"Довольно,"- отрезал Карло,- "идём!" И он поволок брата за собой лестницей наверх где на голом земляном полу был их бивак. По пути Джеронимо непрестанно кричал: "Да, вот день настал, да, теперь знаю я! Ах, погоди ты. Где она? Где Мария?  Или ты отнёс её в сберегательную кассу?! Э, я пою ради тебя, я играю на гитаре: моими трудами живешь- и ты вор!" ... Он упал на соломенный тюфяк.
По проходу доносился слабый отблеск,- из приотворённой двери единственной на постоялом спальни. Мария стелила кровати. Карло всмотрелся в опухшее лицо брата, в его посиневшие лубы, прилипшие ко лбу пряди: тот казался на несколько лет старше своего срока. И помалу опомнился Карло. Не сегодняшним было недоверие слепого, оно годами зрело под спудом, и только, пожалуй, мужества недоставало слепому предже высказать его. И всё, чем Карло делал ради брата, оказалось напрасным: раскаяние -зря, жертва всею жизнью своей- впустую. Что теперь оставалось Карло? Должен он и далее день за днём- кто знает, долго ли- вести слепого сквозь вечную ночь, заботиться о нём, для него нищенствовать- и никакой платы кроме недоверия и насмешек не получать взамен? Если брат его, Карло, считает вором, то любой чужак способен быть таким же, если не лучшим, поводырём.  Пожалуй, оставить слепого, удалиться от него прочь навсегда было б разумнейшим выходом. Но в таком случает Карло признал бы свою вину, а брат оказался б ,что называется, обманутым и ограбленным, одиноким и жалким. Да, а за что б он сам взялся тогда? Ну, он ещё не стар: коль оказался б сам по себе, то что-нибудь ещё б предпринял. По крайней мере, слугой везде б устроился. И пока эти мысли витали в голове Карло, глаз не сводил он с брата.  И увидел он вдруг того сидящим на камне у обочины озарённой солнцем дороги, уставившегося бельмами в светило, что не сияет ему, а руками тянущегося в ночь, что всегда окружала его, младшего. И прочувствовал Карло, что как у слепого нет на всём свете такого поводыря, так и у него ,зрячего, нет другого брата. И уразумел, что любовь к брату давно стала единственной сутью его, Карло, жизни -и он впервые совершенно отчётливо понял: надежда на взаимность, с которой он не хотел так просто расстаться, позволяла ему доселе сносить тяготы жизни.  Надо или перетерпеть недоверие слепого ,или отыскать средство окончательно переубедить того. ...Да, если бы раздобыть золотой! Если бы он, Карло мог утром сказать слепому: "Я его ведь припрятал чтоб ты с рабочими не пропил монету, чтоб народ не украл её у тебя..." или что-нибудь ещё...
Шаги приблизились к деревянной лестнице: проезжающие шли на покой. Внезапно голову Карло пронзила мысль достучаться к ним, поведать чужакам всю правду насчёт сегодняшней истории и выпросить у них двадцать франков. Но Карло знал же: это абсолютно безнадёжно! Они не поверят ни слову.  И он ещё припомнил, как те испугался и побледнел один из этих когда Карло внезапно из тумана явился перед экипажем.
Карло растянулся на тюфяке. В покое было совершенно темно.  Наконец, услышал старший брат, как рабочие, громко переговариваяст, затопали вверх по ступеням. Вскоре после того пару ворот на дворе затворили. Слуга ещё раз прошёлся лестницей, вверх и вниз, затем наступила полная тишина. Карло слышал только храп Джеронимо. Раздумья Карло начали путаться обращаясь в сон. Когда старший брат проснулся, только темнота окружала его. Он посмотрел в потолок, где было окно: только напрягши глаза, Карло высмотрел в непроницаемой черноте тёмно-серый четырёхугольник. Пьяный Джеронимо глубоко уснул. А Карло задумался о дне грядущем- и ужаснулся. Он думал о ночи после этого, скорого, дня, о следующей за ним ночи, о будущем, что не лучше прошлого -и страх одиночества овладел старшим братом.  Почему вечером он не проявил характер? Почему не подошёл он к чужакам чтоб попросить у них двадцать франков? Может, проезжающие смилостивились бы. И всё ж, наверное, так к лучшему. Внезапно он приподнялся и почувствовал как бьётся сердце. Он понял ,почему- к лучшему: если б те узнали его ,то заподозрили б, ...так, но... Он уставился на серую полоску, которая едва начала светлеть... То, что Карло невольно подумалось в тот миг, было невозможно, совершенно невозможно! ...Дверь напробив была не на замке, но всё же они могут проснуться... Да, там... серая, светлеющая полоска посреди темноты была новым днём................................
Карло встал, словно влекомый туда, и коснулся лбом холодной балки. Почему же он встал? Чтоб поразмыслить?...Чтоб попытаться?... Зачем же? Это же невозможно и ,кроме того, это же воровство. Воровство? Что значат двадцать франков для таких людей, которые ради удовольствия ездят за тысячи милей? Они даже не почувствуют недостачи... Он подошёл к двери и легонько приотворил её. Напротив, в двух шагах, была другая, затворённая. На гвозде вбитом в столб висели одежды. Карло рукой потянулся к ним... Да, если б люди оставляли свои заработки в карманах, житьё было б простым :не надо было б  больше ходить и просить... Но карманы были пусты. Ну, что теперь остаётся? Снова к своему тюфяку. Всё же, есть, наверное, лучший способ добыть себе двадцать франков, не столь опасный и поправеднее. Если бы он, Карло по цетезими утаивал, пока не собрал бы двадцать франкоы, то смог бы их обменять на золотой. ...Но сколько пришлось бы копить: месяцы напролёт? может, год? Ах, если б он был мужественнее! Карло всё ещё стоял в коридоре. Но что это за полоска мутного света, падающая на пол сверху? Возможно ли это? Дверь напротив всего лишь притворена, не заперта?...Чему удивился он? Уже месяцами дверь не запирали. Карло припомнил: только трижды этим летом в покое спали люди, дважды - подмастерья, а ещё раз- турист, который поранил ногу. Дверь не на замке- ему недостаёт только смелости, да - и ещё удачи! Смелость? Худшее, что может случиться- если обое проснутся, и тогда одна надежда на отговорку. Карло глянул в щель. В комнате было пока темно, так, что он сумел различть только очертания двух спящих. Он прислушался: те дышали ровно, без запинок. Карло легонько приотворил дверь и босиком, совершенно неслышимо, прокрался в спальню. Обе кровати стояли у стены напротив окна.  Посреди комнаты находился стол- Карло приблизился к нему. Он пошалил рукой мимо бутылки- и нащупал связку ключей, перочинный нож, книжечку- и больше ничего...Ну конечно!... Как только он мог подумать, что эти оставляют деньги на столе?!  Ах. нужно скорее прочь!... А всё же, может быть, ещё одна, счастливая попытка- и повезёт?! ... И он приблизился к кровати у двери: тут, на кресле нечто лежало... он почуял это!... револьвер... Карло сильно вздрогнул... Только этого не хватало! И почему тип поклал...приготовил... револьвер на кресле? Если он проснётся -и заметит Карло?...всё ж, нет, Карло скажет путешественнику: "Уже три часа, милостивый господин, вставайте!" И Карло не тронул револьвер.
