Ингеборг Бахманн "Малина", роман (отрывок 35)

Вторая глава

Третий мужчина

Малине надо расспросить обо всём. Я же отвечаю не будучи спрошенной: "На этот раз место действия- не Вена. Это некое место, что зовётся Всюду и Нигде. Время- не "сегодня". Времени действия вообще нет больше, ведь это могло случиться вчера, или давно, может повториться, быть всегда, кое-чего могло и не быть. Ради цельности этого, заскакивающего в иные поры, времени, меры ему нет, и нет никакой меры для безвременья, в котором происходит нечто небывалое во времени.

Малина должен всё знать. Но я настаиваю: "Это сны для грядущей сегодня ночи".

Отворяется широкое окно, оно пошире всех тех, что я видала, но не во двор нашего дома, а на некое пасмурное небо. Под облаками, вижу, вон, простирается озеро. Начинаю размышлять, что за озеро. Но оно не покрыто льдом, здесь на праздничная ночь и разудалые мужские компании, которые ,бывало, стояли посреди озера, отсутствуют. А озеро это, невидимое, составляет множество погостов. Нет на них никаких крестов, но над каждой могилой- клубы облачные, мощные и тёмные, а могильные таблицы с надписями едва видны. Мой отец стоит рядом, он убирает руку с моего плеча, ведь к нам на помощь направился могильщик. Мой отец повелительно смотрит на старика- и тот, испугавшись, глядит уже на меня. Он пытается говорить, но лишь немо и долго шевелит губами, а я успеваю услышать лишь его последнюю фразу:
- Это кладбище убитых дочерей.
Лучше бы он не говорил мне этого- и я горько плачу.

Камера велика и темна, нет, зал это, с грязными стенами, должно быть, это горный замок в Апулии. Веды нет ни окон, никаких, нет и дверей. Мой отец меня запер, и я желаю выведать у него, что он замышляет со мной, но у меня снова недостаёт храбрости спросить его, и я снова осматриваюсь, ведь одна дверь должна быть, одна единственная дверь, через которую я могу выйти на волю, но я уже спохватываюсь, что нет выхода, никакого отвора, уже больше никаких отворов, все они загорожены чёрными шлангами, ими, как громадными отвратительными кровавыми пиявками, скрученными, увиты все стены, высасывают что-то. Почему я кишки эти не заметила раньше? ведь они ,пожалуй, сначала здесь были! Я была полуслепа от темени, топала вдоль стен, чтоб не пропасть с глаз отца, чтоб найти с ним дверь, но вот и нашла её, и говорю: "Дверь, укажи мне дверь". Мой отец спокойно убирает первую кишку -я вижу круглую дыру, сквозь которую дует вовнутрь, а я сгибаюсь, отец трогает один рукав за другим, а прежде, чем могу закричать, я уже вдыхаю газ, всё больше газа. Я -в газовой камере, это она, величайшая газовая камера Мира, и я одна в ней. Никак не уберечься от газа. Мой отец исчез, он знал. где двери- и не показал мне их, и пока я умираю, гибнет моё желание повидать отца ещё раз и напоследок ему сказать одно.
 -Отец мой,- говорю я ему, -я не желала предать тебя.
 Я никому этого не скажу. Здесь никак не защитить себя.

Когда это начинается, миръ уже оказывается скомканным, а я знаю, что безумна. Стихии мировые пока в наличии, но -в настолько пугающей взаимосвязи, такими их никто никогда не видывал. Автомобили раскатывают повсюду, они рязят своими колерами, люди выныривают, ухмыляющиеся призраки, а когда они походят ко мне и валятся- оказываются соломенными куклами, мотками железной проволоки, марионетками из папье-маше, а я иду дальше в этот миръ, который вовсе не миръ, со стиснутыми кулакими, с вытянутыми вперёд руками, чтоб защититься от противников, от машин, которые наезжают и сшибают меня, а когда я от страха останавливаюсь, то жмурюсь, ведь краски, светящиеся, резкие, неистовые пятнают меня, моё лицо, мои голые ступни, я стова открываю глаза, чтобы сориентироваться, ведь желаю уйти отсюда, тогда я лечу высоко, ведь мои пальцы на руках и ногах раздулись в воздушные шары, и несут меня в некую никогда-больше-вышину, в которой ещё хуже, тогда лопаются они все- и я падаю, падаю и встяю, мои пальцы на ногах почернели, я больше не могу идти.
Мой отец нисходит из густых слитков краски, он молвит насмешливо: "Иди дальше, только дальше иди!"  а я прикрываю ладонью рот, из которого выпали все зубы, которые лежат так, что ходу нет, два полукружия мраморных блоков, передо мной.
Мне же нечего сказать, ибо мне нужно прочь от моего отца и поверх мраморной стены, но на некоем ином языке молвлю я :"Нэ! Нэ!" И на многих языках: "Ноу! Ноу! Нон! Нон! Нет! Нет! Но! Неем! Неем! Неем! Найн!" Ибо на нашем языке могу лишь "найн" сказать я, кроме этого не нахожу иных слов в некоем языке. Катящееся устройство, наверное, великанское колесо, которое швыряет из гондол эксременты, тоже катит на меня и я говорю: "Нэ! Неем!" Но с тем я перестаю выкрикивать своё "найн" ,отец наезжает на меня пальцами, своими короткими, крепкими, твёрдыми пальцами в глаза, я стала слепой, но я должна идти дальше. Этого не сдержать. Я усмехнулась, вот как. ибо мой отец тянет мой язык, и желает вырвать его, дабы и здесь никто не слышал здесь моего "найн" , хоть меня никто не слышит, всё же, предже, чем от вырвал язык, происходит отвратительнейшее- голубая громадная клакса едет в мой рот, дабы я впредь не выдавила ни звука. Моя голубизна, моя восхитительная синева, в которой прогуливаются павлины, и моя синь вдалеке, мой голубой обрыв к горизонту! Голубизна пуще пробирает меня изнутри, по самую шею, а мой отец уж пособляет, он вырывает моё сердце, и мои кишки прочь из тела, но я ещё могу идти, я ступаю вначале в слякотный лёд, предже, чем войду в лёд вечный, а во мне раздаётся: "Нет ли здесь кого живого, нет тут хоть одного человека, на всём этом свете, не ли тут деловека и среди братьев, уж никого нет сто`ящего, и среди братьев?!" То, что из меня вышло тут, замёрзло во льду- побрякушка, и я выглядываю наружу, как они, иные, живут в тёплом мире, а Великий Зигфрид кличет меня, вначале тихо, затем всё же громко, нетерпеливо прислушиваюсь я к его зову: "Что ищешь ты, что за книгу ищешь?" Он зовёт сверху всё отчётливее: "Что за книга, каковой быть ей, твоей книге?"
Внезапно я кричу, к острию полюса, откуда нет пути назад, кричу: "Книга об аде! Книа о пекле!"
Лёд трещит, я ныряю прочь под полюс, в нутро земное. Я в аду. Точёные жёлтые языки пламени вьются, огненные кудри повисают на мне с головы до пят, я выплёвываю огонь, глотаю огонь.
-Пожалуйста, вызволите меня! Освободите меня от этого часа! -я говорю своим голосом из школьного времени, и всё же я совершенно отчётливо вижу, как всё переменилось к лучшему , и я позволяю себе упасть на чадный пол, продолжая размышлять, леду на полу и думаю, я мне бы ещё кликнуть людей, во весь голос, людей, которые бы спасли меня. Зову матушку мою и свою сестру Элеонору, я блюду очерёдность, вот как: вначале- мать, да- первыми ласковыми именами с детской поры, затем... (во время пробуждения мне приходит в голову, что я так и не позвала своего отца). Собираю все силы в кулак, после чего изо льда ступаю в пламя, с плавящимся черепом, тужусь, чтоб, крича, соблюсти иерархическую очердность- в ней заговор против чар.
Здесь светопреставление, катастрофический провал в ничто, миръ, в котором я полоумна, кончается, я хватаюсь за голову- и в который раз пугаюсь: на моей обритой голове- металлические пластины, и я удивлённо озираюсь. Вкруг меня сидят несколько врачей в белых халатах, выглядят доброжелательно. Они убедительно говорят, что я спасена, стоит только убрать металлические пластины- и волосы отрастут. Они делали мне электрошок. Я спрашиваю: "Мне сразу расплатиться?"- мой отец, точно, им не платит. "Главное то, что вы спасены". я ещё раз падаю, ещё раз просыпаюсь, но всё же я упала не с кровати, и никаких врачей тут нет, а мои волосы отрасли. Малина подымает меня- и кладёт на место, в кровать.

Малина: Оставайся совершенно спокойной. Это пустяки. Но скажи мне наконец, кто твой отец?
Я: (и я плачу горько) Я и вправду здесь? Ты верно здесь?
Малина: Господи Боже, почему ты постоянно повторяешь "мой отец"?
Я: Хорошо, что ты помнишь меня. Но позволь мне долго припоминать. Укрой меня. Кто мог    быть     моим отцом? Знаешь, например, кто твой отец?
Малина: Оставим это.
Я: Не оставим, я вот представляю себе. А ты никак не представляешь?
Малина: Темнишь, хитрить изволишь?
Я: Возможно. Желаю и тебя вывести в тень. Почему тв решил, что мой отец не отец мне?
Малина: Кто твой отец?
Я: Не знаю, не знаю этого, правда, не знаю. Ты умнее, ты ведь всегда всё знаешь, ты усугубляешь мою     бозезнь собвтсенным всезнайством. А тебе от него зачастую не бывает плохо? Ах. нет, тете- нет.     Согрей мне ноги, да, спасибо, только мои ступни уснули.
Малина: Кто он?
Я: Не стану говорить. Ведь не могу, потому, что не знаю.
Малина: Ты знаешь это. Кланись, что не знаешь.
Я:  Не клянусь.
Малина: Тогда я скужу тебе это, слышишь ты меня, я скажу тебе, кто он.
Я: Найн. Найн. Нии. Не говори мне. Принеси мне льда, холодный, влажный платок на лоб.
Малина: (уходя) Ты скажешь мне, готовься сказать.

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы