетя, вы ещё домой не шли? — Попрощаюсь да и пойду. Не трогайте здесь ничего, деточки. Обнимет памятник, наклонится к могиле низко, что-то говорит, мы едва слышим: — Прощай, Тарасе, голубчик Григорьевичу. Я уже пошла. Завтра приду, голуб мой. Зачем ты меня оставил? — И так каждый день...» (из книги Тарахан-Березы).

Осенью 1914 вспыхнула первая мировая война. Инфляция съела все сбережения Гликерии Ивановны. Стало туго с заказами. Почти голодала. В это время внедрили суровый учет населения. Ее сфотографировали для паспорта. Вот её последняя в жизни фотография...

Уже не было чем платить за квартиру. Пришлось ей на старости лет перебраться в богадельню. В те времена, как и в настоящее время, богадельни были для смерти, а не для жизни. Собирались в них отверженные, у которых уже ничего не было впереди. Черкасская учительница Вера Бубликовская писала: «Боже мой! Какое жалкое, позорное для большой России зрелище — это Каневская богадельня для беспризорной одинокой старости... И здесь ожидала одного — смерти — невеста Шевченко — Ликера…. Все вспоминала Шевченко, скромный небольшой портрет которого висел над убогой кроватью. Летом и зимой отворяла двери — ожидала его… заверяла: «Он придет! Правда, придет! Скажите ему — я его ожидаю, — и заплакала тяжелыми старческими слезами» (из книги Тарахан-Березы).

И он пришел. Не дождавшись девять дней  до своего дня рождения и смерти. Пришел 4(17) февраля 1917 года. И забрал ее к себе...

Встретил Тарас когда-то корыстную, завистливую панскую горничную,  своей изменой приблизившую его смерть. Хотел он из обычной самовлюбленной деревенщины сделать личность, которая живет для людей и Украины. Заболел, когда увидел, крах своих идей . Не вышел из него тогда Пигмалион, а из нее новая Галатея. Но прошли годы и годы, и она стала именно такой, о которой он мечтал. Всей своей жизнью в Каневе она искупала ту вину далекой, глупой юности.

Она хотела, чтобы ее похоронили у подножия Тарасовой могилы. Даже последние деньги отдала каневской мещанке, чтобы та выполнила ее последнюю волю. Но та растратила их, на собственные нужды. Не выполнила завещания. Бог ей судья.Давно уже забыли её имя. Так же бесследноьисчезли и её потомки…

 Похоронили Ликеру на кладбище  богадельни в Сельце. Похоронили безродную, бездомную, одинокую. Осталось после неё только вышитое полотенце с петухами. То, которое так хотел иметь на свадьбу Тарас. Узкими, извилистыми дорожками приходиться добираться до горы, где то её кладбище. Было оно Богом забытое, пока Берегиня Тарасовой Памяти Зинаида Тарахан-Береза не нашла могилы Невесты Тараса, ставшей его Галатеей. Потратила здоровье и нервы, но добилась, чтобы на той могиле поставили памятник.... 

В тишине, на  горе, среди старых могил прикорнула могилка Гликеры.А внизу по дороге, нескончаемым потоком идут к Тарасу его почитатели.  Некоторые заворачивают и к ней, Гликере. Кладут ромашки, такие, как ей дарил Тарас.

Молила Гликера похоронить её у Тараса. Но   лежит она на  кладбище для нищих. И не видно с её могилки Тарасовой Могилы…

К.т.н.Владимир Сиротенко(Вербицкий)  

Праправнук Пантелеймона Кулиша,

правнук автора «Ще не вмерлы Украины» Вербицкого,

внук Николая Вороного.

Я давно хотел пересказать историю последней Любви Тараса Шевченко. Мешала неопределённость. С одной стороны, мои бабушки-мамы в один голос твердили, что болезнь и смерть Шевченко связаны именно с разочарованием в любви из-за измены любимой, с другой стороны, почему-то никто её злым словом не поминал.

Бабушка Вера Вербицкая-Вороная любила цитировать воспоминания своей тётушки-писательницы Наталки Полтавки (в девичестве Надежда Забила), а моя бабушка Евгения Кулишова-Вербицкая пересказывала сплетни своей бабушки-писательницы Ганны Барвинок (в девичестве Александра Билозерская). Сплетни сводились к тому, что Тарас влюбился в безродную вертихвостку, которая ни в грош его не ставила и была с ним только ради денег да болтовни дворни о том, что этот пан царских кровей. Но и они соглашались, что, хотя в молодости она и была большой грешницей, но в старости искупила все свои грехи молитвами у Тарасовой могилы.

Листая старые бабушкины фотографии, я натолкнулся на фото, где она в украинской национальной одежде вместе с так же одетой подругой сидит на сцене возле декораций барских хором. На обороте фотографии написано: «Тарасова Галатея» Николя Вороного. 1916»

Бабушка никогда не была артисткой. Как и остальные мои бабушки из семейства Вербицких. Как же она оказалась на сцене? Вспомнились рассказы бабушки, как в 1916 году Николай Вороной, тогда режиссер Киевского театра Садовского, приехал на лето в Чернигов и вместе с тогда еще многочисленной семьей Вербицких и остатками Глебовского кружка «Шановцев народных обычаев», создал постановку «Тарасова Галатея». Еще и декорации из Киева привез.

В том представлении бабушке досталась роль последней грешной возлюбленной Тараса... Николай Вороной, который встречался с Гликерией в 1910/11 и даже имел фото ее 25-летней, считал, что бабушка — ее копия, и фигурой, и лицом. В доказательство он дал ей фото Гликерии Полусмак, которое она подарила Надежде Забиле в 1866. 

Изображена на нём молодая, самоуверенная Гликерия у веранды собственного дома-парикмахерской через год после замужества. Действительно, сравните с фото моей бабушки на сцене. Похожи, как сёстры!

Бабушка никогда не была артисткой. Она всегда делала так, как считала нужным. Если она решила сыграть Гликерию Полусмак, то значит, Гликерия была не корыстолюбивою вертихвосткой, а личностью, заслуживающей уважения...

В прошлом году Европейский суд заставил Пенсионный фонд пересчитать мою научную пенсию, и я стал вместо насчитанных Львовской зондеркомандой 94 гривен получать 607. Ещё и солидную компенсацию выплатили. Я воспитывался в поклонении Шевченко. Со всеми его достоинствами и недостатками. Только разве что водки после института в рот не беру. А вот отношение к деньгам у меня такое же, как и у Тараса. Появились неожиданные деньги, значит, и нужно так же неожиданно и растратить. Вот и решил я  к Тарасу наведаться. Мой львовский товарищ Богдан Биляк, врач-шевченковед, согласился составить мне компанию в путешествии к Тарасу. Ехали тяжко и горько. Продуваемый всем ветрами поезд прибыл на станцию Мироновка в 4 часа утра. Дотащились по спящему городку до автостанции и, подрёмывая в пластиковых креслах, дождались первого автобуса на Канев. Ехали в дребезжащем, старом ЛАЗе мимо опустелых сёл с руинами когда-то прекрасных дворцов культуры, столовых, ферм. Словно война пронеслась по району и оставила одни развалины. Правда, закончился Мироновский район, подъезжаем к Каневу и — исчезли руины. Ухоженные домики-дворцы, новостройки местных богатеев. Хоть за последнее пристанище Тараса не стыдно перед его поклонниками. Живёт ещё здесь село, да и на Каневском продовольственном рынке цены божеские, не то что во Львове или в Киеве...

На могиле Тараса мой приятель бывал не раз. Знал всех в музее. Он познакомил меня с Зинаидой Тарахан-Березой, которая знала всё, вернее почти всё, о Тарасе и о последних днях его невесты. Это Тарахан-Береза разыскала Гликерину могилу, добилась, чтобы поставили на ней мраморное надгробие. Вот у того надгробия мы и беседовали. 

Она знала много о последних годах жизни Гликерии, я же вспоминал бабушкины рассказы о молодой Гликерии, пересказы Николая Вороного о встречах с нею в Петербурге в 1910 и в Москве в 1911 г. Вот тем рассказанным и пересказанным и поделюсь с вами...

Воздух был напоен сладким ароматом Весны 1840. Село Липов Рог Нежинского уезда и поместье помещика Макарова, утопали в сугробах вишневого цвета. К крылу хором помещичьего дома, где обитала прислуга, бричкой доставили бабку-повитуху. Было это субботней ночью с 11 на 12(25) мая 1840 года. Не по зову прислуги привезли повитуху. Сам пан послал за нею. Ведь это собралась родить любимая «сладкая» горничная Макаровых. Это ей господин когда-то поручил ответственную конфиденциальную миссию — сделать его сына Николая мужчиной, чтобы не пришлось парню лишиться невинности в каком-то еврейском Нежинском борделе. Блестяще справилась горничная со своим заданием. Но не без последствий. Когда же доложила господину, что забеременела, тот щедро наградил ее и, не теряя времени, с хорошим приданым, выдал за помощника повара Ивана Полусмака, который давно за нею ухаживал. Что же, такие тогда были обычаи. Господа плодили, крепостные — растили...

 Николай Макаров с сыном, фото из книги Тарахан-Березы «Святыня».

Долго провозилась повитуха с роженицей, но наконец вынесла новорожденную девочку. Через несколько дней ее окрестили. Священник, как водится, полистал святки на 3 дня в обе стороны и, чтобы угодить богатому господину, выбрал имя «Гликерия» — «Сладкая», день которой приходился на 13 мая. Назначенный отцом Иван заботы о ребенке предоставил матери, все свое свободное время, отдавая смакованию горилок, которые поставлял пану Борзнянский кудесник, поэт Виктор Забила. Считал их лекарствами от всех болезней. Увы, не помогло ему это лекарство. Проклятого 1848 года, когда по Западной Европе прокатилась революционная чума, в Россию заглянула обычная холера. Когда же ушла, с нею ушло почти миллион людей. Забрала она и Гликериных родителей.

Макаров, как помещик, отвечал за своих крепостных. Хоть дети могли начинать работать на пана лишь с 14 лет, он назначил 8-летнюю девочку служанкой к своей младшей дочери Варваре, не намного её старше. Пока Варя росла, Лукерья была возле нее в барских хоромах. Когда Варю бонны учили грамоте, она играла с Ликерой в учительницу и ученицу. С этой «учительницей» Ликера с грехом пополам научилась читать. За это Варварина бонна полюбила ее, как собственную дочь. Жила Ликера на «черной» половине дома, вместе со слугами, вместе с их детьми. Росла она прыткой и сообразительной. Была любимицей дворни. Лакеи ей таскали с барского стола лучшие кусочки, женщины учили рукоделию. Лукерья даже научилась вышивать белым по белому — высшее достижение для вышивальщиц. Освоила она и мастерство белошвейки. А какие красивые венки из цветов сплетала весной...

Но вот умер старый пан. Он скрыл, что та сладкая горничная забеременела от Николая и Ликера его дочь. Но и оставлять свою кровинку беззащитной крепостной усовестился. Оформил документы, что её отец был вольнонаёмным казаком, а мать вольнонаёмной служанкой. То есть не были крепостными. Вот только дети не захотели объявить Ликеру свободной, и она считала себя крепостной служанкой Макаровых. Когда Варвара вышла замуж и переехала к мужу в Петербург, мать в качестве приданого отдала ей лакея Николая. А вскоре пришла очередь и Ликеры.

После смерти пана Макаровы переехали в Нежин. Нежин расположен в болотистой низине, и Ликера, как когда-то Иван Сошенко, заболела чахоткой. Люди говорили, если не переменит климат, то умрет. Вот старая Макарова и отправила ее к дочке в Петербург. Но пан (отец) Николай сразу же забрал ее у сестры и отвез в больницу, где она провела целых 6 недель, но таки выздоровела, несмотря ни на что. Из больницы она вышла чуть похудевшей и до чёртиков привлекательной...

Дом Карташевских в Петербурге в конце 50-х стал художественным салоном, в котором собирались литераторы и художники — Анненков, Жемчужниковы, Тургенев. Бывал там и Шевченко. Познакомился он с Верой Карташевской незадолго по возвращении в Петербург из ссылки. На вечеринке у Василия Билозерского ее представил закадычный приятель Василия, ее брат Николай Макаров, известный петербургский критик. С того времени между Карташевскими и Тарасом завязались дружеские отношения, и его привозили к ним почти на каждую литературную вечеринку. В 1859, перед самой поездкой на Украину, он впервые встретил там Ликеру. Все мысли его были заняты будущей поездкой в Украину, покупкой земли для первого в жизни собственного дома. Но как ни был озабочен, не смог не заметить юную симпатяшку в украинском наряде с такими обольстительными формами, что красавец Тургенев, от которого млели все светские дамы, писал о ней: «У госпожи Кар...ской находилась в услужении девушка малороссиянка, по имени Лукерья; существо молодое, свежее, несколько грубое, не слишком красивое, но по-своему привлекательное, с чудесными белокурыми волосами и той не то горделивой, не то спокойной осанкой, которая свойственна её племени»...

Она сразу понравилась Тарасу. Чем-то напоминала его первую — Ядзю Гусаковскую. И формами, и независимостью, и тем, что тоже была белошвейкой. В 50-60 годы в Петербурге вошли в моду малорусские (украинские) наряды. Карташевские всегда наряжали ее в национальную украинскую одежду с ожерельями на шее и лентами в косах. К тому же и говорила она певуче по-украински. Это было так волнующе — встретить в чужом Петербурге свою украиночку. Когда она прислуживала ему за столом, подавала одежду или приносила записки от господ, он всегда давал ей «на чай» серебряный рубль и одарял комплиментами. Но вот только не до ухаживаний ему было тогда. В кружке Карташевских за него сватали рафинированную столбовую дворянку Надежду Ракович (на ней впоследствии женился Павел Анненков), которая неистово была увлечена его стихами и видела в нём не пузатого и лысого старика, а Глас Божий! Он же видел её такой, какой она была — худющей до прозрачности, экзальтированной дворяночкой. Да и всеми мыслями он уже был на Украине. Мысленно рисовал планы дома и усадьбы, которую хотел купить там, над Днепром. Не до Надежды ему было и не до Ликеры...

Только фатальным оказалось то путешествие в Украину. Нашел место для усадьбы, побывал у родственников, но так и не нашел у них невесты. Согрешив с Марией Максимовичкой, написал о том грехе поэму «Мария». За чтение той богохульной для тех времен поэмы и выслали его навсегда из Украины. Вернулся в осточертевший Петербург и запил по-черному. Пил с начала сентября до начала октября. Не судьи мы ему, даже император Александр 111 в возрасте 49 лет умер от нефрита, вызванного злоупотреблением «Ерофеичем» (60-70-градусный самогон) А у него же не было таких поводов пить, как у Тараса...

Но вот графиня Толстая добилась для него художественной мастерской с жильем в Академии художеств. Не до водки ему стало! Готовил к изданию «Кобзарь», занимался гравированием. Правда, регулярно бывал у Карташевских. Так же регулярно давал Гликерии «на чай», но о том, что влюбляется в неё, даже не заметил. Это заметил Николай Макаров. В письме Марко Вовчок от 1.01.1860 он пишет: «Шевченка я что-то давно не вижу; с ним что-то странное происходит. Он как будто бы влюблён. Право. Притом он стал ужасно раздражителен...» Это он боролся с зарождающимся чувством к расфранчённой, избалованной горничной...

Но вот летом он поехал на дачу к Надежде Забиле, сестре Александры Кулиш. И опять встретил там Ликеру. Но совсем другую Ликеру. Карташевские уехали за границу и оставили ее Надежде Забиле, которую считали образцом добродетели. Уезжая на дачу вместе с Александрой, Надежда взяла с собой и Ликеру.

Ликера с первого взгляда не понравилась Александре(Ганне Барвинок). В ней она увидела угрозу себе. Ведь Александра из-за выкидыша не могла иметь детей. Пантелеймон же из-за этого в то время гонялся за каждой юбкой. Сначала его соблазнила Машенька Бальмен, потом красавица Саша Милорадович, а теперь он сходил с ума от Марии Маркович. Жену же просто игнорировал и даже на дачу с ней не поехал, оставшись в Петербурге. И Слава Богу, что не поехал, ведь здесь такое искушение под самим носом!

У Макаровых и Карташевских Гликерия была как член семьи. Ее даже звали на «вы». А здесь пани захотели поставить её на место. Заставляли и воду из колодца таскать, и полы мыть. Ее увлечение вышиванием и мастерство белошвейки считали глупой затеей и уклонением от настоящей работы. И вот к Кулишам приехал Шевченко. Когда у Карташевских Гликерия встречала его нарядно одетой, расфранченной, Тарас видел в ней просто красивую декорацию. А здесь увидел оборванной, непричесанной, в дырявых, мокрых туфлях. И так резануло по сердцу, такой близкой и родной она ему показалась, что подумал — это же сама Украина, обездоленная и униженная. Он пожалел ее. Жалость и сочувствие переросли в любовь...

Что с того, что она такая молодая и еще ничего путёвого не видела и не знает. Он себя всё ещё чувствует молодым и симпатичным! Он научит ее смотреть на мир своими глазами и видеть то, что видит он. Он создаст из нее идеальную украинку будущего. Как когда-то Пигмалион создал свою Галатею.

Об этих его встречах с Ликерой в Стрельне писала дочь Надежды Забилы, писательница Наталка Полтавка: «...Ликере тогда было лет с двадцать(19 авт.), но красивой в строгом смысле ее нельзя было назвать. Так себе, приятная украинского типа девушка. Роста она была среднего, круглолицая, немного конопатая, кареглазая, рот маленький, уста пышные, косы густые, темно-русые... Фигура у нее, тонкая в талии и пышная в плечах, была очень красивая и Ликера это хорошо знала... Одевалась она всегда по-малорусски и хорошо знала белошвейное мастерство. Мать добавляет, что для простой дивчины она была чрезвычайно умна, хитра и ловка...

На лето, как всегда, мы выбирались жить в Стрельну, Ликера также поехала с нами.

Стрельна лежала в двадцати одной версте от Петербурга; здесь было немало дач и даже «Цветочный сад» Великого князя Константина, где по вечерам играла музыка и собиралась на гуляние публика.

Шевченко приезжал к нам из Петербурга утром, пешком шел от станции четыре версты и вечером возвращался домой. На музыку он никогда не ходил, а больше гулял с нами, детьми, в садике возле дома, или шли мы куда дальше — на Леваду. Потом же, как слюбился он с Ликерой, то, конечно, проводил всё время со своей милой в «тихих разговорах»

Ничего особенного мои родные не заметили в его отношениях к этой девушке — он с нею беседовал, как и со всякой другой, — но вот однажды, явившись в обычное время к нам, он вдруг объявляет матери, что любит Лукерью и хочет жениться на ней.

— Боже мой, — вскрикнула она, не помня себя от горя и удивления, — что вы задумали Тарас Григорьевич, неужели же вы не знаете, что такое Гликера?!

И здесь сразу, не размышляя, она рассказала ему о Ликерье всё, что знала недоброго, и стала его отговаривать, чтоб оставил свое странное намерение. Однако, как и следовало ожидать, Тарас не только не послушался этого дружеского совета, сказанного неосторожно, а еще и очень разгневался на мать, что она оскорбляет дорогого ему человека, и пылко ответил ей:

— Хоч бы и батько мий ридный устав из домовыны, то и його б я не послухав!

С тем он и поехал, очень раздражённый против матери...

Однажды написал он матери, прося ее отпустить с ним Ликеру поехать в город за покупками. Мать, естественно, не пустила, боясь ответственности, взятой на себя, за молодую девушку. Тогда Шевченко приехал и стал лично просить мать. Она и тут ему категорически отказала. Он рассердился и иронически спросил: — «А если бы мы обвенчаны были, то пустили бы?» — «Конечно, пустила бы, — спокойно сказала мать, — какое бы я право имела задерживать ее?!»

Страшно раздражённый Шевченко присел тут же к столу и сгоряча, экспромтом набросал известное стихотворение:

«Моя ты любо! Мий ты друже!

Нема нам виры без хреста!

Нема нам виры без попа,

Рабы, невильныки недужи»...

Как бы то ни было, а 27 июля Тарас сделал предложение Ликере. Об этом хорошо написала сестра Надежды Забилы, писательница Ганна Барвинок (Александра Кулиш): «После обеда приехал Шевченко и сделал предложении Лукерии... Вы вообразить себе не можете, до чего я была изумлена не тем, что он хочет жениться на горничной, а тем, что он избрал себе в подруги Лукерью!.. Как она холодно приняла его предложение, хотя через час все во дворе от неё знали об этом! Какая она интересантка! Как хочет стереть с себя то, чем интересуется Тарас Григорьевич. Ей хочется быть барыней, а он ищет простоты и родного слова; её мучит, что его сестра ходит в национальной одежде; спрашивала меня, в чём он был одет, когда был моим шафером, и лицо просияло, когда я сказала: во фраке...

У неё разыгралось воображение: “пиду на злисть дивчатам Карташевським, щоб воны збисылысь!” Потому что, когда её сватал какой-то повар, то девушки Карташевских отговорили его жениться, что это недостойная пара; а тут вдруг выйдет она за сочинителя и полупанка, как она его называет...»

В письме к Варфоломею Шевченко 22.08.1860 Тарас пишет: «...Я вот собрался жениться... Будущее подружие мое зовется Ликера — крепачка, сирота, такая же наймитка, как и Харита, тильки розумниша за нейи, грамотна и по-московски не говорыть. Она землячка наша с под Нежина. Здешние земляки наши (особенно барышни), как услышали, что мне Бог такое добро посылает, то немножко поглупели. Криком кричат: — не до пары, не до пары! Это им кажется, что не до пары, а я хорошо знаю, что до пары!..

Обручимся мы после Покровы...

В Пекарях какая-то вдова-попадья продает дом: купить бы да к осени перевезти на грунт и поставить. А весной пусть бы сестра Ярина с младшим сыном перебралась в этот дом да и хозяйничала, а между тем я с женой прибуду, то она бы и нам совет дала. Потому что я и жена моя, хоть и в неволе и в работе выросли, а в простом сельском деле ничего не смыслим — совет сестры Ярины очень бы мне и Ликере пригодился.

Вот такое-то свершилось! Нежданно я к тебе приеду в гости с женой — сиротой и батрачкой! Сказано, когда мужчина чего-то хорошо ищет, то и найдет. Так и со мной теперь случилось...»

ч.2 см. - http://blog.i.ua/community/3214/2217964/