Стариший пробрался вглубь комнаты. И там, на другом кресле под штуками белья... Небо! это... это кошелёк... он держит его в своей руке! В этот миг Карло уловил лёгкий храп,-  и упал, раснянулся на полу у  ножек кровати... ещё раз -храп, глуьркий выдох, кашель - и снова тишина, глубокая тишина. Карло надолго замер лёжа, выжидая, не шевелясь, с кошельком в руке.  Уже проник рассвет в спальню. Карло, не осмеливаясь встать, понемногу отползал вперёд к двери, достаточно широко открытой чтоб прошмыгнуть прочь. Он прополз дальше, в коридор- и только там медленно, глубоко дыша, поднялся. Он открыл кошелёк: в нём оказались три отделения. Слева и справа- только мелкое серебро. Тогда расстегнул Карло среднее отделение- и нащупал там три двадцатифранковые монеты. На миг только захотелось Карло забрать пару, но он сразу же опомнился: вынул один золотой- и закрыл кошелёк. Затем стал на колени старший брат, посмотрел через щель в комнату, где снова воцарилась полная тишь, и тогда точным броском послал он кошелёк под вторую кровать. Когда чужак проснётся, подумает он, что казна свалилась с кресла. Карло осторожно выпрямился. И тогда легонько скрипнула под ним половица- и в тот же миг услышал он из-за двери: "Что это? В чём дело?" Карло дважды широко шагнул назад, затаив дыхание, и направился в свою каморку. В безопасности он прислушался... Ещё раз скрипнула там кровать- и снова тишина. Зажав пальцами, рассматривал он золотой. Это удалось! удалось! Он взял двадцать франков и может сказать теперь своему брату: "Видишь теперь, что я не вор!" А ещё им надобно сегодня пораньше выбраться на юг к Бормио, затем- дальше, мимо Фелетин... затем- к Тирано... затем- к Эдоле... к Брено... к озеру Изео, как в прошлом году... Не забыть же, как позавчера сказал он сам хозяину: "Через два дня отправимся мы в долину."
Всё светлее становилось, мансарда полнилась лёгкой предутренней дымкой. Ах, вот проснулся бы Джеронимо! Тах легко шагается на рассвете! Ещё до восхода надо им уйти. Гутен морген хозяину, слуге и Марии-  и прочь, прочь... И через два часу пути, уже в долине обьянится он с Джеронимо.
Джеронимо вздрогнул и вытянулся. Карло окликнул его: "Джеронимо!"
"Ну что ещё?- он оттолкнулся руками и привстал."
"Джеронимо, нам пора в дорогу."
"Зачем?"- и он уставился бельмами на брата. Карло знал, что младний не забыл о вчерашнем, но не вымолвит ни звука о том, пока снова не напьётся.
"Холодно, Джеронимо, а нам надо прочб. Сегодня уж ветер не стихнет,думаю, а нам пора идти. К полудню окажемся в Боладоре."
Джеронимо поднялся. Шорохи пробуждающегося дома множились. Внизу, на дворе хозяин разговаривал со слугой. Он обычно вставал ещё затемно когда отправлялся в дорогу. Он подошёл к хозяину и молвил :"Мы хотим попрощаться."
"Ах, вы нынче уходите? осведомился хозяин."
"Да морозит так, что во дворе не выстоять, а ещё ветер сквозит."
"Ну , передайте привет Балдетти когда спустишься в Бормио, и чтоб тот не забыл, что должен мне масла послать."
"Да, я передам. Кроме того, за ночлег... -он взялся за котомку."
"Оставь ,Карло, -сказал хозяин,- Двадцать чентезими дарю твоему брату: я его тоже слушал. Доброе утро."

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Ещё один экипаж с пассажирами прибыл. Джеронимо и Карло сошли вниз. Джеронимо пел, а Карло протягивал шляпу, а проезжающие бросали ему подачки. Джеронимо, коазлось успакоилася.  Он изредка спрашивал :"Сколько?" и легко кивал ответам Карло.  Между делом Карло пробовал собраться с мыслями. Но его не покидала мысть, что нечто ужасное деется, а он совсем безоружен.
Подымаясь ступенями вверх, братья услыхали хохот и громкий разговор биндюжников. Младший крикнул Джеронимо: "Спой-ка и нам чего, а мы не обидим! Не так?",- биндюжник обратился к коллегам.
Мария, что как раз вошла с бутылкой красного вина, молвила: "Не подначивайте его сегодня: он не в духе."
Не отвечая, Джеронимо стал посреди комнаты и запел. Когда закончил, биндюжники поаплодировали ему.
"Подь сюда, Карло,"- крикнул один возница,- "и мы тебе отсыплем наших денег, как люди внизу!" И он поднял мелкую монетку высоко в руке, будто хотел бросить подачку в шляпу, что ему протянул Карло. Тут-то Джеронимо схватился за руку и сказал: "Лучше- мне, лучше- мне! Она может туда упасть и провалиться, туда!"
"Куда туда?"
"Э, ну! Между ног Марии!"
Все засмеялись, хозяин и Мария- тоже, только Карло остался безучастен. Никогда Джеронимо не отпускал подобных шуток!...
"Садись к нам!" -позвали биндюжники. "Ты клёвый парень!" И они подвинулись чтоб освободить место Джеронимо. Беседа путалась и крепчала. Джеронимо говорил со всеми, громче и страстнее чем когда бы то ни было, не отрываясь от рюмки. Когда Мария снова вошла, попытался он зацепить её.  Тогда сказал один возница другому: "Ты, может думаешь, она красива. Это же старая страшная баба!"
Но Джеронимо ухватися за подол Марии.  "Вы все дураки,- сказал слепой- Думаете, мне нужны глаза чтоб рассмотреть её? Ещё я знаю ,где Карло, э! Он стоит у очага, а руки держит в карманах и улыбается".
Все глянули на Карло, который ,разинув рот, прислонился к очагу и ,действилельно, скорчил ухмылку ,будто нарочно чтоб не подвести брата.
Вршёл слуга: если ездовой народ желает прибыть в Бормио ещё засветло, надо им поспешить. Те встали и буйно простились  Братья снова остались одни в приезжем покое. Вот и наступил час, когда они привыкли укладываться. Весь постоялый двор погрузился в тишину как всегда в это послеполуденное время. Джеронимо, нолова на столе, казалось,  спал. Карло вначала побродил туда-сюда, затем, однако, присел на скамью. Он очень утомился. Явь ему казалось тяжким, вязким сном. Карло надо было обо всём подумать: о вчерашнем, позавчерашнем и самом давнем и ,особенно, о летних дорогах, которыми он с братом странствовали, и о заснеженных тропах,- но все было так далёко и непостихимо, что будто и не повторится.
Под вечер явилась почта из Тироля и, почти сразу за ней- с небольшним интервалом, повозкиа туда же, на юг. Ещё четырежды спускались братья во двор. Когда они в последний раз поднялись в приезжую, маслёнка на столешнице потрескивала. Рабочие каменоломни пришли, они свои хижины срубили рядом, в двухстах шагах вниз за постоялым двором. Джеронимо подсел к ним. Карло, ему казалось, что его одиночество длится уже очень долго, остался на своей скамье. Он слышал, как Джеронимо громко, почти криком, рассказывал о своём детстве, что помнит совершенно отчётливо то, что успел повидать собственными глазами: персоны и предметы; о своём батюшке: как тот работал в поле; о садике и ясене у стены, о приземистом домике, что принадлежал семье; о двух дочурках сапожника, о воградниках на холмах за церковью; да, и ещё- о собственном детском личике, что ему выглядывало из зеркала навстречу. Как часто Карло слышал всё это. Сегодня ему претило старое. Всё звучало иначе: каждое слово Джеронимо обретало некий новый смысл и казалось направленным против брата.  Карло шмыгнул к двери и вышел снова на дорогу, которую уже скрыли сумерки. Дождь кончился, было очень холодно, а мысли воспоминания явились Карло манящими его вдаль, глубоко в темноту, чтоб наконец уложить его в канаву за обочиной, убаюкать и не разбудить никогда... Внезапно услыхал он перестук приблидающегося экипажа и увидел блеск двух фонарей, что всё приближались. В поаозке, что пронеслась мимо, сидели двое господ. Один из них, узколицый и безбородый, съёжился от испуга когда силуэт нищего из темноты выхватили фонари. Карло, остановившись, поднял шляпу.  Экипаж с фонарями исчез.  Карло замер стоя в сплошной темноте. Внезапно он содрогнулся. Впервые в жизни в темноте его обуял страх.  Нищепо показалось, что не стерпеть ему и минуты. Странно сгустились в затуманенном сознании кошмары, которым Карло сострадал как слепому брату, и погнали старшего на постоялый двор.
Когда нищий явился в приезжую, то увидал обоих пассажиров, которые только что проехали мимо: те оживлённо беседовали сидя за бутылкой красного. Они даже не заметили прихода Карло. 
За другим столом сидел, по-прежнему, в компании рабочих, Джеронимо.
