Глава 18

Проснулся с чувством – муха… Открыл глаза. Наташа сидела напротив, подтащив стул к изножью кровати. Подобрав одну ногу, упиралась подбородком в колено, смотрела на него – спящего. Блестели дорожки от слез на щеках в полумраке задернутых светленьких штор.

Витька застеснялся задранных криво трусов, потащил край простыни на бедра. Увидев мокрый блеск ее глаз, встревожился жалостно. Вспомнил ночное имя. Сережа. Что за Сережа?

– Нат? Ты чего, ну?

– Витенька…, – Наташа всхлипнула, вытирая рукой глаза:

– Витька, оболтус, что это у тебя, что?

– Где? – сел на постели, уставился на ногу, куда показывала мокрым пальцем.

– А-а, это! Татуировка просто. Ты чего, Нат?

Глава 16

Наташа помолчала. В открытое окошко засвистел кусачий ветерок, затеребил темные пряди Никиных волос. Сеницкий, утомившись стоять внаклонку, вздохнул:

– Ну, может, пустишь? Я много времени не отниму у тебя. Надеюсь.

– Садись.

Фотограф, обойдя машину, изящно поместился на переднее сиденье, хлопнул дверцей, отрезав сквознячок. Благожелательно рассматривал девушку. Потом заинтересовался газоном за углом гаражей.

Наташа молчала.

– Ну? Как живешь?

– Нормально.

– Молодец. Ну, да, ты девочка жилистая. Расчетливая и хитрая. Такие везде выживают.

– Слушай, чего тебе? Я тороплюсь.

– А помнишь…

Глава 15

Дом вырастал справа, вываливался на дорогу грязно-белыми углами с квадартными дырочками окон. Окошки такие маленькие, что сразу понятно, дом огромный. Дом-улица. Если кто выскочит на одной остановке, руководствуясь лишь номером дома на смятой бумажке с адресом, то, вполне возможно, еще остановку-другую пройдет, рассматривая цифирь над грязными подъездами. Пожухлая предзимняя травка на одинаковых газончиках – прогулочными площадками для толстых крыс, что, не стесняясь, выходят греться днем.

Наташа поежилась, подумав, а ночью? Сколько же их ночью, если днем вдоль пяти подъездов – чуть ли не десяток? Или они, осмелев, перешли на дневной образ жизни?

Припарковалась у горсти неровных гаражиков-ракушек. И побежала к дверям, зябко поводя плечами.

Розійшлися.

Розійшлися спокійно. Без виносу мозку, биття посуду та довгих, нікому не потрібних розмов по телефону. Без питань «Чому?», «Невже?»..

Розійшлися.

Точніше сказати, розійшовся ти.

А я так і не змогла розійтися зі своїми дебільними спогадами.

Як струс мозку кожного разу, коли чи то грає НАША пісня, чи то дивлюся на НАШЕ фото.

Я все-все пам’ятаю. І перший поцілунок, і перший танець.

І як зрадила тебе. І як ти пробачив /я, мабуть, не пробачила б/.

Пам’ятаю кожен дотик, кожен подих, кожне слово.

Після розставання стала більш чутливо сприймати тебе.

Коли взяв мене за руку, коли обійняв та сказав «ми круті». Як електричним струмом крізь підсвідомість.

Стільки разів повторювала слово «розійшлися». Мабуть, щоб повірити в те, що вже нічого нема. Щоб пояснити своєму запаленому мозку, що треба ставити крапку. Жирну таку крапку у казці під назвою «Нічого б не склалося, але вона, як ідіотка, кохала».

Заплющую очі і загадую бажання.

Зробіть так, наче нічого не було. Ні цих блакитних очей, ні ніжних рук, ні обіцянок /ой, яких обіцянок/..

наші загублені почуття,

 ніби пониклі в тузі вітрила!

 чиїм же вірить очам,

 коли твої мене обдурили…??!(с)

Снимок 1.

Черная дорога улеглась брошенной веревкой к подножию плавного холма. И на фоне рыжей травы, – цвет смягчен серым отсветом – красный автомобиль. Карпатый стоит, расслабленно, скрестив ноги, обтянутые джинсами, выпирая ширинкой, как всегда бывает – в такой позе, в таких джинсах (специально, что ли, так их шьют?). Чуть исподлобья глядит в объектив. Засвеченное лицо его – маска, руки ноют – сорвать и увидеть, кто там, за ней. И страшно. Глаза узкие – прорезями в картоне.

Глава 12

Больно!

Витька дернулся, полез, сгибаясь, потереть ногу. И скривился, свистя воздухом сквозь зубы. По привычке, оказывается, потянулся – боль не в ноге. Скрученный наклоном бок заболел сильнее, запульсировал. Кожу кипятило.

Выпрямившись, упер взгляд перед собой: серо, черные жилочки, будто потерянные волосы развезли мокрой тряпкой. Слушая боль, просыпался. Или – приходил в себя.

Второй приступ боли прояснил сознание. Электричка. Перед глазами – пластиковая стена вагона, серая в черных прожилках. Мутное стекло окна холодит лентой пейзажа щеку и глаз. А с другой стороны – толстяк в драпе. Мрачно поглядывая, умащивает между собой и Витькой угловатый черный портфель. Тычет им в бок. И бок – болит.