1.........................................
   На пути к вокзалу она не проронила ни слова. Она откинулась на спинку сиденья такси и рассматривала обе руки, которые лежали на её подоле, руку её батюшки, и руку её матушки. Отцорвская рука оканчивалась коротко оточенными, почти четырехугольными ногтями; на тыльной стороне ладони курчавилась рыжеватая поросль. Материнская рука была голой и кроткой. Плотский теплый дух  струился сквозь складки её платья, из-промеж бёдер.
   Шофёр нарезал повороты- и её затошнило; она сунула скрюченный указательный палец в рубы, закусила его до кости. Её родители немо смотрели в лобовое стекло.  
   Автомобиль остановился у самого входа. Она ненавидела залы ожидания. "Никто тут не думает о возвращении ,- она растопырила колени , а руки родителей покинули её подол,- каждый- лишь о прощании".
   На перроне наяривал военный оркестр. Инструменты блистали на солнце, а медные аккорды хлопали о кафельные стены. Отец пошёл в вагон чтоб поискать своё купе. Он понёс с собой кожаный чемодан в шрамах; в ответ молодому добровольцу, приветствовавшего его жестом, отец вскинул правую руку ладонью внутрь и сразу же уронил её.
   До самого отправления поезда они стояли у вагонной лесенки и смотрели на взаимно прощающийся народ. Её мать расплакалась. Она , потупив взгляд, прятала лицо в отцовский мундир.
   "Но, но!- шептал отец и нежно похлопывал её дрожащую спину".
   По громкоговорителю взывали к осмотрительности. Станционный смотритель пересек колею, вышел на перрон- и добровольцы шумливо стали забираться в вагоны.
   Нё мать расплакалась пуще прежнего, а отец снова потрёпывал её по спине. Мать пыталась выдавить улыбку и комкала носовой платок.
   Она стояла впритык к паре и рассматривала своих родителей. После того как отец склонился к мокрому лицу её матери и поцеловал жену в губы, та обернулась к играющей капелле.
   "Макси!- крикнул отец, уже на лесенке и высоко ,одним махом поднял её..- Тебя я едва не забыл!"
   Он поцеловал и её. Его лицо едва пахло мирабельным шнапсом, табаком и пеной для бритья. Она ничего не сказала, а она и не плакала, когда отец возвратил её на перрон.
   Состав очень медленно покатил из-под навеса. Из окон вагонов торчали лица, весёлые как у гримированных шутов. Лишь отцовское лицо было печальным и застывшим.
   Капелла унялась. Когда они её миновали, музыканты вытряхивали слюну из мундштуков на бетонный пол. Мать пожелала схватить её за руку. Она сказала ей :" Меня знобит, мама" и поглубже суенула кулаки в карманы короткого жакета.

2.........................................
   Война неожиданно для них затянулась. В первые её месяцы отец часто наведывался домой на отдых. Затем он перешёл под иное командование- и уже много недель не бывал дома.
   Дом казался вымершим без прежнего раскатистого смеха, пока её мать не стала приглашать компании в гости по вечерам.
   Постоянным гостем оказался герр Бертрам. Макси играла с ним в крокет и звала его дядей Франком. Война длилась уже год, когда дядя Франк поселился в комнате наверху.
   В патнадцатый свой день рождения Макси выпила с ним по рюмке секта, впервые. Она после того не могла уснуть и ,лежа в кровати, слышала танцевальную музыку: играл граммофон, пока гости не разошлись.
   Её мать спустилась по лестнице, бесшумно вдавила дверную ручку и всмотрелась в тёмную спальню. Макси обернулась к стене и притворилась давно уснувшей. Позже она слышала шёпот и стоны из родительской спальни. Она спустила ноги на коврик. Её зубы цокали, а пот оросил её затылок. Медля, она встала с кровати и накинула на себя купальный халат. Босиком она поднялась по лестнице и замерла у двери родительской спальни.
   Причитания и всхлипы то смолкали, то раздавались громче прежних. "Франк! Фоанк!- услышала она сдавленный голос, который, смертельно перепугавшись, опознала.
   Макси стучала в дверь, пока там не стихло.
   -Ты больна, мать?- спросила она.
   -Нет, ничего, Макси! Иди спать, детка, а то простудишься.
   Голос её матери прозвучал не так, как, бывало, за кофейным столом или на уроках в школе.
   Послушно потопала Макси назад.
   В своей кровати, до боли сцепив руки, говорила Макси: "Она должна умереть, сегодня ночью она непременно умрёт! Любимый Боже, сделай так, чтоб она умерла, иначе я разуверюсь в тебе!"

 

3.........................................
   Следующим летом зачастила Макси что ни послеполудень плавать с сыном их домашнего(семейного) доктора. Подросток звался Йобстом, ему было шестнадцать, он надевал красные купальные штаны.
   -Зачем ты носишь талисман на шее?- спросила его Макси, когда они радом лежали на берегу в купальне и принялась рассматривать золотой рожок.
   -Он же ещё моей матушки.
   Макси молчала и раздумывала о Йобсте и его покойной матушке.
   Он снял свои наручные часы и сунул их в Максину  купальную шапочку.
   -Иду на башню, выполню сальто, -молвил он.
   -Я с тобой!
   -Ты упадёшь животом!
   Они карабкались лестницей.
   -С какой доски прыгаешь?- спросила Макси.
   -С десятки.
   -И я.
   -Спятила! Отавайся внизу!
   Йобст взобрался на высочайшую доску- и Макси наблюдала, как он, раскачавшись на краю, прыгнул кузнечиком, обернулся в полёте и гладко вошёл в воду.
   Макси медленно сосчитала до двадцати одного, зажмурилась, и прыгнула. Она косо нырнула и ожутила пламенный удар, отчего у неё перехватило дыхание.
   -Больно было?- спросил Йобст, когда она выползла за кромку.
   -Нет, а тебе?
   -Немного.
   Макси отворила сумочку и достала портсигар: "Битте!"
   -Я взатяжку пока не курю,- отказался Йобст.
  Она зажгла себе сигарету, скрестила ноги и пустила дым из носу.
  Йобст смотрел на ней сглатывая слюну.
  По пути домой они сошли с дороги и  присели на ствол упавшего дерева.  Макси, рассматривая парня со стороны, заметила мокрые волосы. "Сыграем в раыцарский турнир?- вскричала она и вскочила". Йобст усмехнулся, высоко взобрался по стволу и скрестил на руки на груди. Они прыгали на одной ноге и толкались немилосердно.
   -Ты дерёшься не по правилам!- крикнула она ему.
   -Да ну.
   -Это подло! Думаешь, я свалюсь, но я крепкая!
   -Да, и хорошо.
   Йобст пару раз поддался, после передумал- и свалил её. Она тут же вскочила на ноги и ударила его в лицо. Она плотно сомкнула губы, расплакалась и била его.
   Йобст безмолвно уставился на неё и ,не закрываясь, повалился на землю. Макси бросилась сверху и молотила ему грудь. Его нос кровоточил, его лицо было взрыто. Он уткнулся им, укрыв голову руками, в землю.
   -Макси!- кричал Йобст вдогонку.
   Она его не слышала.
   Калитка в сад была отворена- и Макси забежала не разбирая пути за дом. Дядя Франк стриг машинкой газон. Он увидел ,как она ввлалилась- и перепугался её исцарапанному лицу и пятнам крови на руках. Она прижалась к его плечу.
   -Я крепкая, -всхлипывала она,- я уже такая сильная!