"Где ты пропадал, Карло?" -спросил испуганно Джеронимо,- Почему оставил своего брата одного?"
"И что же?"- испуганно отозвался старший.
"Джеронимо угощает народ. Мне всё равно, а народу сдаётся, что завтра наступят плохие времена".
Карло ментнулся к брату, схватил его за руку: "Идём!", приказал ему.
"Чего тебе?"- закричал Джеронимо.
"Идём спать," -молвил Карло.
"Оставь меня, оставь меня!  Я  з а р а б а т ы в а ю   деньги, я волен со своими деньгами поступать так, как вздумаю, э! ты ещё не все дыры заткнул! Вы, может, думаете, он меня всем обеспечивает? О нет! Я же слепой! Но есть добрые люди, есть добрые люди, которые говорят мне: "Я дал твоему брату двадцать франков!"
Рабочие смеялись.

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Слуга крикнул снизу: "Эй, слепой человече, тут люди!"
Совершенно машинально поднялись братья и пошагали ступенями вниз. Два экипажа приехали одновременно: один с двумя господами, другой- со старой супружеской парой. Джеронимо пел, Карло стоял подле него, обескураженный. Как могло это случиться? Брат не верит ему! Как это только возможно? И Карло смотрел со стороны на собственного брата певшего сорванным голосом, испуганно. Ему, казалось, явились роящиеся во лбу Джеронимо мысли ранее не замечаемые Карло.
Экипажи уже уехали, а Джеронимо пел себе. Карло не осмеливался прервать его.  Он не знал, что сказать ему, он боялся дрожи в голосе снова. Сверху раздался смех, и Мария крикнула: "Что ты поёшь всё? С меня ты ничего не сбашляешь!"
Джеронимо замолк посреди песни, он захлебнулся и струны жалобно звякнули одновременно. Затем он отправился ступенями вверх, а Карло- следом. В покое он сел рядом с калекой. Что делать? Не оставалось ничего на выбор: надо ещё раз разъяснить брату.
"Джеронимо,- начал Карло,- клянусь тебе... опомнись же, Джеронимо, как мог ты поверить, что я..."
Джеронимо молчал уставившись в окно: там сгустился серый туман. Карло продолжал: "Ну, не обязательно тот был спятвишим, он ошибся... да, он ошибся..." Но он чувствовал, что сам не верил в сказываемое.
Джеронимо неуверенно отстранился. А Карло продолжал с неожиданной живостью: "С чего бы мне? Ты ведь знаешь: я ем и пью не больше твоего, а когда покупаю себе новое платье- ты знаёшь... На что мне столько денег? Что мне с ними делать?"
Джеронимо процедил сквозь зубы: "Не ври. Я слышу как ты лжёшь!"
"Я не лгу, Джеронимо, не лгу я!"- возразил Карло испуганно.
"Э, ты ей уже отдал, да? Или она получит после?"
"Мария?"
"Кто ещё, как не Мария? Э, ты, лжец, ты- дурак, вор!"- и как бы не желая сидеть рядом, двинул локтем брата в бок.
Карло встал. Вначале посмотрел на брата, затем вышел во двор. Засмотрелся во все глаза на дорогу, что утонула в буроватом тумане. Дождь поутих. Карло сунул руки в карманы штанов и пошёл за ворота. Ему казалось, брат тащится следом. Так что же произошло? ...Он никак не мог сообразить. Что она за человек: дал франк, а сказал- двадцать! Должно быть обьяснение случившемуся? ... И Карло покопался в памяти: может кого-то он где-то мог завести врага,- и тот прислал мстителя?... Но так и не всмопнил, кого обидел: он ни с кем не вступал в открытый поединок. Он ведь двадцать лет ничем не занимался, только простаивал на дворях и обочинах со шляпой в протянутой руке... Может быть, кто озлился на него по женской части?... Но как долго он ни с одной не водился... кельнерша в "Ла Розе" была последней, в начале прошлого года... но за ней не было хвоста... Ничего не понятно! ... Что в том, неизвестном, мире с людьми творится? ...На что, вообще, они являются сюда... что ему, Карло, известно о них? ...Тому чужаку был прок в сказанном Джеронимо, мол, дал тебе двадцать франков? .... ну вот... и что теперь далать? ...С одним ясно: Джеронимо теперь ему де доверяет!... Этого он не мог вынести! Что-то надо предпринять... и от поторопился назад.
Когда Карло вернулся, Джеронимо лежал навытяжку на скамье и ,казалось, не заметил прихода брата.  Мария принесла обоим еды и питья. Братья за ужином не проронили ни слова. Когда Мария убрала тарели, внезапно хохотнул Джеронимо, и молвил ей: "Что ты за это себе купишь?"
"За что?"
"Ну что? Новое платье или серёжки?"
И тогда же загремело на дворе от груженых телег, голоса громкие раздались,- а Мария поспешила вниз. Через пару минут явились трое биндюжников и сели за стол. Хозяин вышел к троице с приветом. Приезжие шутили над непогодой. "Сегодня ночью заснежит,- молвил один."
Второй рассказал, как десять лет тому назад в середине августа на Йохе пошёл снеги почто подморозило. Мария подсела за компанию. И слуга подошёл, осведомился насчёт своих родителей, которые жили внизу в Бормио.

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Проезжающий забрался в экипаж и запахнулся в в свой дождевик. Карло поднял с земли бутылку и пошёл ступенями вверх. Дженонимо всё пел. Проезжающий выглянул из-под полога тряся головой с одновременным выражением превосходства и печали. Внезапно осенила его затея выйти, и он хохотнул.  Затем молвил он слепому, что стоял в даух шагах рядом: "Как звать тебя?"
"Джеронимо."
"Ну, Джеронимо, не дай себя провести, -в этот миг кучер появился на верхней ступеньке крыльца.
"Как, достойный господин, провести?"
"Я дал твоему поводырю двадцатифранковую монету." (т.е. , по-старому, луидор- прим.перев.)
"О, Господи, спасибо, спасибо!"
"Да, так что смотри."
"Это мой брат, господин, он не обманывает меня."
Молодой человек задержался на мгновение, но пока он медлил, кучер забрался на козлы и натянут вожжи. Молодой человек кивнул головой назад, как бы говоря: "Судьба, кати своей дорогой!",-... и коляска умчала.
Слепой обеими руками творил благодарственные жесты вслед. Наконец, расслышал он Карло,- тот из буфета кликал вниз :"Джеронимо, подымайся- здесь тепло. Мария разожгла!"
Джеронимо кивнул, взял гитару подмышку и наощупь побрёл вверх. Уже со ступеней кричал он: "Дай мне её потрогать! Как долго я не чувствовал золотого!"
"Что ты?"- удивился Карло,- О чём говоришь ты?"
Джеронимо, поднявшись, схватил обеими руками брата за голову, в знак, обычный для него, радости или нежности: "Карло, мой милый брат, есть же добрые люди!"
"Конечно,- сказал Карло,- На сегодня имеем две лиры и тридцать центезими, а ещё вот австрийские деньги, примерно поллиры."
"И двадцать франков, и двадцать франков!- кричал Джеронимо,- Я же знаю!"  Он пошатался в комнате и плюхнулся на скамью.
"Что знаешь ты?- спросил Карло."
"Оставь шутки! Дай мне её! Как долго я не держал в руке золотого!"
"Ну чего ты хочешь? Откуда я возьму тебе кусочек золота? Тут две лиры или три."
Слепой ударил по столу: "Ну довольно, довольно! Ты от меня припрятываешь?"
Карло озабоченно и удивлённо воззрился на брата. Он сел рядом с ним, бок о бок, и ,задабривая того, протянул ему ладонь: "Я не прячу от тебя ничего. Как ты мог подумать? Никому бы ни пришло в голову дать мне золотой."
"Но он же сказал мне!"
"Кто?"
"Ну, этот молодой человек, который туда-сюда бегал."
"Как? Не понимаю тебя."
"Вот, сказал он мне:"Как звать тебя?", а потом: "Смотри, смотри, не дай себя провести!"
"Тебе, должно быть, примечталось, Джеронимо: это же глупость!"
"Глупость? Я же услышал это, я не туг на ухо: "Не дай себя провести: я дал ему золотой...", нет так сказал он: "Я дал ему двадцатифранковую монету."
Вошёл хозяин: "Ну, что с вами? Закончили дело? Там как раз четвёрка прикатила."
"Идём!- крикнул Карло,- Пошли!"
Джеронимо не поднялся с места: "Почему? Почему мне идти? Что мне в том? Ты стоишь тут надо мной, а..."
Карло тронул его за руку: "Тихо, спустимся уж!"
Джеоронимо умолк и послушался брата. Но на ступеньках крыльца сказал ему: "Мы ещё поговорим, мы ещё поговорим!"
Карло не сообразил, что произошло. Может быть ,Джеронимо внезапно спятил?  Но, даже гневаясь прежде, он не позволял себе таких выражений.
В только что приехавшем экипаже сидели двое англичан. Карло помахивад шляпой им, а слепой пел.  Один англичанин вышел и бросил несколько монет. в карлову шляпу. Карло молвил: "Благодарствую" и затем, про себя: "Дведуать центезими". Лицо Джеронимо ничего не выразило, он затянул новую песню. Экипахж с двумя англичанами укатил прочь.
Братья молча поднялись лестницею. Джеронимо уселся на скамью, Карло стал у очага.
"Почему ты молчишь?"- спросил Джеронимо.
"Ну,- отозвался Карло,- это может означать то, что я тебе сказал всё."
"Что ты мне сказал?"- отразил Джеронимо.
"Должно быть он был помешанным."
"Помешанный?! Это как понимать? Когда один говорит :"Я твоему брату дал дведцать франков"- это помешательство?! ...Эй, а почему он добавил: "Не дай себя обвести", эй?"
"Может и не помешанный,... но есть же люди, которым доставляет удовольствие так шутить..."
"Эй!- крикнул Джеронимо,- Шутки? ...Да ,ты должен наконец признаться: даром, потому я жду!" Он выпил стакан вина, что стоял перед ним.
"Но, Джеронимо!- вскричал Карло и почувствовал, что то возбуждения речь не даётся ему- почему я должен... как ты пог подумать...?"
"Почему дрожит этот голос... эй... почему...?"
"Джеронимо, уверяю тебя, что я..."
"Э... я не верю тебе! Ты улыбаешься... знаю ведь, ты улыбаешься!"

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Спепой Джеронимо поднялся со скамьи, взял гитару, что кстати покоилась на столе рядом с рюмками. Калека, издали услыхав шум приближающегося обоза, побрёл испытанным путём к отворённой двери и спустился шаткими деревянными ступенями в крытый двор. Следом вышел брат. Вместе они примостились у крыльца спинами к стене ,терзаемой промозглым ветром, который ворвался в распах двери и трепал нечистый, мокрый пол.
Все экипажи ,направляющиеся в Штильфзерйох, проезжали под угрюмой аркой, не иначе. На пути отсюда, из Италии, в Тироль здесь была последняя стоянка. Она не располагала к долгому отдыху. Отсюда меж лысых пригорков терялась видимость дороги. Слепому итальянцу с братом на постоялом жилось в относительно тёплое время года как дома.
Почта въехала первой, за ней потянулись остальные экипажи. Большинство пассажиров остались сидеть закутанные в пледы и накидки, немногие вышли чтоб, пошатываясь, прогуляться у распахнутых ворот. Ветер свирепел, зацокал студёный дождь. За чередой погожих дней вдруг явилась ранняя осень.
Подыгрывая на гитаре, слепой запел не в ноту, как всегда когда бывал в подпитии, пуская петуха.  Калека изредка вскидывал ,с выражением отчаянной мольбы, голову. Но его лицо в чёрной поросли и посиневшие губы не выражали ничего. Старший брат, почти не шелохнувшись, стоял рядом. Когда в его шляпу бросали монету, он кивал, благодарствуя, и мигал быстрым ,бесноватым взглядом, который сразу гас, когда Карло быстро, почти испуганно  отворачивался чтобы слепо уткнуться в пустоту. Будто стыдились зрячие глаза свету, которым не в силах наделить невидящие глазницы.
"Вынеси мне вина,"- попросил Дженонимо- и Карло пошёл, покорно как всегда. Когда он взбирался лестницей, Джеронимо снова запел. Прервавшись было, он оценил происходящее поблизости. Слепой учуял два молодых шёпота: женский и мужской. Он стал припоминать, сколько раз эти двое проехались туда-сюда, ведь в темноте, шорохах и запахах казалось ему временами что одни и те же люди путешествуют по Йоху то с севера на юг, то с юга на север. И эту пару знал он уже давно.
Карло вынес Джеронимо бутылку вина. Махнув ею молодой паре, тот  добавил: "За ваше здоровье, господа мои хорошие". "Благодарю,"- ответил молодой человек., а дама увлекла его прочь: сплепой был ей несимпатичен.
Вот вкатил экипаж с довольно шумной компанией: отец, мать, трое детей и бонна.
"Немецкая семья,"- тихо молвил Джеронимо Карлу.
Отец вручил по грошику деткам,- каждый бросил свой в шляпу нищего. Джеронимо трижды поклонился. Старший с опасливой жалостью смотрел ему в лицо. Карло наблюдал мальчиков. Он ,всякий раз глядя на детей ,припоминал, сколько лет было Джеронимо когда случилось несчастье- он ослеп. Да, он ещё помнил тот двадцатилетней давности день как сегодняшний, отчётливо в подробностях. Доселе звенел в его ушах детский крик присевшего от нестерпимой боли на корточки Джеронимо, наяву виделась сохнущая в играющих лучах свежевыбеленная садовая изгородь, раздавался воскресный бой церковного колокола вторивший воплю. Карло, как обычно, плевал косточками в ясень росший у изгороди и ,услыхав крик, подумал было, что ранил младшего брата, который только что пробежался тут. Он выпустил из рук трубку, выпрыгнул в окно в сад и ринулся к младшему брату, лежавшему лицом на траве.  По правой щеке на шею стекала кровь. В ту же минуту вернулся с поля домой отец, вошёл через садовую калитку, и вот упали они на колени, не в силах помочь младшему. Соседи пришли спешно, - только старому Ванетти удалось отровать детские руки от личика. Затем пришёл кузнец ,у которого в ту пору Карло ученичествовал, тот был немного сведущ в лечении, -и тот сразу распознал, что правое око пропало. Доктор, явившийся вечером из Поскьяво, ничем не смог помочь. Он даже отмелил ранение оставшегося глаза. И не ошибся. Через год мир для Джеронимо поглотила тьма. Вначале бедному пробовали втолковать, что тот позже сможет выздороветь,- и он, казалось, верил. Карло, знавший правду, блуждал не разбирая дороги по виноградникам и рощам дни и ночи напролёт, был уже близок к самоубийству. Но милостивый Господь, которому тот открылся, милостиво просветил мальчика. Онтыне долг его был посвятить себя увечному брату. Карло осенило. Несказанное милосердие овладело им. Только гладя брата по головке, целуя его. рассказывая ему истории, гуляя с ним у дома и по непахотным долам, утолял Карло боль свою. Он сражу же прервал уроки у кузнеца ,ведь не мог бросить ослепшего, и никак не решался возобновить занятия, хоть отец сердился и настаивал на том. Однажды Карло заметил, что брат совсем перестал говорить об увечьи,- знать, смирился с тем, что неба, ни холмов, ни улиц, ни людей, ни бела света не увидит больше. Пуще прежнего распечалился Карло, сколь не убеждал себя, мол не виновен он в случившемся несчастье. И, бывало, по утрам ,когда засматривался он на пока спящего братца, охватывал его страх увидеть блуждающим по саду лишь ради солнечного света недоступного слепому навсегда. Тогда и решил Карло, выделявшегося приятным голосом, выучить. Школьный учитель из Тола приходил по воскресеньям с уроками игры на гитаре. Тогда ещё не подозревал слепой, что ремесло это станет делом его жизни.
Одним печальным летним днём горе навсегда утвердилось в доме старого Лагарди. Тот что ни год занимал у родственника небольшую сумму на семена для следующего посева и когда, в душном августе это стряслось, в чистом поле от удара обмяк вдовец и помер, не оставил он ничего сыновьям кроме долгов. Усадебка ушла с молотка,- братья, бездомные и бедные, покинули село.
Карло в ту пору было двадцать, Джеронимо- пятнадцать лет от роду. Вначале Карло подумывал было какую-то службу приискать чтоб прокормиться купно с братом, но это никак ему не удавалось. Да и Джеронимо покоя не знал, желал странствовать.
Двадцать годов уж ходили двое дорогами и тропами Северной Италии и Южного Тироля, всегда там, где тёк  погуще поток пассажиров.
А Карло спустя столько лет уже не мучился горько внимая всякому солнечному лучу, каждому милому горному виду,-
осталось на душе одно гложущее сострадание к брату, постоянное и неразличимое от боя сердечного и дыхания.  Ещё Карло был доволен когда Джеронимо напивался.
Экипаж с немецкой семьёй укатил прочь. Карло присел на облювованую им нижнюю ступеньку, Джеронимо же остался у стены,- он , опустив руки, вскинул голову.
Мария, служанка, выглянула из буфета.
"Много выслужили сегодня?"- крикнула она нищим.
Карло вовсе не обернулся. Слепой , согнувшись, отыскал бутылку, махнул ею и выпил за Марию. Он, бывало вечерами, сиживал подле неё и знал же, что та красива.
Карло выглянул на дорогу. Ветер гудел, дождь трещал так, что заглушал стук приближающегося экипажа. Карло встал чтоб занять место рядом с братом.
Джеронимо запевал даже ради единственного в приезжем экипаже гостя. Кучер спешно выпряг лощадей, затем поспешил наверх, в буфет.  Проезжий недолго оставался в своём углу, плотно укутанный в серый дождевик, казалось, совсем не слыша пения. Затем он метнулся из-под полога и крайне спешно, не слишком удаляясь от экипажа, побелаг кругом потирая ради сугреву руки.  Наконец, он будто заметил нищих. Остановился напротив тех и долго, будто оценивающе, подивился. Карло легонько поклонился как бы в знак привета. Проезжий оказался очень молодым безбородым мужчиной красивым с лица, быстрооким. Постояв немало напротив нищих, поспешил он к воротам, торопя отъезд, и всё удручённо покачивал головой вглядываясь в туманившую стену дождя.
"Ну?"- спросил Джеронимо.
"Пока ничего,- отозвался Карло,- Пожалуй, он подаст перед самым отъездом."
Проезжий вернулся, стал у дышла. Слепой запел. Молодой человек, внезапно заинтересовавшись, прислушался. Вышел работник, стал запрягать свежих лошадей.  И наконец, как бы внезапно просветлев, выхватил молодой мужчина кошель и дал франк Карло.
"О, благодарю, благодарю,"- отозвался тот.

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Он шёл срединою проезжей, справа от него- Кати, слева- молодой господин. Да, вот это произошло: отныне покончено с презрением товарищей, с недоверием начальства, с насмешками любимой... да, и с этим! и с этим! Может быть, и с прочим остальным покончено... Но ему было безразлично, это его не касалось, это не должно было касаться его.
Двое арестантов начали перебрасываться словами,- он попытался было пропустить мимо ушей их разговор, -безуспешно. Молодой господин молвил :"Фрёйляйн, сожалею очень, что ваша прогулка прервалась столь неприятным образом."
Кати отвечала: "О, что вы, мне так жаль, что вы из за меня, из за совершенно посторонней особы..."
"О, что вы, фрёйляйн, даже сев из-за вас на много лет в тюрьму, я буду доволен случившимся."
Энгельберту пришлось ,слушая это молча, идти посредине троицы. Не глядя на пленных, он чувствовал, что взгляды их красноречивее слов; ощущал, что меж пару ладит судьба; что крепчают завязи взаимной симпатии, против которой он бессилен. Кати шагала настолько близко, что подол её платья касался Энгельберта. Трое приблизились к комиссариату. Когда он издали увидал знакомое здание, в голову проникла крамола: а что если он, Энгельберт, положит конец делу? если отпустит с миром обоих, а у Кати попросит прощения...?
Но, отбросив недостойное желание прочь, преодолел он порог полицейского учреждения вместе с задержанными.
Комиссар спросил не глядя: "В чём суть дела?"
"Герр комиссар, -ответствовал Энгельберт,- в препятствии исполнению служебного долга и оскорблении власти."
Господин комиссар окинул взглядом явившихся. При виде Энгельберта едва заметное недоумение отразилось на лице начальника. Он приветливо кивнул: "Итак, доложите!" Энгельберт уловил некую признательность в ответ, но не почувствовал прежней радости, с которой он принимал когда-то начальственные кивки. "Прошу, фрёйляйн..."
"Катарина Весель, дочь отставника, двадцати двух лет от роду..."
"А вы?"
"Альберт Мейерлинг, медик."
"Итак, препятствие исполнению... В чём оно заключалось?"
"Герр комиссар,- отвечал страж общественного порядка.- Фрёйляйн назвала меня обезьяной."
"Мило, мило,- сказал комиссар.- А молодой человек?"
 "Имел особое мнение по факту задержания молодой дамы."
"Мило, мило. На этом закончим. Дело передадим в Окружной суд. Премного благодарен,- начальник обратился к обоим арестованным.- Вы своевременно получите приглашения."
"И мы можем идти?- спросил молодой человек, у глаза Энгельберта от его "мы" налились кровью.
"Прошу покорнейше, на все четыре стороны, - ласково отвечал ему комиссар."
Кати взгянула на Фридмайера так, как будто он прежде был ей чужим. Молодой человек отворил двери и пропустил вперёд себя девушку. Эегельберт желал последовать за ними, но его окликнул комиссар: "Вы, Фридмайер!"
"Господин комиссар?"
"Поздравляю вас. Пробил час.  Кстати, что дало повод девушке обозвать вас обезьяной?"
"Герр комиссар, позвольте доложить: она именно моя невеста."
Господин комиссар резко привстал: "Как?" и проницательно посмотрел на Энгельберта, похлопал его по плечу.- Браво! Это мне нравится!"
"Даже больше: она была моей невестой, господин комиссар,- молвил Энгельберт -и слёзы хлынули из глаз его."
Комиссар хорошенько рассамотрел стража. Затем молвил: "Итак, возвращайтесь на свой пост. Я ещё представлю вас к особому отличию."
Энгельберт поспешил на свою улицу. Он успел к тому моменту, когда Кати и молодой господин садились в фиакр, а юноша крикнул кучеру: "На Пратер. Главная аллея."
Слушание состоялось через две недели. Государственный обвинитель отметил мужское достоинство и служебную твёрдость вахманна, который, отстранив личную привязанность, поступил во имя закона. Защитник осветил дерзкую эскападу в отношении любимой, попытку порвать с ней на служебном месте и выразил мнение, что подобный макиаввелизм среди бравых стражей общественной безопасности должен носить единичный характер. Государственный обвинитель, не поколебавшись, в ответной реплике отметил, что основы державные зашатаюся, если создастся прецедент прецедент. И те выстояли: Кати была оштрафована на двадцать пять гульденов, а медик Альберт Мейерлинг- на десять гульденов, последний заплатил да двоих. Это был прекрасный июльский день: тем же вечером обое успели на Пратер.
Замечательно же то, что с того дня проклятье, тяготившее было Энгельберта Фридмайера, пропало. Злодеи зароились вокруг стража, куда только делись невыносимые тишь да гладь: ежедневно эскортировал он мерзавцев в каталажку, а его товарищи только удивлённо поглядывали на прежнего рохлю. Они его не узнавали. Он превратился в чёрствого, яростного служаку- и все нетвердые в исполнении долга дрожали в присутствии Энгельберта как гнусные лжецы от тёмной мощи его рвения, перед которой склонялись и комиссары, и судьи.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

"Кати, -вскричал тот.- Кати, ты наяву пришла ко мне?"
"Но что с вами, герр зихерхайтвахманн... это же неприлично! Вы же при исполнении! Я только подошла и спросила, как быстрее пройти на Пратер."
Молодой человек в сером костюме остановился на катиной стороне тротуара. Но, возможно было, он ждал трамвая.
"Кати,- молвил Энгельберт,- Гля, эт` так мило с твоей стороны..."
"Что мило с моей? Я могла бы и другого спросить, но ,коль случайно проходила мимо вас, и поскольку особенно к постовым питаю особенное уважение, и потому, что вы так дружелюбно выглядите. Да, с виду вы не тот, за кого себя выдаёте."
Шека Энгельберта легонько передёрнулась. Что Кати хочет от него? Пришла лишь затем, чтоб и здесь его помучить? ... Мимо прокатила конка. Молодой человек не сел в вагон. Но этот франт, наверное, раздумывает, куда пойти.
"Почему вы не отвечаете, герр комиссар?- продолжила расспрос Катарина.- Вы ли не блюдёте строго инструкцию, согласно которой вам следуте в вежливой форме ответствовать прохожим?"
"Кати, прошу тебя, не глумись надо мной! Гляди, а то не стерплю!"
"Вот, -отвечала Катарина привстав на цыпочки и снова опустившись на каблуки, -тогда задам следующий вопрос. Имею честь, герр..."- " Кати!"
"Что же? Не смотрите на меня столь злобно, а то мною овладеет чудовищный ужас."
Вагон прокатил мимо, в противоположную первому сторону,- молодой человек не сел в него. Как вросший, стоял он напротив и вертел тростью. "Кати, за тобой один увязался."
"Правда?- она оглянулась и одарила молодого герра отнюдь не враждебным взгядом." Молодой человек ,похоже, провожал взором нечто медленно летящее в небеса,- возможно, ласточку; возможно, муху; возможно, воздушный баллон... однако, Энгельберт ничего из вышеперчисленного не заметил.
"Задержите же его, герр зихерхайтвахманн... за ... Погодите-ка, было б у нас побольше опыта, знали б, за что... Стоп, я придумала! ...за злодейскую жалость к незнакомому существу!  Итак, прилежнейший служащий, герр комиссар, я сама найду путь на Пратер!"- "Кати!"- "И что же?"- "Ты желаешь уйти?"
"Да, думаете вы, что я пришла сюда чтоб мешать вам дежурить? Тогда я тут же покидаю вас! Адьё!"
Она отвернулась и шагнула прочь. Он последовал за ней. "Кати!- воззвал он.- Ты останешься! останешься!" Она оборотилась и посмотрела на него удивлённо в упор.
"Прошу тебя. Кати, отавайся. Ты не смеешь так вот уйти.  Скажи мне хотя бы..."- "Что же?"
"Что ты меня ещё... уважаешь... я прошу тебя, Кати!"
"О нет! только не это, я слишком ценю службу... И, наконец, до свидания,- я иду на Пратер!"- "Кати, и это твоя честь?"
"Я ведь не позволяю себе любезничать со стражем при исполнении служебных обязанностей! Пожалуй, в том моя честь! Я иду пограть в колечки, затем- прокатиться в желобу, затем- к гадалке, затем- посмотреться в кривые зеркала, затем просто поболтаюсь без дела...Знаете ли, герр комиссар, дело молодое..."- "Кати!"
Она задрожал всеми суставами до кончиков пальцев. Молодой человек напротив, облокотивнись о фонарный столб, рассматривал кончики своих туфель. Кати кивнула пару раз на прощание и намерилась было уйти. Энгельберт схватил её за руку. Кати замерла глядя на него.
"Что тебе вдруг стукнуло?- спросила она ,теперь совершенно серьёзно."
"Кати, я не позволю! Понятно?! ...Я не позволю тебе гулять на Пратере. В следующее воскресенье буду свободен, тогда пойдём вместе..."
"Ах, неверное, тебе дадут волюшку! Будто тебе день пожалуют... Тогда в Вене всё покатится в тартарары, никакого порядка не станет, люди позволят себе всё что желали раньше, ведь проведают же: Энгельберт Фридмайер свободен от службы... Бог с тобой, Энгельберт. По пути домой посмотрю, как ты продвинулся по службе. Привет!"
"Кати ,ты не пойдёшь на Пратер, иначе произойдёт беда!"
"Ну оставь же меня!"- "Кати!- выдавил он на пределе.- Кати, если ты пойдёшь на Пратер, всё кончено. Поняла меня?" "Это правда, ты мне это запртил? Напротив, я всё же пойду, сию минуту!" Она шагнула прочь. Энгельберт простоял недолго как парализованный, но заметив, что молодой человек напротив пробудился от грёз, и совершенно бесстыдно помахивая тросточкой, припустил в том же направление, что и Кати... В следующую секунду Энгельберт снова оказался рядом с Кати и схватил её за плечо... Та легонько вскрикнула: "Ага, скажи-ка на милость, ты чего-то выпил?"
"Стоять!"- молвил он железно, а глаза его покраснели.  "Пусти меня!- попросила Кати.- Немедля отпусти меня! За всю мою жизнь такого не случалось!"
Он опустил руку: "Прошу тебя в последний раз..."
"Как будто тебя это успокоит. Всё кончено, я иду на Пратер!"- "Кати!"- "Ты обезьяна!- "Кати, ...что ты сказала?"
Он видел как та, дерзко глядя ему влицо, повторила: "Что ты обезьяна!"
Энгельберт глянул в её полураспахнутые губы, что извергли это слово. Одно мгновение он готов был простить ей обиду, его пальцы подрагивали. все плыло так, что силуэт Кати окутала особенная дымка, а молодой человек, казалось, пританцовывал на небеси. Но в следующее мгновение взор Энгельтерта обрёл ясность, он стал чище прежнего. и необьяснимый покой снизошёл на него. Он больше не был Энгельбертом-ухажёром. Он был Стражем на Службе, и перед ним находилась не обручённая невеста, но особа женского пола оскорбившая его. Предательская дрожь разродилась едва заметным злым смешком, - и он, совершенно переменившимся , громким, ранее не наблюдавшимся за ним тоном, возложив руку на плечо девушки, изрёк: "Именем закона вы арестованы!"
Кати многозначительно посмотрела на него, она не знала, сердиться ли ей, смеяться ли, но взгляд и тон реплики стража не оставили сомнений в намерения его.
"Энгельберт, ты ...?"- "Больше нет никакого Энгельберта... я- господин страж общественной безопасности!"- Некоторые прохожие остановились.
"Энгельберт,- шепнула Кати и с мольбой посмотрела на него."
"Фрёйляйн последует за мною в комиссариат. Там вас проинструктируют, фрёйляйн, что страж общественной безопасности никакая не обезьяна!"
Зевак прибывало. Один расслышал слова Энгельберта и делился новостью с соседями, чьё удивление не знало границ.
"Не собираться!,- приказал Энгельберт, гордо рассекая толпу.- Настаиваю на том, чтоб вы разошлись немедля. Пожалуйста, следуйте за мной, фрёйляйн!"
Кати уставилась на него... она ещё не могла поверить в случившееся.
"Ну вот, фрейляйн!- сказал Энгельберт.- Вперёд!"
Беспрекословным жестом он приказал ей идти. Некие граждане, отступив в сторонку, издали с законопослушным трепетом взирали на задержание симпатичной девушки.
"За что вы задерживаете эту даму?- внезапно спросил некто за спиной Энгельберта." Тот обернулся, окинул взлядом окружение будучи чрезвычайно удивлён. Вымолвивший последнюю фразу был, естественно, молодым господином в сером костюме.
"Что?- спросил того Энгельберт властным и в меру подозревающим тоном."
"Почему вы арестовали эту даму?- переспросил молодой господин необычайно дерзко глазеющий на Энегльберта." Лицо Кати отразило, по крайней мере, известную благодарность вопрошающему. Энгельберт почувствовал ,что на полпути ему останавливаться негоже.
"И вы пойдёте со мной!- вскричал он.- Вы арестованы именем закона."- "С превеликим удовольствием, милый герр вахманн,- молвил юный господин усмехаясь."
"Я вам не миоый герр вахманн! Форвертс!"
"Простите уж. -отразил юный господин.- Не взыщите, мне показалось, что вы - милый герр вахманн."
"Молчите вы и следуйте за мной! Прошу вас, господа, разойтись, -обратился страж к толпе ,которая всё прибывала."

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Энгельберт Фридмайер, страж безопасности номер семнадцать тысяч девятьсот двенадцать, пребывал на посту меж Кайзер-Йозеф- и Таборштрассе и размышлял о своём неудавшемся житье. Три года истекло с того дня, когда он в качестве отставного ефрейтора покинув военную службу, влился в ряды Корпуса стражей порядка, питая благороднейшие чувтва к новому своему ремеслу, будучи преисполнен горячим рвением к устройству порядка и безопасности в городе. Энгельбертова возлюбленная, дочь оставника Антона Весли,едва не была вскоре в качестве супруги введена в дом мужа ,но виды на продвижение по службе того были туманны, даже сомнительны. Ибо три года как три весны пролетели не оставив и цветка успеха. Ни одного подходящего происшествия не приключилось на венском посту стража. Энгельбертово вышестоящее начальство сомневалось в усердии постового, товарищи разуважали его, а Кати, бевшая прежде отрадой его в трудные времена, стала, что горше всего, посмеиваться над женихом, который при всём при том не чувствовал собственной вины. Он был несчастен. В радиусе тысячи шагов от поста злодейское отребье вывелось. На самых оживлённых перекрёстках, где кучера за быструю езду и прочие нарушения правил ловились было дюжинами, выстаивал наш герой. Он же в праздничные ночи вершил службу у самых отпетых злачных мест, где , бывало, то и дето вываливались из дверей посетители с криками "я заколот!"... Да, его даже однажды определили на улицу, где была запрещена езда на велосипедах и где его предшественнику удалось в один славный день препроводить в комиссариат шестьдесят семь "циклистов". Но как только Энгельберт Фридмайер ("бородатый ангел- мирный коршун", только что "коршун"- "Гайер",а "мауэр"- "стена", -прим. перев.) занял отвественный пост, всё переменилось. Отъявленные лихачи кротко трусили, скандалисты уступали дорогу и места стоянок, а необузданнейшие велосипедисты, повинуясь биению сердца энгельбертова, катили пешком до конца улицы. Энгельберт вынужден был молча наблюдать за отсутствием каких бы то нибыло непорядков и постоянством безопасности. И в других мелких удовольствиях, изредка выпадавших на долю сослуживцев, судьба ему, без пояснений, отказывала. Не высмотрел он ни единой молодой дамы в слишком утреннем туалете у окна; не попалась ему некая гуляющая, с умыслом себя неподобающим образам прохожим предлагающая; не прокатил мимо фиакр с подозрительно опущенными жалюзи; не пришлось ему, патрулируя публичный сад, застать врасплох слишком влюблённую пару. А также в случаями посерьёзнее, на которых столько сотоварищей насрывали себе непреходящих лавров, доля его, без комментариев, обделила. Энгельберт как-то оказался в числе избранных стражей парламента когда социалистические орды, вопя, текли мимо. Наш герой напряжённо всматривался, не осмелится ли кто хоть раз антидержавным выкриком или насмешкой оскорбить всякоивсемиуважаемого бургомистра... Поравнявшись с Фридмайером, все немели как бы оглушённые присутствием доброго ли, злого духа. В другой раз оказался он среди тех стражей, что строили ряды в ожидании проезда коронованной особы. Он наблюдал как в десяти шагах поодаль младший его коллега задержал бесстыдного пешехода, глухого или не имевшего ни малейшего понятия о том, что от него требуется, к тому же- сопротивлявшегося. А за спиной Энгельберта стоял народ часами, стеной, не напирая и не ломая ряд.
Но худшее стряслось, когда постовой, казалось ему, был близок к цели, а предвкушение успеха обернулось горчайшим разочарованием. Это произошло милым, вроде нынешнего, вечерним днём. Энгельберт дежурил на Ротентурмштрассе когда заметил приближающегося элегантного господина за руку с маленькой девочкой. Малышка казалась уставшей- элегантный герр волок её за собой. Та приседала- элегантный герр рывком подымал её. Малышка плакала, кричала -элегантный герр стыдил её столь громко, что Энгельберт разбирал слова весьма предосудительного и легкомысленного свойства. Девочка причитала: "Мой любимый, хороший папа, я устала!", и опускалась на колени. Элегантный герр клал её замертво на тротуар избивая тростью по головке. Народ сновал мимо- Энгельберт же устремил горящий взор прямо в цель. Случай выпал особенно счастливый: как раз возбудился публичный интерес к третированию детей. Одним ударом можно было стать человеком дня. Что там толчки, щипки, уколы! Тут ,возможно, происходит убийство беззащитного ребёнка, а Фридмайер, что называется, попал в струю. Злоумышленное существо торило дорогу сквозь поток толпы,- ловец пошёл на зверя. Но что увидел страж? Люди ,которые, казалось ему, обязаны были возмутиться, смеялись. Элегантный господин приговаривал: "Позволю себе, милостивые дамы и господа, пригласить вас. Сегодня вечером в Цветочном сквере состоится мой дебют", и клал на тротуар деревянную куклу. Энгельберт надеялся, что не всё ещё потеряно: возможно, происходит весьма рафинированное преступление,- убийца выдаёт себя за чревовещателя, а труп ребёнка- за марионетку. И, когда Энгельберт, присев, уставился в стеклянные глаза деревянной куклы, напряжение достигло предела. Ещё блеснула возможность свести чревовещателя по причине явного возмущения оным общественного спокойствия, но в этот миг подошли двое офицеров кавалерии да и завели с артистом разговор по душам. Энгельберт с ужасом узнал в одном из офицеров эрцгерцога, прочувствовал неуместность собственного присутствия- и ретировался прочь.
С того дня уж не сомневался Энгельберт Фридмайер в том, что злой рок сопутствует ему. Не без зависти поглядывал наш герой на некотороых своих товарищей, кому закон судьбы не писан,- и пробуждалось в Энгельберте потаённая страсть превзойти этих строгих службистов. Все душевнее принимал он беспримерную тишь да гладь вокруг себя как персональную насмешку, а всё своё окружение- за банду отъявленных, что своим неучастием желает свести его в могилу, не иначе.
И так стоял он на своём посту с тягостным чувством собственной ненужности и комичности. Вечер близился. Запоздалые прохожие устремляли стопы к Пратеру, что влёк их в свой воскресный кавардак.  Энгельберт вышагивал взад-кру-гом-впе-рёд. Иногда останавливался он, глядел вдоль улицы, бросал взгяды в направлении Северо-Западного вокзала, мимилётом- к звезде Пратера- и снова шагал взад-кру-гом-впе-рёд. С первого взгляда заметил он знакомый силуэт, что от Таборштрассе приближался к посту. Это была Катарина в голубом, в белый горошек, фуляровом платье и белой соломенной шляпке с красным "солнечным" зонтиком, - она всё приближалась, и Энгельберт уже различал её улыбку.  Кати знала, что муж на посту... пожелала проведать мужа? Тот не мог и надеяться на подобное, ибо в последние дни невеста не слишком с ним любезничала, даже пуще прежнего сердилась. Она шла к постовому. Тот ещё заметил, что в десяти шагах за ней, что ещё более подозрительно, следовал, жонглируя тросточкой, некий молодой человек в светло-сером костюме с сигаретой во рту.
Энгельберт, который обычно занимал середину улицы, направился к тротуару. Катарина остановилась и обратилась, неизменно улыбаясь, к жениху: "Герр зихерхайтвахманн, прошу любезно, где тут Пратер?"

продолжение следует

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Анатоль: Да, случайно-я! а не я, так кто нибудь да оказался! Ты чувствовала себя несчастной в браке, или недоставало тебе счастья, и ты желала быть любимой. Ты чуточку пофлитртовала со мною, разыграла бешеную страсть- и одним прекрасным днём, наблюдая за подружкой, прокатившей мимо тебя в экипаже, или, может быть за кокетокой в соседней ложе, подумала: "Почему бы и мне не позабавиться?" И так стала ты моею возлюбленной! Ты сделала это! Вот и всё, твои возвышенные фразы неуместны для оправдания мелкой авантюры.
Эльзе: Анатоль!... Анатоль! Авантюры?!
Анатоль: Да!
Эльзе: Отрекись от сказанного, молю тебя!
Анатоль: С чего мне отрекаться, разве другие слова годятся?
Эльзе: Ты это всерьёз?
Анатоль: Да!
Эльзе: Что ж, тогда я пошла!
Анатоль: Иди, я не держу тебя! (Пауза).
Эльзе: Ты гонишь меня прочь?
Анатоль: Я отсылаю тебя домой. Две минуты тому назад молвила ты :"Мне пора".
Эльзе: Анатоль, я ведь должна! Ты не принимаешь это...
Анатоль (решительно): Эльзе!
Эльзе: Что ещё?
Анатоль: Эльзе,... ты любишь меня? Так ты говорила...
Эльзе: Я говорю это... ради Бога..., что за доказательства, в самом деле, мне предоставить?
Анатоль: Желаешь знать? Хорошо! Врзможно, поверю тебе что любишь меня...
Эльзе: "Возможно"? Ты говоришь это сегодня!
Анатоль: Ты любишь меня?
Эльзе: Клянусь тебе...
Анатоль: Тогда останься!
Эльзе: Ка-ак?!
Анатоль: Бежим вместе...да? со мной... в другой город... в иной мир... желаю быть только с тобой!
Эльзе: С чего тебе захотелось?
Анатоль: Что значит "захотелось"? Единственное естественное решение, да! Как я могу отпустить тебя, к нему, да как я раньше это мог? Что ты приносишь, собственно, кроме себя, ты, которая "клянётся"? Как?! Из моих рук долой, избежав моих поцелуев, возвращаешься ты в дом, который стал тебе чуждым с тех пор,как заметила было меня? Нет, нет ,не думали, не гадали мы вначале, что так выйдет! Это же невозможно, жить так вот дальше! ...Эльзе, Эльзе, мы уедем вместе! Ну... что молчишь? В Сицилию... куда желаешь... за морем, по-моему... Эльзе!
Эльзе: Да что ты говоришь?
Анатоль: Не будет третьего лишего меж нами, ...за морем, Эльзе! и мы останемся вдвоём...
Эльзе: За море...?
Анатоль: Куда желаешь!...
Эльзе: Мой любимый, дорогой... детка...
Анатоль: Колеблешься...?
Эльзе: Подумай, миленький, на что нам, собственно, эта...?
Анатоль: Что?
Эльзе: Поздка, да не надо её вовсе... Мы можем и тут, в Вене, видеться почти столь часто, сколь пожелаем.
Анатоль: Почти столь часто... Да, да... нам... это не обязательно...
Эльзе: Это всё фантазии.
Анатоль: ... Ты права... (Пауза).
Эльзе: ...Не зли...? (Бой колокола).
Анатоль: Тебе пора!
Эльзе: Ради Бога... который час пробило?
Анатоль: Ну... иди же...
Эльзе: До завтра... уже в шесть буду у тебя!
Анатоль: Как тебе угодно!
Эльзе: Ты не поцелуешь меня?
Анатоль: О да...
Эльзе: Я уж тебя ублажу... завтра!
Анатоль (провожает её к двери): Адьё!
Эльзе (у двери): Ещё поцелуй!
Анатоль: Почему бы нет?! (Целует её. Она уходит).
Анатоль (возвращается к камину): Вот этими поцелуями я утвердил её в избранной ею же самой роли... (Трясётся). Глупо, глупо...!
                               
                                           Занавес

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Анатоль: Наконец!
Эльзе: Уже довольно поздно... да-да! (Раздевается). Я раньше не могла... невозможно!...
Анатоль: Разве ты не поняла меня? Ожидание так нервирует! Но... ты останешься?
Эльзе: Ненадолго, ангел... мой муж...
Анатоль (отворачивается, раздосадован).
Эльзе: Посмотри, ты опять за своё! Я не могу пойти на это!
Анатоль: Ну да, ты же права! Ну, раз так, снова, то надо приспособиться... Подойди, моё сокровище, сюда! (Они подходят к окну).
Эльзе: Меня могут увидеть!
Анатоль: Уже темно, а штора нас прикрывает! так досадно, что ты не останешься! Я тебя уже два дня не видел! а в последний раз мы пробыли вместе только две минуты!
Эльзе: А ты любишь меня?
Анатоль: Ах, ты же знаешь! Ты- всё, всё для меня!... Всегда быть с тобой...
Эльзе: И я охотно бываю с тобой!...
Анатоль: Идём... (Садит её рядом с собой в кресло). Дай руку! (Протягивает её к своим губам). Слышишь, как старик вверху играет? Мило, не правда ли?
Эльзе: Сокровище моё!
Анатоль: Ах да, ...мне б с тобой- на озеро Комо... или в Венецию...
Эльзе: Таким было моё свадебное путешествие.
Анатоль (сдерживая злость): Зачем ты сказала это?
Эльзе: Но люблю я только тебя! Влюбилась только раз, в тебя! Никого иного, даже моего мужа...
Анатоль (заламывая руки): Прошу тебя! Не могла бы ты поэтому помыслить о втором замужестве? Продли же очарование этой минуты, представь себе только: мы одни на целом свете... (Бой часов).
Эльзе: Которая?
Анатоль: Эльзе. Эльзе, не спрашивай! Забудь, что есть другой, ты же со мной!
Эльзе (нежно): Разве ради тебя я не достаточно жертвенна?
Анатоль: Моё сокровище! (Целует ей ручку).
Эльзе: Мой милый Анатоль...
Анатоль (мягко): Когда в следующий раз, Эльзе?
Эльзе (жестами , смеясь, показывает, что ей пора уходить).
Анатоль: Ты имеешь в виду...?
Эльзе: Мне пора.
Анатоль: Уйти...? Уже? Уже? Так ступай! (Отворачивается от неё).
Эльзе: С тобой невозможно поговорить...
Анатоль: Со мной невозможно говорить!  (Ходит по комнате взад-вперёд). А ты не понимаешь, что такое житьё выводит меня из терпения?
Эльза: Такова моя благодарность!
Анатоль: Благодарность! За что? Я ль тебе не отдарил достойно? Разве любли тебя меньше чем ты меня? Обделяю тебя счастьем ради себя? Любовь... безумие... боль! А где благодарность? Как только слово это глупое у тебя вырвалось?
Эльзе: Значит, вовсе никакой... никакой, самой маленькой твоей благодарности я не заслужила? Я , которая пожертвовала тебе всё?
Анатоль: Пожертвовала? Не желаю жертв, а если хоть одна,- не по любви она.
Эльзе: А он... Я не люблю его, я, которая изменяю ему с мужчиной, ...я... я... не люблю его!
Анатоль: Я всё же этого не сказал!
Эльзе: О, что я наделала!
Анатоль (становясь перед нею): О, что я наделал! Каковы замечательные рассуждения! Что наделала ты? Изволь, скажу... ты была неотёсанной девицей сесь лет тому назад (буквально "бакфиш", "жареной рыбой"- прим.перев.) Тогда ты вышла замуж за одного мужчину, ибо надлежит жить в браке. Вы отправились в свадебное путешествие... ты была счастлива... в Венеции...
Эльзе: Никогда!...
Анатоль: Счастлива... в Венеции... на Комо-озере, такова всё ж любовь, в некоторый отношениях, естественно.
Эльзе: Никогда!
Анатоль: Как? Разве он не целовал тебя? не обнимал? Не сделал женщиной? тогда вы возвратились,- и тебе это скоро наскучил, само собой разумеется: ведь ты красива, элегантна, и- дама! А он-просто болван! Тогда наступили годы кокетства... то есть, сплошного кокетства! Никого не любила кроме меня, говоришь. Ну, не надо доказывать, я принима., ведь мне залог ни к чему.
Эльзе: Анатоль! Кокетничанье! Я!...
нАнатоль: Да... кокетничанье! Именно так оно и зовётся, похотливое и ,одновременно, лживое!
Эльзе: Такой я была?...
Анатоль: Да... ты! Затем пришли годы борьбы, ты засомневалась! "Разве не могу позволить себе пережить роман?" Ты становилась всё красивее, а твой муж -всё скучнее, глупее и ненавистнее...! Наконец, это должно было произойти- и ты нашла себе любовника. Им случайно оказался я!
Эльзе: Случайно... ты!

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы