Как-то давно был у нас кот Нахал, названный так в шутку - очень застенчивый приблудный котик был. Любил Нахачка спать на старой алыче под балконом, заплетенной ломоносом, как большущее гнездо. А на противоположной стороне улицы, в парке обитала старая большущая белка, любившая грызть кипарисовые шишки и осыпать шелухой от них стоящие по ту сторону дороги машины (на "радость" автолюбителей).
      Вот как-то наблюдаю с балкона ситуацию: лезет наш кот на свое любимое дерево отдохнуть, а из "гнезда" - разбуженная и весьма недовольная белка.
      Как она бегала взад-вперед по ветке, как бранилась!!! Как сварливая соседка по лестничной площадке! Так и слышалось в ее цокоте:"Безобразие! Поспать не дают! Лазают здесь всякие!!! Товарищи, чуть средь бела дня не съели! Караул!!!" 
      Кот, обескураженный таким приемом аж сполз вниз по стволу, пристыженно прижал ушки и все смотрел, смотрел на разгневанную "соседку"...
      А белка, весьма довольная успешным выступлением, чирикнула коту что-то обидное напоследок, задрала седой хвост и величественно удалилась на свою сторону улицы, где засела на дубе и принялась деловито прихорашиваться. Котик же с тех пор поднимался на любимое дерево с некоторой опаской: а вдруг "соседка" опять нагрянет?.. ;)

Легкі і водночас серйозні, веселі, але з ниточкою туги. Її оповідання зачіпають щось дуже-дуже глибоке і потаємне, те що ми старанно ховаємо від усіх ставши дорослими. Вона пише про дитячі страхи і перше кохання, про світ дитячими очима. Ні, це не дитяча проза, це проза про дітей яка дає можливість дорослим пережити це ще раз.

P.S. Можливо, якби майже сто років тому її і таких як вона не виставили з країни то і країна зараз була б іншою...

Студия Trigger выпустила рекламный аниме-ролик, для лучшей новеллы по версии Enterbrain

В эту пятницу, Enterbrain's Famitsu Bunko начала транслировать рекламный ролик к аниме, основанному на произведении, ставшем победителем 14ого Entame Prize’a. Аниме-студия Trigger  создала это видео для новеллы Наруто Кириямы «Yonhyaku-Nij Renpai Girl» («Отшитый 420 девушками к ряду») с иллюстрациями  Рио Нанамомо, которая поступит в продажу в следующую среду.

«Душещипательная романтическая комедия» рассказывает о жизни Хару Цувабки(озвученого Takuya Eguchi), мальчика, который должен успешно признаться в любви одной из 420 девушек, или он умрет(возможно, не единожды). Но как только он приступает, его тут же насмешливо обзывают «надоедливым кусачим насекомым», и его школьные годы погружаются во тьму. Однажды он встречает Мияко Докутсуги (Ama Ayamiya), прекрасную девушку, чье невезение известно всей академии, и жизнь Хару поднимается из тьмы, чтобы погрузится в Ад.

 

Один из основателей студии Trigger – Масашико Отсука (режиссер некоторых эпизодов «Gurren Lagann», «Panty & Stocking with Garterbelt») режиссировал видео с раскадровок Юичиро Хаяси («009 Re:Cyborg»). Сунао Чикаока («Abnormal Physiology Seminar», « Kyo no Gononi») ответственный за дизайн аниме, а Сачико Яджима выступил в роли художника-постановщика.

Официальный сайт новеллы не только транслирует рекламный ролик, но так же опубливал отрывок из самой книги и короткий комикс созданный Акой Акасакой.

 

 

 

   

Перевод: sp1n

Редакция: MeriSid

Источник: ANN

Официальный сайт: enterbrain.co.jp

Полистать мангу(раскадровку) можно тут: ebcomic.com

(Для самых больших любителей хардкора) Почитать первую главу новеллы можно тут: ebcomic.com