4.........................................
   К Максиной конфирмации отец получил отпуск. Это случилось на четвёртом году вийны, и праздник удался на славу. Явились высшие офицеры гарнизона, тройная духовая капелла наяривала, а дамы обрядились в новёхонькие национальные костюмы разных краёв, что мужья их покорили.
   Когда пришёл суперинтендант, все танцевали. Макси очень хорошо смотрелась в чёрном платье с соболиным воротничком. Она вначале станцевала с батюшкой, затем- с дядей Франком, после- по разу с каждым офицером.
   В паузах стояла она у холодного буфета, что был возвигнут в салоне, ела бутербродики с кавиаром и пила сект из старых раскрашенных стакашек.
   В полночь мать отвела её прочь. Макси всем протягивала ручку, отвешивала книксены, прощалась.
   Она пошла в ванную,стала под душ, быстро вытерлась, облачилась в короткую голубую пижаму. Она открыла дверь ванной, взглянула вверх и побежала затем в отцовскую комнату.
   На господском комоде покоился его стальной шлем. Макси нахлобучила его себе на голову, затянулась в портупею и пошагала вниз.
   В первый миг никто её не заметил. Гости танцевали. Её отец и дядя Франк стояли у буфета и о чём то остро перешёптывались. Её отец, пьяный, опёрся двумя руками о столешницу, когда заметил входящую Макси, и ,покачиваясь, засмотрелся на дочь. Дядя Франк согнулся со смеху- и все наконец-то обернулись к ней.
   Капелла умолкла и наконец общество обступило Макси кругом. И мать её смеялась. Только отец молча уставился на дочь.
   Макси козырнула правой и запела "Лили Марлен". Когда мать укутала её в палантин и усадила на диван, все закатили овацию и пили за неё.
   Каждый поднимал свой бокал за её счастье и проиносил короткую здравицу в честь Макси, она же крохотными глотками опустошила ещё один стакан секта.    На прощание она, встав, поблагодарила своих родителей, гостей и капеллу короткой манерной речью.
   И вот, стояла она так, в стальной каске не по мерке, с распалённым личиком, куталась в палантин и захотела было пожелать тут всем "чтоб глупая война поскорее завершилась победным концом и каждый снова обрёл свою долю panem et circenem". Она выучила это крылатое выражение в школе и нашла его как нельзя более подходящим случаю. Но в самый горячий момент что-то на неё нашло- и Макси пожелала всем и себе тоже нелепые "pЕnem et circenem".
   Дядя Франк тотчас сообразил, в чём соль. Он чуть не треснул со смеху. Некоторые офицеры ,как выяснилось, были не слишком сильны в латыни, но большинство строго воззрилось в сторону, а дамы, казалось, были не в курсе.
   Макси внимательно присмотрелась к каждому. Она убрала растрёнанную чёлку со лба, крохотные жемчужины пота оросили её кожу, в висках заколо. Очень горда шлемом и довольна собой, она обернулась и ,пробежав по салону,метнулась лестницей наверх.
   Закрывшись на замок изнутри, в своей комнате она в каске бросилась на кровать. Мать пришла следом и стучалась в дверь.
   Макси ей не отворила.

Продолжение следует;
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Оригинал текста: Thomas Valentin  " Erzaelungen; 2. Katfige der Freiheit " Frank. am M., Berlin, Wien "Ullstein", 1980. "Jugend einer Studierenraetin"

Беседа с Адольфом Мушгом
(Рональд Линкс и Дитрих Зимон , участники этой беседы- редакторы издательства "Фольк унд Вельт". Время и местой действия -Берлин, столица ГДР, январь 1975 года. Текст оригинала см. Adolf Muschg "Albissers Grund", Verlag Volk und Welt, Berlin, 1978 )

