К музыке я глух, но очень отзывчив. С детства. В том смысле, что петь люблю, а слуха никакого. "Ой мороз, мороз" в моем исполнении производит неизгладимое впечатление и запоминается навсегда. Очень давно выяснилось. 

  Я только во второй класс пошел, когда родителям пришла в голову мысль дать мне музыкальное образование. Мой дядька, окончивший консерваторию, преподававший, а потом, некоторое время, даже директорствовавший в местной музыкальной школе, прослушав меня, уперся было рогом, но уступил напору старшего брата и я был зачислен. Дядька, чувствовавший некоторую ответственность за своего будущего ученика подарил мне старенькую мандолину и какую-то фигню, в которой по прилагавшемуся смычку можно было узнать небольшую скрипку.

  Надо сказать, что подарки меня заинтересовали мало и только с точки конструкции и всяких винтиков, называемых почему-то колками. В то время меня гораздо больше занимали упертые из отцовской библиотеки две книги. "Система самбо - боевое искусство" Харлампиева, с очень интересными картинками захватов и бросков и толстый учебник химии Глинки с непонятными, но зачаровавшими меня словами. А еще хомяк.
  Эта рыжая сволочь в очередной раз прогрызла свою клетку и сбежала за шкаф. Чувствуя нехилую для ребенка ответственность за зверя, и потратив день на его выковыриварие из под шкафа, клетку я починил. Проволокой.   В качестве проволоки исключительно подошли струны от мандолины и скрипки, выкушенные оттуда бокорезами. Чтоб никто не заметил я натянул вместо струн обычный бумажный шпагат. 

Опробовав полученное и не заметив никакой разницы в звучании, я тут же забыл об инструментах и занялся опробованием Харлампиева на валике от дивана.

  Клетка отцу понравилась. Меня бы, наверное, похвалили, но дядька, возмущенный до глубины души, моим варварским отношением к смычковым мандолинам, нажаловался отцу и труд остался неоцененным. Отец у меня, слава богу, человек мудрый и выдуманное им наказание меня полностью устроило. Мне запретили заниматься музыкой.

  Такие запреты творят чудеса, и мне тут же захотелось петь. Подумаешь, какое дело: запретили - петь вполне можно и по пластинкам выучиться, - решил я, достал из шкафа мамин любимый диск с Барыней и тем самым "морозом" на другой стороне. 

  Через неделю упражнений диванный валик лопнул по шву, терпеливая моя бабушка начала повязывать голову пуховым платком, закрывая уши двумя его слоями, а у хомяка пропал аппетит и желание вылезать из клетки. Но песню про мороз я выучил без всякой музыкальной школы. Расстраивало меня только одно: практически полное отсутствие слушателей.   Бабушка ссылалась на внезапную мигрень, мама на усталость и заочные контрольные МОПИ им. Крупской, отец отбыл в очередную командировку, а все мои друзья считали пение полностью "дефчачьим" делом. Единственным слушателем был хомяк, не имевший, как я сейчас понимаю, другого выхода из клетки. Но в жизни мне везет. Везет всегда и в больших количествах.

  Не прошло и пары дней, как двери нашего класса распахнулись и в них, прервав урок, влетела наша новенькая учительница пения - совсем молоденькая девица в модной мини юбке. Мы встали и сели. Пошептавшись немного с нашей классной дамой она объявила следующее: намечавшийся на завтра сборный концерт школьного хора и сольных исполнителей под угрозой срыва. Все исполнители и половина хора полегли с ангиной, обожравшись мороженного, после выездного пения в соседней школе. И если хор еще споет как-нибудь в половинном составе и уже репетирует, то сольные певцы могут только хлопать в ладоши дома. Срочно нужна замена. Не может ли к кто-нибудь из нас спеть русскую народную песню?

  - Ну, я могу, - я встал и покраснел от смущения, гордо оглядывая, одноклассников, - как раз недавно разучил одну. Песня ямщика называется.
  Сидящий рядом Колька покрутил пальцем у виска, а невоспитанный Леха просто заржал. Зато симпатичная Маринка обернулась, встряхнув бантиками, и заинтересованно улыбнулась. Пришлось покраснеть еще сильнее.
  - А знаешь ли ты, милый друг, ноты? - спросила удивленная неожиданной инициативой снизу классная дама, - и сколько раз тебе повторять, что взрослым "нукать" неприлично?

  - Ну, знаю, - не моргнув глазом соврал я, не видя обратной дороги, - у меня дядька директор музыкальной школы.
Железный аргумент произвел впечатление.
  - После уроков зайди в музыкальный класс, - молвила учительница пения и удалилась радостно крутя красивой попой.

  Какими же наивными были наши учителя, как они верили детям, думаю я сейчас. Сейчас, когда я на тридцать лет старше тогдашней семнадцатилетней учительницы пения с уничижительной кличкой "певичка".
  А тогда, я еле доёрзал оставшийся урок и отправился на третий этаж школы, куда такой малышне вход был обычно заказан. Ну, если только тебя потащат в учительскую на разборки, за курение в туалете, разбитый товарищу нос, вынесенное стекло или еще какую невинную детскую шалость, вроде "дымовухи" из расчески.

  В музыкальном классе меня ждали.
  - Вставай рядом, - сказала Певичка, усаживаясь за пианино и разминая пальцы. Зазвучала незнакомая мне музыка.
  - Разминается, наверное, - сообразил я.
  - Тебя темп устраивает? - спросила Певичка
  - Какой, нафиг, темп, если музыка не та? - подумалось мне, - ее же на баяне играть нужно, как на пластинке, а пианино здесь никаким боком не вертелось.
  Поискав глазами баян и немного выждав, я, все-таки, решил не сдаваться:
  - Нормальный темп, но вот тональность...
  
  На мое счастье, наши занятия были прерваны школьной техничкой тетей Любой, ввалившийся в кабинет со шваброй и ведром.
  - Все, Галка, выметайся, - проворчала она приступив к уборке, - опять до ночи бренчать собралась. Иди уже, не мешай работать. Мальчишку до дома проводи только, чтоб не натворил чего. Знаем мы их. Нечего ему репетировать, он и так весь подъезд своими песнями замучал.

  Вот что правда то правда: по дороге я мог чего и отчебучить.   Тетя Люба жила в соседней квартире, дружила с моей бабушкой и знала меня, как облупленного с самого рождения.   И мы ушли домой.

  Перед началом концерта, все исполнители толпились за кулисами актового зала и волновались перед выступлением в ожидании рассаживании публики. Под ногами у выступающих путался школьный Шарик. Шарик - это не шарик, а собака и всеобщий любимец. Мелкий и пушистый по своей породе, он жил при столовой, раскормлен был до шарообразного состояния, вследствии чего, был добр до безумия и сносил небезопасные для здоровья детские ласки с терпением плюшевой собаки. Наконец начался концерт.

  Я выступал вторым. Дождавшись объявления меня, я вышел на сцену, поклонился публике, выставил вперед правую ногу и милостливо кивнул таперу в лице Певички:
  - Давай фигачь, а то народ заждался.
  Она заиграла, я запел не попадая в такт, но пронзительно громко и очень, как мне казалось, душевно.
  Народ в зале зашевелился, сидящий рядом с Маринкой, Леха (везет же гаду) зааплодировал, а я продолжил свою трагическую песнь, взяв чуть повыше.

  Среди зрителей раздались редкие одобрительные, как мне казалось, смешки. И я запел с большим чувством, как только мог. Когда я добрался до своей "ойревнивой" жены, в зале не только смеялись, но и плакали. Я хотел было обрадоваться реакции публики, как мне начали подпевать сзади. Не прерывая песни я обернулся: чуть левее меня, на сцене сидел Шарик и подвывал, задрав голову. У него выходило ничуть не тише чем у меня, но в такт он попадал лучше.

  - Вот паразит, - думал я и пел, - не мог раньше вылезти.
А в зале, внимая грустной пестне, рыдали все. Мысли мои были прерваны рассерженным голосом директора:
  - Кто пустил эту скотину на сцену, - вопросил директор, - уберите ее немедленно.

  Физрук, географ и трудовик - все школьные мужики бросились выполнять указание. Музыка кончилась, но я допел до конца, не обращая внимания на беготню за спиной. Не знаю, как Шарику, а мне больше так никогда не хлопали.

  Но до сих пор меня мучает один вопрос: почему ни у физрука, ни у географа, ни у трудовика не было сомнений какую скотину имел ввиду директор. Может он им пальцем показывал? Это же неприлично при учащихся.