Эмма, превозмогая боль во всех членах, поднялась во весь рост, а то, что извозчик не пострадал, её немного успокоило. Она услыхала стук фонарной дверцы, чирканье спички, со страхом ожидая света. Она не осмелилвалась ещё раз тронуть Франца лежащего тут же навзничь. Она подумала, что в темноте всё кажется страшнее: "он, конечно откроет глаза и всё, ничего, обойдётся..."
Сбоку замерцал огонёк. Она вдруг увидела экипаж, к её удивлению, неопрокинувшийся, он, правда, стоял скособочившись, почти в канаве, будто колесо сломалось. Кони замерли. Свет приближался,- Эмма следила за бликом, легко скачущим по милевому камню-указателю, по гравию кювета, подбирающемуся к ногам лежащего. Блик поскользил по телу, лизнул лицо, да там и замер.
Эмма опустилась на колени, она ощутила биение рвущегося наружу собственного сердца когда рассмотрела оицо лежащего. Оно побледнело. Веки замерли, полуоткрыты так, что виднелись только белки. Правым виском по щеке за воротник сочилась струйка крови. В верхнюю губу впились зубы. "Это невозможно!"- молвила про себя Эмма.
И кучер, тоже на коленях, неподвижно смотрел в лицо. Затем он взял руками голову, приподнял её. "Что вы делаете?!"- сдавленно вскрикнула Эмма и ужаснулась неподвижности этой головы.
- Дост`фрёйляйн, мне сдаётся, тут большое несч`стье сл`чилось.
- Неправда,- возразила Эмма,- этого не может быть. Это с вами что случилось? И со мной...
Кучер медленно опустил голову, на колени дрожавшей Эммы. "Есл`бы  кто пр`шёл... хоть бы кр`стьяне через четверть часа пр`шли..."
- Что же нам делать?- вымолвила дрожащими устами Эмма.
- Да фр`ляйн, есл`бы экипаж разбился... но нет, он с`всем цел... Нам надо ждать пока кто подойдёт.
Он говорил ещё, но Эмма, почти не разбирая слов, уже пришла в себя и сообразила что делать.
- Как далеко отсюда ближайшее жильё?- спросила она.
- Тут недалеко, всё ж Франц-Йозефлянд... Мы б ув`дали дома, коль рассвело, в пяти минутах х`дьбы есть что-то.
- Идите. Я побуду тут, а вы приведите людей.
- Да, фр`ляйн, я п`думал, обм`зговал, всё р`ш`но: останусь с вами: это н`д`лго, пока кто пр`дёт, тут  бл`зко имп`рское ш`ссе, и ...
- Тогда будет поздно, слишком поздно. Нам нужен доктор.
Кучер взглянул в лицо лежащего, затем, покачав своей головой,- в глаза Эмме.
- Этого вы не можете знать, -вскричала Эмма,- и вы тоже!
- Да, фр`ляйн, но... где н`йду я докт`ра во Франц-Йозефлянде?
- Он должен быть там, в городе, а...
- Фр`ляйн, зн`те что! Я думал себе, что там д`лж`н быть т`л`фон. Там м`жм мы в`звать сп`сательную.
- Да, это лучшее! Только идите, бегите вы ради Бога! И людей ведите... и ...прошу вас, только идите, что вы тут делаете?
Кучер взглянул в бледное лицо, что покоилоь на подоле Эммы. "Спасательную службу, доктор не понадобится".
- Идите вы! Ради Бога! Идите!
- Да`йду же, т`лько вы не в`лнуйтесь шибко, фр`йляйн. В темень, вот,- и он поспешил прочь по шоссе,- я не пр `тив, душенька,- пробурчал он себе под нос, -Т`же мне м`сль,  среди ночи по имп `рскому ш`ссе...
Эмма осталась одна с неподвижным среди тёмного пути. "Что теперь?"- размышляла она. Это ведь невозможно... вертелось в голове... это же невозможно... Ей вдруг почудился вздох. Она наклонилась к бледным губам. Нет, не дышит. Кровь на виске и щеке будто бы подсохла. Она всмотрелась в глаза, остывшие глаза, и крупно задрожала, съёжилась. Ну почему её не верилось: вот же она, пришла... это- смерть! И эта мысль пронзила Эмму. Она прочувствовала большее: мертвеца. Я и мертвец, мертвец на моём подоле. И дрожащими ладонями сдвинула Эмма голову обратно на гравий. И впервые чувство отвратительного одиночества, заброшенности овладело Эммой. Зачем она послала кучера? Что за глупость?! И что ей теперь делать на загородном пути с мёртвым мужчиной? Если явятся люди... Да, что ей тогда делать, если они придут? Сколько ей придётся ждать? И она снова взглянула на мертвеца. Я тут не одна при нём, показалось ей. Вот, огонёк здесь. И будто этот свет, почудилось ей,- нечто милое и дружеское, о чём следует думать. В этом огоньке было больше чем во всей раздольной ночи вокруг, да, будто огонь- защита от бледного страшного трупа, что покоился рядом на земле... И она засмотрелась на пляшущий огонь до рези, до зайчиков в глазах. И она будто пробудилась. Она вскочила! Так не пойдёт, это невозможно, с ним нельзя дальше оставаться... Она будто увидела себя со стороны, стоящую на шоссе, с мертвецом у ног, и свет; и она увидела себя стремящейся, вытягивающейся прочь в темень тенью. Чего жду я, и её мысли неистовствовали... Чего я жду? Людей? На что мне они? Народ придёт и спросит... а я... что мне делать здесь? Все станут расспрашивать, кто я. Что я должна ответить им? Ничего.  Ни слова не пророню в ответ, отмолчусь. Ни стова... они же не станут принуждать меня.
Издалека донеслись голоса.
Уже? подумала она. Она испуганно прислушалась. Голоса раздавались с моста, они приближались. Должно быть не те люди, что выкликал кучер. Но кто бы они ни были, всё равно- должны заметить свет, а ей не следует быть обнаруженной.
И она ногой пнула фонарь. Тот потух. Теперь стояла она в кромешной темноте. Ничего не видела она. И её было не видать. Только белый гравий едва сиял. Голоса слышались совсем рядом. Всё её тело одолела крупная дрожь. Только бы не заметили. Ради Бога, это единственное важное, только это и ничто иное решит всё: она пропала, если какой-то тип узнает, что она- любовница... Она судорожно заламывала руки. Она молила чтоб люди на противоположном краю шоссе миновали не обнаружив её.  Она вслушивалась. Вот оттуда... Что же они говорят? ... Там две или три женщины. Они замелили экипаж, ведь говорят что-то о нём, она разбирает отдельные слова. Карета... поломалась... а что ещё говорят они? Ей не понять. Они прошли мимо, дальше... они уже... Слава Господу! А что теперь, теперь? О, почему она не погибла с ним?! Его жаль, всё его позади, минуло... ничто не страшит его, ничто ему не грозит. Она же стережется от всего. Она боится, что её тут застанут, что её станут расспрашивать: кто вы? Что её заберут в полицию что о ней всё узнают, что её муж... что её ребёнок...
И она уж не соображала, сколь долго простояла тут как вросшая... Ей же надо прочь, она ни с ком тут не нуждается, и только накличет беду на себя. И она шагнула... Острожно... ей надо выбраться из... вверх... шаг вверх... ох, это так трудно! ... и ещё два шага, пока она не оказалась посреди проезжей... и замет постояла недолго всматриваясь в темень, пока не высмотрела направление дороги. Там, там -город. Его не видать, ... но направление верно. Ещё раз оборотилась она. Да не так уж темно. Она смогла достаточно хорошо рассмотреть экипаж, и упряжь... и, когда она сильно напряглась, то заметила что-то вроде лежащего на обочине мужского тела. Она ввинтила очи в сумрак, так, что подалась вперёд... мертвец этот, он словно держал её, и она испугалась его мощи... Но она силой вызволилась и уж заметила: проезжая мокра, я стою посреди укатанной поблёскивающей проезжей, а сырой прах меня не удержит. И вот пошла она... быстрей... побежала... поскорее прочь... назад... к свету, в сутолоку, к людям! Она бежала вдоль шоссе подобрав подол чтоб не оступиться. Ветер будто подгонял её в спину. Она уже, право, не ведала, от чего бежит. Ей казалось, что надо скрыться от бледного мужчины, лежащего там, за ней, у кювета... затем ей показалось, что те, живые, придут и бросятся за ней вдогонку... Или...? Что они предпримут? Бросятся за ней? Но её не поймают: вот он, мост. Она совершила рывок на волю, и опасность уже позади. Её не узнают, кто она, ни одна душа не догадается, что за дама с господином катила к Рейхштрассе.  Кучер не знает её, а встретит случайно- не опознает. Никому не захочется ломать голову над пропавшей с места происшествия дамой. Кому дело? Очень умно, что она не осталась там, и совсем не подло. Франц самолично было наделил её правом.  Ей надо домой, у неё ребёнок, у неё муж, она же пропала бы, если бы её там застали с мёртвым любовником. Вот мост, а дорога уже виднее... слыхать шум реки, как прежде; здесь они под руку прошлись было... когда... когда? Сколь часов прошло? Так не должно было продолжаться. Не должно? А всё же? Может, ей всё почудилось, может быть, полночь давно миновала и скоро рассвет, и она очнётся дома? Нет, нет, это невозможно: она знает, ей не почудилось, она точно и ясно помнит, как вылетела из коляски- и всё произошедшее снова ей показалось явью. Она бежала по мосту слушая гул собственных шагов. Она не смотрела по сторонам. Вот, заметила она, как некто шёл ей навстречу. Она умерила походку. Кто знает, что от незнакомца ждать? Какой-то в мундире. Она прошлась совсем медленно. Она не смеет попасться. Она почует, если тот упрётся в неё взглядомю Если он её спросит? Она уж поравнялась со встречным, узнала мундир: это патрульный страж,- она прошла мимо него. Она почуяла, что тот остановился за её спиной. С трудом она сдержалась, не припустила бегом. Она шагала по-прежнему медленно. Она услыхала звон рельсовой конки. Значит, уже давно не полночь. Она уж зашагала проворней, к городу, чьи фонари блистали из-под железнодорожного виадука, чей малоразличимый гомон уж доносился изнедалека. Ещё эта безлюдная улица- и воля близка. Это рядом,- она услыхала свист, всё пронзительнее, всё ближе, шумная карета промчалась рядом. Непроизвольно Эмма замерла чтоб оглянуться ей вслед. Это была скорая. Эмма знала, куда та помчалась. Как резво! подумала она... Как в сказке. Одие лишь миг казалось Эмме, что должна она окликнуть тех спасетелей, что ей следует присоединиться к ним, что надо вернуться туда, откуда бежала- лишь одно мгновение владел Эммой опасный стыд отвергаемый ею, и она осознала, что струсила было и оплошала. (абзац склеить--- прим.перев.)