Р.Л.
Герр Мушг, накануне "Альбиссерово основание" был издан том ваших "Любовных рассказов" (" Liebesgeschichte"). Это дало нам повод издать сборник избранных нами рассказов под названием "Голубой мужчина" ("Der blaue Mann ") в нашей серии "Спектрум". Свой труд вы назвали "Любовными рассказами", но если вчитаться, они вовсе не такие, по крайней мере, в общепринятом смысле. В какой мене ваш выбор продиктован иронией?
А.М.
"Ирония"-слово, которое вводит в заблуждение. Мои рассказы суть всё же любовные, поскольку это  истории  ,демонстрирующие потребность человеческой натуры в любви. И ,если вмсто "любви" желаете иных слов, то- в людской близости, в нежности, тепле, защите. У героев моих рассказов не осталось органов для таких чувств.
Р.Л.
То же относится к Альбиссеру, доктору филологии, герою вашего романа "Основание Альбиссера". Речь лишь об авторском штрихе или это основная характеристика главного героя вашего романа?
А.М.
Это характерно для волны общественного самопознания, которая окатила "запад" в конце 1960-х и начале 1970-х годов. Те, кому было за тридцать занялись тогда саморевизией: что им досталось и чем они оказались обделены. Я имею в виду такназываемую антиавторитарную педагогику и так далее до студенческих волнений , с которыми  некоторые "пробужнающиеся" оказались эмоционально связаны, притом, ощущая себя обманутыми жизнью.
Мои книги- проба портретов этих обманутых, крупным планом,  прежде всего их генезиса, так сказать, частные слепки общественных мотивов. По мне они суть главным образом персонажи, которые гибнут в своих устремлениях, они унаследовали в ходе развития или той дрессировки, что принято называть становлением , от своих родителей, которые прожили свою молодость не настолько обеспеченно и уютно, как их дети, выражаясь языком психоанализа, сверхразвитое Суперэго. А затем поздно или слишком поздно приходит пубертатная фаза, в которой они подобно герою романа Гессе "Степной волк"  распознают обман и прилежно на него реагируют. Возвышенный эпитет для подобной реакции "трагически", приземлённый -"печально", в любом случае уместно определение "неадекватно".
Д.З.
Вы говорите шестидесятых и семидесятых годах. Считаете ли вы  своих героев-шестидесятников, особенно в последнем вашем романе, личностным отражением фазы общественных перемен или всего лишь поздно созревающими? (...)
А.М.
Да, я полагаю, что швейцарцы, чья юность пришдась на сороковые и пятидесятые годы, сознают они это или нет, пострадали от сдавливавшей их личности парадигмы "холодной войны" , от приказного молчания, табуизации многих проблем, от навязвавшихся им успокоительных идиллий. В швейцарской литературе первым сигналом к восстанию послужил роман Фриша "Штиллер" несмотря на или вопреки тому, что конфликт в нём выглядел слишком частным , лишь как супружеский конфликт.  Тогда требовалось очегь много мужества чтоб внутренне вызволиться из-под влияния пятидесятых годов,  и очень много художественной силы. Не думаю, что на "западе" общественные отношения так уж сильно изменились, но их субъективная оценка изменилась существенно (а в сумме ,конечно, субъетивные оценки объективизируются).
Д.З.
 Ваш роман отражает ,по крайней  мере, держит в поле зрения, обострение экономических отношений. которое обозначилось в капиталистическом мире.  Смею припомнить внутреннию конфронтацию в учебных заведениях "запада". Следует спросить, насколько , как вы полагаете, объективные общественные перемены глубоко отражаются в среде интеллектуалов ,находящихся вне производственного процесса?
А.М.
Должен признать, мой ответ на ваш вопрос не окажется простым (...) это выражается в том, что можно наблюдать главным образом в "западной" литературе, но, я полагаю, и в вашей- тоже: некое движение вспять, пристальное внимание к тому, что зовётся насмешливым словом "частное". Словцо это часто употребимо и в наших, и в ваших дискуссиях.  К сожалению , откат к приватному часто опрометчиво связывают с уходом от обсуждения политических и экономических проблем, примерно так: "Да, нам осталось только изобразить огород и палисадник, их-то мы прежде не замечали". Итак- в феномене внутренней эмиграции. Но я  думаю, что не всё так просто.
Скажу лишь о своей стране: правда, что наблюдаемые проявления протеста и недовольства уже не так часто появляются в масс-медиа, но очень замечательно то, что в школах, детских садах, да и в фельетонах проявилась новая манера видения частного (приветного). Достаточно только сравнить фельетоны сороковых и пятидесятых годов с нынешними на те же темы, пусть будет по-моему: о садах и ландшафтах. Эти видимые фрагментарные подвижки  вспять , такова моя оптимистическая оценка- суть отходы в новые ,также общественно релевантные измерения познания.  Возможно, дело в том, мы это ощущаем,  не утолена наша потребность в  коллективизме ,скором и полном счастье (возможно, оттого, что мы обретаемся лишь на базисе нашей сверхбогатой хозяйственной системы), мы ещё даже вовсе не распознали собственные потребности, и оттого, что дабы распознать их хорошенько, недостаточно познаний в вере, в некоей политической или иной. А наша "добрая литература", я всего лишь воспользовался метким выраженим Хандке (Handke)* ,наша добрая литература, которая настолько сугубо выглядит литературой "возврщения" , в действительности совершенно по-новому,  я имею в виду-  социальноко конструирует измерения "приватного",  и тем самым обогащает людей , делает из более отзвычивыми, пооходящими обществу ,которого мы взыскуем.
Р.Л.
Вы толкуете об измерениях частного и очевидно ссылаетесь на "Альбиссерово основание". Верно, основания Альбиссера расстрелять своего  контригрока Церутта следует искать в глубине частного, и в бессознательном также.  В этом большую роль играют отношения двух мужчин, до гомофилии, но оппозиция Альбиссер- Церутт была воздвигнута на общественных потребностях. Альбиссер ищет бегства из круга собственных "приватных" нужд в общественную роль и при этом ,кроме прочего, пользуется поддержкой Церутта. Он терпит фиаско в общественном равно как и в частном, и его провл не исключительно личный. Это, я полагаю, читается в тексте романа. Кроме двоих главный героев в романе присутствует завершаюший их оппозицию персонаж, почти брат по духу этого господина Альбиссера, это- герр Лой или профессор Лой, герой вашего давнего произведения "Rumpelstilz". А там он всё же, это следует из авторского текста, доносит на запоздалого героя, некоего мужчину, играющего роль героя, до которого он не дорос. В этой связи меня интересует, как автор соотносится с несвоервременными персонажами? Дистанцируется ли он от собственных стремлений приять на себя общественные роли, утвердиться на политическом поприще, а потому кается  в полном отказе от общественной деятельности или, что на мой взгляд неубедительно, собственные проблемы решает исключитекльно в "приватной" плоскости?
А.М.
Моё авторское напутствие читателю в обоих текстах, которые вы упомянули, коль предложили мне их сравнить, тождественно Гётевскому Вертеру :"Поэтому будь мужчиной и не следуй за мною". Я ведь не считаю, что Альбиссеру или Лою следует только забраться в раковину улитки, собраться и упорядочиться там - и затем счастливо дожить до своего блаженной кончины.
В любом случает, ложь неуместна, и -к вашему вопросу: в обоих текстах положительное не сводится к отрицанию. Но я, право, не знаю, что лучше: оставаться в рамках бюргерской эстетики или ,преодолев их, принести себя в жертву общественным рефлексам капитализма?
Я не боюсь изображать возможности, которые не могу испытать ,реализовать которые  просто не смею решиться, хотя принимаю их всерьёз. Думаю, что стоит посвятить себя им ,и что снаружи их не описать. Итак, поскольку я не принимаю на себя такую обязанность, не уверен в себе, то, полагаю, в любом случае я должен указывать направление движения к новому общественному строю, а не одну лишь возможность пойти к нему единичным, как мои герои, путём.  В "Альбиссере" действие происходит на элементарнейше возможном уровне, а именно -уровне выживания. Церутт подарил нажеджде на любой прогресс, и на общественный- тоже, то единственное ,в чём она нуждается, а именно- собственное существование, жизнь.  Я не позволил ему увильнуть. Напротив, интеграция Альбиссера в буржуазное общество- откровенная сатира, за которую мне в Швейцарии многие пеняли. Мне было сказано: "Вы продешивили когда ,приписав собственному герою столько задатков, в итоге посмеялись над ним, женили его на окружной защитнице". Думаю, критика художественно оправдана, на что возражу: "Стою на том, я не знаю доброго конца для Альбиссера. Не знаю его пути и не могу знать, положителен ли его путь. Потому не указываю, как должно быть, но- как не должно".
Р.Л. Позвольте возразить.  Вы говорите о следопыте. Вы полагаете, что можете быть проводником не ступая самому. Но в таком случае вы ли  проводник вообще? То есть, в любом случае ваши книги суть предостерегающие знаки или оклики, и это венчается тем ,что вы сказали: "Будь мужем и не следуй за мной".
А.М.
Согласен, но предостерегающий знак- тоже дорожный знак.
Д.З.
Как вы сказали, сатира в вашем романе раздосадовала часть ваших швейцарских читателей. Мы же, напротив, охотно видим именно в ней достоинство книги. А поэтому несомнено важно разобраться , как вы  пускаете её в ход.
Вы также говорили о возможность, которую не испытываете, которая вам не подходит. Мне же кажется ,что именно образ Церутта, этого несколько странного персонажа, обладателя фамилии бывшего латифундиста, о котором вы ещё нам расскажете, наделили столькими возможностями, что и вы и сами не позозреваете. Альбиссер же, по замыслу романа, безнадёжно пленён швейцарской действительностью. Он пару раз пытается вырваться на волю, которые ввергают его в ипохондрию. Он будто готовит "политический" побег, но в итоге всего лишь стреляет в собственного наставника Церрута.
Ограничимся образом Церутта во всей этой истории Альбиссера, то есть, вы впервые нашли, не то что в своих ранних работах, некую альтернативную фигуру, как бы это выразить, доминирующую в романе. Если можно так выразиться, вам понадобился Церутт, это отрицание швейцарских интеллектуальных представлений о жизни, чтоб преодолеть границы частного, неколько раздвинуть их по сравнению с вашими преджними трудами?Если он не утопия, не указание цели , то всё же- некая альтернатива.
А.М.
Это замечание мне понравилось. Пожалуй, дополню его: Церутт ,как вы правильно заметили, в некотором смысле не герой романа, по крайней мере, в его начале, но - повествовательный принцип, ограничитель критической дистанции, он гарант критической дистанции для  Альбиссера. Поскольку дистанция между ним и Альбиссером амбивалентна и многопланова, швейцарским полицейским следователям не ясно, то ли он - бывший землевладелец, то ли - никуда не годный коммунист, образ Альбиссера -также и рефлекс общества, его повод выразить собственное отношение к посторонним.
Вы остро, даже с некоторой укоризной отметили тупиковость сюжета романа. Тем не менее, я полагаю, что путь буржуазных писателей к пониманию окружающего их мира ведёт через речь.
Например, вещь "Свидание или родной дом" из сборника "Любовные рассказы"- моя попытка создать живой человеческий образ не своим языком ,но - деформированным наречием притеснителей. Герой рассказа, некий мужчина, он добивается правосудия в отношении собственной дочери и вязнет в канцелярщине, как все простые люди в моей стране в таких случаях. Его дополняет образ Войцека, творческого революционера способного на бунт, на прорыв к высшим, недоступным сферам. Нечто от творческой оппозиционности присуще Церутту. В конце концов, он защищается не словами, не дистанцируясь, он кусается. Это его элементраная реакция в отношении мира больничного насилия. Вы правы, этим я ограничил положительный характер образа Церутта.
Р.Л.
Но за укусом, если так можно выразиться, стоит смерть, и она играет в романе очень важную роль. С начала романа раненный Церутт оказывается лицом к лицу с ней, и вопрос: выживет ли пришелец? Если выстоит, то проведёт смерть, в присутствии которой живёт Альбиссер, ведь его страх, вы ведь с этим согласны- творческий, возвышающийся над бытом и рутиной. Эта особенность сюжета характерна и для ваших остальных работ.  Отсюда возникает вопрос: насколько соотносится с социальными проблемами в ваших книгах творческое, личностное противостояние?

_________________________Примечание переводчика:_______________
* Петер Хандке (род. 1942 г., Каринтия, Австрия) -писатель и переводчик.

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы    

Полосатая кошка брезгливо тронула дюймовый снег, отряхнула ламу и ,немного отойдя от забора, присела на высохшую проталину. Штакетник в зарослях нарочно неухоженной ежевики венчали три нитки ржавой колючей проволоки.
Малокоровьеву, стоявшему спиной к дыре в заборе, очень хотелось погладить кошку: "Кис-кис-кис! Ки-са!..."
Кошка задумалась: "Выжду. Ему надоест, он отойдёт, а я прошмыгну". Богу надоело ждать- и он превратил кошку в женщину по фамилии Невашева, которая уверенной походкой приблизилась к прорехе. Малокоровьев стушевался: он не был готов к знакомству с женщиной. Он, так захотелось Богу, подумал: "Сгинуть бы мне совсем...", но Бог превратил его в лохматого пса. Женщина задумалась, она никак не решалась отшвырнуть пса ногой и на четвереньках пробраться к хозяевам. Она не была уверена, что Петраковы- её хозяева. И вот тогда-то Бог превратил пса в Ничто. Затем он почесал себе затылок и, матюкнувшись, превратил Невашеву в Малокоровьева. Конечно, он мог бы устроитиь так, чтобы Невашеву и родные, и друзья, и сотрудники по работе приняли бы за Малокоровьева, но для этого у него просто не было времени.
Полосатая кошка исчезла из-за каприза Малокоровьева, бесследно потому, что на следующий день снег с последним отпечатком её лапы растаял.
На следуюший год Петраковы поставили бетонный щитовой забор, на котором кто-то нарисовал пронзённое стрелой сердечко. По ночам здесь раздаётся глухой вой. С нарисованной стрелы сочится кровь, которую наутро смывает косой дождь. Под стеной бренчат на гитарах мрачные поклонники Виктора Цоя.
Когда Малокоровьеву скучно и тошно, он тоже приходит сюда чтоб поплакать и повздыхать.
Бог обо всём давно забыл.   

Девушка в демисезонном, кирпичного колеру пальто, в одесского пошиба прямо из Парижа чёрном кепи с большим квадратным козырьком скребётся в ворота... если открыто, осторожно посматривает, нет ли собаки... входит во двор... который победнее... и- по часовой стрелке, стучится в двери квартирок: "Здравствуйте (не уверен, но сказывали люди, будто здоровается), районная поликлиника, кто у вас ЖИВЁТ (??), МЫ (??) переписываем". Редко кто спрашивает, зачем, мало кто отвечает, в осовном, одинокие старики, им ,видите ли скучно.
-Чума! Мы не болеем ВАШИМ СВИНЯЧЬИМ ГРИППОМ!
В прошлом году она же "ходила по дворкам". Она выросла на год. Ещё через год её, если не найдут кого поплоше в этой РАЙполиклинике, снова пошлют туда.
Приходилось ли вам делать плохую, дешёвую и в общем-то ненужную работу? А вы всматривались в лица таких работников? О, этои взгляды (само)убийц! Невидимые их плевки ещё долго, годами не просыхают, травят судьбы и души ни в чём, кроме своей травоядности не повинных жильцов. Порог свят- не пускайте наёмников себе на порог. Не подряжайте сугубых пьяниц, пусть даже заматерелого детдомовца с судимостью, который лается со своей старухой-матерью потому, что жена ушла не к другому, а просто ушла. Хищники, они ещё придут к вам, напомнят :мы зодчие, заштукатурили эту стенку. Самые матёрые взыщут с вас налог ни за что, за бумажку с печатью- от таких спасу нет, за ними суды и закон.
Она ненарочно приходит когда все на работе, она слоняется весь день: где живут богачи, те её иногда угощают кофием с пряником. Стыдясь приквартирной вони, бедняки боятся её: а вдруг опишет антисанитарию? Тогда двор присыплют хлоркой, а жильцов увезут на милицейском "бобике" чтоб отпустить на разорённое родное пепелище инвалидами с отбитыми почками.
Рассказывают ужасы, нет ,не сразу: вначале -о кошках, о погоде, о политике... Затем:
- Новенький участковый подкатывался, спрашивал, кто наркотиками торгует...
- Какими?
- Да вот, коричневую дурь в ложечке кипятить...
- В чайной?
- ... Может быть.
- И?
- Он САМ ВСЁ знает, зачем спрашивал?
- Как зачем, настучать на соседей, а после он же и помирит вас, если пожелает...
Пополудни она остервенело смотрит на ворота так, словно хочет убить всех жильцов - и вселиться в этот особнячок самой, с "любимым человеком", родить хоть двоих деток, а в этот вот, поплоше, соседский- пускать квартирантов, безродных провинциалов, неспособных метать стыдливо опущенными глазами ЛУЧИ СМЕРТИ. В детстве всем снятся навязчивые сны: полная лакомств бесхозная витрина, бывает, и дома как на картинках, но -без ценников. Что она вынюхивает?
Девушка в длинном пальто никому не показывает "корочки" с печатью. В руках она вертит дешёвый блокнот, каждый год прежний. В райполиклинике ничего о ней не знают.

