Пантея:
Увы! Что видел ты?

Прометей:
                                   Есть два мученья:
смотреть и молвить, мне оставь одно.
Есть Имена, что святы от Природы,
возреяли в пресветлой высоте;
народ собрался в коло ,крикнул вместе:
"Свобода, правда и любовь!" согласно.
Внезапно злая смута пала с неба
средь них: то были хитрость, спор, обман;
тираны вторглись, и делили портя.
То была правды тень, я видел.

Земля:
Я чуяла казнь, сын, с радостью особой,
что скорбь и доблесть в смеси подают.
Дабы облегчить чин твой, я позва`ла
тех милых красных духов, чьи дома--
людских раздумий гроты, что живут,
подобно птицам в воздухе, в эфире
вкругмирном, что над чадом нашим смутным
следят грядущее как в зеркале;
они, пожалуй, явятся тебя утешить!

Пантея:
Глянь, сестра, там сбирается духов орава,
точно хлопья обла`ков по прихоти милой весны,
в синем небе толпясь!

Иона:
                                          Посмотри! на подходе ещё,
словно ды`мки фонтанов в безветрии,
из ущелья восходят полоски вертясь.
Тихо! это музыка пиний?
Это озеро? Иль водопад?

Пантея:
Это нечто печальней, послаще всего.

Хор духов (*-- хоры духов, этот и следующие переведены мною вольно, без рифмовки строк, дабы исказить сути подстрочника, --- прим.Т.К.) :
С незапамятных времён
нам водить и сторожить
угнетённых небом смертных;
мы вдыхаем, не болея,
мыслей люда атмосферу:
пусть смутна она иль спёрта
словно день, что мечен бурей,
пусть в сиянии предсметрном,
пусть она светла что высь
промеж неба с тихой речкой,
что ни ветер не колышет,
что прозрачна и светла;
словно птицы на ветру,
словно рыбы средь волны,
словно думы человечьи,
мы творим привал свой хлипкий
кучно, порознь словно тучи,
сквозь стихию без границ;
отттого (мы) полны предсказом,
а концы его --в тебе.

Иона:
Ещё приходят друг за другом, воздух вкруг них
подобен звёздным ореолам, он сияет.

Первый дух:
С рёвом трубным битв, пове`рх,
я летел, летел, летел
быстро среди темноты.
Прочь из праха ветхих вер,
прочь из клочьев царь-замён,
что смешались вкруг меня;
влаль меня толкал и нёс
многогласый смутный крик:
"Воля! Смерть! Победа! В бой!"--
ближе к небу он угас.
Но один звук, выше, ёмче,
то Любви душа, гласил,
был предсказом и надеждой,
а концы его-- в тебе.

Второй дух:
Радуга над морем встала,
да шаталась стоя тяжко:
что захватчица горда,
буря низом проносилась,
гнала туч полон вперёд,--
-- безобразную толпу,--
все расколоты надво`е
молниями; я слыхал, 
хриплый хохот грома: волны
уносили прочь "полову"--
и развёрзся смерти ад
пеной белой клокоча.
Я присел на корабле,
что расколот был моло`ньей;
видел я, как некто доску
уступил врагу, а сам
окунулся в пену шторма,
что сюда меня принёс.

Третий дух:
У постели мудреца
я сидел; горела красным
лампа над той книгой, что
он читал, он ел при том,
как явился Сон летучий
в пламенеющей каёмке--
я ж припомнил, что давно
он зажег и вдохновенье,
и печаль, и состраданье;
он едва касался мира
тенью дивного сиянья.
Он увлёк меня сюда,
бег Желаеньем окрыли`л;
должен я к утру венуться,
чтоб мудрец не пробудился
в странной горести один.

Четвертый дух:
У поэта на губах
грёзил как тот влюблённый,
звукам вздохов всё внимал;
он не ищет, не находит
смертных нег, его питают
поцелуи теней бледных,
что таятся в думах буйных.
Он желает от рассвета
до заката солнца блёстки
на озёрной глади видеть,
жёлтых пчёл в соцветьях ивы
наблюдать, не зная вовсе,
что в действительности зрит.
Но из этого всего
он творить умеет формы,
что реальней человека,
что бессмертия питомцы!
И одна из них меня
разбудила-- я к тебе
ради помощи помчался.

Иона:
Не видишь ты ль, как два виденья
сюда летят, в востока и с заката,
что две голубки к гнёздышку под тени,
близняшки, вскормленные всеохватным ветром,
ту песнь печальную и сладостную? Звенья
её, любовь с отчаяньем, пряны, терпки.

Пантея:
Ты говоришь, сестра? Мои слова поникли.

Иона:
Их красота дает мне голос. Видишь,
как те парят по зерни небосвода
на крыльях распростёртых, да лазурь
и пурпур окунают в лучезлато:
улыбки нежные их светятся в просторе,
будто звёзды.

Хор духов:
                Любовь саму узрела?

Пятый дух:
То ль над простором диким
я мчался облаком проворным, что кры`лит неба целину;
тот гребешок-планета в поросли лучей скользил долой
роняяя брызги радости с распущенных волос пахучих:
его шаги мостили мир сияньем, что за мною блекло;
Разруха позади зияла; великие учёные в безумия оковах,
безглавые герои, юнцов пропащих стан в ночи мерцали;
я дальше странствовал, покуда ты, о Царь печали
не обернул своей улыбкой виденное мной.

Шестой дух:
Сестра! Отчаянье-- особа не живая,
не странствует землёй, летает не под небом--
баюкая, крадётся, крыльцем тихим навевает
надежны робкие, что душам всем даруют небыль;
кто лживой передышкой умягчён от тех утешных перьев,
и музыкой облыжной мягконьких шагов,
тот грёзит радостью эфирной, кличет монстра,
Любовь, а пробудившись, видит призрак Боли,
как мы, которые привествуем его теперь.

Хор:
Пусть Разруха ныне --тень Любви,
что за нею мчится, всё губя
в виде Смерти белокрылой,
что трамбует и цветы, и поросль,
зверя, человека, благо, нечисть,
словно буря сквозь простор воздушный;
без ущерба членам и душе
пропусти ты всадника с конём.

Прометей:
Вам откуда знать, что будет, духи?

Хор:
Мы дыханьем полним атмосферу:
если почки бу`хнут в непогоду,
значит мы с Весной собрались,
чьи ветры волнуют сухостои--
пастухи уж знают, скоро снеги
опадут и унесутся речкой;
Мудрость, Справедливость, Мир с Любовью,
если борются они чтоб цвет дать,
то они нам что весенний ветер
пастушатам, а тебе-- предвестье,
два конца которого-- в тебе.
                           
Иона:
Куда же скрылись духи?

Пантея:
                                      Только чувство
от них осталось, словно чар всесилье
музы`ки, коль духовный глас и лютня
замрут, а отзвуки пока не стихли:
во глыби, коридорами души,
что эхо во пещерах, катят, реют.

Прометей:
Сколь чудны те воздушные созданья,
но чую я, что суетны надежды,
одна любовь верна; ты ж, Азия, далече!
была ж ты золотою чарой винам
захлёстывавшим естество моё,
которые б иначе в прахе сникли.
Всё тишина кругом, увы! сколь тяжко
рассвет погожий сердце мне томит.
Я б помечтал, и даже смог уснуть,
коль б не отверг дремоту. Поразмыслю,
что мне судьба готовит: стойкость, силу
страдальца иль потоп первооснов,
где ни агонии, ни утешенья;
Земля утешит-- Небу хватит мучить.

Пантея:
Ты ль позабыл ту, что глядит тебя
в холодной мгле, и не уснёт, пока
под сенью духа твоего скорбит?

Прометей:
Сказал я, все надежды тшетны, только
любовь верна: ты любишь.

Пантея:
                                                Это правда!
Но звёзды на востоке побелели;
и Азия пождёт в Индийских долах,
где сослана в унынье: те утёсы
однажды были биты-- и замёрзли,
подобно этим, только уж цветами
да травами украшены, ветрами
да звуками медвяными полня`тся,
что истекают по лесам и рекам,
эфирами её преображенья--
им про`пасть, коль с твоими, Прометей,
те б не смешались загодя. Прощай!

Конец первого акта

перевод с английского Терджимана Кырымлы
оригинальный текст драмы см. по сылке:  http://www.bartleby.com/139/shel116.html
перевод К.Бальмонта см. по ссылке: http://az.lib.ru/b/balxmont_k_d/text_0380.shtml

Где ты, любимейшее Завтра?
Мы все: стар, млад, силён и слаб,
богат, бедняк, храня печаль и радость
твоих улыбок ищем лад...
Да не тебя, ах! видим день обычный!
Бежим Сегодня, а тебя всё ищем.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

To-morrow
 
Where art thou, beloved To-morrow?
When young and old, and strong and weak,
Rich and poor, through joy and sorrow,
Thy sweet smiles we ever seek,—
In thy place—ah! well-a-day!
We find the thing we fled—To-day.

by Percy Bysshe Shelley

                                              Завтра

                      О, где ты, утро завтрашнего дня?
                      Седой старик и юноша влюбленный,
                      В душе и радость и печаль храня, -
                      Все ждут твоей улыбки благосклонной.
                      Но всякий раз, неотвратим, как тень,
                      Сегодняшний тебя встречает день.

                      Перевод Б. Гиленсона

О, чудная алхимия Медеи--
куда плеснёт, там светится земля
цветами яркими, а сучья зеленеют,
побегами свежи! О, если б Бог,
отравами силён, отставил чашу,
которую когда живой осу`шит,
то ,став сосудом гневного бессмертья,
рабом , да про`клятым, не гордым
погибельною своею долей, бродит
по свету смертью во плоти`! О, если б
мечта в пещере мага тёмного, который
перебирает пепел из реторты ради
могущества и жизни, даже если
рука его хрупка, уже немеет,
законом настоящим воплотилась
в таком приятном мире! Улетел
как выдох лёгкий ты, его восход
лучами золотыми обряжает...
ах! ты улетел! храбр, мил, прекрасен,
дитя изящества и духа. Столько
на свете бессердечия творится
и говорится; черви, звери, люди
живут себе, а мощная Земля
с морей и гор, с пустынь и городов,
в закатах низких и восходах ясных
свои моления возносит. Улетел ты;
отныне не сумеешь ты познать,
ни полюбить таинственные тени
на этой сцене призрачной, они
бывали слугами честнейшими твоими,
увы, оставили тебя! пропавшего.
Над бледными губами, столь сладкими
пускай умолкшими, над этими глазами,
чей взор почил во смерти, и над телом
пока не тронутым насилием червей,
да не прольются слёзы, даже в мыслях.
Теперь, когда сошли оттенки жизни,
и все божественнейшие те стремленья
несомы ветром суть бесчувственным,
и да стихам не горевать высоким
по ним, оставим их, и да картина
иль изваяние не возбудят помина
в воображеньи слабом хладной силой.
Искусство, красноречье, представленья
везде и вечно тщетны и бессильны
урон оплакать, тот что обращает
сияние их в тень. То горе "глубже слёз",
когда похищено всё сразу, ко`ли Дух
минучий, что сияньем красил
мир окружавший нас, вдруг покидает
тех, кто остались, то не плач ни стон,
и не бред горячечный надежды цепкой,
но бледное отчаянье с покоем хладным,
Природы ширь, и паутина дел,
рожденье и могила, всё это иначе.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

                    О дивная алхимия Медеи,
                    Цветами заставлявшая сиять
                    Сырую землю, чтобы зимним веткам
                    Благоухать весной! Когда бы Бог
                    Яд снова превозмог своею чашей,
                    Которую однажды выпил смертный
                    И, яростью бессмертной переполнен,
                    Не видя исключений в царстве смерти,
                    Скитается поныне, одинокий,
                    Как смерть сама! О если бы мечтанье
                    В таинственной пещере чародея,
                    Упорно разжигающего тигель
                    Бессмертия, хотя его рука
                    Уже немеет, стало бы законом
                    Сей милой жизни! Но ты улетел,
                    Как трепетная дымка в золотых
                    Лучах денницы: ах, ты улетел,
                    Ты, доблестный, ты, нежный и прекрасный,
                    Сын Грации и Гения. Неужто
                    Бездушное бессмертно? Черви, звери
                    И люди живы, и Земля, царица,
                    В горах, на море, в городе, в пустыне
                    То радостно, то скорбно произносит
                    Свою молитву, а ты улетел;
                    Узнать уже не можешь ты теней,
                    Пусть призрачных, которые служили
                    Тебе и только; здесь они, однако,
                    И без тебя. Над бледными устами,
                    Что и в молчанье сладостны, над этим
                    Лицом, пока еще не оскверненным
                    Червями ненасытными, не надо
                    Слез, даже бессмысленных. Когда исчезнут
                    Все эти очертания и краски,
                    Пускай они останутся лишь в этом
                    Стихе, прерывистом и безыскусном,
                    А не в потугах рифм и не в картинах
                    Безжизненных, не в бледных изваяньях,
                    Скрыть не способных немощи своей
                    И холода. Искусство и витийство,
                    Все в мире слишком тщетно для того,
                    Чтобы оплакать превращенье света
                    В тень; это горе "глубже слез", когда
                    Похищен свет, когда покинул нас
                    Дух, нам светивший в мире, не надежда -
                    В неудержимых судорогах плача,
                    В отчаянье немом нам остается
                    Спокойствие холодное, костяк
                    Природы в паутине, где рожденье
                    И даже смерть обманывает нас.

перевод К.Бальмонта
английский оригинал см. по ссылке (строки 672--720)

Несть ни труда, ни орудий, ни знания, ни мудрости в могиле, куда идёшь ты.
                                                                    Екклезиаст IX, 10 (дословный перевод англ.цитаты,--- прим. Т.К.)

Бледна и хла`дна, лунная улыбка,
что метеор в беззвездии ночи`
летит на одинокий остров шибко,
что не коснулись робкие лучи--
то сполох жизни, бледный и минучий,
он свет в пути, поколь нас беды мучат.

О человек, храни кураж душевный
меж хлёстких теней здешнего пути--
и облаков уймётся сокрушенье,
его благ-день к покою освяти`т,
где Ад и Рай тебе оставят волю
пытать свою, средь многих, долю.

Сей мир (this world)-- кормилец всёх и вся, что знаем;
сей мир родит нам ощущенья все;
но смерти миг мозгам сдаётся краем,
коль стали нервов компаса в них нет:
тогда все чувства, знания, виденья
минают что пустое представленье.

Секрет могилы: лишь её засека
честна в краю, где ничего уж нет,
ведь слух, глаза и разум человека
там не живут, не емлют дух и свет
всего великого, благого и чудного
бескрайних царств, где перемен столь много.

Кто скажет сказку смерти немогласой?
Кто уберёт с грядущего покров?
Кто нарисует тени, что во власти
глубокой гущи родовых гробов?..
иль примирит надежды упований
с любимым, страшным, здешним, с нашим, с нами?

перевод с английского Терджимана Кырымлы

On Death

(в Сети это стихотворение почему-то без эпиграфа?-- Т.К.)
There is no work ,nor device, nor knowledge, nor wisdom, in the grave, whither thou goest. -- ECCLESIASTES

The pale, the cold, and the moony smile
Which the meteor beam of a starless night
Sheds on a lonely and sea-girt isle,
Ere the dawning of morn's undoubted light,
Is the flame of life so fickle and wan
That flits round our steps till their strength is gone.

O man! hold thee on in courage of soul
Through the stormy shades of thy wordly way,
And the billows of clouds that around thee roll
Shall sleep in the light of a wondrous day,
Where hell and heaven shall leave thee free
To the universe of destiny.

This world is the nurse of all we know,
This world is the mother of all we feel,
And the coming of death is a fearful blow
To a brain unencompass'd by nerves of steel:
When all that we know, or feel, or see,
Shall pass like an unreal mystery.

The secret things of the grave are there,
Where all but this frame must surely be,
Though the fine-wrought eye and the wondrous ear
No longer will live, to hear or to see
All that is great and all that is strange
In the boundless realm of unending change.

Who telleth a tale of unspeaking death?
Who lifteth the veil of what is to come?
Who painteth the shadows that are beneath
The wide-winding caves of the peopled tomb?
Or uniteth the hopes of what shall be
With the fears and the love for that which we see?

by Percy Bysshe Shelley

                                        О смерти

                                        Потому что в могиле, куда
                                        ты пойдешь, нет ни работы, ни
                                        размышления, ни знания, ни мудрости.
                                                                  Екклезиаст

                 Еле зримой улыбкой, лунно-холодной,
                      Вспыхнет ночью безлунной во мгле метеор,
                 И на остров, окутанный бездной бесплодной,
                      Пред победой зари он уронит свой взор.
                 Так и блеск нашей жизни на миг возникает
                 И над нашим путем, погасая, сверкает.

                 Человек, сохрани непреклонность души
                      Между бурных теней этой здешней дороги,
                 И волнения туч завершатся в тиши,
                      В блеске дивного дня, на лучистом пороге,
                 Ад и рай там оставят тебя, без борьбы,
                 Будешь вольным тогда во вселенной судьбы.

                 Этот мир есть кормилец всего, что мы знаем,
                      Этот мир породил все, что чувствуем мы,
                 И пред смертью - от ужаса мы замираем,
                      Если нервы - не сталь, мы пугаемся тьмы,
                 Смертной тьмы, где - как сон, как мгновенная тайна,
                 Все, что знали мы здесь, что любили случайно.

                 Тайны смерти пребудут, не будет лишь нас,
                      Все пребудет, лишь труп наш, остывши, не дышит,
                 Поразительный слух, тонко созданный глаз
                      Не увидит, о нет, ничего не услышит,
                 В этом мире, где бьются так странно сердца,
                 В здешнем царстве измен, перемен без конца.

                 Кто нам скажет рассказ этой смерти безмолвной?
                      Кто над тем, что грядет, приподнимет покров?
                 Кто представит нам тени, что скрыты, как волны,
                      В лабиринтной глуши многолюдных гробов?
                 Кто вольет нам надежду на то, что настанет,
                 С тем, что здесь, что вот тут, что блеснет и обманет?!

                 перевод К. Бальмонта

                                 Озимандия

                  Рассказывал мне странник, что в пустыне,
                  В песках, две каменных ноги стоят
                  Без туловища с давних пор поныне.
                  У ног - разбитый лик, чей властный взгляд
                  Исполнен столь насмешливой гордыни,

                  Что можно восхититься мастерством,
                  Которое в таких сердцах читало,
                  Запечатлев живое в неживом.
                  И письмена взывают с пьедестала:

                  "Я Озимандия. Я царь царей.
                  Моей державе в мире места мало.
                  Все рушится. Нет ничего быстрей
                  Песков, которым словно не пристало
                  Вокруг развалин медлить в беге дней".

                  Перевод В. Микушевича

Сказал мне странник, повидавший царство:
"Торчат ножищи, культи во пустыне.
А рядом-- лик, увязший в дюне, властный
нахмурен, и морщинистый доныне,

а на губах-- клеймо самоуправства,
что говорит нам скульптор, разгадавший,
пусть нет его давно, все эти страсти
рукой озорной на мёртвом, зряшном.

Слова видны внизу на пьедестале:
"Я Озимандий, царь царей. Познайте,
о Боги, труд мой вы в печали!"

Осталось только это. Вкруг колосса
распавшегося в бесконечность дали
раскинулась песков нагая плоскость".

перевод с англиийского Терджимана Кырымлы

Ozymandias 
 
I met a traveller from an antique land
Who said: `Two vast and trunkless legs of stone
Stand in the desert. Near them, on the sand,
Half sunk, a shattered visage lies, whose frown,

And wrinkled lip, and sneer of cold command,
Tell that its sculptor well those passions read
Which yet survive, stamped on these lifeless things,
The hand that mocked them and the heart that fed.

And on the pedestal these words appear --
"My name is Ozymandias, king of kings:
Look on my works, ye Mighty, and despair!"

Nothing beside remains. Round the decay
Of that colossal wreck, boundless and bare
The lone and level sands stretch far away.'

Percy Bysshe Shelley

                     Слепой старик и вечно в дураках -
                     Король. Ублюдки-принцы - даже этой
                     Семейки срам, чей Кембридж - в кабаках, -
                     Грязнее грязи, сволочь, сброд отпетый.
                     Пиявки щеголяют в париках,
                     Убийцы нацепляют эполеты,
                     Народ стращая - загнанный в правах,
                     Голодный, босоногий и раздетый.
                     Незыблемый Закон, нагнавший страх
                     На всех, кто не златит его кареты,
                     Продажная религия в церквах,
                     Продажных депутатов пируэты -
                     Вот Англия! Вот кладбище! - О, где ты,
                     Кровавый призрак с пламенем в очах?

 Перевод В. Топорова

Слеп, стар, забит, глуп при смерти король;
подонки-принцы, скучные повесы,
осмеяны: жирует в грязи моль;
правители-слепцы, неинтересны,
а всё ж сосут слабеющую голь,
пока не свалятся, упившись: тесно;
народ голодный, в кадках теста-- ноль;
военщина творит замесы
мечом свободу рассекая вдоль;
законы золота и крови-- бесы;
не Церковь, а продажная юдоль;
Сенат-- законов мерзкая завеса,--
погост суть Англии, хоть ты гори и тресни,
да освети, ославив, нашу боль.

перевод Терджимана Кырымлы

Часть третья

Дух молвил,
свой взгляд эфирный устремив
на Королеву Чар : "О, Фея!
благодарю тебя.
Я награждён тобой сполна,
обучен прочно и навеки. Знаю
минувшее, и потому смогу сложить
завет на будущее, дабы люди
урок ошибок извлекли
из глупости былой, ибо
коль вволю радости тебе,
душа людская не желает рая
опричь земного своего".

МАБ:
Переменись, растущий Дух!
Ещё под спудом вдосталь
всего. Ты знаешь, человек велик,
ты ведаешь, сколь туп он;
уж изучи, каков он есть,
сколь высока, изведай,
судьба, что Век неугомонный
готовит всяк живой душе.

Заметь возвышенный дворец, что посреди
столицы людной той вознёсся тьмою башен,
и сам похож на город. Патрули
угрюмых часовых рядами строго
окружи`ли его, насельцам чьим
век воли не видать, несчастным: разве ты
не внемлешь стонам си`рот, плачам
тех, кто без друга жив? Идёт сюда
Король, под цепью золочёной, нею
душа его прикована к нулю, дурак,
которого дворовые монархом кличут, раб
страстей, и пошлых аппетитов, он
не слышит воплей нищеты, смеётся
над страшными проклятьями, что бедность
бормочет про себя; и тихое довольство
его сухое сердце греет, в то же время
голодных тысячи исходят криком ради крошек,
истоптанных его распутством на пирах нелепых:
а бедным спасти б от голода любовь свою;
когда об ужасах расслышит он, гримаса
готова уж благочестивая к лицу, она сокроет
стыда нечаянный румянец пухлых щёк.

Вот к обеду
величия, излишеств, тишины влачит он
усталый свой, нелепый аппетит. Иль злато
блистающих вкруг многих яств из всех краёв
способно одолеть пресыщенность? Неужто
весны богатство тут не ядовито? А порок
бесчувственный, упорный, обратит ли
еду в убойную отраву? Всё же счастлив
король, ведь поселянин в непосильных
трудах до самой темноты,
и с раннего утра в ярме
не пробовал сластей подобных этим.

Заметь разлёгшегося на тахте роскошной
его, чей воспалённый мозг
бирюльки мечет праздно; ах! дрёма
несдержанности сходит слишком скоро,
а совести бессмертная змея зовёт
свой ядовитый выводок к ночной страде.
Чу! Молвит он! о, видишь взгляд безумный!
Не упускай из виду смертника лицо!

КОРОЛЬ:
"Без остановок!
Пусть это вечно длится! О, смерть страшна,
желаю, хоть боюсь, обнять тебя! Ни мига
глухого сна! Покой благой дражайший,
почто темнишь свои белы одежды
уныньем нищеты? Почто таишься
со смертью, одиночеством, уроном? То ли
не люб тебе дворец мой? О, Святой Покой
почти меня хоть раз, пролей хоть каплю
бальзама душе моей увядшей!"

ФЕЯ:
"Тщеславец! сей дворец -- благое сердце;
Покой не замарает белой ризы
твоим общеньем. Чу! Он бормочет
не снами мучится, агониею многоликой,
что скорпионами терзает проки жизни.
Не надо ада, что терзает тело
заблудшего-- земля в себе
зло заключает и лекарство грешным,
способна уследить всемочная Природа
преступника свои законов,
и наказать его, известно только ей
сколь кары отпустить за грех.
                                                      Не странно ль то,
что этот негодяй горд во своём несчастье?
Ничтожеством своим доволен, скорпиона
пожирателя ласкает? Странно ль то,
что трон из терниев обжив,
сжимая жезл железный, замурован
в тюрьме приятной, чьи заслоны
хранят его от милостей и благ земных,
его душа гуманности не ищёт?
То ли натура нежная его ополчилась против
обузы власти?  Нет, не странно это.
Да он, мужлан, весь в батюшку: живёт
и думает, и действует как он; незыблемый обычай
и протоколы коренятся
меж королём и добродетелью. Но странно
тем, кто не знает, что Природа не влечёт
грядущее из настоящего сама,
что не нашлось раба,
страдающего под гнётом извращенца,
ни бедняка, чьи дети голодают,
а ложе брачное-- проклятие одно,
которые очистили б престол!

Те мухи золотые,
что нежатся в сияньи при дворе,
жиреют с его гнили! что они?
Общественные трутни на спине
рабочего труда: измученный батрак
для них из почвы скудной выжимает
по горсти урожай; а тот бедняк,
что с виду жутче нищеты самой, всю жизнь
влачит во тьме кромешной шахт-- и умирает,
дабы насытить их величье; столь рабов
до обмороков горбятся, не зная
забот и горя лени.

Скажи, откуда короли и паразиты?
Откуда извращённый трутней род, который
причина рабского труда и нищеты
непобедимой тех, кто строит им дворцы
и хлеб насущный подаёт? Да, из порока,
из чёрного противного порока,
из грабежа, безумия, обмана, лжи,
из всесословной нищеты, из похоти и мести,
убийства. Паразиты сеют тернии везде.
А если б голос разума, он громок от Природы,
народы пробудил, и люд земной постиг бы,
что извращенья трутней суть разлад,
война, страдание, а добродетель
согласьем, миром, радостью жива;
Когда натура зрелая людей отвергнет
игрушки детские свои, померкнет
сиянье короля, чьё превосходство
тихонько сникнет, чей роскошный трон
пылиться станет в сокровенном зале,
где догниёт; а проявленья лжи
столь ненавистными, невыгодными станут
как ныне -- правды ремесло.

Где слава та,
что мощь чванливая земли
пытается увековечить? Дуновенье,
пинок шутливый Времени, одна волна
веков потока запросто сминают
блеск пузыря в ничто. Сегодня, ох!
тирана власть строга`, багровый взгляд его
разоры созерцает; властен жест,
что обращён к толпе. Приходит завтра!
Тогда власть гра`дине подобна, тает
на сме`рть себе. Взгляд гаснет, молния
в полнощном небе; замерла рука--
и стала червю кормом.

Поборник чистоты
униженный велик, не то, что короли
во пышности своей: живя, непобедим
добро души храня, он и на дне тюрьмы
свободен, гонит страх; дрожащий судия,
что властью облечён, старается впросак
связать неслабый дух, но если тот погиб,
то добрые глаза не излучают кротость боле,
и тянется рука лишь чтоб облегчить боль,
но красноречье палачей не в силах память
о жертве очернить. Да! гроб ему
взор погасил, а смерти злой мороз
истратил мощь его, но славы стяг нетленный,
что распростёрла добродетель над могилой,
и память неминучая о муже том,
что королям умы бередит, счастье
дущи его, что долг земной страданьем искупила
не минут никогда.

Не человек, монарх Природе неугоден,
нахлебник, не творец, ведь королевскими
и свиты их руками шулерскими мечут
пороки и нищета не карты, колья. Человек,
что жив в добре, не присягнёт позору.
Чуме опустошающей подобна власть:
касаньем раздаёт заразу; послушанье--
бич гениев, добра, свободы, правды,--
рабами делает людей, а образ человечий--
подвластным инструментом.

Когда Нерон,
над Римом полыхающим дикарски весел,
как враг живому, пил несытым слухом
агоний крик, озирал
разбег ужасного разора, чуял
в душе своей новорождённый смысл
разрухи, трепетом живущей,
ты думаешь, величие монарха
возвысилось над добротой? А если Рим
в одном порыве не низверг тирана,
порфиру жалкую не смыл потоком крови,
расстроила ли кротость план Природы?

Взгляни на землю ту:
златые урожаи спеют, солнце щедро
дари`т тепло и жизнь; плоды, цветы, деревья
растут вовсю; всё излучает там
согласье, мир, любовь. Простор тот
Природы молвит языком, речёт,
что счастью и любви покроно все, да
не человек. Он меч куёт,
который низлагает его волю; кормит
змей-сердцежоров для своей груди; возносит
тирана, сытого его бедой,
агонией его живущего. Иль солнце
сияет в одиночестве великом? Иль серебро
луны на королевских куполах спят слаще,
чем на соломенной стрехе? Или Мать-земля,
наставница рабочим сыновьям,
трудом и потом добывающим дары её,
добра лишь к малышам сопливым,
которые, живя на всём готовом, из мужчин
игрушки делают для прихотей своих,
в самодовольстве отвергая мир,
мужчинами ценимый лишь?

Дух Естества, о нет!
Твей основы чистый оттиск бьётя равно
в любой груди, где ты воздвиг
свой трон непрекословной власти.
Ты судия над теми, чей порыв
недолгой, хрупкой власти человека
бессилен словно ветер,
что зря минает;
а трибунал твой выше
позорища людского правосудья, точно так же
Бог превосходит человека!

Дух Естества (Nature,-- Природы, у меня эти два имени-- синонимы,-- прим.перев.), ты жизнь
сообществ нескончаемых;
душа могучих сфер тех,
чьи без числа орбиты лежат в Небесном омуте безмолвном;
душа малейшей твари,
отрада жизни чьей--
лишь миг сиянья  солнца, что в апреле;
подобно им, пассивным, человек,
не сознавая, всё к тому ж стремишься,
тебе судьба подобная грядёт,
придёт, созрев, наступит скоро;
её ты засыпаешь закрома,
бескрайние, чьих очертаний совершенство
незыблемо вовеки, для тебя!

первые на русский!) Терджимана Кырымлы
оригинальный текст поэмы см. по ссылке:
http://www.marxistsfr.org/archive/shelley/1813/queen-mab.htm

Но кроме серой прорвы и сосны понурой
да тока вод , там был уступ укромный.
На самом крае той горы могучей
камнями да корявыми корнями
держась, он засмотрелся одиноко
в простор земли, на звёздный кров пологий.
Он был спокоен, будто улыбался,
пусть в лоне страха. Плющ обвил
руками тесно грани грубых ка`мней
и вечной зеленью листвы укрытьем
берёг плодам своим надёжный грунт,
не тронутый ничем, и здесь же
шалила детвора ветров осенних,
трепала листья пёстрые, чья немочь
красна, желта, а то бледна эфирно
затмила гордость лета. Там был стан
ветрам благим, дыханье чьё обучит
покою глушь. Один лишь шаг
людской, единственный, нарушил
уединения покой; один лишь голос
немых заставил отозваться эхом, голос
сюда с ветрами залетевший,
повлёкший человека облик,
прекраснейший средь всех людей,
чтоб обратить в сокровищницу эту
лихую глушь, чтоб грация с красою
в движеньи оказали милость,
музы`ку вихрю косному внушили,
листве сырой да гротам синим завещали
грудь белоснежную и впалые глаза.

Луна бледна, рогата висла низко,
лила во впадину земную море света
повыше горных пиков. Жёлтый мрак
залил окрестности, упился
луною измождённой: ни звезды,
ни шороха вокруг; сами ветры,
опасности друзья лихие, спали
в её обьятиях... О буря смерти!
невидимый чей рассекает лёт
ночь-дичь, о ты, Скелет огромный,
неудержимо мчащийся, всесильный,
ты мира хрупкого король: с багровых
полей резни, из нужников больниц--
святых приютов патриота, с ложа
невинности, и с эшафота, с трона
могучий глас велит тебе. Разруха
Сестрицу-смерть зовёт. Трофеи
богатые она собрала с мира
крадучись по` свету, родне подарок,
которым ты насытившись, почиешь;
в своих могилах сгинут просто люди
цветам подобны, иль червям ползущим,
впредь не откликнутся на зов твой гулкий
ничтожной податью сердец разбитых.

продолжение следует
перевод с английского Терджимана Кырымлы

                    
                    Но там, где был поток и где сосна
                    Над пропастью седою, был еще
                    Уступ укромный. Примостясь над кручей,
                    Поддержанный камнями и корнями,
                    Он позволял и небо созерцать
                    Со звездами, и темноту земную;
                    И в лоне страха тихо улыбался
                    Уступ. Оплел объятьями своими
                    Растрескавшиеся каменья плющ,
                    Даруя щедро свой вечнозеленый
                    Кров с ягодами сумрачными полу,
                    Не ведающему ничьей стопы;
                    И там же веселились дети вихря
                    Осеннего, разбрасывая листья,
                    Чье золото, чья бледность, чей румянец
                    Затмили гордость лета. Там гостил
                    Легчайший ветер, чтобы приучить
                    К покою глушь; однажды, лишь однажды
                    Шаг человеческий встревожил там
                    Безмолвное уединенье. Голос
                    Единственный там вызвал эхо; голос,
                    Раздавшийся средь веяний воздушных
                    Однажды, чтобы облик человека
                    Прекраснейший пустыню превратил
                    В сокровищницу, чтобы обаянье
                    И красота подвижная внушили
                    Там вихрю косному свои созвучья,
                    Величие природе завещав,
                    А листья и пестунья пестрых радуг,
                    Пещера, перенять могли бы краски
                    Ланит, очей и белоснежной груди.

                    Рогатый мрачный месяц море света
                    На отдаленный пролил окоем,
                    Вершины затопив сияньем. Желтый
                    Туман распространился, упиваясь
                    Изнеможеньем лунным; ни одной
                    Звезды не видно было; даже ветры,
                    Угрюмые товарищи напастей.
                    Заснули в пропасти; о буря смерти,
                    Ты рассекаешь сумрачную ночь!
                    А ты, Скелет великий, все еще
                    Неотвратимый в натиске жестоком,
                    В могуществе безжалостном твоем,
                    Ты царь природы бренной, с поля битвы
                    Багрового, из вони госпитальной,
                    Где умирает патриот, и с ложа
                    Девичьего, с престола или с плахи
                    Тебя зовет могучий голос. Кличет
                    Урон свою сестру родную смерть,
                    Ей указав обильную добычу,
                    Чтоб смерть сыта была; весь век влекутся
                    К могилам люди, как цветы и черви,
                    Но дважды в жертву не приносят сердца,
                    Бессмысленно разбитого навеки.

перевод К.Бальмонта
английский оригинал см. по ссылке (строки 571--624) :http://www.bartleby.com/139/shel112.html

1.
Если в копоти лампа,
будто мёртв свет в пыли;
если облаку плакать,
славе радуги-- клин;
если лютня разбита,
сладость песен-- в былом,
если губы с молитвой,
вся любовь-- на потом.

2.
Вся музЫка да нега
тоньше лютни да ламп;
в сердце эха омега,
если песня сплыла;
так же воет печально
ветер среди руин
или колокол чайкой:
"утонул тут один".     

3.
Где сердец двух слиянье,
там любовь-- из гнезда:
слабаку в назиданье
память, тягость суда.
О Любовь! что ты плачешь?
хрупок был твой почин:
колыбель твоя кляча,
дом и гроб из морщин.
 
4.
Ты в плену колебаний:
точно буря ворОн,
разум гонит клубАми
твой погубленный схрон.
Солнце глянет зимою:
твой насест догниёт,
твой орёл, неустроен,
смех нагой обретёт.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

                       I.............................
          When the lamp is shattered
The light in dust lies dead -
          When the cloud is scattered
The rainbow's glory is shed.
          When the lute is broken,
Sweet tones are remembered not;
          When the lips have spoken,
Loved accents are soon forgot.
     
                   II.............................
          As music and splendour
Survive not the lamp and the lute,
          The heart's echoes render
No song when the spirit is mute: -
          No song but sad dirges,
Like the wind through a ruined cell,
          Or the mournful surges
That ring the dead seaman's knell.             
                   
                  III...........................................
          When hearts have once mingled
Love first leaves the well-built nest
          The weak one is singled
To endure what it once possessed.
          O Love! who bewailest
The frailty of all things here,
          Why choose you the frailest
For your cradle, your home, and your bier?

                 IV.........................
          Its passions rock thee
As the storms rock the ravens on high;
          Bright reason will mock thee,
Like the sun from a wintry sky.
          From thy nest every rafter
Will rot, and thine eagle home
          Leave thee naked to laughter,
When leaves fall and cold winds come.

by Percy Bysshe Shelley 
                         

                               I...................................
                               Разобьётся лампада,
                          Не затеплится луч.
                               Гаснут радуг аркады
                          В ясных проблесках туч.
                               Поломавшейся лютни
                          Кратковременный шум.
                               Верность слову минутней
                          Наших клятв наобум.

                               II........................................
                               Как непрочны созвучья
                          И пыланье лампад,
                               Так в сердцах неживучи
                          Единенье и лад.
                               Рознь любивших бездонна,
                          Как у стен маяка
                               Звон валов похоронный
                          Над душой моряка.

                               III....................................
                               Минут первые ласки,
                          И любовь – из гнезда.
                               Горе жертвам развязки.
                          Слабый терпит всегда.
                               Что ж ты плачешь и ноешь,
                          Что ты, сердце, в тоске?
                               Не само ли ты строишь
                          Свой покой на песке?

                               IV..........................................
                               Ты – добыча блужданий,
                          Как над глушью болот
                               Долгой ночью, в тумане,
                          Птичьей стаи полет.
                               Будет время, запомни,
                          На осенней заре
                               Ты проснешься бездомней
                          Голых нив в ноябре.
                         
                         Перевод Б. Пастернака

Покойной ночи! нет, нелюбый час,
он разделяет тех, кому быть вместе;
останемся вдвоём, тогда для нас
ночь станет доброй, наш союз нетесен.

По мне ль ночь одиночества добро,
хоть та твоим желаньям крылья точит?
Не убирай словами с них покров,
тогда она пребудет доброй ночью.

перевод с английского Терджимана Кырымлы