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

"Довольно,"- отрезал Карло,- "идём!" И он поволок брата за собой лестницей наверх где на голом земляном полу был их бивак. По пути Джеронимо непрестанно кричал: "Да, вот день настал, да, теперь знаю я! Ах, погоди ты. Где она? Где Мария?  Или ты отнёс её в сберегательную кассу?! Э, я пою ради тебя, я играю на гитаре: моими трудами живешь- и ты вор!" ... Он упал на соломенный тюфяк.
По проходу доносился слабый отблеск,- из приотворённой двери единственной на постоялом спальни. Мария стелила кровати. Карло всмотрелся в опухшее лицо брата, в его посиневшие лубы, прилипшие ко лбу пряди: тот казался на несколько лет старше своего срока. И помалу опомнился Карло. Не сегодняшним было недоверие слепого, оно годами зрело под спудом, и только, пожалуй, мужества недоставало слепому предже высказать его. И всё, чем Карло делал ради брата, оказалось напрасным: раскаяние -зря, жертва всею жизнью своей- впустую. Что теперь оставалось Карло? Должен он и далее день за днём- кто знает, долго ли- вести слепого сквозь вечную ночь, заботиться о нём, для него нищенствовать- и никакой платы кроме недоверия и насмешек не получать взамен? Если брат его, Карло, считает вором, то любой чужак способен быть таким же, если не лучшим, поводырём.  Пожалуй, оставить слепого, удалиться от него прочь навсегда было б разумнейшим выходом. Но в таком случает Карло признал бы свою вину, а брат оказался б ,что называется, обманутым и ограбленным, одиноким и жалким. Да, а за что б он сам взялся тогда? Ну, он ещё не стар: коль оказался б сам по себе, то что-нибудь ещё б предпринял. По крайней мере, слугой везде б устроился. И пока эти мысли витали в голове Карло, глаз не сводил он с брата.  И увидел он вдруг того сидящим на камне у обочины озарённой солнцем дороги, уставившегося бельмами в светило, что не сияет ему, а руками тянущегося в ночь, что всегда окружала его, младшего. И прочувствовал Карло, что как у слепого нет на всём свете такого поводыря, так и у него ,зрячего, нет другого брата. И уразумел, что любовь к брату давно стала единственной сутью его, Карло, жизни -и он впервые совершенно отчётливо понял: надежда на взаимность, с которой он не хотел так просто расстаться, позволяла ему доселе сносить тяготы жизни.  Надо или перетерпеть недоверие слепого ,или отыскать средство окончательно переубедить того. ...Да, если бы раздобыть золотой! Если бы он, Карло мог утром сказать слепому: "Я его ведь припрятал чтоб ты с рабочими не пропил монету, чтоб народ не украл её у тебя..." или что-нибудь ещё...
Шаги приблизились к деревянной лестнице: проезжающие шли на покой. Внезапно голову Карло пронзила мысль достучаться к ним, поведать чужакам всю правду насчёт сегодняшней истории и выпросить у них двадцать франков. Но Карло знал же: это абсолютно безнадёжно! Они не поверят ни слову.  И он ещё припомнил, как те испугался и побледнел один из этих когда Карло внезапно из тумана явился перед экипажем.
Карло растянулся на тюфяке. В покое было совершенно темно.  Наконец, услышал старший брат, как рабочие, громко переговариваяст, затопали вверх по ступеням. Вскоре после того пару ворот на дворе затворили. Слуга ещё раз прошёлся лестницей, вверх и вниз, затем наступила полная тишина. Карло слышал только храп Джеронимо. Раздумья Карло начали путаться обращаясь в сон. Когда старший брат проснулся, только темнота окружала его. Он посмотрел в потолок, где было окно: только напрягши глаза, Карло высмотрел в непроницаемой черноте тёмно-серый четырёхугольник. Пьяный Джеронимо глубоко уснул. А Карло задумался о дне грядущем- и ужаснулся. Он думал о ночи после этого, скорого, дня, о следующей за ним ночи, о будущем, что не лучше прошлого -и страх одиночества овладел старшим братом.  Почему вечером он не проявил характер? Почему не подошёл он к чужакам чтоб попросить у них двадцать франков? Может, проезжающие смилостивились бы. И всё ж, наверное, так к лучшему. Внезапно он приподнялся и почувствовал как бьётся сердце. Он понял ,почему- к лучшему: если б те узнали его ,то заподозрили б, ...так, но... Он уставился на серую полоску, которая едва начала светлеть... То, что Карло невольно подумалось в тот миг, было невозможно, совершенно невозможно! ...Дверь напробив была не на замке, но всё же они могут проснуться... Да, там... серая, светлеющая полоска посреди темноты была новым днём................................
Карло встал, словно влекомый туда, и коснулся лбом холодной балки. Почему же он встал? Чтоб поразмыслить?...Чтоб попытаться?... Зачем же? Это же невозможно и ,кроме того, это же воровство. Воровство? Что значат двадцать франков для таких людей, которые ради удовольствия ездят за тысячи милей? Они даже не почувствуют недостачи... Он подошёл к двери и легонько приотворил её. Напротив, в двух шагах, была другая, затворённая. На гвозде вбитом в столб висели одежды. Карло рукой потянулся к ним... Да, если б люди оставляли свои заработки в карманах, житьё было б простым :не надо было б  больше ходить и просить... Но карманы были пусты. Ну, что теперь остаётся? Снова к своему тюфяку. Всё же, есть, наверное, лучший способ добыть себе двадцать франков, не столь опасный и поправеднее. Если бы он, Карло по цетезими утаивал, пока не собрал бы двадцать франкоы, то смог бы их обменять на золотой. ...Но сколько пришлось бы копить: месяцы напролёт? может, год? Ах, если б он был мужественнее! Карло всё ещё стоял в коридоре. Но что это за полоска мутного света, падающая на пол сверху? Возможно ли это? Дверь напротив всего лишь притворена, не заперта?...Чему удивился он? Уже месяцами дверь не запирали. Карло припомнил: только трижды этим летом в покое спали люди, дважды - подмастерья, а ещё раз- турист, который поранил ногу. Дверь не на замке- ему недостаёт только смелости, да - и ещё удачи! Смелость? Худшее, что может случиться- если обое проснутся, и тогда одна надежда на отговорку. Карло глянул в щель. В комнате было пока темно, так, что он сумел различть только очертания двух спящих. Он прислушался: те дышали ровно, без запинок. Карло легонько приотворил дверь и босиком, совершенно неслышимо, прокрался в спальню. Обе кровати стояли у стены напротив окна.  Посреди комнаты находился стол- Карло приблизился к нему. Он пошалил рукой мимо бутылки- и нащупал связку ключей, перочинный нож, книжечку- и больше ничего...Ну конечно!... Как только он мог подумать, что эти оставляют деньги на столе?!  Ах. нужно скорее прочь!... А всё же, может быть, ещё одна, счастливая попытка- и повезёт?! ... И он приблизился к кровати у двери: тут, на кресле нечто лежало... он почуял это!... револьвер... Карло сильно вздрогнул... Только этого не хватало! И почему тип поклал...приготовил... револьвер на кресле? Если он проснётся -и заметит Карло?...всё ж, нет, Карло скажет путешественнику: "Уже три часа, милостивый господин, вставайте!" И Карло не тронул револьвер.
Стариший пробрался вглубь комнаты. И там, на другом кресле под штуками белья... Небо! это... это кошелёк... он держит его в своей руке! В этот миг Карло уловил лёгкий храп,-  и упал, раснянулся на полу у  ножек кровати... ещё раз -храп, глуьркий выдох, кашель - и снова тишина, глубокая тишина. Карло надолго замер лёжа, выжидая, не шевелясь, с кошельком в руке.  Уже проник рассвет в спальню. Карло, не осмеливаясь встать, понемногу отползал вперёд к двери, достаточно широко открытой чтоб прошмыгнуть прочь. Он прополз дальше, в коридор- и только там медленно, глубоко дыша, поднялся. Он открыл кошелёк: в нём оказались три отделения. Слева и справа- только мелкое серебро. Тогда расстегнул Карло среднее отделение- и нащупал там три двадцатифранковые монеты. На миг только захотелось Карло забрать пару, но он сразу же опомнился: вынул один золотой- и закрыл кошелёк. Затем стал на колени старший брат, посмотрел через щель в комнату, где снова воцарилась полная тишь, и тогда точным броском послал он кошелёк под вторую кровать. Когда чужак проснётся, подумает он, что казна свалилась с кресла. Карло осторожно выпрямился. И тогда легонько скрипнула под ним половица- и в тот же миг услышал он из-за двери: "Что это? В чём дело?" Карло дважды широко шагнул назад, затаив дыхание, и направился в свою каморку. В безопасности он прислушался... Ещё раз скрипнула там кровать- и снова тишина. Зажав пальцами, рассматривал он золотой. Это удалось! удалось! Он взял двадцать франков и может сказать теперь своему брату: "Видишь теперь, что я не вор!" А ещё им надобно сегодня пораньше выбраться на юг к Бормио, затем- дальше, мимо Фелетин... затем- к Тирано... затем- к Эдоле... к Брено... к озеру Изео, как в прошлом году... Не забыть же, как позавчера сказал он сам хозяину: "Через два дня отправимся мы в долину."
Всё светлее становилось, мансарда полнилась лёгкой предутренней дымкой. Ах, вот проснулся бы Джеронимо! Тах легко шагается на рассвете! Ещё до восхода надо им уйти. Гутен морген хозяину, слуге и Марии-  и прочь, прочь... И через два часу пути, уже в долине обьянится он с Джеронимо.
Джеронимо вздрогнул и вытянулся. Карло окликнул его: "Джеронимо!"
"Ну что ещё?- он оттолкнулся руками и привстал."
"Джеронимо, нам пора в дорогу."
"Зачем?"- и он уставился бельмами на брата. Карло знал, что младний не забыл о вчерашнем, но не вымолвит ни звука о том, пока снова не напьётся.
"Холодно, Джеронимо, а нам надо прочб. Сегодня уж ветер не стихнет,думаю, а нам пора идти. К полудню окажемся в Боладоре."
Джеронимо поднялся. Шорохи пробуждающегося дома множились. Внизу, на дворе хозяин разговаривал со слугой. Он обычно вставал ещё затемно когда отправлялся в дорогу. Он подошёл к хозяину и молвил :"Мы хотим попрощаться."
"Ах, вы нынче уходите? осведомился хозяин."
"Да морозит так, что во дворе не выстоять, а ещё ветер сквозит."
"Ну , передайте привет Балдетти когда спустишься в Бормио, и чтоб тот не забыл, что должен мне масла послать."
"Да, я передам. Кроме того, за ночлег... -он взялся за котомку."
"Оставь ,Карло, -сказал хозяин,- Двадцать чентезими дарю твоему брату: я его тоже слушал. Доброе утро."

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Слуга крикнул снизу: "Эй, слепой человече, тут люди!"
Совершенно машинально поднялись братья и пошагали ступенями вниз. Два экипажа приехали одновременно: один с двумя господами, другой- со старой супружеской парой. Джеронимо пел, Карло стоял подле него, обескураженный. Как могло это случиться? Брат не верит ему! Как это только возможно? И Карло смотрел со стороны на собственного брата певшего сорванным голосом, испуганно. Ему, казалось, явились роящиеся во лбу Джеронимо мысли ранее не замечаемые Карло.
Экипажи уже уехали, а Джеронимо пел себе. Карло не осмеливался прервать его.  Он не знал, что сказать ему, он боялся дрожи в голосе снова. Сверху раздался смех, и Мария крикнула: "Что ты поёшь всё? С меня ты ничего не сбашляешь!"
Джеронимо замолк посреди песни, он захлебнулся и струны жалобно звякнули одновременно. Затем он отправился ступенями вверх, а Карло- следом. В покое он сел рядом с калекой. Что делать? Не оставалось ничего на выбор: надо ещё раз разъяснить брату.
"Джеронимо,- начал Карло,- клянусь тебе... опомнись же, Джеронимо, как мог ты поверить, что я..."
Джеронимо молчал уставившись в окно: там сгустился серый туман. Карло продолжал: "Ну, не обязательно тот был спятвишим, он ошибся... да, он ошибся..." Но он чувствовал, что сам не верил в сказываемое.
Джеронимо неуверенно отстранился. А Карло продолжал с неожиданной живостью: "С чего бы мне? Ты ведь знаешь: я ем и пью не больше твоего, а когда покупаю себе новое платье- ты знаёшь... На что мне столько денег? Что мне с ними делать?"
Джеронимо процедил сквозь зубы: "Не ври. Я слышу как ты лжёшь!"
"Я не лгу, Джеронимо, не лгу я!"- возразил Карло испуганно.
"Э, ты ей уже отдал, да? Или она получит после?"
"Мария?"
"Кто ещё, как не Мария? Э, ты, лжец, ты- дурак, вор!"- и как бы не желая сидеть рядом, двинул локтем брата в бок.
Карло встал. Вначале посмотрел на брата, затем вышел во двор. Засмотрелся во все глаза на дорогу, что утонула в буроватом тумане. Дождь поутих. Карло сунул руки в карманы штанов и пошёл за ворота. Ему казалось, брат тащится следом. Так что же произошло? ...Он никак не мог сообразить. Что она за человек: дал франк, а сказал- двадцать! Должно быть обьяснение случившемуся? ... И Карло покопался в памяти: может кого-то он где-то мог завести врага,- и тот прислал мстителя?... Но так и не всмопнил, кого обидел: он ни с кем не вступал в открытый поединок. Он ведь двадцать лет ничем не занимался, только простаивал на дворях и обочинах со шляпой в протянутой руке... Может быть, кто озлился на него по женской части?... Но как долго он ни с одной не водился... кельнерша в "Ла Розе" была последней, в начале прошлого года... но за ней не было хвоста... Ничего не понятно! ... Что в том, неизвестном, мире с людьми творится? ...На что, вообще, они являются сюда... что ему, Карло, известно о них? ...Тому чужаку был прок в сказанном Джеронимо, мол, дал тебе двадцать франков? .... ну вот... и что теперь далать? ...С одним ясно: Джеронимо теперь ему де доверяет!... Этого он не мог вынести! Что-то надо предпринять... и от поторопился назад.
Когда Карло вернулся, Джеронимо лежал навытяжку на скамье и ,казалось, не заметил прихода брата.  Мария принесла обоим еды и питья. Братья за ужином не проронили ни слова. Когда Мария убрала тарели, внезапно хохотнул Джеронимо, и молвил ей: "Что ты за это себе купишь?"
"За что?"
"Ну что? Новое платье или серёжки?"
И тогда же загремело на дворе от груженых телег, голоса громкие раздались,- а Мария поспешила вниз. Через пару минут явились трое биндюжников и сели за стол. Хозяин вышел к троице с приветом. Приезжие шутили над непогодой. "Сегодня ночью заснежит,- молвил один."
Второй рассказал, как десять лет тому назад в середине августа на Йохе пошёл снеги почто подморозило. Мария подсела за компанию. И слуга подошёл, осведомился насчёт своих родителей, которые жили внизу в Бормио.