Просторный пятачок у "Океана" в центре Акмесджита(Симферополя). Вижу длинную П-образную, открытую спереди и сзади тёмно-зелёную палатку с логотипами "Хольстен". Внутри неё - продольные, во всю длину палатки. то есть, аршин семь, проходы из дюралюминиевых переносных решёток: крайний справа, соображаю- "туда", средний- "сюда", крайний... Из-за спины слышу скорее подначивающий, с азартом, оклик пожилого, лет пятидесяти пяти, распорядителя, интеллигентного вида бритого мужчины в очках и серой униформе:
- Вам туда нельзя...
Ж И В Ы Е   П Р О Д У К Т Ы - мигом пропечатывается субтитр в моём мозгу.
(Соображаю: палатка -ТЕРМИНАЛ.)
в крайнем справа проходе, близко от меня пританцовывает голая по пояс высокая шатенка, она в светло-табачной долгой до пят юбке, подпоясана карминовым плетёным пояском с блестящей пряжкой. Я силюсь рассмотреть бюст: мои глаза слепит закатное солнце (словно затмение) Груди?!! Они небольшие, это ЗНАЮ, но соски?! Хорошо бы коричневые. Она вот-вот заговорит, и по голосу я узнаю её.
Я напряжённо возбуждён и рад.
У ног незнакомки- большой и узкий целлофановый паке, он шевелится, он набит чем-то мягким под завязку, внизу пакета- красный и жёлтый ,только шрифт, логотип: букв столько, соображаю, сколько...
Ближе ко мне в запретном проходе- похожий на Гарика Сукачёва мужчина, он несколько моложе полуголой шатенки, его КРОЛИЧЬИ (!!!) босые ноги выглядывают из под коротких штанов. Он зол и сосредоточен на себе... Субтитр скорее звучит: ИЗОБРАЖАЕТ ПИРАТА.
Снуют какие-то люди, они не замечают нас, я их вижу со спины, в чёрно-белой гамме, они что-то уносят, увозят в чемоданах и паках.
Полукролик в шикорой гавайской, нарочито пёстрой рубахе широко разводит руками... Субтитр печатается: ТРИ ШАГА НАЗАД, ДВА ВПЕРЁД...
Гарик, он остаётся лицом ко мне, но постоянно отводит взгляд, трижды шагает назад. Звучит, рваными отрывками, дурная фонограмма, пошло громко: кубинский фолк в джазовой аранжировке. Гарик поворачивается ко мне левым боком, подмышкой у него ЖИВАЯ РЖАНАЯ БУХАНКА, она тёплая, вкусно пахнет, надувает бульдожьи щёки и неслышно часкает сомьей пастью. Я вижу только, на уровне своего лица, буханку.
Сверху звучит ГРУШЕВО-ТЕРПКИЙ ,СЛАДКИЙ И СОЧНЫЙ голос женщины: "Она питается всем, даже сеном. Можно скормить ЗАДНЮЮ ГОРБУШКУ- ПОСЛЕ ОТРАСТЁТ..." Я узнал её, это моя знакомая М. Мне хочется сунуть указательный палец в пасть буханке.
Всё.

Она была сама чистота. Её, сидящую в кресле у окна, вечером заваливали кучей грязного белья, утром которое оказывалось чистым, выглаженным и накрахмаленным, пахнущим фиалками.
Она принесла недолгое , но и не даровое, как скоро выяснилось, счастье Крашенинниковым :кто-то неизвестный бросал в почтовый ящик выигрышные лотерейные билеты. Краша на работе повысили. Сын только раз, когда ему исполнилось семь спросил отца:
- Папа, а что между вами было?
- М-м-м-м... Н-ничего не было...
Это не так. Надя была первой любовью Краша, они вместе работали, в одной комнате чертили что-то пошедшее в металлолом в начале бедовых 1990-х. Она хромала- может быть, это остановило Краша.
В кабинете напротив сидел начальник. Он там остался поныне. Ликом почернел, руки и ноги его почему-то растут суставами как пырей. Ноги уже упираются в стену, а руки свисают, тянутся по ежёдневно мытому невидимой уборщицей паркету, ладонями вверх к просто выбеленному потолку.
Он когда-то работал в этом НИИ в центре Симферополя, а теперь по субботам ходил на собрания неформального кружка без устава, программной цели, прочей бумажной мишуры и даже без названия. Более того, участниками действа строго возбранялось говорить друг с дружкой, обмениваться какой-либо инфой, да еще, в особенность строго- касаться друг дружки.Преступники, не сразу- вначале им становилось плохи и требовалось покаяние деньгами главному, постом, уединением дома- то есть, нераскаявшиеся оступники бесследно исчезали, их никто не разыскивал, не погребал, не оплакивал, только самые близкие люди долго, по-скорпионьи, хранили память о пропавших: они снились живым ,сидящие в пустых и прохладных старомодных кабинетах, похожих на больничные палаты, за канцелярскими столами, будто восковые, совсем не изменившиеся, застывшие навеки где-то, но где же? поблизости.
Главный, так его звали за глаза, нет- исключительно про себя, даже не шёпотом, тридцатилетний лысый толстячок-коротышка, бывший детдомовец-сирота, служил где-то вахтёром, занимал комнату без окон в общежитии на окраине, где-то на Маршала Жукова, куда раз в полчаса ходила маршрутка, комнату три на три метра, в дверь которой врезал было стеклянное окошко 20 на 20 сантиметров, после чего комендант распорядился вывинтить лампочку в коридоре напротив. Жилец был бодр и выглядел несколько младше своих лет, не маньяк, не вампир, в порочащих связях не замечен. Он доставал из-за ворота вилку на длинном чёрном кабеле и втыкал её в действующую розетку. Глаза его горели пуще кошачьих: до утра или до вечера- как когда смена- лежа на пружинной кроватке, жилец читал одну-единственную книгу, какую же? больше книг в комнате без окон не водилось.
Люди собирались к девяти по субботам, лысый шествовал к проходной впереди всех, он двумя руками отворял стеклянную, тяжёлую как надгробье дверь ,семенил к стойке и ,привстав на цыпочки, молча совал вахтёрше пару-тройку мятых мелких банкнот- та, потупив свиной взгляд в дешёвых очках, доставала связку, почему не один? ключей. На шестой, верхний этаж добирались на лифте группами, причём главный садился один и последним. Он сам отворял комнату 666.
Все по очереди, прижимая к задницам канцелярские стулья, семенили к главному, восседавшему за длинным столом у окна, одна створка всегда, в любую погоду, была распахнута. Розовая, лёгкая и долгая занавеска то соблазнительно пузырилась и, стремительно поддавшись порыву невидимого ветра, надувалась прозрачным колоколом, то -но уже медленно и недовольно,- снова обречённо замерев в недолгом ожидании, опадала. Прихожане молча садились напротив, доставали из за пазух особые, скроенные и сшитые из серой в зелёную полоску фланели самим главным мешочки, вытряхивали оттуда "беды и горести" на стол. Записки ,накануне сунутые в кисеты, чудесным образом сыпались на лакированную столешницу подсолнуховой шелухой, скрепками, пластмассовыми колпачками и обрезками ногтей. Главный брезгливо смахивал их в чёрную пластмассовую корзину-образину, которую затем, в понедельник, чистила невидимая уборщица. Он что-то шептал, гладил дрожащие, заплаканные лица, трогал плечи, груди, загривки... Исповедь длилась минут десять, но бывали исключения. Однажды главный ласковым своим щенячьим, но и сверлящим, острым- тоже взглядом заставил Краша дрожать полчаса. Сзади нервно ёрзали стулья. Краш слышал кашель и сопение неизвестных своих коллег. Он только успел подумать: "Это же мой НИИ... Это должно случиться", как сирота, не погладив его, молча сунул ему в левую ладонь жёлтый ключ с номером 691. "Это же мой ключ..."
На своём месте сидела Надя. Она не изменилась, а Краш постарел на десять лет. Она не дышала и не жила, но тело её оставалось тёплым. Лицо её было как и прежде всегда-  ухоженным. Краш метнулся вон. Он успел заметить в соседнем, без дверей, покое начальника, чья трёхметровая рука простиралась вдаль по паркету. Краш, сдерживая утробный вой, пронёсся лестницей вниз. Он успел метнуть ключ дверей старенькой вахтёрше и поддать плечом тяжёлую как асфальтовый каток дверь.........................
Краш взял трёхдневный отпуск чтоб всё уладить. С женой он договорился подозрительно легко:
- Понимаешь, мы когда-то просто дружили...
- Поняла.
- Она не жива, но...
- Да, она не требует ухода.
- А...?
- Подруга кстати рассказала мне свой странный сон. Коленька, это счастье! ты понял? Сча-стье-е-е-е...
С директрисой НИИ удалось договориться даром:
- Я Крашенинников...
- Да, пожалуйста, приезжайте, забирайте свою Надю. Мы очень рады, и за вас -тоже.
Левая ступня Нади была обута в обычный, не ортопедический сапог!
Каждый вечер супруги раздевали живую куклу, клали пораньше её к себе в кровать.
Затем до полуночи поочерёдно поодиночке удалялись на кухню пить кофе...
Надя однажды бесследно исчезла. В комнате ещё долго витал аромат фиалки.
В тот же день Краш разбился на машине. Утром, когда Крашенинниковы были вне себя от пропажи, им позвонил Осленко:
- Краш, это Осёл. Поехали в Феодосию: там тачку дёшево купим: наверно, ворованная, на запчасти...
Пришлось ехать в субботу.
В девять утра они врезались в акацию.
Осленко, он не пострадал, передал мне кисет с записками погибшего: "Сочини, Мемет, чего-нибудь, только не привирай! И на блог свой выдай ,я непременно ознакомлюсь".
Через неделю после похорон вдова Краша зачем-то позвонила в НИИ:
- Ах, вы вдова...?
- Да, я...
- Кем вам приходилась Надя?
- Да никем. Она- первая любовь моего покойного...
- А-а.
- ...............?
- Надя у нас.
И бросили трубку.
Вдова солгала: Надя была ,то есть стала было и её первой любовью!
Но было поздно: настоящая любовь не терпит даже мимолётной, ради сохранения собственного лица лжи.
Этот рассказ ещё и о том, что счастье требует платы, а даровое счастье грозит страшной, даже смертельной расплатой. Вот как. Всё.

Терджиман Кырымлы
г. Акмесджит (Симферополь), 02.12.2009 г.

Иду гулять в компании едва знакомых особ, которые, однако, суть именно те, которые мне нужны. Мы достигаем площади, откуда стрямятся прочь мелкие улочки, застроенные многошумноголосыми домишками: здесь пестро как в аквариуме. У начала одной из улиц группа мужчин стоит стеной, немного дальше по мостовой собирается другая группа. В промежутке между нимик, по левую сторону находится прилавок, за которым- дама без особых свойств, которая что-то объясняет. На прилавке лежит разрезанный вдоль пенис, о котором, похоже, ведётся толк. По левую сторону уводят прочь сомлевшего до потери сознания мужчину. Все настроены очень доброжелательно. Царит покой и порядок. Стоя сравнительно далеко, в задних рядах ,я всё же разбираю всякую деталь действа. Говорят: "Так вышло из-за того, что он хотел..." Эта фраза меня ужасно возбуждает. Я бросаюсь в дом, что направо: там в подвале танцы. При моём появлении все дамы встяют, они сильно нарумянены и напудрены- и оттого выглядят как странные существа. Музыка наяривает, всё и вся старается вытурить меня прочь. Но я ,что-то предчувствуя, ищу в подвале кого-то. Я ухожу оттуда, по лестнице подымаюсь наверх. На втором этаже- то же представление. Дамы и здесь выглядят не иначе. Дом  нестерпимо тревожит меня. А люди, которые следовали за мной, которых я ищу, они где-то здесь. Я смутно чувствую, что распознал голос З.Б.

перевод с немецкого** Терджимана Кырымлы
** Из антологии немецких переводов с французского "Surrealismus in Paris 1919-1939" 1986, Berlin- DDR, Verlag Philipp Reclam jun.

Насреддин среза`л базарный майдан по диагонали (именно так я рекомендую читать большинство здешних блогов) на осле , перед мордой которого болталась морковка на удочке.
Тряслись от хотота покупатели:
- Мы не ослы! У нас есть выбор, и в кошельках звенит у нас!
Заливались ,валились под прилавки продавцы:
- Бедняк! Когда он купит верблюда?!
Презрительно ухмылялись менты:
- Тьфу, ишь зачастил тут! С велосипедиста взятки гладки...
Когда мулла благополучно пересекал базар, торг возобновлялся, правда не для всех: некоторые ,сопя и хмурясь, сосредоточенно рылись в карманах.
Мулла кормил осла раз в день, после вечернего намаза, которому аккомпанировали выстрелы ,проклятья и вой: некоторые торговцы почему-то оставались недовольны суммами дневных выручек.
Из благодарности по ночам воры через забор подбрасывали Насреддину всё необходимое в мешках. Всё, кроме денег, так что благодарность заблудших, оступившихся мусульман сочеталась с трезвым воровским расчётом. Излишки добра Насреддин выставлял прочь за ворота для всех.
Так и только так истинный философ должен участвовать в рыночных отношениях.

Я участвовал в банкете в честь сюрреалистов. Многие столы были накрыты на просторном лугу. Некая персона, исполнявшая роль Андре Бретона, но выглядевшая похожей на Никиту Балиефф (Nikita Balieff) и Джоэ Целли (Joё Zelli), и первого скрипача извсестного испанского джаз-банда "Фузеллас"(" Fuzellas") во время турне в Шамони, всё бегала меж гостей играя рыночного зазывалу кипучего южного пошиба. Речь свою он постоянно акцентировал выкриками вроде :"Мы русские... уж посмотрите, как мы, русские... по-русски.." и т.п. Он угррожающе рраскатывал "р" и вместо "рюс" выговаривал "рус". По окончании трапезы присутствующим было роздано оружие, их принудили к муштре. Правда, противились немногие а один из недовольных негодующими выкриками привлёк на свою сторону пару нерешительных. Некий сосед мой молвил :"Всегда этот Риго неспокоен оттого, что не готов". Зазывала же, продемонстрировав на примере, что современный фашизм будет побеждён сильнейшим фашизмом искусства "русских", показал нам новую и в высшей степени замечательную модель винтовки, которая вот да поступит на вооружение армий: вместо отсутствовавшего за ненадобностью ствола имелся второй штык- приемущество, в котором оказалось легко убедиться. Зазывала немедля привёл в действие новинку: выстрелил в воздух -и красивая, расписанная в пух и прах ракета, описав изящную параболу, упала на землю к великой радости генерала с его штабом. Генералом был пузатый толстяк с огромной,  формой похожей на огурец, головой олигофрена из папье-маше увенчанной рыжей волоснёй. Затем вкатили пушку- и та пальнула ракетою, тоже как попало разрисованной, ещё милее первой. Но это ещё не всё: приволокли восхитительное оружие, необьятного размера и неопределённой формы, во всяком случае, выглядевшее странно- ствол был донельзя изогнут. Орудие разродилось прозрачным и, само собой разумеется, расписным мыльным пузырём, который недолго парил в воздухе, а затем опустился на конусообразную вершину генеральского черепа, где и лопнул. "Это мне милее орудийного снаряда!- умиротворённо заметил толстяк". Зазывала, кстати проходя мимо в затворённой клетке, с наигранно виноватым видом услужливо откликнулся: "Д`что там! Вы ,возможно, полагаете, будто это я его посадил в клетку. Но да вы ошибаетесь- это сделал баран. А баран, - знаете, кто его пленил? Итак, это сделала лиса. А лису? Ну да, это смог лев, он её взял в плен. А льва? Да... это сделало Отвращение*". Во время последнего монолога персонажи сна(мечты) всё бледнели и бледнели, а я услышал голос, заключивший: "Превосходно, чудесно, прислуживайте генералу и не спрашивайте себя, что это за особенный зверь".

_____________Примечание переводчика: * "ден Экель"- отвращение, отвратительный тип, а "дер Эзель"- осёл: может быть, здесь игра слов?___________

перевод с немецкого** Терджимана Кырымлы
** Из антологии немецких переводов с французского "Surrealismus in Paris 1919-1939" 1986, Berlin- DDR, Verlag Philipp Reclam jun.

                                                 Сон первый
На аэродроме: со стоящего на земле аэроплана снимают на кинокамеру взлетающей, чётко работающей, точно знающей, что делает машины. Воздух полнился пронзительным рокотом, равно и светом, вторящим последнему. Но прожектор иногда упускал машину. Наконец, мы взлетели вдвоём или второём. Машина висела в небе. Я очутился в неприятно-лабильном равновесии. Когда же машина обернулась, мы обернулись с нею- в пустоте и нам пришлось схватиться за кольца чтоб удержаться. Наконец, манёвр удался, но я недосчитался друзей: на борту остались лишь механики, которые в пустоте управлялись со свёрлами.
В этот миг один из них оборвал оба провода. "Прекратите работу,- крикнул я им,- я падаю!" Др земли оставалось нам пятьсот метров. "Только терпение!- отвечено было мне.- Мы рождены чтоб падать".
Мы опасались покинуть несущие плоскости машины, я всё же ощущал их твердь под собою. "Верно падаю!- взревел я, точно зная, что не умею летать". И я услышал, как всё с грохотом взорвалось. Крик: "Отстрелить спасательную петлю!" И сразу же   я    п о ч у в с т в о в а л, что мои ноги оторваны режущим острым арканом, а самолёт под ними скользит прочь, а я так и вишу головой вниз в пустом пространстве.
Не знаю право,  с т р я с л о с ь   л и   э т о   с о   м н о й   н а я в у.

                                                  Сон второй
А затем я сразу пошёл на свадьбу, которой было ждал. То была свадьба ,где невестами оказывались девушки, но там также присутствовали актрисы и проститутки, а чтобы достичь девственниц, надо было преодолеть ручеёк, поток заросший режущим камышом. Итак, мужчины достигли дев -и сразу выбрали себе пары.
Одна среди них, девственнее прочих, кудрявая, была в платье со светлыми ромбами. Она, миниатюрная пышка, оказалась выбранной одним известным киноактёром.  Мне было больно, что она любит не меня.
В комнате, куда её ввели, плохо закрывалась дверь- и через щель я видел, как молодожёны взаимно отдаются. В общем, я стоял довольно далеко от двери, но из всех присутствующих в зале происходящее в комнате интересовало только меня. Я видел как пара в комнате ,уже нагая, просто занята своим- и я подивился тому, насколько полно их бесстыдство прикрыто чистотой и некоей твёрдой решимостью. Девственница очень ценила свою невинность, но сколько природного и естественного явилось в тот миг, когда она сошлась со своим женихом. А затем мы проводили их на лодку.

перевод с немецкого* Терджимана Кырымлы
* Из антологии немецких переводов с французского "Surrealismus in Paris 1919-1939" 1986, Berlin- DDR, Verlag Philipp Reclam jun.