Профіль

Алекс Махлай

Алекс Махлай

Україна, Дніпро

Рейтинг в розділі:

Важливі замітки

Останні статті

Страшно

  • 21.09.09, 00:21
Мне страшно.
Не потому, что кто-то стоит за спиной. Там никого нет. 
Не потому, что где-то плетутся интриги. Они меня не касаются.
Мне страшно не потому, что я одинок.
А вечность для меня – лишь мгновение для Тихого океана.
Мне страшно.
Не потому, что я слышу голоса, когда хочется побыть в тишине.
Не потому, что часы режут слух каждым своим стоном длиной в секунду.
Мне страшно не потому, что могу случайно упасть.
Мне страшно.
Ведь я могу не подняться.

Придумалось:)

Однажды Амаяку Акопяну пришлось принимать роды. Так на свет у гражданки Ивановой появились два кролика, голубь и длинная разноцветная ленточка:)

Австрийские австрийцы и украинская водка

  • 05.09.09, 11:28

Короче, пить зарекаюсь.

Чесслово! После вчерашнего. После проклятых австрийских студентов из проклятых австрийских вилэджей. После их невразумительного украинского "будьймооооо" и водки с пивом. После трех часов совместной пьянки. После их гребаных австрийских кошек, которые нассали мне утром в рот.

Аминь.

З.Ы. Пиво и водка, по их словам, у нас куда лучше, чем у них. Ну в их чертовой Австрии.

Метаморфозы

На зубах хрустят черные хлопья,
На ладонях моих - пепел.
Почему? Где? Когда? Кто я?
Боль взрывает остатки чресел.

На глазах зародились слезы,
На земле обращаясь в звуки.
Позади - ужас ме-та-мор-фо-зы.
Были крылья, а стали - руки.

Город, который спит

- Кажется, это самый прекрасный город на свете... Андрей остановился и посмотрел на памятник. Когда-то, здесь был Пушкин. Потом - общественный туалет для сотен тысяч голубей. Теперь - покрытый позолотой сгорбленный мужик с отрешенно-уставшим взглядом. Он сидел в гордом одиночестве и, наверняка, совсем позабыл, что когда-то был великим поэтом. - Направо, кажется, к музею? - я был очень неуверен, пусть когда-то и знал каждый метр этого вечно сонного города. - Угу. - Андрей всегда славился своей разговорчивостью. Мы повернули налево и пошли по усыпанной мелкими трещинками дороге. Автомобилей не было. Их, словно, здесь вообще не существует. Только мы и эта дорога, ведущая... Кажется, я совсем забыл, куда она ведет... Мы шли по улице и смотрели по сторонам. На маленькие двухэтажные домики, построенные Великим и Грозным, на неуклюжие скамейки, на которых старики по вечерам наверняка сидят допоздна и курят папиросы одну за другой. Мы шли мимо завораживающих своей красотой и простотой клумб, над которыми гудели пчелы и могучие шмели. Пролетали скованные одиночеством детские площадки и по-летнему тихие школы.  Маленький город спал, мерно посапывая тяжелыми линиями электропередач. Неожиданно Андрей улыбнулся и ускорил шаг, ловко перепрыгивая через лужи. Остановился он только возле магазина. Столь странного и столь прекрасного.  - Когда-то здесь было самое вкусное мороженное! - В глазах Андрея отражалось его прекрасное детство. - Судя по запаху, оно до сих пор еще лежит в этих старых холодильниках.  - Ничего ты не понимаешь. - Ребенок, который еще недавно был взрослым мужчиной, показал мне язык и бросился к прилавку. Мороженное, кстати, было очень вкусным. То ли, потому что в этом был железно уверен Андрей, то ли, потому что оно действительно было вкусным. А со сладким, тающим от солнечной жары мороженным можно обойти хоть весь город. Наверное, мы так и сделали - ноги страшно гудели. Но гудели довольно, вновь вспоминая жаркий асфальт и пыльные тропинки сонного города. Позади остался ухоженный парк с его шарообразными кустами-близняшками, аллеи с молчаливыми каштанами, старый стадион с деревянными лавочками и мутные воды речки, уносящей по течению большую металлическую лодку, доверху набитую лучшими воспоминаниями. - Знаешь, а ты все таки прав - город действительно лучший на свете, - я сидел на кровати, подогнув колени и уставился в какую-то точку за окном. - я даже нашел то самое дерево, посаженное вот этими руками лет 15 назад. А еще… еще я очень скучал за теплой радиацией урановых руд... - Угу... - послышалось из другого угла темной, просторной комнаты. Андрей спал. И во сне, наверное, шагал по дороге, усыпанной мелкими, красивыми трещинками. Дороге маленького, сонного городка, о котором мало кто знает. P.S. Желтые Воды

"Вишневое" платье

Ты, возможно, меня не помнишь,
Ты забыла и вишни, и карты...
Ты в подземке Киева - тонешь,
Где Херсон?Где школьные парты?

Ты с улыбкой встречаешь утро,
Засыпаешь, наверно, поздно...
Ты шагаешь... Шагаешь мудро!
Ты на сцене?! Ах, да! Ведь модно...

Ты другая, но ты - все та же,
Настоящая, в синеньком платье.
Нет, не прав я? Другим расскажешь!
Я сказал, ты прочла. Прощайте...

Большие глаза маленькой мисс

  • 07.08.09, 13:07
- Все это как-то странно... И... И немного грустно... - Сюзанна смотрела вверх, в небо. Большие синие глаза маленькой мисс были прекрасны.
- Почему? - невидимый собеседник любил задавать вопросы.
- Не знаю. Не могу объяснить. Я ведь еще совсем маленькая. - девочка вздохнула и поправила свои прекрасные, густые волосы.
К сожалению, ветра не было, а щенок, подаренный на день рождения, отсыпался после игры с клубочком красных нитей.
Некому было пробежаться вдоль берега с маленькой мисс.
- Знаете, - не отрывая взгляда от бесконечно глубокого неба, продолжила она, - иногда я слышу странные звуки. Не те, что издает несмазанное колесо в повозке. И не те, что издает тот... ну тот, кто прячется в шкафу по ночам. Я слышу кристально чистый стук. Стук чего-то тяжелого. Чего-то твердого и абсолютно необратимого.
Сюзанна улыбнулась, и невидимка улыбнулся в ответ.
- Когда-то я тоже слышал что-то подобное, - в голосе собеседника прозвенели грустные нотки ностальгии, - Жаль, что это было так давно - я совсем ничего не помню.
Неловкое молчание, готовое вот-вот испортить весь разговор, прервал легкий порыв прохладного бриза. Он поздоровался с девочкой, по-своему уложив ее чудные кудри, и начал щекотать нежные, молодые деревья. Последние в ответ громко засмеялись, невольно содрогаясь.
Несколько зеленых листьев упали на землю.
- Мне кажется, - на щеках маленькой мисс заиграл румянец, - этот звук... Его издают часы, большие настенные часы. С огромным маятником. Странно, конечно, в доме таких часов с роду не было...
Сюзанна пожала плечами и уставилась на крохотную тучку, бегущую из-за горизонта в ее сторону.
Неведимка молчал.
Он понял то, чего девочка еще попросту не замечала.
На его глазах проступили слезы. Одна, вторая и третья упали в траву у ее ног... Четвертая попала на губы маленькой мисс и та с интересом слизнула не весть откуда взявшуюся каплю, сладкую, как бабушкино варенье.
- Мне пора, - сказал неведимка и, не дождавшись ответа, ушел прочь. Чтобы больше никогда не вернуться.
В тот день маленькая мисс Сюзанна, с большими синими глазами и густыми, прекрасными локонами стала еще на один год старше. Год, который для нее длился всего одно мгновенье.

Чашка чая и кусочек пудинга

Сэр Чарльз Моррисон ходил по комнате взад и вперед. Проложить путь по идеальной прямой ему мешала лишь одна деталь – огромный старый диван, стоящий по центру этих скромных британских квадратных футов. Этот диван, безусловно, заставлял старика все больше и больше нервничать. Он словно издевался над своим хозяином, поскрипывая старыми деталями каждый раз, когда Чарльз Моррисон проходил мимо. 
На самом деле, в Лондоне существовало лишь несколько причин, которые могли заставить старого сэра в идеально выглаженном и вычищенном костюме немного понервничать. Во-первых, это прием у Его Величества Короля: он терпеть не мог выслушивать бредни этого старого сплетника, проводящего заграницей куда больше времени, чем у себя на родине. Во-вторых, сладкий холодный чай. И, в-третьих, старый диван посреди комнаты, которому уже давно стоило оказаться где-то далеко за пределами города. Диван, который вновь и вновь похрюкивал и покрякивал, отвлекая сэра Чарльза от глубоких раздумий.

Ровно в шесть вечера, как и было условленно, к нему зашли два его верных друга: Джереми Хоук и Стивен Ливермайн. Оба, словно сговорившись, нацепили неуклюжие цилиндры, которые, видимо, носили еще их деды. Если не прапрадеды. В руках оба держали по большому потрепанному чемодану. Так же, судя по всему, доставшиеся им по наследству. На всех трех лицах читалась легкая неуверенность, а рукопожатия, даже учитывая их преклонный возраст, были, мягко говоря, хлипкими.
Сэр Чарльз Моррисон налил себе и гостям по стакану старого доброго пиммса и усадил друзей на противный диван. Он же, подойдя к окну и выглянув на тонущий в тумане Биг-Бен, нарушил неловкое молчание:
- Господа, завтра тот самый день. – попытка изобразить на своем лице улыбку не увенчалась успехом. – День, который, рано или поздно, должен был наступить. День, когда мы вынуждены будем покинуть Лондон.
Не дожидаясь, когда кто-то из его друзей скажет хоть слово, старик залпом выпил порцию крепкого напитка и тут же налил следующую. Джереми и Стивен лишь слегка пригубили со своих стаканов.
- Сегодня, - Чарльз вытащил из кармана билет, - нам суждено в последний раз насладиться этим прекрасным городом. Его мощенными улочками, Тауэром, неукротимой Темзой…
По глазам сэра Моррисона потекли слезы, и он без сил рухнул на стул возле массивного письменного стола.
- Дружище, - Джереми попытался было встать, но радикулит заставил товарища опуститься обратно в объятия дивана. Последний недовольно взвизгнул. – Дружище, ты же понимаешь, что мы не можем иначе… Наши семьи, соседи…
- Да что там…- вступил в разговор Стивен, - весь город ждет только нас.
- Я знаю, друзья, знаю… Чарльз Моррисон поправил свои седые усы, - но ведь… Ведь вся жизнь, вся моя, вся наша жизнь протекла в этом городе… Помните, как в средней школе мы с Хью…

Конечно, они помнили. Такое было не возможно забыть. Такое не хотелось забывать. Все трое, словно из последних сил, словно это было в последний раз, засмеялись. Они вспомнили тетушку Стейси и мясника Джо. Они упивались воспоминаниями об университете Королевы Мари, многочасовых состязаниях в крикет и поездках в метро.
Чарльз вспомнил, как впервые попробовал Йоркширский пирог, не заплатив за свою порцию ни цента, Джереми вернулся на тридцать лет назад, когда он стал дедушкой и самым счастливым человеком по совместительству. Стивен, уже изрядно выпив, вспомнил о счастливых годах жизни, когда все самые красивые девушки Лондона сами бросались к нему в объятья и требовали заняться с ними сексом под архаичные, но невероятно сладкие гитарные рифы Секс Пистолс. 
Этот последний вечер и эта последняя ночь принадлежала им. Слегка помолодевшим, в стельку пьяным и невероятно счастливым. Они по очереди подходили к окну и выглядывали наружу, боясь, что все это только сон, а силуэты знакомых еще с детства строений – всего лишь игра их нетрезвого воображения…

***

На утро за ними приехала самоходная карета. Молодые ребята в синих костюмах (Чарльз посчитал их выходцами из Индии или Бангладеша) помогли вынести все вещи и аккуратно сложить их на крышу. Невесть откуда взявшийся Оператор № 2 начал снимать суровые, потрепанные временем и вчерашней пьянкой лица трех верных друзей, которые шли бок о бок вот уже семьдесят лет. Каждый держал в руке свой счастливый билет. Билет, который унесет их подальше от Лондона. От Британии, которую они так любили. И которая тонула в собственном тщеславии и водах мирового океана. Без единого шанса остаться прежней – гордой и независимой.
Чарльз в последний раз окинул взглядом свой дом, укутанный диким виноградом, словно одеялом.
- Как жаль, что все слезы я оставил во вчерашнем дне… - вздохнул он. К счастью, или к сожалению, но его никто не услышал.
Через миг карета тронулась. 
Беззвучно, не то, что раньше. 
Оператор №1, оставшийся снаружи, поймал шевелящиеся тонкие губы Джереми и выключил камеру, гордясь проделанной работой и только что удвоенными шансами получить премию.

***

Наспех построенный космопорт встретил карету пением второсортной певицы и десятитысячной толпой, приготовившейся ринуться на борт огромного крейсера. Оператор №1 снова был рядом и снимал Чарльза, Джереми и Стивена на фоне могучего корабля. Пробегающий мимо Оператор №4 спешил к толпе, чтобы поскорее поймать счастливые лица победителей.
- Тебе куда, Стивен, - впервые коснулся темы полета Джереми. – у меня значится С. Л. Интересно, это Созвездие Лебедь или Сиамские Лесбиянки?!
Джереми хихикнул прикрыв рот дряхлой ладонью.
- У меня значится А. Ц. – Альфа Центавра, Джереми, - Стивен ударил по маленькому камню, лежащему у ноги и тот со свистом пролетел несколько метров.
Чарльз молча смотрел на снующих туда-сюда сотрудников космопорта, готовых хоть сейчас послать все к чертям и запустить двигатели. Они бегали от одного ангара к другому, оббегая крейсер по дуге. Точно так же, как Чарльз вчера обходил свой старый скрипящий диван.
Неожиданно, музыка смолкла, и откуда-то сверху раздался вполне дружелюбный голос, предлагающий каждому владельцу счастливого билета пройти на борт.
Схватив свои чемоданы, троица пошла в сторону корабля.
- Ты ведь это, Чарльз, вчера не серьезно говорил, да? – на лице Джереми читалась усталость и желание поскорее присесть.
- Не знаю, дружище, не знаю…
Оператор №31 подбежал к друзьям и начал снимать тяжелые чемоданы. За что через мгновение был послан глубоко в задницу африканскому слону.
Жаль, что им так и не довелось увидеть слона вживую.
- Я не хочу улетать, ребята, - Чарльз остановился в трех метрах от трапа.
- Мы тоже… – в один голос, как когда-то, сказали Джереми и Стивен.
- А пошло оно все… - Чарльз улыбнулся своей внучке, которая звала любимого дедушку поскорее забраться внутрь, а потом, повернувшись к Оператору №14, показал средний палец. 
Затем, Чарльз развернулся и пошел прочь. Пошел домой. Пешком, как в старые добрые времена.
А этот средний палец… Средний, трясущийся палец, который увидела вся Галактика, включая серых и зеленых человечков, был подкреплен еще двумя точно такими же – пальцами его верных друзей. 
Кто-то мог посчитать этот жест неприличным и тут же переключиться на другой канал, но именно с тех пор он означает глубокую и непоколебимую преданность родине. 
Которая сделала из юного сорванца настоящего сэра. Сэра, который так любил горячий чай и настоящий британский пудинг.

Религия Джеки Тейлор

Джеки Тейлор не любила говорить "да". Конечно, это совсем не означало, что она скажет "нет". Но молниеносное "да" не оставляло места флирту, игре, загадке, в конце концов. Если же к ней подходил не один из тех отчаянных, полных азарта, мужчин, она просто отворачивалась. Что это означало - можно было без труда догадаться. В другом случае - она улыбалась своей непринужденной улыбкой, слегка поправляла свою и так идеально уложенную прическу, и готовилась к борьбе. К битве, где она была чем-то вроде Берлинской стены, а собеседник - подобием стального молота, готового нарушить целостность символа холодной войны.

Но сегодня ей очень хотелось сразу сказать "да". Хотелось попасться на удочку, стать жертвой, стать призом. Называйте, как хотите и вы все равно будете правы. Возможно, столь сильное желание в ней вызвала тройная порция виски, возможно, удачная сделка с крупными клиентами. Вполне вероятно, что у Джеки Тейлор просто давно не было мужчины. Трудно представить, конечно, что на столь упругой груди и безупречных, округлых ягодицах давно никто не оставлял своих отпечатков пальцев, но это вполне могло быть самой, что ни на есть, истиной. Пальцы ее собственные, а так же пальцы ее подруги Лили всем поклонникам этого тела ко вниманию брать не стоило.

***
Джеки Тейлор постукивала пальцами по темной от гари и скользкой от воска барной стойке и пыталась взглядом сдвинуть стакан с места. Один ее одноклассник делал так, говорят, он сейчас работает в НАСА. Но стакан упорно стоял на месте, язвительно поблескивая желтыми оттенками крепкого спиртного. Он настойчиво требовал взять себя в руки и освободить от столь непосильной ноши. Джеки Тейлор отчаянно сопротивлялась. То ли от скуки, то ли от тошноты, неминуемо подкатываемой к горлу после четвертой порции виски.

Конечно, завтра будет новый день, новые подписи под документами, долгие часы в пробках, словно преследующих тебя и появляющихся именно там, где ты собираешься проехать. Завтра будут надоедливые звонки на мобильный, сообщения на автоответчик, завтра... Завтра - будет завтра, но сегодня ведь еще продолжается? Этот вопрос был явно риторическим и даже сама Джеки не подумала бы взглянуть на часы - ее сутки заканчивались лишь тогда, когда она погружалась в глубокий сон. И начинались, соответственно, в душе, под струей отрезвляюще холодной воды.

"Да" или "нет"?
Да?
или
Нет?

Душа требовала игры, тело требовало страсти. Но сознание вновь потянулось к стакану. На миг горло обожгло, в глазах потемнело, а по спине пробежали мурашки. Но уже в следующую секунду все стало на свои места. 

- Добрый вечер, мисс. - раздался голос откуда-то слева.
- Миссис. - поправила, не поворачивая головы, Джеки Тейлор. Формально она все еще была женой пастора Боба Тейлора.
- Как скажете. - в голосе незнакомца чувствовалось безразличие ко всем этим титулам. - Меня зовут Анатэн.
- Странное имя, - Джеки засмеялась, - а меня...
- Я знаю.

Джеки Тейлор то ли хрюкнула, то ли фыркнула. Неужели так трудно было сделать вид, что он не знает ее имени? Это ведь игра. Игра в которой есть двое игроков и есть четкие, пусть и неписаные, правила. Игра, в которую она так любит играть.

- Вас зовут Моника Чарлистон. Но многие знают вас, как Джеки Тейлор. Вам тридцать...
- Тише, вас могут услышать! - она хотела добавить что-то насчет зануды, быть может даже выплеснуть остатки алкоголя в лицо Анатэну. К его счастью, сегодня он был единственным посетителем этого тихого заведения на углу 3-ей Авеню и бульвара Роз. Единственным посетителем, потому что Джеки здесь было принято называть гостьей.
- Простите... - понимая допущенную ошибку, произнес Анатэн. - я ни...

Джеки Тейлор наконец обернулась. Перед ней сидел совсем юный, не старше двадцати трех лет, парень. С красивыми зелеными глазами, правильным ровным носом и длинными прямыми волосами до плеч. На его бледно-розовом лице не было видно даже и следа оспы. Не было ни единого шрама. Ни одного прыщика. Молодой незнакомец Анатэн был очень красив.

- Ты никогда не играл? - Джеки не любила слово "флирт".
- Да, простите...

Он опустил взгляд в пол, успев, тем не менее, пройтись глазами по силуэту груди, спрятанным за тонкой материей закрытого платья. Он опустил взгляд и положил одну руку на собственное колено. Вторая же усердно занялась почесыванием правого уха.

- Нет, ты все-таки зануда, пусть и такой милый! - она хихикнула и забросила ногу на ногу...

***
Всю ночь, столь длинную и все равно столь короткую, тридцатитрехлетняя Джеки Тейлор не могла уснуть. Она смотрела в потолок, высчитывая количество искусственных трещин, созданных декораторами. Их было сорок, плюс-минус пять-шесть.

Их было сорок! Сорок трещин на потолке, ни одна из которых не могла привести к разрушению массивной бетонной конструкции. В ее вере появилась одна. Но этой одной было достаточно, чтобы превратить в руины все, чем она жила долгие годы. Эту трещинку звали Анатэн и он лежал рядом. Словно младенец, подложив обе руки под голову, поджав ноги под себя и слегка приоткрыв рот. Этот молодой и красивый парень, все еще довольно неумело обращавшийся с телом зрелой женщины, смог, сам того не понимая, открыть ее глаза шире. Заставить оглядеться вокруг.

Она увидела то, чего старалась не замечать - все вокруг давным-давно изменилось, распалось, превратилось в хаотичную свалку. Больше не было церквей. Больше не было ее доброго мужа и звона колоколов. Больше не было таких вечных понятий, как "любовь" или дружба".

И не было бара, в котором она была гостьей.

Была лишь горстка мужчин. Одни, потеряв всякий интерес к противоположному полу, посвятили себя медитации, наркотикам и скольжению на гребне волны где-то в далекой пустынной Австралии. Другие же, почувствовав легкость и доступность добычи, с жадностью дикого зверя бросились устраивать оргии, проводить ночь за ночью в чужих спальнях.

Без игры.
Без флирта.
Им больше не нужна была охота. Им больше не нужно было чувство борьбы.

Им не нужна была Джеки Тейлор.
Ни-ка-ких "да" или "нет".

Джеки улыбнулась. Где-то внутри она слышала звон битого стекла. Стекла, которое резало бесконечно больно. Она поцеловала Анатэна в плечо, посмотрела на его беспечное, подтянутое, столь невинное тело и вышла на балкон.

Ее муж, Боб Тейлор, не был красивым. Длинная ряса и аккуратная "капитанская" бородка наоборот делали пастора еще более отталкивающим, неприятным с точки зрения женщины. Так почему же она любила его? Джеки (наверняка только она) знала, почему - он был единственным, последним настоящим мужчиной. Тем, чей образ она впитала еще в детстве из женских романов, из маминых рассказов. Да, Боб Тейлор совсем не был красив. Даже до отметки "милый" или "симпатичный" он вряд ли дотягивал. Но он был всем тем, что она так отчаянно любила, раз за разом продолжая упиваться своим идеалом. После его смерти миссис Джеки Тейлор лишь сильнее полюбила своего мужа. Теперь - проецируя образ (в том числе ужасную "капитанскую" бородку) на каждого из своих поклонников.

В том самом баре, которого не было.

И теперь, на балконе, в пяти метрах от Анатэна-трещинки, она слушала цикличную симфонию сверчков и смотрела на Луну. Лишь на секунду позволив себе такую слабость, как слезы.

Три гласные

Питер Лебовиц очень любил подчеркивать свои гласные е, о, и, произнося свою фамилию лЕ-бО-вИц. Он делал это каждый раз, когда открывалась дверь и в нее заходила очередная заблудшая овечка, серый волк или просто семейная пара (иногда ему даже приходилось нанимать проститутку, чтобы отдыхать вчетвером), у которой проблемы в постели. В таких случаях он привставал из своего кресла, протягивал правую пухлую ручку клиенту и говорил давно отрепетированную фразу, слегка откашлявшись: "Приветствую вас, меня зовут Питер лЕ-бО-вИц и с сегодняшнего дня я буду вашим лучшим другом".

Он говорил это уже ни раз и ни два. Он делал это практически каждую неделю, каждый раз все так же улыбаясь и с той же силой пожимая руку посетителя. Да, возможно, отношения у них не сложатся, но вести себя все равно нужно точно так, как указанно в Новой Библии Пиппи Дж. Селливан - доброжелательно, уверенно, часто отшучиваясь и, обязательно, предлагая потенциальному другу что-нибудь выпить. Эту книгу было невозможно найти в свободной продаже - ее счастливыми обладателями становились лишь те, кто проходил специальные годичные курсы. Да и то - многим приходилось брать у Центрального банка кредит, чтобы расплатиться за эту брошюру. Для Питера Лебовица (лЕ-бО-вИца) Новая Библия имела особое значение: а) это была первая книга, которую он прочитал за свои 24 года, б) ему пришлось продать отцовский Плимут Спайдер, чтобы получить на руки собственный экземпляр. Но он ни о чем не жалел - сегодня это приносило неплохой доход, позволяя ему раз в два месяца выбираться куда подальше от городской суеты, наслаждаться свежим ветром и дикой природой округа АДТ-17.

Питер Лебовиц гордился, что в его списке уже было 99 лучших друзей, с которыми он регулярно пил пиво в шумном баре, ходил играть в гольф, посещал художественные выставки. Иногда занимался сексом, но это - за отдельную плату. О своих друзьях он знал практически все. Точнее, все, но часто делал вид, что о чем-то не имеет даже малейшего понятия. Однажды, для 54-го, ему пришлось разыграть трагическую сценку (в годичный курс обучения входили уроки по актерскому мастерству) с бурной сценой ревности и душевным, теплым примирением. А в другой раз - ради своего 88-го друга он нарушил столько законов, что если бы не его 27-ой, работающий в Министерстве, никогда бы ему не видеть солнечного света. Питер Лебовиц гордился своими друзьями лишь немногим меньше своего лЕ-бО-вИц.

***

24 апреля в 16:00, сразу после лекции русского профессора Кирилла Разумного в Национальной Академии Человеческих Интересов, 24-летний профессиональный друг, личность года по версии журнала "Мы любим АДТ-17" и просто поклонник таких трех разных гласных (е, о, и) уверенной походкой шел по набережной в сторону своего офиса. Кэтти, секретарша, уже звонила, поведав своим звонким голосом, что есть потенциальный 100-ый, поэтому уверенная походка, в итоге, превратилась в спортивную ходьбу, а та, в свою очередь, сменилась бегом вприпрыжку вплоть до дверей кабинета.  

Там его ждал мужчина среднего роста, за тридцать, с неумело уложенными русыми волосами ниже плеч, вероятным скалеозом и где-то блуждающими зелеными глазами. Мужчина сидел на кушетке, сложив руки на колени и изучая интерьер комнаты. Лебовиц, без лишней скромности, любил рассказывать, сколько денег он вложил в ремонт и что государство помогает исключительно на бумаге. А вот на самом-то деле, даже цента не дало на необходимое благоустройство помещения. Неожиданно для себя Е-О-И сказал:
 
-Здравствуйте, Кэтти уже рассказала, что вас, как моего возможного сотого клиента ожидает скидка на годичный абонемент и бонусные 20 минут еженедельно?
-Да, конечно! - мужчина поднялся с кушетки и первым протянул руку в знак приветствия, - меня зовут Хоакин Фальконе и, несмотря на свою фамилию, я успешный сотрудник большой компании.
-А на друзей, как я понимаю, совсем не хватает времени? - Лебовиц изобразил на своем лице легкую, ни о чем не говорящую улыбку №4.
-Именно.
-Кстати, меня зовут Питер лЕ-бО-вИц. С сегодняшнего дня я буду вашим лучшим другом.
ЕОИ наконец-таки пожал протянутую Хоакином руку.
-Простите, но мне не нужен друг. - неожиданно, и как-то подготовлено сказал гость.
-Неужели?!
И без того немаленькие глаза Питера раскрылись еще шире, представляя собой довольно забавное зрелище. Рот его жалко приоткрылся и тонкая нижняя губа слегка провисла, обнажая ряд больших, белых зубов.
-Да, мне не нужен друг. Мне не нужны походы в театр, совместные просмотры соккера с чипсами и откровенные разговоры о девушках. Кстати, девушки меня не интересуют. Парни, впрочем, тоже.
-Чего же вы хотите от меня?
-Я хочу быть вашим врагом, - мужчина выглянул в окно. - Плачу, как за дружбу. Скажем, за два года. Это выйдет не меньше трехсот тысяч. Все расходы - на бензин, еду, прачечную и прочее - я беру на себя. Думаю, вы можете так же рассчитывать на хорошие чаевые в конце. И да, я знаю, что это все незаконно.

Хоакин Фальконе сказал все это на одном дыхании, быстро и четко, словно читая с одному ему видимого листка за окном.

Будто желая убедиться в том, что это не так Лебовиц бросил взгляд туда же, куда смотрел его гость, когда говорил свои безумные слова. Е-О-И сел в свое кресло и несколько раз укусил ноготь на мизинце правой руки. В животе неприятно заурчало. Затем наступила продолжительная тишина.

Собравшись с мыслями, Лебовиц с дрожью в голосе спросил:

-Что входит в обязанности врага?
-Здесь нет ничего сложного. Просто, не старайтесь быть со мной вежливыми, не пропускайте вперед на входе. Словом, ведите себя не так, как вы привыкли. Не так, как написано в книге Пиппи Дж. Селливан.

При упоминании Новой Библии, по телу Питера пробежали крупные мурашки.

-Почему я? - спросил он, на этот раз куда активнее покусывая свои ногти.
-Не нужно льстить себе, лЕ-бО-вИц, вы лишь один из вариантов. Одно звено большой и прочной цепи, которая вцепилась в мое горло и не желает отпускать. Вы мой третий. Потенциальный третий. - поправил себя Фальконе.
-Третий?
-Естественно. Думали, вы единственный, к кому я обратился? - гость обнажил свои прекрасные зубы, идеально копируя "искреннюю" улыбку №18 из списка заготовок любого профессионального друга. - Я не буду скрывать, что многие отказались. Но нашлись и те, кто не против заработать на, скажем, домик у океана всего лишь за месяц.

Он знал. Не известно откуда, но этот уверенный в себе мужчина, утверждающий, что готов расстаться за месяц с суммой, которую многие не способны за работать за пять лет, знал, что Лебовиц всю свою сознательную жизнь мечтал о бунгало на берегу океана. Питер не был романтиком, но океан, как ничто другое, заставляло его сердце биться в два раза быстрее, напоминая, что чувство на букву Л, все еще существует. Да, он понимал, что это смертельный риск.

-Я согласен, - громко, но как-то совсем невнятно, выпустив при этом на волю несколько капель своей слюны, произнес Питер Лебовиц. И неспеша направилься к бару.

***

Когда тело 33-летнего Джексона Сэммюэля Смитта, кандидата на высокую должность в Совете, было случайно обнаружено в восточной части парка проходившим мимо патрулем, на нем была черная кожаная куртка, голубые джинсы в обтяжку и старые армейские ботинки, такие же, как можно было увидеть в историческом музее им. Пиппи Дж. Селливан.

Не смотря на то, что пол черепа было снесено топором, лежащим неподалеку, а в теле насчитывалось до 30 ранений острым предметом, на когда-то красивом лице играла странная, теперь уже точно необъяснимая улыбка. Чуть дальше, в кустах, был обнаружен кухонный нож со снятым предохранителем. Отпечатки пальцев безмолвно, но однозначно указывали на единственного возможного убийцу. Им оказался Питер Лебовиц, страшно искажающий свою фамилию (делал необычное ударение на каждую гласную; что-то вроде лЕ-бО-вИц, с сильно тяжелым и протяжным последним слогом). Он был невысокого роста, с короткой стрижкой и омерзительным взглядом, излучающим пугающий блеск. Его пухлые пальцы рук слегка дрожали, но, видимо, об этом замечали все, кроме него самого.

В суде Лебовиц ничего не отрицал, настаивая лишь на том, что тело принадлежало не мифическому Джексону Сэммюэлю Смитту, а некоему Хоакину Фальконе, преуспевающему сотруднику крупной компании. К сожалению, он не мог вспомнить, какой именно. Свои слова Питерк удалось подтвердить лишь чеком, выписанным на его имя. Обозначенная сумма была астрономической - 340 тысяч.

Вот только почерк был его собственным. С фирменным выделением гласных: Е, О, И.