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Дни стали теплее, а вечера были просто чудесны. Он пуще прежнего затосковал по умершей и временами ужасное ощущение невосполнимой утраты мучило его столь тяжко, что ,верно, влекло за собой новое несчастье. Как-то раз воскресным послеполуднем прогуливался он в Дорнбахском парке. Весна уж явилась туда во всём великолепии, деревья укрылись свежей листвой, поляны запестрели цветами, дети играли и бегали, молодёжь располагалась на опушке леса- и понял несчастный, насколько он одинок, и не знал ,как дольше влачить своё горе. Ему захотелось заголосить. Он, вытаращив глаза врипрыжку торил свой путь, ловя удивлённые взгляды прохожин. Он, желая убежать от людей, искал троп наверх, в одиночек, меж высоких берёх и сосен, взошёл на Софийский холм. С вершины увидел он долины и холмы в предвечернем, красно-белом ореоле, а ,оборотившись, рассмотрел город, утонувший в бледно-серебрянной дымке. Долго простоял он -и успокоился. Вдоль дороги, спускающейся вниз и там, в долине, исчезавшей из виду, низко плыли лёгкие облачка пыли, едва доносился оттуда шум проезжающих экипажей и людские крики, звонкий смех раздавался оттуда. Медленно стал он спускаться, да не лесом. Изредка останавливался, тяжко вздыхая, будто невесть какая забота на него свалилась. Внезапно сгустились сумерки. Мимо красивых дач влекомый людским потоком, вскоре явился он к весьма популярному частному саду. Фонари горели. За одним столом в глубине сада располагались музыканты: они играли на губной гармони, скрипке и флейте, а один высоким голосом пел сладостно. Подальше от них, у самого входа, занял Густав место. Он рассматривал людей что были поближе. За соседним столом сидели две юные девушки, которые ему показались очень симпатичными: он их долго рассматривал. Он вспомнил юность свою: ведь с той поры не засматривался он таким взглядом на женщин.  В сознании всплыли дамские образы, запоминавшиеся изо дня в день по пути в бюро, силуэты, впрочем, ничего не значащие для Густава. Сегодня, напротив этой двоицы юных блондинок ,он впервые вновь ощутил себя молодым мужчиной. А ещё припомнил он вдруг, что и дамы на улице иногда засматриваются на него- и с радостью смешанной со страхом осознал, что жизнь для него ещё не прошла стороной и есть пока милые дамы и барышни, которых ему предстоит обнять. И будто дрожь проняла губы да шею когда подумал он о предстоящих ему поцелуях. Особенное возбуждение охватило его, когда вообразил было Густав одну из девушек сидящих напротив в собственных обьятьях - и он прижмурился. Но ,закрыв веки ,увидел он лик умершей жены и всмотрелся внутренним вглядом в её рот, дрогнувший было как тогда в предчувствии поцелуя. С отвращением открыл глаза он. Эти девушки уже не для него. Он чувствовал, что ни одна женщина на свете не заменит ту. С прежней силой явилась сегодняшняя боль- и он знал ,что потерян для мира и его радостей. Он стыдился пытливых праздных взглядов ,а только что отринуте желанье дотронуться рукой до некоей женщины преисполнило его отвращением и позором. Совершенно уничтоженный, отправился он к себе. Ему хотелось себя кастрировать: он преодолел весь путь пешком и явился домой уставшим настолько, что собственная душа и тело казались ему колесованными. Неспокойный, тяжёлый сон сморил его. а проснулся Густав с предчувствием чего-то ужасного.
Несколько последовавших за этим дней он мучился в поисках новых порядка и сути собственного существования. Густав успел убедиться, что дальше сносить яростную душевную боль он не должен, иначе утратит способность осознанно жить. Он дивился своей прежней, до знакомства с женой, жизни, казавшейся ему теперь полусном. Исключая служебные обязанности, с которыми Густав справлялся не без удовольствия и с присущей ему аккуратностью, его потребности оставались неразвитыми. Он охотно слушал музыку да изредка почитывал путевые заметки. И спроси он себя, чем милее заняться, лучшего ответа чем "путешествовать" не нашлось бы. Но он не мог оставить службу. А ожидаемый короткий отпуск казался ему бесценным. Впрочем, положа руку на сердце, Густаву вовсе не хотелось бы оказаться обуреваемым тяжкими воспоминаниями в незнакомой местности. Таким образом ,относительное душевное упокоение, дарованное несчастному ранней весной, миновало. И товарищество коллег в гостинице уже претило ему: он приходил туда реже, а откланивался раньше. Однажды вышло так, что Густав, возвращаясь домой, погасил огонёк-  и такой страх обуял беднягу, что он присел на ступени и ,шаря по карманам, застонал. Когда же ему удалось отыскать и зажечь спичку, и дрожащее пламя озарило его, то Густав попробывал было рассмеяться, но сдержал улыбку: ему ещё оставалось открыть дверь... У себя он взглянул в зеркало- и не узнал себя. Он подошёл ближа, настолько, что испарина осела на глади. В руке держал он свечку на блюдце, которое водрузил на призеркальный комод. Затем Густав удалился, на шаг, два ,присл на кровать и быстро ,пожелав тотчас спрятаться, разделся. Улёгшись, он накрылся с головой- и вспомнил было ,что свеча горит, - но  не осмелился встать. Тогда решился он бодрствовать пока та не выгорит до основания. Медленно убрал он покрывало с глаз: свеча на комоде отражалась в зеркале. Он засмотрелся на пламя- и через несколько секунд уснул.
На следующее утро припомнился ему не минувший приступ страха, но случившаяся несколько дней тому назад прогулка на Софийский холм. Из памяти последняя явилась как приятное приключения- и как избавление замаячила задумка что ни день гулять за городом ,а по вечам являться в тот же сад чтою рамматривать фланирующих девушек и дам в лёгких летних туалетах с "солнечными" зонтиками. Но на этот раз после службы он не решился выехать за город: настолько устал, что прогулка представилась ему совершенно невозможной. Не раздевшись, лёг он на кровать, ощутил себя медленно поправляющимся после болезни. Вечером вышел он на медленную прогулку кольцевым бульваром и тихо тешился ловя знаки внимания встречных девушек. Некоторые, едва заметно оборачиваясь, дарили было его долгими взглядами, которые казались Густаву давно забытыми ,но такими нужными ему огоньками. Дальше желания не заходили. Он даже и не думал завести знакомство или обнять одно из этих созданий :он радовался уже их наличию да взглядам.
Спустя ещё несколько дней, покончив с послеобеденной дрёмой, Густав стал посреди комнаты- и показалась ему недавняя собственная жизнь несуразицей. Самым замечательным обстоятельством оказалось, однако, то, что вдовцу давно уже не припоминалась покойница- и он захотел заплакать во искупление вины. Но слёз не было.  Зато на бульваре, когда череда фрау миновала его, покатились те по щекам, понемногу ,как будто стыдясь собственной скупости и медлительности.  Скоро показалось Густаву, что исполнил он некий долг, и зашагал он проворно, и ощутил довольство упругой ходьбой. С неожиданной ясностью осознал он, что снова желает и должен быть счастливым.  Да, и вкусил он наслаждаясь мысленно от грядущих роскошей: подумал о доброй сотне бабёнок, которые не откажут если что. Каждая встречная улыбка, каждый жест вызывали лёгкую приятную телесную дрожь. Он радовался возможности вызвать по собственной воле приключение, случись оно через неделю или завтра, или сегодня, или через четверть часа, когда ему, Густаву, пожелается- и сама неопределённость возможности задорно дразнила его. Он присел на скамью поблизости публичного сада, откуда доносилась музыка, в такт которой, казалось, вышагивали проходящие мимо особы. Он снял шлапу, поклал её на колени - и показалось бедняге, что тяжёлый железный обруч удалился с его головы. Густав ощутил, что пора ему претворять в жизнь уточнённый тут и сейчас свой план. Словно сегодня в шесть пополудни трауру суждено было закончиться- и новые ,не те что пару часов назад, права и обязанности обрёл несчастный. Однозначно, в тот миг он был спокойно уверен в праведности своего желания и чувствовал, что оно вот-вот легко утолится.
Он долго просидел пока не заметил поблизости, должно быть, только что встретившуюся парочку. Молодые говорили тихо, но Густав смог кое-что разобрать: те назначали свидание на завтра.
И тогда-то Густав решил подыскать себе фразы для возможного сближения: это показалось ему настолько трудным, что он покраснел от робости. Он обдумывал, как с каждой из встречных дам заговорил бы. Вот, прошла мимо девушка с маленьким мальчиком. Он сказал бы ей: "Гутен абенд, фрёйляйн. Что за прелесть ваш мальчик! Правда, герр мальчик?" При этом ему, Густаву. следовало улыбнуться, ибо несомненно хороша острота: малыш- "герр"- и мадемуазель, верно, улыбнулась бы. Та была уже в десяти шагах, но бедняга так и не осмелился. Вот, подошла довольно толстая дама с нотами. Её спросил бы он, должна ли та носить ноты. Затем прошлась пара совсем юных штучек: одна- с коробкой в руке. Вторая, с "солнечным" зонтиком, что-то быстро и важно наговаривала спутнице. Её попросил бы он: "Поделитесь-ка и со мной беседой". Но это было бы слишком нагло. Вот, прошла мимо, очень медленно, некая молодая особа, она покачивала головкой, углублённая в себя, будто не занимал ничуть её этот мир. Минуя Густава, эта женщина взглянула на него и улыбнулась так, будто припомнила старого знакомого. Тот встал, но не сразу ,и не будучи удивлён нечаянной улыбкой, но поражён сходством прохожей со своей женой. Сзади та выглядела странно похожей на неё настолько ,что Густав почти перепугался. Да, и причёска была такой же, и подобную шляпку некогда надевала его жена. И по мере того как незнакомка удалялась, всё сильнее Густаву чудилось, что она и есть покойная. Он боялся, что та оборотится ибо черты её лица имели мало сходства с покойной: только походка, силуэт, причёска, шляпка.

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

"Спасибо, -откликнулся Карло,- вообще-то мы не спеша пойдём. Увидим ещё, как ты станешь встречать проезжающих. Бормио на том же месте стоит, никуда не делось, правда ведь?" И улыбнулся и пошёл снова поднялся лестницей.
Джеронимо стоял наготове в мансарде: "Ну, я готов отправиться".
"Пора,- молвил Карло".
Из старого комода в углу достал он немного провианту и бросил в котомку, а затем молвил: "Хороший день, только холодно очень".
"Знаю",- отозвался Джеронимо. Они спустились вниз.
"Потише иди- сказал Карло- Тут ещё спят те двое, что прибыли вчера вечером." Осторожно братья спустились во двор. "Хозяин тебе привет передал, а ещё простил нам двадцать чентезими за последний ночлег. Он теперь отлучился и вернётся только через два часа. Мы его увидим только в следующем году".
Джеронимо не отозвался. Они вышли на дорогу, которая расстилалась перед ними ещё в сумерках. Карло взял за левую руку брата и они молча пошагали прочь в долину. Через полчаса дорога стала шире. Туман стелился из-за спин ходоков вниз. А над макушками нищих высились невидимые в обрывках хмарева вершины. И Карло подумал, что пора сказать брату...
...Но ,не сказав ни слова, достал золотой из кармана и протянул его брату: тот зажал его пальцами правой руки ,а замеп приложил к щеке, ко лбу и .наконец, кивнул: "Да, я его узнал".
"Ну вот, - отозвался Карло и отчуждённо взглянул на младшего".
"Даже если бы чужак не сказал мне ничего, я узнал бы."
"Ну да, - обречённо выдохнул Карло, -но ты же понимаешь, почему я там ,внизу, перед другими... я перепугался, что ты спустишь сразу... А видишь, Джеронимо, теперь как раз , думаю, время тебе купить новый сюртук, и рубашку, и обувки тоже, точно ведь- поэтому я было..."
Слепой убедительно покачал головой: "Зачем?"- и он провёл ладонью по сюртуку: "Довольно хорош, достаточно тёплый. Уж мы идём на юг".
Карло не сообразил, что Джеронимо не рад, а значит, не простил его. И он продолжил: "Джеронимо, разве я не правильно поступил? Тогда почему ты недоволен? Он же наш, золотой, не правда ли? Он наш сполна. А если б я тогда признался, кто знает... О, это хорошо, что я тогда не сказал тебе, вестимо!"
И вскричал Джеронимо: "Перестань лгать, Карло, я сыт этим!"
Карло остановился, выпустил ладонь брата: "Я не лгу".
"Я же знаю, что ты врёшь!... Всегда врёшь!... Ты уже солгал стократно!... И этот золотой приберёг для сетя, но испугался- вот что!"
Карло повесил нос на квинту и промолчал. Он снова взял за руку слепого и пошагал с ним дальше. Ему стало больно оттого что Джеронимо возвёл напраслину, но, собственно, теперь его удивило то, что младший не огорчился.
Туман рассеялся. После долгого молчания  Джеронимо заговорил: "Потеплеет". Он бросил это равнодушно, как само собой разумеещееся, он сто раз говаривал это- и в этот миг почувствовал Карло: для Джеронимо ничего не изменилось. Для Джеронимо он навсегда останется вором.
"Ты уже проголодался? -спросил он младшего".
Джеронимо кивнул, из кармана сюртука достал хлеба и сыру, поел немного.  И братья пошагали дальше.
Навтречу им проехала почта из Бормио. Кучер крикнул им: "Уже вниз?!" Потом были другие экипажи, все ехали им навстречу.
"Воздух из долины, - молвил Джеронимо и в тот же миг, за быстрым поворотом внизу показалось село Фелтлин".
Может быть, размышлял Карло, ничего не изменилось... ну, пусть, украл я у него... всего одну монету.
Туман внизу понемногу оседал- сияние солнца пробивало широкие штольни в нём. А Карло подумал: "Может, неразумно было так быстро покинуть постоялый двор... Кошелёк под кроватью- это в любом случае подозрительно..." Но теперь ему было всё равно! Что худшее теперь ждёт его? Брат, которому он повредил глаза, считал себя обманутым им, Карло, уже годы напролёт и не расстанется со своим убеждением впредь- что может быть хуже?
Внизу показалась большая белая гостиница, будто купающаяся в рассветных лучах, а ещё пониже, где долина, уже пошире, простиралась вдаль- село. Молча шагали братья, а Карло всё держал руку на плече слепого. Они миновали пригостиничный парк, а Карло увидал завтракающих на террасе постояльцев в лёгких летних одеждах. "Где желаешь передохнуть?- спросил младшего".
"Ну, в "Орле", как обычно".
Они завернули в малый постоялый двор на противоположном конце села. Братья присели в трактире и заказали себе вина.
"Что вы так рано к нам?- спросил их хозяин".
Карло малость струхнул: "Почему рано? Десятое или одиннадцатое сентября- разве рано?"
"В прошлом году, припоминаю, вы намного позже спустились было".
"Вверху уже так холодно,- парировал Карло,- что прошлой ночью мы замёрзли. Да, точно, я должен передать тебе: ты не забудь масло отослать".
В кабаке было душно и влажно. Странный непокой овладел Карло: ему захотелось немедленно на волю, на битую дорогу, что к Тирано, к Эдоле, к озеру Изео, куда угодно, в дали дальние ведёт! Вдруг поднялся он.
"Уже уходим?- удивился Джеронимо".
"Нам надо же сегодня к  полудню поспеть в Боладоре: в "Оленях" останавливаются экипажи- это хорошее место".
И они пошли дальше, шли, шли часами безостановочно. Изредка присаживался Джеронимо на милевой камень ( на версту- прим.перев.), или братья растягивались на мосту чтоб отдохнуть. Они пересекли ещё одно село. У постоялого двора собрались экипажи. Путники высаживались и разминались- а нищие не останавливались. Снова вперёд битой дорогой. Солнце взбиралось всё выше: должно быть, настал полдень. День был похож на тысячу минувших.
"Башня Боладоре,"- бросил Джеронимо. Карло всмотрелся. Он удивился, сколь точно способен брат "просчитывать" окрестности,- действительно: башня Боладоре показывалась из-за горизонта. Оттуда кто-то шёл навстречу ним. К ним кто-то шёл навстречу. Наконец, Карло увидал жандарма: такие встречались им, бывало, в пути. Но Карло всё-же немного струхнул. Но когда мужчина подошёл поближе и Карло узгнал его, то успокоился: то был Пьетро Тенелли. В минувшем мае обедали было с ним нищие на постоялом дворе Рагацци в Мориньоне, и служилый рассказал тогда страшную историю как однаджы чуть было не заколол его босяк.
"Там один остановился,"- произнёс Джеронимо.
"Тенелли, жандарм,"- бросил Карло.
Наконец, они поравнялись.
"Доброе утро, господин Тенелли,- молвил Карло и остановился".
"Пусть будет на этот раз так,"- пробурчал жандарм- Должен вас спехом препроводить на пост в Боладоре."
"Э!- воскликнул слепой."
Карло побледнел: "Как можно?"- подумал он. "Но мы не туда направлялись. Мы не знали..."
"Это вам, пожалуй, по пути,- улыбнулся жандарм, - ничего с вами не станется если дошагаете".
"Почему ты молчишь, Карло?- окликнул брата Джеронимо".
"О да, я говорю... Прошу вас, господин жандарм, как это сталось, что вы... что нам теперь... или, более того, что я должен.. пожалуй, не знаю..."
"Такие вот дела. Может быть, ты невиновен. Откуда мне знать? Так или иначе, пришла к нам по телеграфу ориентировка на вас: задержать, мол, и препроводить, поскольку подозреваетесь вы в краже там, вверху, денег у людей. Ну, и возможно, что вы окажетесь невиновными. Итак, вперёд!"
"Почему ты молчишь, Карло?- снова окликнул брата Джеронимо".
"Но чего ты желаешь, Джеронимо, что сказать мне? Всё выяснится: я сам не понимаю..."
А в голове его мелькало: "Должен я ему всё разъяснить до того, как мы предстанем перед судом? ...Пожалуй, так не пойдёт. Жандарм услышит нас... Что же делать? Вот на суде и выложу всю правду. "Господин судья, -начну- должен сказать вам: это кража не похожа на прочие..." И он замялся подыскивая нужные слова чтоб ясно и понятно изложить на суде суть дела. "Вчера проехался через границу и обратно этот господин... он, должно быть, умалишённый... или ,по крайней мере, ошибся он... и этот мужчина..."

окончание следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Не в силах дольше сидеть в экипаже, он вышел и заходил туда-сюда. Уже стемнело. Редкие фонари на этой тихой, вечно малолюдной улице помигивали, колышимы ветром вправо-влево. Отдождило. Тротуары почти высохли, но немощёная проезжая была пока сыра, а кое-где образовались лужицы.
"Странно это,"- думал Франц: "в какой-нибудь сотне шагов от Пратерштрассе чувствуешь себя как в чудом перенёсшимся в венгерский городок, к тому же- уютный: тут не встретишь нежелательных теперь друзей". Он достал часы... семь,- и уже кромешная ночь. Эта осень ранняя. И проклятая буря.
Он поднял воротник повышеи зашагал проворней, туда-сюда. Дребезжали фонарные стёкла. "Ещё полчаса,"- выдохнул он негромко: "и я уйду. Ах, если б она была уже недалеко". На перекрёстке он замер: отсель просматривались оба направления, откуда она могла бы подойти.
"Да, сегодня она придёт,"- думал он, натягивая шляпу чтоб та не улетела прочь. "Пятница. заседание профессорскй коллегии . В этот день она всегда приходит и осмеливается задержаться подольше..." Он услыхал перезвон конки -и тут же громыхнул колокол Непомук-кирхи. Улица оживилась. Высыпали прохожие, в основном, как ему показалось- служащие заведений. Все ходоки торопились, гонимы или сдерживаемы ветром, словно боролись с ним. Никто не обратил внимания на Франца, только пара лавочных торговок окинула его лениво-любопытным взглядом. Внезапно Франц заметил быстро приближающуюся знакомую фигуру. Навстречу. Пешком? Это она?
Это была она: замеченная им, замедлила шаг.
- Ты пешком?- спросил он.
- Я отослала экипаж у Карлова театра. Думаю, уже раз он было вёз меня.
Некий господин миновал их, мельком глянув на даму. Молодой Франц вперился ответным, почти вызввающим взглядом в того- и прохожий быстро удалился. Дама посмотрела ему вслед: "Кто он?", спросила испуганно.
- Не знаю его. Тут нет знакомых, будь спокойна вполне. Но пошли-ка быстрее, мы поедем.
- Там твой экипаж?
- Да.
- Свободный?
- Час назад в нём было так хорошо.
Они поспешили. Дама забралась в салон.
- Кучер!- гаркнул молодой мужчина.
- Где же он?- растерялась молодая дама.
Молодой мужчина отворил дверь кабачка: за стлом, в компании двоих посторонних восседал... уже вскочил и поспешил к выходу, кучер.
- Щас, милс`дарь,- промямлил тот, и допил, стоя, стакан вина.
- Что вы тут...?
- Всегда готов, ваша честь, я скоро буду.
Пошатываясь, кучер поплёлся к упряжке: "Куда прикажете ,ваша честь?"
-Пратер. Дом свиданий.
Молодой человек забрался в салон. Его спутница притаилась, съёжилась в углу под перепончатым раздвижным верхом. Франц взял ее за обе ладони. Она не откликнулась. "Может, хоть пожелаешь мне доброго вечера?"
- Прошу, оставь меня ненадолго: никак не переведу дыхания.
Молодой человек расположился в своём углу. Пара недолго помалкивала. Экипаж свернул на Пратерштрассе, затем прокатил мимо Тегеттхофф-монумента, сразу понёсся широкой, тёмной Пратерской аллеей. Тогда-то вдруг обняла возлюбленного обеими руками. Тот, приподняв недлинную вуаль, поцеловал её в уста.
- Наконец я с тобой!- выдохнула она.
- А ты знаешь, сколь давно мы не виделись?- воскликнул он.
- С воскресенья.
- Да, но с прошлого.
- Что так? Ты же был у нас.
- Ну да... у вас. Ах, так не пойдёт. К вам я впредь не приду. Но что с тобой?
- Экипаж обогнал нас.
- Миленькая, народу, что сегодня съезжается погулять на Пратере, не до нас.
- Да знаю уж. Но случайно кто-нибудь мог нас опознать.
- Не узнают, это исключено.
- Прошу тебя, поедем в иное место.
- Как тебе угодно.
Он зря окликрул, казалось, оглохшего извозчика. Затем ,дотянувшись, тронул сермяжное плечо. Кучер обернулся.
- Поворачивайте. И почему гоните как на пожар? Мы же не торопимся, влышите вы? Поедем в... знаете аллею, что ведёт к Имперскому мосту?
- По Райхштрассе?
- Да, но не гоните, это бессмысленно.
- Простите, милс`дарь, буря, она лошадей бесит.
- Ах, ну если буря,- Франц уселся снова.
Кучер развернул экипаж. Покатили назад.
- Почему вчера я не видела тебя?- спросила Эмма.
- Где же?
- Думала, ты был приглашён к моей сестре.
- Ах, так...
- Почему не пришёл?
- Потому, что мне невыносимо видеться с тобой на людях. Нет, никогда впредь.
Он передёрнул плечами.
- Где же мы?- спросила она затем.
- Близко большой Дунай,- ответил Франц,- мы едем к Имперскому мосту. Тут нет знакомых,- насмешлово добавил он.
- Коляска трясёт ужасно.
- Мы снова катим по мостовой.
- Почему зигзагом?
- Тебе кажется.
Но он заметил для себя, что экипаж бросает слишком,- и не признался вслух чтоб не напунать её.
- Мне надо с тобой сегодня о многом поговорить начистоту, Эмма.
- Тогда начинай: мне в девять следует быть дома.
- Парой слов должно всё решиться.
"Господи. да что же это!"- вскричала она. Лошади, погоняемые кучером, дёрнули едва не свалившийся оземь экипаж прочь из наезженной колеи, так, что коляска резко наклонилась. Франц схватил кучера за куртку: "Стойте!"- закричал он- "вы же пьяны!"
С трудом кучер остановил упряжь: "Но, милс`дарь..."
- Пройдёмся, Эмма, выйдем тут.
- Где мы?
_ Уже на мосте. Буря-то поутихла. Пройдёмся немного: в коляске толком не поговоришь.
Эмма, приспустив вуаль, последовала за Францем.
- По=твоему, поутихла?- вскрикнула она, спускаясь навстречу внезапному порыву ветра.
Франц взял Эмму на руку,- "Следом!"- крикнул он кучеру.
Они зашагали вперёд, подходя к мосту, молчали, а посредине- слушая шум реки, недолго постояли. Глубокая темень облекла их. Широкий серый поток раздался не зная границ, а издали виднелись красные огни,которые, казалось, парили над сырой гладью и в ней же отражались. С только что покинутого берега тянулись и пропадали в воде дрожащие полоски света, а с моста казалось, будто теряется могучий поток в чёрных лугах. Издалека послышались грозные раскаты, они всё приближались. Франц и Эмма невольно обернулись чтоб рассмотреть железную колею, гдемерцали красные огни: составы, светя окнами вагонов, неслись по рельсам, неожиданно выныривая из ночи чтоб скоро в ней же сгинуть. Гром постепенно присмирел, только ветер налегал неожиданными наскоками.
После долгой паузы вымолвил Франц: "Нам следует уехать".
- Вряд ли, -тихо возразила Эмма.
- Нам нужно уехать прочь, -живо продолжил Франц,- окончательно, говорю я...
- Так не пойдёт.
- Если мы малодушны, Эмма, так не пойдёт.
- А мой ребёнок?
- Он оставит его тебе, я твёрдо убеждён.
- И как же, -тихо уточнила она,- бежать под покровом ночи` и тумана?
- Нет, вовсе нет. Тебе всего лишь следует просто сказать ему, что ты не можешь дальше жить с ним оттого, что принадлежишь другому.
- Ты в здравом уме, Франц?
- Коль желаешь, избавлю тебя от повинности: скажу ему это сам.
- Ты не сделаешь этого, Франц.
Он постарался рассмотреть её лицо, но в сгустившейся мгле уже не смог даже заметить обращённый навстречу праямой взгляд.
Франц ,недолго подумав, спокойно молвил ей в ответ: "Не бойся, не скажу".
Они приближались к другому берегу.
- Не слышишь?- встрепенулась она, -Что это?
- Шум оттуда,- ответил он.
Медленно загромыхало им нечто из темноты, красный лучик завилял навстречу, вскоре показался висящий на дышле фонарь, но они так и не смогли рассмотреть груз и седоков. За первой последовали ещё две подобные фуры. На последней показался возница, раскуривавший трубку, с виду поселянин. Обоз проскрипел мимо. И снова воцарилась тишь, нарушенная лишь шорохом фиакра в двадцати шагах от них, медленно катившего вдаль. Мост в поклоне уже коснулся берега. Они увидели бегущее вдаль меж деревьев, исчезающее во тьме шоссе. По обе стороны от проезжей расстилались низкие ,как в пропастях, луга.
После долгого молчания Франц вдруг произнёс: "Итак, это в последний..."
- Что?- озабоченно спросила Эмма.
- Мы вместе в последний раз. Оставайся с ним. Говорю тебе адьё.
- Ты это серьёзно?
- Абсолютно.
- Видишь же, это ты всегда нам портишь пару часов, не я.
- Да-да, ты права,- молвил Франц,- Идём, поедем назад.
Она сильнее стиснула его ладонь: "Нет",- нежно ответила ему,- "Уже не желаю. Я не позволю себе такого прощания"
Она прижалась к нему крепче и поцеловала его крепко. "Куда приедем мы",- спросила она,- "еслю отсюда ,не сворачивая, всё вперёд?"
- Тогда- прямо в Прагу, детка моя!
- Не так далеко,- ответила она засмеявшись, -но немного дальше туда, если можешь.
Она показала рукой в темноту.
- Э, кучер, - крикнул Франц. Тот не слышал.
Франц заголосил :"Остановитесь же!"
Экипаж катил дальше.
Франц догнал его, увидал уснувшего кучера, усердно крича, растормошил его: "Поедем немного вперёд, по шоссе. Вы поняли меня?"
- Уже хорошо, милс`дарь...
Эмма забралась в коляску, за ней- Франц. Извозчик хлестнул спины кнутом, лошади бешенопонеслись по вымокшему шоссе. Пара крепко обнималась когда коляску швыряло взад-вперёд.
- Это что-то нехорошо,- успела тихо прошептать Эмма.
В это миг показалось ей, что экипаж взлетел: она ощутила себя выброшенной вперёд, попыталась уцепиться за что-нибудь, но ладони хватали пустоту. Эмме показалось, что летит она по кругу всё быстрее, она зажмурилась- и вдруг ощутила под собой землю, и угрожающая, тяжёлая тишина расклинила явь. Эмма будто очутились одна, вдали от всего мира. Затем послышалось всё по отдельности: топот копыт лошадей похрапывавших где-то рядом; тихий стон... но Эмма ничто не могла рассмотреть. Ею овладел жуткий страх, она вскрикнула- и страх усилился потому, что она не расслышала собственного крика. Она вдруг осознала только что случившееся: экипаж наткнулся на что-то, может быть, на милевой (верстовой, версту- прим.перев.) камень, опрокинулся, и они оказались выброшены. "Где  о н ?"- было её следующей мыслью. Она выкрикнула его имя. И услыхала себя, зовущую, но- совсем тихо, но всё-таки услышала. Ответа не последовало. Она попробовала подняться, наконец, оказалась сидящей на земле. А когда разводила руками в поисках опоры, нащупала мужское тело рядом с собой. И теперь, в полной темноте, смогла она рассмотреть лежащего совершенно неподвижного Франца. Протянутой ладонью она погладила его лицо- и ощутила нечто влажное и тёплое на нём. Её дыхание замерло. Кровь...? Что здесь случилось? Франц ранен, он без сознания. А кучер, где он? Она криком позвала его. Ничего в ответ. Снова присела она на землю. Со мной ничто не случилось, подумала она, хотя ощущала боль во всех членах. Что я натворила, что я натворила... не может быть это, что со мной произошло... "Франц!"- крикнула она. Ответный голос раздался совсем рядом: "Где вы, дост`фрёйляйн, где есть дост`госп`дин? Ничт` не сл`ч`лось? Пог`дите, фр`ляйн, я з`жгу ф`нарь, увидать! не з`наю ,что з` пакость с`годня. Виноват ,ч`сто виноват, кл`нусь.. в канаве вы, пр`клятые кони".

пролжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Ну что за бестолковица! Кто в это поверит?... Ему даже не дадут столь долго говорить. Никто не поверит в эту глупую историю... и Джеронимо не поверит... И Карло искоса взглянул на брата. Голова слепого по привычке покачивалась в такт шагам, но лицо не выражало ничего, а бельма таращились в пустоту. А Карло вдруг догадался, что за мысли витают под этим лбом...: "Такие вот дела. Карло окрадывал не только меня, но и чужих людей... Хорошенькое дело: зрячий, а проморгал-таки..." Да, пожалуй... нет, именно так думает Джеронимо... И даже если б не нашли при мне денег, мне это не оправдало б, ни перед законом, ни перед Джеронимо. Они запрут меня, а его... Да, его- со мной, ведь у него этот золотой... И Карло не смог дальше размышлять, настолько он был сбит с толку. Ему показалось, что отключился он от всего и знал только одно: что охотно отсидит год ареста... или десять, пусть только Джеронимо поймёт, что он, Карло, лишь ради него решился на кражу.
И вдруг внезапно Джеронимо остановился, да так, что у Карло душа ушла в пятки.
"Ну и что теперь?- рассерженно спросил жандарм, -Вперёд! Вперёд!" Но тут он с удивлением заметил, как слепой уронил гитару, поднял руки и обеими ладонями охватил лицо брата. Затем приблизил слепой губы свои к губам ничего не понимающего брата и поцеловал его.
"Вы свихнулись? - спросил нищих жандарм, -Вперёд! Вперёд! Неохота мне изжариться!"
Джеронимо, ни слова не проронив, поднял гитару. Карло глубоко выдохнул и снова поклал ладонь на плечо слепому. Возможно ли это? Брат не сердится на него? Он наконец уразумел...? И с сомнением глянул искоса на младшего.
"Вперёд!- крикнул жандарм, -Желаете вы наконец...?!" - и двинул Карло под рёбра.
А Карло, ведомый твёрдой рукой слепого, снова пошагал дальше. Он шёл проворней прежнего. Ведь он наблюдал улыбку Джеронимо, счастливую, как ту, детскую, не забываемую, не виденную им наяву двадцать лет. И Карло улыбнулся тоже. Показалось ему, что всё плохое осталось позади: ни суд, ни мир уж не страшны. Он, Карло, снова обрёл брата... Нет, обрёл его впервые...

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы