Они вошли в хорошую, просторную избу, и, только войдя сюда, Макар заметил, что на дворе был сильный мороз. Посредине избы стоял камелек чудной резной работы, из чистого серебра, и в нем пылали золотые поленья, давая ровное тепло, сразу проникавшее все тело. Огонь этого чудного камелька не резал глаз, не жег, а только грел, и Макару опять захотелось вечно стоять здесь и греться. Поп Иван также подошел к камельку и протянул к нему иззябшие руки.    В избе было четверо дверей, из которых только одна вела наружу, а в другие то и дело входили и выходили какие-то молодые люди в длинных белых рубахах. Макар подумал, что это, должно быть, работники здешнего Тойона. Ему казалось, что он где-то их уже видел, но не мог вспомнить, где именно. Немало удивляло его то обстоятельство, что у каждого работника на спине болтались большие белые крылья, и он подумал, что, вероятно, у Тойона есть еще другие работники, так как эти, наверное, не могли бы с своими крыльями пробираться сквозь чащу тайги для рубки дров или жердей.    Один из работников подошел к камельку и, повернувшись к нему спиною, заговорил с попом Иваном:    - Говори!    - Нечего, - отвечал попик.    - Что ты слышал на свете?    - Ничего не слыхал.    - Что видел?    - Ничего не видал.    Оба помолчали, и тогда поп сказал:    - Привел вот одного.    - Это чалганец? - спросил работник.    - Да, чалганец.    - Ну, значит, надо приготовить большие весы.    И он ушел в одну из дверей, чтобы распорядиться, а Макар спросил у попа, зачем нужны весы и почему именно большие?    - Видишь, - ответил поп несколько смущенно, - весы нужны, чтобы взвесить добро и зло, какое ты сделал при жизни. У всех остальных людей зло и добро приблизительно уравновешивают чашки; у одних чалганцев грехов так много, что для них Тойон велел сделать особые весы с громадной чашкой для грехов.    От этих слов у Макара как будто скребнуло по сердцу. Он стал робеть.    Работники внесли и поставили большие весы. Одна чашка была золотая и маленькая, другая - деревянная, громадных размеров. Под последней вдруг открылось глубокое черное отверстие.    Макар подошел и тщательно осмотрел весы, чтобы не было фальши. Но фальши не было. Чашки стояли ровно, не колеблясь.    Впрочем, он не вполне понимал их устройство и предпочел бы иметь дело с безменом, на котором в течение долгой жизни он отлично выучился и продавать, и покупать с некоторой выгодой для себя.    - Тойон идет, - сказал вдруг поп Иван и стал быстро обдергивать ряску.    Средняя дверь отворилась, и вошел старый-престарый Тойон, с большою серебристою бородой, спускавшеюся ниже пояса. Он был одет в богатые, неизвестные Макару меха и ткани, а на ногах у него были теплые сапоги, обшитые плисом, какие Макар видел на старом иконописце.    И при первом же взгляде на старого Тойона Макар узнал, что это тот самый старик, которого он видел нарисованным в церкви. Только тут с ним не было сына; Макар подумал, что, вероятно, последний ушел по хозяйству. Зато голубь влетел в комнату и, покружившись у старика над головою, сел к нему на колени. И старый Тойон гладил голубя рукою, сидя на особо приготовленном для него стуле.    Лицо старого Тойона было доброе, и, когда у Макара становилось слишком уж тяжело на сердце, он смотрел на это лицо, и ему становилось легче.    А на сердце у него становилось тяжело потому, что он вспомнил вдруг всю свою жизнь до последних подробностей, вспомнил каждый свой шаг, и каждый удар топора, и каждое срубленное дерево, и каждый обман, и каждую рюмку выпитой водки.    И ему стало стыдно и страшно. Но, взглянув в лицо старого Тойона, он ободрился.    А ободрившись, подумал, что, быть может, кое-что удастся и скрыть.    Старый Тойон посмотрел на него и спросил, кто он, и откуда, и как зовут, и сколько ему лет от роду.    Когда Макар ответил, старый Тойон спросил:    - Что сделал ты в своей жизни?    - Сам знаешь, - ответил Макар. - У тебя должно быть записано.    Макар испытывал старого Тойона, желая узнать, действительно ли у него записано все.    - Говори сам, не молчи! - сказал старый Тойон.    И Макар опять ободрился.    Он стал перечислять свои работы, и хотя он помнил каждый удар топора, и каждую срубленную жердь, и каждую борозду, проведенную сохою, но он прибавлял целые тысячи жердей, и сотни возов дров, и сотни бревен, и сотни пудов посева.    Когда он все перечислил, старый Тойон обратился к попу Ивану:    - Принеси-ка сюда книгу.    Тогда Макар увидел, что поп Иван служит у Тойона суруксутом (писарем), и очень осердился, что тот по-приятельски не сказал ему об этом раньше.    Поп Иван принес большую книгу, развернул ее - и стал читать.    - Загляни-ка, - сказал старый Тойон, - сколько жердей?    Поп Иван посмотрел и сказал с прискорбием:    - Он прибавил целых тринадцать тысяч.    - Врет он! - крикнул Макар запальчиво. - Он, верно, ошибся, потому что он пьяница и умер нехорошею смертью!    - Замолчи ты! - сказал старый Тойон. - Брал ли он с тебя лишнее за крестины или за свадьбы? Вымогал ли он ругу?    - Что говорить напрасно! - ответил Макар.    - Вот видишь, - сказал Тойон, - я знаю и сам, что он любил выпить...    И старый Тойон осердился.    - Читай теперь его грехи по книге, потому что он обманщик, и я ему не верю, - сказал он попу Ивану.    А между тем работники кинули на золотую чашку Макаровы жерди, и его дрова, и его пахоту, и всю его работу. И всего оказалось так много, что золотая чашка весов опустилась, а деревянная поднялась высоко-высоко, и ее нельзя было достать руками, и молодые божьи работники взлетели на своих крыльях, и целая сотня тянула ее веревками вниз.    Тяжела была работа чалганца!    А поп Иван стал вычитывать обманы, и оказалось, что обманов было - двадцать одна тысяча девятьсот тридцать три обмана; и поп стал высчитывать, сколько Макар выпил бутылок водки, и оказалось - четыреста бутылок; и поп читал далее, а Макар видел, что деревянная чашка весов перетягивает золотую и что она опускается уже в яму, и пока поп читал, она все опускалась.    Тогда Макар подумал про себя, что дело его плохо, и, подойдя к весам, попытался незаметно поддержать чашку ногою. По один из работников увидел это, и у них вышел шум.    - Что там такое? - спросил старый Тойон.    - Да вот он хотел поддержать весы ногою, - ответил работник.    Тогда Тойон гневно обратился к Макару и сказал:    - Вижу, что ты обманщик, ленивец и пьяница... И за тобой осталась недоимка, и поп за тобою считает ругу, и исправник грешит из-за тебя, ругая тебя каждый раз скверными словами!..    И, обратясь к попу Ивану, старый Тойон спросил:    - Кто в Чалгане кладет на лошадей более всех клади и кто гоняет их всех больше?    Поп Иван ответил:    - Церковный трапезник. Он гоняет почту и возит исправника.    Тогда старый Тойон сказал:    - Отдать этого ленивца трапезнику в мерины, и пусть он возит на нем исправника, пока не заездит... А там мы посмотрим.    И только что старый Тойон сказал это слово, как дверь отворилась и в избу вошел сын старого Тойона и сел от него по правую руку.    И сын сказал:    - Я слышал твой приговор... Я долго жил на свете и знаю тамошние дела: тяжело будет бедному человеку возить исправника! Но... да будет!.. Только, может быть, он еще что-нибудь скажет. Говори, барахсан (бедняга)!    Тогда случилось что-то странное. Макар, тот самый Макар, который никогда в жизни не произносил более десяти слов кряду, вдруг ощутил в себе дар слова. Он заговорил и сам изумился. Стало как бы два Макара: один говорил, другой слушал и удивлялся. Он не верил своим ушам. Речь у него лилась плавно и страстно, слова гнались одно за другим вперегонку и потом становились длинными, стройными рядами. Он не робел. Если ему и случалось запнуться, то тотчас же он оправлялся и кричал вдвое громче. А главное - чувствовал сам, что говорил убедительно.    Старый Тойон, немного осердившийся сначала за его дерзость, стал потом слушать с большим вниманием, как бы убедившись, что Макар не такой уж дурак, каким казался сначала. Поп Иван в первую минуту даже испугался и стал дергать Макара за полу соны, но Макар отмахнулся и продолжал по-прежнему. Потом и попик перестал пугаться и даже расцвел улыбкой, видя, что его прихожанин режет правду и что эта правда приходится по сердцу старому Тойону. Даже молодые люди в длинных рубахах и с белыми крыльями, жившие у старого Тойона в работниках, приходили из своей половины к дверям и с удивлением слушали речь Макара, поталкивая друг друга локтями.    Он начал с того, что не желает идти к трапезнику в мерины. И не потому не желает, что боится тяжелой работы, а потому, что это решение неправильно. А так как это решение неправильно, то он ему не подчинится и не поведет даже ухом, не двинет ногою. Пусть с ним делают, что хотят! Пусть даже отдадут чертям в вечные комночиты, - он не будет возить исправника, потому что это неправильно. И пусть не думают, что ему страшно положение мерина: трапезник гоняет мерина, но кормит его овсом, а его гоняли всю жизнь, но овсом никогда не кормили.    - Кто тебя гонял? - спросил старый Тойон с сердцем.    Да, его гоняли всю жизнь! Гоняли старосты и старшины, заседатели и исправники, требуя подати; гоняли попы, требуя ругу; гоняли нужда и голод; гоняли морозы и жары, дожди и засухи; гоняла промерзшая земля и злая тайга!.. Скотина идет вперед и смотрит в землю, не зная, куда ее гонят... И он также... Разве он знал, что поп читает в церкви и за что идет ему руга? Разве он знал, зачем и куда увели его старшего сына, которого взяли в солдаты, и где он умер, и где теперь лежат его бедные кости?    Говорят, он пил много водки? Конечно, это правда: его сердце просило водки...    - Сколько, говоришь ты, бутылок?    - Четыреста, - ответил поп Иван, заглянув в книгу.    Хорошо! Но разве это была водка? Три четверти было воды и только одна четверть настоящей водки, да еще настой табаку. Стало быть, триста бутылок надо скинуть со счета.    - Правду ли он говорит все это? - спросил старый Тойон у попа Ивана, и видно было, что он еще сердится.    - Чистую правду, - торопливо ответил поп, а Макар продолжал.    Он прибавил тринадцать тысяч жердей? Пусть так! Пусть он нарубил только шестнадцать тысяч. А разве этого мало? И, притом, две тысячи он рубил, когда у него была больна первая его жена... И у него было тяжело на сердце, и он хотел сидеть у своей старухи, а нужда его гнала в тайгу... И в тайге он плакал, и слезы мерзли у него на ресницах, и от горя холод проникал до самого сердца... А он рубил!    А после баба умерла. Ее надо было хоронить, а у него не было денег. И он нанялся рубить дрова, чтобы заплатить за женин дом на том свете... А купец увидел, что ему нужда, и дал только по десяти копеек... И старуха лежала одна в нетопленой мерзлой избе, а он опять рубил и плакал. Он полагал, что эти возы надо считать впятеро и даже более.    У старого Тойона показались на глазах слезы, и Макар увидел, что чашки весов колыхнулись, и деревянная приподнялась, а золотая опустилась.    А Макар продолжал: у них все записано в книге... Пусть же они поищут: когда он испытал от кого-нибудь ласку, привет или радость? Где его дети? Когда они умирали, ему было горько и тяжко, а когда вырастали, то уходили от него, чтобы в одиночку биться с тяжелою нуждой. И он состарился один со своей второю старухой и видел, как его оставляют силы и подходит злая, бесприютная дряхлость. Они стояли одинокие, как стоят в степи две сиротливые елки, которых бьют отовсюду жестокие метели.    - Правда ли? - спросил опять старый Тойон.    И поп поспешил ответить:    - Чистая правда!    И тогда весы опять дрогнули... Но старый Тойон задумался.    - Что же это, - сказал он, - ведь есть же у меня на земле настоящие праведники... Глаза их ясны, и лица светлы, и одежды без пятен... Сердца их мягки, как добрая почва; принимают доброе семя и возвращают крин сельный и благовонные всходы, запах которых угоден передо мною. А ты посмотри на себя...    И все взгляды устремились на Макара, и он устыдился. Он почувствовал, что глаза его мутны и лицо темно, волосы и борода всклокочены, одежда изорвана. И хотя задолго до смерти он все собирался купить сапоги, чтобы явиться на суд, как подобает настоящему крестьянину, но все пропивал деньги, и теперь стоял перед Тойоном, как последний якут, в дрянных торбасишках... И он пожелал провалиться сквозь землю.    - Лицо твое темное, - продолжал старый Тойон, - глаза мутные и одежда разорвана. А сердце твое поросло бурьяном, и тернием, и горькою полынью. Вот почему я люблю моих праведных и отвращаю лицо от подобных тебе нечестивцев.    Сердце Макара сжалось. Он чувствовал стыд собственного существования. Он было понурил голову, но вдруг поднял ее и заговорил опять.    О каких это праведниках говорит Тойон? Если о тех, что жили на земле в одно время с Макаром в богатых хоромах, то Макар их знает... Глаза их ясны, потому что не проливали слез столько, сколько их пролил Макар, и лица их светлы, потому что обмыты духами, а чистые одежды сотканы чужими руками.    Макар опять понурил голову, но тотчас же опять поднял ее.    А между тем разве он не видит, что и он родился, как другие, - с ясными, открытыми очами, в которых отражались земля и небо, и с чистым сердцем, готовым раскрыться на все прекрасное в мире? И если теперь он желает скрыть под землею свою мрачную и позорную фигуру, то в этом вина не его... А чья же? - Этого он не знает... Но он знает одно, что в сердце его истощилось терпение.
Владимир Галактионович Короленко

Аня одернула новое зеленое платье и взглянула на себя в зеркало. В ярком солнечном свете ее волосы казались совсем рыжими, а глаза – совсем кошачьими. «Как хитрая лиса из современной сказки», - улыбнулась девушка сама себе и махнула рукой своему отражению – дескать, до встречи. Аня шла и улыбалась свежей зеленой листве, которая еще не успела припасть пылью, думала о том, как она хороша в платье, и о том, что для полного комплекта не хватает только подвески под цвет глаз. Ей вспомнились сережки начальницы, которые та привезла из Чехии, - маленькие зеленые, словно озерная вода, камни в серебряной оправе. «Она же как-то называла этот минерал, - судорожно вспоминала девушка. – Что-то похожее на Полтаву… Влтавин, точно! Река Влтава, на ее берегах влтавин и добывают. Вот он бы мне подошел… Жаль, что здесь его не найти. Надо бы сделать загранник и съездить в Чехию, вот только на какие шиши?».

По старой привычке Аня показала язык в камеру наблюдения и спустилась в полуподвальное помещение. 

- Привет, Костик! – еще с порога крикнула она любимому, поцеловала его в макушку и плюхнулась в кресло. – Погода на улице – прелесть, а ты все висишь в своем подвале, да еще и в субботу.

- Привет, - Костя сосредоточенно что-то чертил на листе бумаги. Он на миг оторвался от работы, взглянул на Аню сквозь стекла очков и злорадно хмыкнул:

- Для кого это ты так вырядилась?

- Ну, - девушка сделала задумчивое лицо и пригладила волосы, от искусственного света резко ставшие темно-каштановыми, - я пришла к тебе, значит, вырядилась для тебя. И вообще, что за слово такое – вырядилась? Я не вырядилась, а нарядилась.

- Без разницы, - поморщился парень. – Я сейчас закончу, и пойдем. Фотик пока сними с зарядки.

- Кость… Кость, слышишь меня?

- Блин, я же сказал, что сейчас освобожусь! Ты можешь посидеть молча хоть пару секунд?!

 - Извини, - виновато пробормотала Аня. – Просто я… Ладно, проехали.

 

***

Вадим сжимал в кулаке маленький зеленый кулон и задумчиво смотрел в иллюминатор. Внизу проплывала плотная пелена облаков, от которых отражалось солнце, - самолет уже набрал высоту. Камень в ладони был приятно шершавым, и его владелец не мог объяснить, зачем несколько часов назад купил подвеску в небольшом пражском магазинчике. Вадим никогда не носил украшений, и подаренная его девушкой цепочка по-прежнему лежала дома нетронутой. Девушкой… бывшей. Он пытался вспомнить, с чего начался их разлад. С нежных улыбок, адресованных не ему? С постоянного отсутствия дома? Фитнес-клуб, девичники, сверхурочная работа, неожиданно заболевшая сестра – ее оправдания всегда были интересны, но никогда – правдоподобны. «Глупая, чего тебе не хватало?» - произнес Вадим вслух и поймал на себе удивленный взгляд соседки. Странно, он даже не слышал, когда она села рядом с ним. Немолодая, но ухоженная и, наверное, любимая – ее искрящийся взгляд вовсе не был похож на то, как обычно смотрят пожилые люди.

- Влтавин? – женщина внимательно посмотрела на камень в ладони. – Свататься собрались?

- Некого мне сватать, - улыбнулся Вадим. – Просто так купил.

- Не говорите глупостей! – удивилась его соседка. – Раньше чехи только с ним свататься и ходили. Влтавин – камень небесный, его добыть было трудно, потому у невест он был в особом почете.

- Небесный? Никогда такого не слышал.

-Раньше, - женщина почему-то заговорила очень тихо, словно собиралась посвятить собеседника в важную тайну, - раньше считалось, что влтавин чехам небо подарило, оттого и называли его небесным камнем. Потом ученые доказали, что действительно минерал от древнего метеорита произошел, но не это главное.

- А что тогда? – устало спросил Вадим. Говорить с навязавшейся соседкой ему не хотелось, но молча натянуть наушники и уснуть под любимую музыку было неудобно.

- Влтавин, - дама заговорила почти шепотом, - помогает пробудить интуицию и чувства. Вот увидите, скоро в вашей жизни появится…

Вадим крепко зажмурился и открыл глаза – соседнее кресло пустовало. Он все так же держал в руках зеленый кулон и пытался понять, сидел ли кто-то на соседнем кресле, или странный разговор ему просто приснился.

 

***

- Костик, ну как? – Аня повернулась, и в ее ушках блеснули светло-зеленые сережки.

- Хрень, - скривился Костя. – Где ты, говоришь, их взяла?

- На ибее заказала, - ослепительно улыбнулась девушка. – Правда, мне под цвет глаз подходят?

- Ну… ото разве что. А сколько стоят?

- Для влтавина совсем недорого, - Аня разглядывала покупку в зеркале. – Всего-то двадцать пять долларов.

- Двадцать пять баксов?! – Костя вскочил с дивана. – Ты потратила двадцать пять баксов на два кусочка бутылочного стекла?!

- Во-первых, это влтавин, а не стекло, - ответила девушка совершенно невозмутимым тоном. – Во-вторых, я потратила на них свои деньги. Живем мы врозь, бюджет врозь, чего ты возмущаешься?

- Конечно, тебе же нужно в чем-то по любовникам ходить.

Мысленно Аня уже отхлестала Костю по щекам – в последнее время его ревность стала невыносимой – и решила, что его плохое настроение не омрачит радость от покупки.

- Да, вот прямо сегодня и пойду, - улыбнулась девушка в ответ на колкость.

- Так у тебя все-таки есть любовник? – в Костином голосе, казалось, проскользнула надежда.

- Нет.

- Ты мне врешь?

- Я говорю тебе ровно то, что ты хочешь услышать.

Костя молча собрался и ушел. Аня еще долго смотрела на захлопнутую дверь и не могла понять, в чем дело. Подобные размолвки происходили между ними едва ли не каждую неделю, но никогда прежде он не позволял себе вот так просто встать и уйти. «Вот трудно ему было сказать, что сережки мне к лицу? – грустно спросила девушка у своего отражения в зеркале. – Не грубил бы – ничего бы этого не случилось, а теперь снова извиняться перед ним неизвестно за что… Хотя, почему же неизвестно? Я буду просить у него прощения за его же домыслы, ревность, отсутствие внимания и все остальное. И он великодушно меня простит, и, может, даже обнимет…»

 

***

Что-то очень знакомое промелькнуло мимо. Вадим остановился и сделал несколько шагов назад. На желтой скамейке, с трудом различимой среди такой же желтой листвы, сидела девушка, безуспешно пытаясь застегнуть непослушную «молнию» на сапоге.

- Вам помочь? – он присел рядом.

- Нет, спасибо, - застежка наконец-то поддалась, и девушка убрала с лица рыжий локон.

Опять что-то неуловимо знакомое коснулось Вадима. «На лисичку похожа, - подумалось ему. – На маленького хитрого лисенка с зелеными глазами. Интересно, какого цвета глаза у настоящих лис? Наверное, карие, как у меня». Он все никак не мог стряхнуть с себя непонятное оцепенение, краем глаза разглядывал Аню, которая сосредоточенно пыталась найти что-то в сумочке. Отыскав заколку, она наспех заплела волосы в косу и…

«Влтавин! Ее глаза похожи на влтавин!» - Вадима словно ударило током. Аня тем временем уже медленно брела по опавшим листьям в противоположную от скамейки сторону, а в ее ушах то и дело вспыхивали игривые зеленоватые огоньки-сережки. «Интуиция… чувства… появится… это она!» - Вадим лихо перемахнул через скамейку и бросился догонять Аню. Она удивленно оглянулась, услышав позади себя чьи-то шаги.

- Девушка, - пытался отдышаться Вадим. – Бога ради, позвоните мне – я, кажется, потерял телефон!

- Да, конечно, - Аня набрала продиктованный номер, через пару секунд из кармана Вадима раздалась задорная мелодия.

- Я вам очень благодарен, - заметно смутившись, произнес он. – За подкладку пиджака завалился, я думал, что забыл его в кофейне. – До свидания.

- До свидания, - спокойно попрощалась Аня, еще не до конца понимая происходящее. Спустя несколько минут она улыбнулась – как же ловко он ее перехитрил, без труда раздобыв номер.

 

***

- Деда, а я красивая? – маленькая русоволосая девочка взобралась на колени изрядно постаревшему Вадиму и сверкнула маленькими влтавиновыми сережками.

- Красивая, - он ласково погладил малышку по голове. – Только зачем ты бабушкины украшения стащила? Вот она вернется от соседки и задаст тебе перцу.

Девочка виновато уткнулась деду в плечо. В замочной скважине повернулся ключ, с легким скрипом открылась входная дверь.

У меня была девочка, которая однажды замолчала. 

Она приехала ко мне на неделю из своего далёкого города, чтобы уехать или остаться навсегда.
Мы пересекли мост на левый берег в последнем вагоне метро – и внезапно она не нашла, что ответить на мой вопрос. А я не нашёл, что ответить в ответ на её тишину.

Ключ провернулся в замке, чайник вскипел на старой кухне, нож, стуча по деревянной дощечке, резал колбасу.

Она молчала. Я не говорил. 

[ Читать дальше ]

Все-таки они были правы. Все эти мрачные параноики с глазами обведенными синевой, дрожащими руками и бегающим взглядом. Сто раз правы. Есть что-то хищное и опасное в окружающих нас вещах. В этих бесконечных гаджетах,примочках и приспособах, вроде бы предназначенных облегчить нашу жизнь. Они затаились,они приготовились к прыжку, они заключили тайный заговор против нас . Эти маленькие механические и электронные засранцы.

Все началось с микроволновки. Я просто хотел разогреть себе ужин. Ничего больше. Я не требовал от нее невозможного.  Не сушил в ней мокрое белье, не пытался использовать в качестве шкафчика или книжной полки. Даже заначки в ней непрятал. Я просто хотел  горячий, вкусный ужин. Поставил тарелку, выставил время, нажал на кнопку. Когда время вышло,тарелку достал. И ничего. Температура моего ужина не изменилась ни на градус. Я повторил процесс. С тем же результатом. Печка делала вид, что работает. Все горело, крутилось, жужжало, звенело по завершении, но мой ужин все равно оставался холодным. Я попытался урезонить ее добрым словом, даже погладил по белому блестящему кожуху. До фени. Ее КПД остался неизменно отрицательным. Я заорал на нее, пнул, пообещал выбросить на свалку, разобрать на запчасти и сдать на металлолом, где злые дядьки с газовыми горелками будут делать с ней такое, что ей даже в страшных снах не микроволновилось. Нулевой эффект . Я сдался и вернулся к истокам,  разогрев еду на газу.

Происшедшее меня расстроило, но я еще не принял угрозы всерьез. Что было с моей стороны преступной беспечностью. Осознание этого пришло уже следующим утром, вместе со странным чувством – что-то не так. Я открыл глаза. Я сел в кровати. Обвел комнату внимательным взглядом. Шкаф стоял там же, где и вчера, телевизор дружелюбно отсвечивал матовым экраном, на книжных полках пестро замерли корешки книг, на стуле смятые джинсы и свитер,сквозь не до конца сдвинутые шторы нерешительно пробивался лучик солнца. Ничего необычного. Все как всегда.  Home, sweet, home. Но я знал, я нутром ощущал– что-тоне так.

Все дело было в часах. В этих долбанных, но оглушительно честных часах. Они демонически хохотали, где-то там, в глубине своего механизма. И крутили мне кукиши. Потому что уже час как я должен был быть на работе. Я заистерил. Вскочил, начал суетиться, пытаясь одновременно надеть штаны и обуться. Я схватил свой мобильный, который должен был разбудить меня час  назад. Жал на кнопки, вглядывался в экран, тряс его, материл. И как-то незаметно оделся и выбежал в сторону работы.Все обошлось без эксцессов. Кроме одного. На моем мобильнике напрочь отрубило звук. Он страстно и со вкусом вибрировал, но оставался нем как рыба.

Уже тогда я начал чувствовать какой-то намек на закономерность.

Вечером я собрался почитать. Со вкусом, от души. В удобном кресле, укутавшись пледом, заварив огромную чашку чая. Я сел, укутался, сделал глоток ароматного напитка и решительно открыл свою электронную книгу. И крик ужаса замерз на моих устах. По экрану моей милой, удобной, такой уютной книжки расплылись серые кляксы.  При очень сильном желании в них можно было разобрать тонущие обрывки слов, предложений, смыслов. Словно какой-то инфернальный водоворот засасывал их в бездну беззвучия и косноязычия. За окном заскрипели на ветру ветви, старый дом кряхтел и хрустел перекрытиями и кровлей, на чердаке мне отчетливо  послышались чьи-то вкрадчивые шаги. Темнота начала сгущаться, подкрадываться, тянуться ко мне щупальцами страха. И я в безумном порыве схватился за пульт телевизора. Экран вспыхнул, и оглушил меня модным шлягером популярной певицы Скамейки «Полюби меня, умоляю, а не то я быстро слиняю!». Подхваченный незатейливым ритмом, я уже готов был махнуть рукой на свои темные предчувствия. Тем более что Скамейка в вокальном порыве вдруг выпрыгнула за пределы диапазона своей честной певческой октавы, чему судя по выражению лица удивилась сама. И на пике этого триумфального события телик всхлипнул, изобразил экраном взрыв сверхновой и покрылся снегом помех. На всех каналах.

Как я провел эту ночь, не помню. Рассвет пришел спасением. Я прибежал на работу на два часа раньше. Минут сорок просидел перед выключенным компов, не решаясь нажать кнопку пуск. Я смотрел в монитор и ощущал исходящий от него сарказм. Но солнечный свет спасает нас от малодушия. И я нажал свою кнопку.

С тех пор прошло несколько месяцев. Но я по прежнему с дурным предчувствием подхожу к любому детищу хай-тека. Пугливо включаю комп,настороженно пользуюсь кофеваркой, с напряженным ожиданием открываю дверцу холодильника и стиснув зубы приближаюсь к тостеру. Но ОНИ прикидываются паиньками. ОНИ затаились. ОНИ пытаются заставить меня облегченно расслабиться,поверить, что все это безумия, плод воспаленного воображения. И уже тогда нанести новый удар.

Не выйдет. Я на чеку. Я слежу за ними. Я словно страж,избранный судьбой, одинокий воин, агент Молдер стоящий между НИМИ и слабым,беспечным, ничего не ведающим человечеством. Я – защитник. И пусть мои глаза обведены темными кругами бессонницы, руки дрожат от постоянного ожидания катастрофы, и взгляд мечется, отыскивая угрозу. Я не сдамся никогда, доктор. Вы можете на меня положиться.

Безлунная ночь окутала небольшую деревушку. Ветер тихо шептал что-то своё среди невысоких крыш.

Он шумно втянул в себя прохладный воздух - Язычники!!! Грешники!!!

Негромким хлопком запустил дымовую шашку. Ветер подхватил плотные клубы серого дыма и потащил его в домам, обмазывая их густыми тучками. Несколько секунд на то что бы дать дыму зайти в улочки. И можно начинать. Тишину темноты разрезал шип вырвавшейся струи пламени. Ближайший дом моментально вспыхнул. В следующую секунду вспыхнул соседний дом. С рокочущим шипом струя огня охватывала всё новые и новые дома. Сквозь звук ревущего пламени стали слышны вопли ужаса, мольбы о помощи и просто детский крик. Но неумолимая струя поглощала всё новые и новые дома. Скоро весь посёлок был охвачен огнём. Крики затихали. Пахло горелым мясом.
Спокойным шагом Он возвращался к центру посёлка. Как будто что то искал. И вот он его нашёл. Языческий алтарь. На нём опаленные жаром остатки принесённых жертв. Сноп зелёной травы и рваный плюшевый медвежонок. Ударом ноги он разбил остатки алтаря. И ещё раз прошёлся по нему струёй огня.

- Да, я бесчеловечная тварь. Но я хочу что бы все мои поступки трактовались как благодать. Потому что я не человек. Я всего лишь Бог.

Жил-был мальчик, по имени Петя Зубов. Учился он в третьем классе четырнадцатой школы и все время отставал, и по русскому письменному, и по арифметике, и даже по пению.

– Успею! – говорил он в конце первой четверти. – Во второй вас всех догоню.

А приходила вторая – он надеялся на третью. Так он опаздывал да отставал, отставал да опаздывал и не тужил. Все «успею» да «успею».

И вот однажды пришел Петя Зубов в школу, как всегда с опозданием. Вбежал в раздевалку. Шлепнул портфелем по загородке и крикнул:

– Тетя Наташа! Возьмите мое пальтишко!

А тетя Наташа спрашивает откуда-то из-за вешалок:

– Кто меня зовет?

– Это я. Петя Зубов, – отвечает мальчик.

– А почему у тебя сегодня голос такой хриплый? – спрашивает тетя Наташа.

– А я и сам удивляюсь, – отвечает Петя. – Вдруг охрип ни с того ни с сего.

Вышла тетя Наташа из-за вешалок, взглянула на Петю, да как вскрикнет:

– Ой!

Петя Зубов тоже испугался и спрашивает:

– Тетя Наташа, что с вами?

– Как что? – отвечает тетя Наташа. – Вы говорили, что вы Петя Зубов, а на самом деле вы, должно быть, его дедушка.

– Какой же я дедушка? – спрашивает мальчик. – Я – Петя, ученик третьего класса.

– Да вы посмотрите в зеркало! – говорит тетя Наташа.

Взглянул мальчик в зеркало и чуть не упал. Увидел Петя Зубов, что превратился он в высокого, худого, бледного старика. Выросла у него седая окладистая борода, усы. Морщины покрыли сеткою лицо.

Смотрел на себя Петя, смотрел, и затряслась его седая борода.

Крикнул он басом:

– Мама! – и выбежал прочь из школы.

Бежит он и думает:

«Ну уж если и мама меня не узнает, тогда все пропало».

Прибежал Петя домой и позвонил три раза.

Мама открыла ему дверь.

Смотрит она на Петю и молчит. И Петя молчит тоже. Стоит, выставив свою седую бороду, и чуть не плачет.

– Вам кого, дедушка? – спросила мама наконец.

– Ты меня не узнаешь? – прошептал Петя.

– Простите – нет, – ответила мама.

Отвернулся бедный Петя и пошел куда глаза глядят.

Идет он и думает:

– Какой я одинокий, несчастный старик. Ни мамы, ни детей, ни внуков, ни друзей… И главное, ничему не успел научиться. Настоящие старики – те или доктора, или мастера, или академики, или учителя. А кому я нужен, когда я всего только ученик третьего класса? Мне даже и пенсии не дадут – ведь я всего только три года работал. Да и как работал – на двойки да на тройки. Что же со мною будет? Бедный я старик! Несчастный я мальчик! Чем же все это кончится?

Так Петя думал и шагал, шагал и думал, и сам не заметил, как вышел за город и попал в лес. И шел он по лесу, пока не стемнело.

«Хорошо бы отдохнуть», – подумал Петя и вдруг увидел, что в стороне, за елками, белеет какой-то домик. Вошел Петя в домик – хозяев нет. Стоит посреди комнаты стол. Над ним висит керосиновая лампа. Вокруг стола – четыре табуретки. Ходики тикают на стене. А в углу горою навалено сено.

Лег Петя в сено, зарылся в него поглубже, согрелся, поплакал тихонько, утер слезы бородой и уснул.

Просыпается Петя – в комнате светло, керосиновая лампа горит под стеклом. А вокруг стола сидят ребята – два мальчика и две девочки. Большие окованные медью счеты лежат перед ними. Рабята считают и бормочут.

– Два года, да еще пять, да еще семь, да еще три… Это вам, Сергей Владимирович, а это ваши, Ольга Капитоновна, а это вам, Марфа Васильевна, а это ваши, Пантелей Захарович.

Что это за ребята? Почему они такие хмурые? Почему кряхтят они, и охают, и вздыхают, как настоящие старики? Почему называют друг друга по имени-отчеству? Зачем собрались они ночью здесь, в одинокой лесной избушке?

Замер Петя Зубов, не дышит, ловит каждое слово. И страшно ему стало от того, что услышал он.

Не мальчики и девочки, а злые волшебники и злые волшебницы сидели за столом! Вот ведь как, оказывается, устроено на свете: человек, который понапрасну теряет время, сам не замечает, как стареет. И злые волшебники разведали об этом и давай ловить ребят, теряющих время понапрасну. И вот поймали волшебники Петю Зубова, и еще одного мальчика, и еще двух девочек и превратили их в стариков. Состарились бедные дети, и сами того не заметили – ведь человек, напрасно теряющий время, не замечает, как стареет. А время, потерянное ребятами, – забрали волшебники себе. И стали волшебники малыми ребятами, а ребята – старыми стариками.

Как быть?

Что делать?

Да неужели же не вернуть ребятам потерянной молодости?

Подсчитали волшебники время, хотели уже спрятать счеты в стол, но Сергей Владимирович, главный из них, – не позволил. Взял он счеты и подошел к ходикам. Покрутил стрелки, подергал гири, послушал, как тикает маятник, и опять защелкал на счетах. Считал, считал он, шептал, шептал, пока не показали ходики полночь. Тогда смешал Сергей Владимирович костяшки и еще раз проверил, сколько получилось у него.

Потом подозвал он волшебников к себе и заговорил негромко:

– Господа волшебники! Знайте – ребята, которых мы превратили сегодня в стариков, еще могут помолодеть.

– Как?— воскликнули волшебники.

– Сейчас скажу, – ответил Сергей Владимирович.

Он вышел на цыпочках из домика, обошел его кругом, вернулся, запер дверь на задвижку и поворошил сено палкой.

Петя Зубов замер, как мышка.

Но керосиновая лампа светила тускло, и злой волшебник не увидел Пети. Подозвал он остальных волшебников к себе поближе и заговорил негромко:

– К сожалению, так устроено на свете: от любого несчастья может спастись человек. Если ребята, которых мы превратили в стариков, разыщут завтра друг друга, придут ровно в двенадцать часов ночи сюда к нам и повернут стрелку ходиков на семьдесят семь кругов обратно, то дети снова станут детьми, а мы погибнем.

Помолчали волшебники. Потом Ольга Капитоновна сказала:

– Откуда им все это узнать?

А Пантелей Захарович проворчал:

– Не придут они сюда к двенадцати часам ночи. Хоть на минуту, да опоздают.

А Марфа Васильевна пробормотала:

– Да куда им! Да где им! Эти лентяи до семидесяти семи и сосчитать не сумеют, сразу собьются.

– Так-то оно так, – ответил Сергей Владимирович. – А все-таки пока что держите ухо востро. Если доберутся ребята до ходиков, тронут стрелки – нам тогда и с места не сдвинуться. Ну, а пока нечего время терять, – идем на работу.

И волшебники, спрятав счеты в стол, побежали, как дети, но при этом кряхтели, охали и вздыхали, как настоящие старики.

Дождался Петя Зубов, пока затихли в лесу шаги. Выбрался из домика. И, не теряя напрасно времени, прячась за деревьями и кустами, побежал, помчался в город искать стариков школьников.

Город еще не проснулся. Темно было в окнах, пусто на улицах, только милиционеры стояли на постах. Но вот забрезжил рассвет. Зазвенели первые трамваи. И увидел наконец Петя Зубов – идет не спеша по улице старушка с большой корзинкой.

Подбежал к ней Петя Зубов и спрашивает:

– Скажите, пожалуйста, бабушка, – вы не школьница?

– Что, что? – спросила старушка сурово.

– Вы не третьеклассница? – прошептал Петя робко.

А старушка как застучит на Петю ногами да как замахнется на Петю корзинкой. Еле Петя ноги унес. Отдышался он немного – дальше пошел. А город уже совсем проснулся. Летят трамваи, спешат на работу люди. Грохочут грузовики – скорее, скорее надо сдать грузы в магазины, на заводы, на железную дорогу. Дворники счищают снег, посыпают панель песком, чтобы пешеходы не скользили, не падали, не теряли времени даром. Сколько раз видел все это Петя Зубов и только теперь понял, почему так боятся люди не успеть, опоздать, отстать.

Оглядывается Петя, ищет стариков, но ни одного подходящего не находит. Бегут по улицам старики, но сразу видно – настоящие, не третьеклассники.

Вот старик с портфелем. Наверное, учитель. Вот старик с ведром и кистью – это маляр. Вот мчится красная пожарная машина, а в машине старик – начальник пожарной охраны города. Этот, конечно, никогда в жизни не терял времени понапрасну.

Ходит Петя, бродит, а молодых стариков, старых детей, – нет, как нет. Жизнь кругом так и кипит. Один он, Петя, отстал, опоздал, не успел, ни на что не годен, никому не нужен.

Ровно в полдень зашел Петя в маленький скверик и сел на скамеечку отдохнуть.

И вдруг вскочил.

Увидел он – сидит недалеко на другой скамеечке старушка и плачет.

Хотел подбежать к ней Петя, но не посмел.

– Подожду! – сказал он сам себе.— Посмотрю, что она дальше делать будет.

А старушка перестала вдруг плакать, сидит, ногами болтает. Потом достала из одного кармана газету, а из другого кусок ситного с изюмом. Развернула старушка газету, – Петя ахнул от радости: «Пионерская правда»! – и принялась старушка читать и есть. Изюм выковыривает, а самый ситный не трогает.

Кончила старушка читать, спрятала газету и ситный и вдруг что-то увидала в снегу. Наклонилась она и схватила мячик. Наверное, кто-нибудь из детей, игравших в сквере, потерял этот мячик в снегу.

Оглядела старушка мячик со всех сторон, обтерла его старательно платочком, встала, подошла не спеша к дереву и давай играть в трешки.

Бросился к ней Петя через снег, через кусты. Бежит и кричит:

– Бабушка! Честное слово, вы школьница!

Старушка подпрыгнула от радости, схватила Петю за руки и отвечает:

– Верно, верно! Я ученица третьего класса Маруся Поспелова. А вы кто такой?

Рассказал Петя Марусе, кто он такой. Взялись они за руки, побежали искать остальных товарищей. Искали час, другой, третий. Наконец зашли во второй двор огромного дома. И видят: за дровяным сараем прыгает старушка. Нарисовала мелом на асфальте классы и скачет на одной ножке, гоняет камешек.

Бросились Петя и Маруся к ней.

– Бабушка! Вы школьница?

– Школьница, – отвечает старушка. – Ученица третьего класса, Наденька Соколова. А вы кто такие?

Рассказали ей Петя и Маруся, кто они такие. Взялись все трое за руки, побежали искать последнего своего товарища.

Но он как сквозь землю провалился. Куда только ни заходили старики – и во дворы, и в сады, и в детские кино, и в Дом Занимательной Науки – пропал мальчик, да и только.

А время идет. Уже стало темнеть. Уже в нижних этажах домов зажегся свет. Кончается день. Что делать? Неужели все пропало?

Вдруг Маруся закричала:

– Смотрите! Смотрите!

Посмотрели Петя и Наденька и вот что увидели: летит трамвай, девятый номер. А на «колбасе» висит старичок. Шапка лихо надвинута на ухо, борода развевается по ветру. Едет старик и посвистывает. Товарищи его ищут, с ног сбились, а он катается себе по всему городу и в ус не дует!

Бросились ребята за трамваем вдогонку. На их счастье, зажегся на перекрестке красный огонь, остановился трамвай.

Схватили ребята «колбасника» за полы, оторвали от «колбасы».

– Ты школьник? – спрашивают.

– А как же? – отвечает он. – Ученик второго класса, Зайцев Вася. А вам чего?

Рассказали ему ребята, кто они такие.

Чтобы не терять времени даром, сели они все четверо в трамвай и поехали за город к лесу.

Какие-то школьники ехали в том же трамвае. Встали они, уступают нашим старикам место.

– Садитесь, пожалуйста, дедушки, бабушки.

Смутились старики, покраснели и отказались.

А школьники, как нарочно, попались вежливые, воспитанные, просят стариков, уговаривают:

– Да садитесь же! Вы за свою долгую жизнь наработались, устали. Сидите теперь, отдыхайте.

Тут, к счастью, подошел трамвай к лесу, соскочили наши старики – и в чащу бегом.

Но тут ждала их новая беда. Заблудились они в лесу.

Наступила ночь, темная, темная. Бродят старики по лесу, падают, спотыкаются, а дороги не находят.

– Ах, время, время! – говорит Петя. – Бежит оно, бежит. Я вчера не заметил дороги обратно к домику – боялся время потерять. А теперь вижу, что иногда лучше потратить немножко времени, чтобы потом его сберечь.

Совсем выбились из сил старички. Но, на их счастье, подул ветер, очистилось небо от туч и засияла на небе полная луна.

Влез Петя Зубов на березу и увидел – вон он, домик, в двух шагах белеют его стены, светятся окна среди густых елок.

Спустился Петя вниз и шепнул товарищам:

– Тише! Ни слова! За мной!

Поползли ребята по снегу к домику. Заглянули осторожно в окно.

Ходики показывают без пяти минут двенадцать. Волшебники лежат на сене, берегут украденное время.

– Они спят! – сказала Маруся.

– Тише! – прошептал Петя.

Тихо-тихо открыли ребята дверь и поползли к ходикам. Без одной минуты двенадцать встали они у часов. Ровно в полночь протянул Петя руку к стрелкам и – раз, два, три – закрутил их обратно, справа налево.

С криком вскочили волшебники, но не могли сдвинуться с места. Стоят и растут, растут. Вот превратились они во взрослых людей, вот седые волосы заблестели у них на висках, покрылись морщинами щеки.

– Поднимите меня, – закричал Петя. – Я делаюсь маленьким, я не достаю до стрелок! Тридцать один, тридцать два, тридцать три!

Подняли товарищи Петю на руки. На сороковом обороте стрелок волшебники стали дряхлыми, сгорбленными старичками. Все ближе пригибало их к земле, все ниже становились они. И вот на семьдесят седьмом и последнем обороте стрелок вскрикнули злые волшебники и пропали, как будто их не было на свете.

Посмотрели ребята друг на друга и засмеялись от радости. Они снова стали детьми. С бою взяли, чудом вернули они потерянное напрасно время.

Они-то спаслись, но ты помни: человек, который понапрасну теряет время, сам не замечает, как стареет.

Е.Шварц.

  Свадьбу снимали под жарким сентябрьским солнцем. Сценка была как бы фоном, на котором главные герои произносили диалоги, но тем не менее всё снималось добросовестно. Кого было нужно, того припудрили, костюмеры подгоняли наши костюмы к соответствующей эпохе, режиссёр второго плана расставила массовку по росту и цвету одежды. Реквизиторы выставили настоящее шампанское. Чисто в соответствии с философской доктриной реализма. Для правдивого так сказать изображения реальной действительности.

 Суетившаяся больше других морщинистая тётка с плохо закрашенной в радикальный чёрный цвет сединой, всё сокрушалась, что она пить не хочет, но ради искусства несёт себя в жертву. И как бы в компенсацию за свою жертвенность сама себя  назначила мамой "жениха". Красивые "жених" и "невеста", глянув на свою некрасивую "маму", спорить не стали, но и яркого желания породниться не изъявили.

 После первого дубля остатки шампанского предложили вылить на землю. Сколько ещё будет этих дублей, никто, разумеется,  не знал. Несколько дисциплинированных статистов вылили. Остальные, сославшись на жару и жажду, шампанское скушали.
 
 После третьего дубля все согласились, что плохо крашенная тётка мамой жениха быть может.
 После четвёртого дубля тётка уже не казалась очень некрасивой. А её покрасневшее, изрезанное глубокими морщинами лицо, условно приняли за следы материнской нелёгкой доли.
 После пятого дубля "жених" и "невеста" стали целоваться взасос. С языком и страстными стонами.
 После шестого дубля тётке в морщинах тоже захотелось любви и поцелуев. Но "жених" предпочитал целоваться с красивенькой "невестой". Другие целоваться с "мамой жениха" не хотели. Тогда "мамаша"  в перерыве между дублями устроила скандал ... мне. Мол, я не вежливо разговаривал с бандершей на кейтеринге  и за это бандерша ей якобы плюнула в стаканчик чая.
 Был, кажется, ещё и седьмой дубль с шампанским, но я уже пить не стал.

 А шампанское, потребовавшееся для  создания целостной картины, исторической достоверности, правдивой обрисовки обстановки в той сцене, свою миссию выполнило. Молодые и гости были весёлые, оживлённые, счастливые. Тётка с морщинами всё-таки с кем-то  поцеловалась и ей полегчало. Больше не скандалила. Только икала. И пьяно водила взором по сторонам, пытаясь вспомнить кому во хмелю  она отдала своё лобзание.

Когда Смерть повстречал философа, тот взволнованно промолвил:

– И в этот момент ты понимаешь, что я одновременно и мертв, и жив.

У Смерти вырвался вздох. «Ой, черт, один из этих», – подумал Смерть. Похоже, речь опять пойдет о квантах. Он терпеть не мог иметь дело с философами. Они всегда каким-то образом пытались ускользнуть от него.

– Понимаешь, – говорил философ, пока Смерть неподвижно наблюдал за тем, как песок медленно вытекает из его жизнеизмерителя, – все состоит из крошечных частиц, которые обладают загадочным свойством быть во многих местах одновременно. Но все то, что состоит из этих крошечных частиц, имеет склонность оставаться в определенном месте в определенное время, что, конечно, не кажется правильным, если обратиться к квантовой теории. Я могу продолжать?

– ДА, НО НЕ БЕСКОНЕЧНО, – ответил Смерть. – ВСЕ КОГДА-НИБУДЬ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ. – Он не отрывал взгляда от падающих песчинок.

– Ладно, тогда, если мы согласимся с тем, что существует бесконечное число вселенных, проблема будет полностью решена! Если существует неограниченное число вселенных, эта кровать может быть в миллионах из них в одно и то же время!

– ОНА ДВИЖЕТСЯ?

– Что?

Смерть кивнул на кровать.

– ТЫ ЧУВСТВУЕШЬ, ЧТО ОНА ДВИЖЕТСЯ?

– Нет, потому что существуют миллионы меня тоже, и… в этом-то и весь плюс… в некоторых из них я не собираюсь с минуты на минуту скончаться! Ведь все возможно!

Смерть, побарабанил пальцами по рукоятке косы, пытаясь вникнуть.

– НУ И…?

– Э-э… Ну я ведь не совсем умираю, правильно? Ты не можешь теперь быть в этом так уверен.

Смерть опять вздохнул. «Пространство…» – подумал он. В этом-то и была вся проблема. В мирах с вечно облачными небесами никогда ничего подобного не было. Но вот как только люди начинают видеть все это пространство, их воображение непременно старается его чем-нибудь заполнить.

– Нет ответа, ага? – проговорил умирающий философ. – Чувствуем себя немного старомодными, ага?

– ЭТО, КОНЕЧНО, ЗАГАДКА, – согласился Смерть. «Иногда они начинают молиться», – думал он. Причем сам он никогда не был уверен в том, насколько хорошо срабатывает молитва. Смерть ненадолго задумался. – А ЕСЛИ Я ТАК ПОСТАВЛЮ ВОПРОС, – продолжил Смерть, – ТЫ ЛЮБИШЬ СВОЮ ЖЕНУ?

– Что?

– ЖЕНЩИНУ, КОТОРАЯ ЗАБОТИТСЯ О ТЕБЕ. ТЫ ЕЕ ЛЮБИШЬ?

– Да. Конечно.

– А МОЖЕШЬ ЛИ ТЫ ПРЕДСТАВИТЬ ТАКОЙ СЛУЧАЙ, КОГДА БЕЗ ВСЯКИХ ИЗМЕНЕНИЙ В ТВОЕМ ПРОШЛОМ, ТЫ В ЭТОТ САМЫЙ МОМЕНТ БЕРЕШЬ В РУКИ НОЖ И ВОНЗАЕШЬ В НЕЕ? К ПРИМЕРУ?

– Конечно, нет!

– НО ТВОЯ ТЕОРИЯ ГОВОРИТ, ЧТО НИКУДА ТЫ ОТ ЭТОГО НЕ ДЕНЕШЬСЯ. ВЕДЬ ЭТО ВПОЛНЕ ВОЗМОЖНО ИСХОДЯ ИЗ ФИЗИЧЕСКИХ ЗАКОНОВ ВСЕЛЕННОЙ, А ЗНАЧИТ, ДОЛЖНО ПРОИЗОЙТИ, И ПРОИЗОЙТИ НЕ ОДИН РАЗ. КАЖДОЕ МГНОВЕНИЕ РАВНЯЕТСЯ МИЛЛИАРДАМ, МИЛЛИАРДАМ МГНОВЕНИЙ, И В ЭТИ МОМЕНТЫ ВСЕ, ЧТО ВОЗМОЖНО – ОНО ЖЕ И НЕИЗБЕЖНО. ВРЕМЯ В ЛЮБОМ СЛУЧАЕ РАНО ИЛИ ПОЗДНО СЖИМАЕТСЯ ДО МГНОВЕНИЯ.

– Но, разумеется, мы можем выбирать между…

– А ЕСТЬ ЛИ ВЫБОР? ВСЕ, ЧТО МОЖЕТ СЛУЧИТЬСЯ, ДОЛЖНО СЛУЧАТЬСЯ. СОГЛАСНО ТВОЕЙ ТЕОРИИ ДЛЯ КАЖДОЙ ВСЕЛЕННОЙ, КОТОРАЯ ОБРАЗУЕТСЯ, ЧТОБЫ ВМЕСТИТЬ ТВОЕ «НЕТ», ДОЛЖНА БЫТЬ ЕЩЕ ОДНА, КОТОРАЯ БЫ ВМЕЩАЛА ТВОЕ «ДА». НО ТЫ СКАЗАЛ, ЧТО НИКОГДА НЕ СОВЕРШИШЬ УБИЙСТВА. УСТРОЙСТВО МИРОЗДАНИЯ ТРЕПЕЩИТ ПЕРЕД ЛИЦОМ ТВОЕЙ УЖАСАЮЩЕЙ УВЕРЕННОСТИ. ТВОЯ НРАВСТВЕННОСТЬ СТАНОВИТСЯ СИЛОЙ НАСТОЛЬКО ЖЕ МОЩНОЙ, КАК И ГРАВИТАЦИЯ. «А пространству определенно есть за что ответить», – подумал Смерть.

– Что за сарказм?

– НА САМОМ ДЕЛЕ НИКАКОГО САРКАЗМА. Я ПОРАЖЕН И ЗАИНТРИГОВАН. КОНЦЕПЦИЯ, КОТОРУЮ ТЫ ПРЕДСТАВИЛ МНЕ, ДОКАЗЫВАЕТ СУЩЕСТВОВАНИЕ ДВУХ ДО ЭТОГО ВРЕМЕНИ МИФИЧЕСКИХ МИРОВ. ГДЕ–ТО СУЩЕСТВУЕТ МИР, ГДЕ КАЖДЫЙ ДЕЛАЕТ ПРАВИЛЬНЫЙ ВЫБОР, ВЫБОР, ОСНОВАННЫЙ НА ПРИНЦИПАХ МОРАЛИ, ВЫБОР, КОТОРЫЙ ВО МНОГО РАЗ УВЕЛИЧИВАЕТ СЧАСТЬЕ БЛИЖНИХ, ХОТЯ ЭТО, КОНЕЧНО, ПОДРАЗУМЕВАЕТ, ЧТО ГДЕ–ТО ЕЩЕ РАСПОЛАГАЕТСЯ ДЫМЯЩИЙСЯ ОСТАТОК МИРКА, ГДЕ ОНИ НЕ…

– Ой, да ладно! Я знаю, что ты имеешь в виду, и я никогда не верил во всю эту чепуху вроде Ада и Рая.

В комнате нарастала темнота. Голубое свечение от лезвия косы Мрачного Жнеца становилось все более ясным.

– ПОРАЗИТЕЛЬНО, – промолвил Смерть. – ПРОСТО ПОРАЗИТЕЛЬНО. ПОЗВОЛЬ МНЕ ПРЕДЛОЖИТЬ ДРУГОЙ ПРИМЕР: ТЫ – НИ ЧТО ИНОЕ, КАК СЧАСТЛИВЫЙ ПРЕДСТАВИТЕЛЬ СЛАВНОГО ПЛЕМЕНИ ОБЕЗЬЯН, КОТОРЫЙ ПЫТАЕТСЯ ОБЪЯСНИТЬ ВСЮ СЛОЖНОСТЬ МИРОЗДАНИЯ ЧЕРЕЗ ЯЗЫК, ВОЗНИКШИЙ ЛИШЬ ЗАТЕМ, ЧТОБЫ МОЖНО БЫЛО СКАЗАТЬ ДРУГ ДРУГУ, ГДЕ НАХОДИТСЯ СПЕЛЫЙ ФРУКТ?

Задыхаясь, философ все-таки ухитрился промолвить: «Не говори ерунды».

– ЗАМЕЧАНИЕ НЕ ПРЕДПОЛАГАЛОСЬ БЫТЬ УНИЗИТЕЛЬНЫМ. – ответил Смерть. – УЧИТЫВАЯ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА, ТЫ МНОГОГО ДОБИЛСЯ.

– Мы уже определенно вышли за рамки старомодных предрассудков!

– ПРЕКРАСНО. КАКОВА СИЛА ДУХА. Я ТОЛЬКО ХОТЕЛ ПРОВЕРИТЬ.

Он подался вперед.

– А ЗНАЕШЬ ЛИ ТЫ ТЕОРИЮ О ТОМ, ЧТО СОСТОЯНИЕ НЕКОТОРЫХ МЕЛЬЧАЙШИХ ЧАСТИЦ НЕОПРЕДЕЛЯЕМО ЛИШЬ ДО ТЕХ ПОР, ПОКА ЗА НИМИ НЕ НАЧИНАЮТ ПРИСТАЛЬНО НАБЛЮДАТЬ? ТОТ ЖЕ КОТ В МЕШКЕ, НАПРИМЕР.

– О, да.

– ХОРОШО, – сказал Смерть. Когда последний огонек угас, он поднялся на ноги и улыбнулся.

– УВИДИМСЯ…

Терри Пратчетт.

Энтропия
-----

С каким мудаком ни едешь в купе, а послушай его
и всё ему расскажи.
Любой человек прекрасен хотя бы тем, что тёпл человек,
разговорчив, округл и жив.

Не просто же так именно этот вот скучный чувак дан тебе в ощущениях.
Вот это оно и есть, называется "роскошь человеческого общения".

И то, что его не засыпало снегом в палатке в обнимку
с трупом твоим твёрдым
и то, что тебя не засыпало чернозёмом в окопе вдвоем
с половиной его трупа
так это считай Мироздание и Провидение, сёстры-близняшки, любят тебя
и целуют тебя в морду
и за уши треплют, и чешут загривок —
ласково-весело-грубо.

(А люди лучше всего смотрятся не в окопе, не в беге и не в казенной вагонной постели,
а лучше всего они смотрятся, когда с энтропией бьются
когда, например, становятся к мойке, чтоб вымыть вилки, накопленные за неделю,
а также чашки и блюдца.

и жмётся под мойку испуганное Неустройство Всего,
ему там никак не устроиться
и капает едкое фейри на шкурку его,
и кран с кипятком никак не закроется.

никто не отпустит теперь из-под раковины ощетинившийся мировой хаос,
не оставит его в покое.
вот так человек на минуту становится богоподобен,
он создаёт Порядок железной рукою).

Да даже когда в вагоне сидит и семки грызет, всё равно это лучше,
чем если б его вообще не произошло.
ведь он, например, занимает объем, который при прочих раскладах могло занимать
какое-нибудь абсолютное зло .

поэтому надо наушники вынуть, когда путешествуешь в поезде,
с полки своей спуститься и за жизнь с человеком перетереть.
пока не окоп, пока не лавина, пока из-под полки не вылезло всякое
и не устроило тут и потом везде
тепловую смерть.
_______

стырено тут http://nvm.livejournal.com/tag/%D1%81%D1%82%D0%B8%D1%85%D0%B8

Район в смысле обычного криминала был довольно спокойный — хулиганка, мелкие кражи были в ходу. Из тяжких были убийства, но в основном по бизнесу/политике, т.е. всякая заказуха.
У нас по району курсировало 3 машины ГНР, вот с одной из них и началась эта история:
3-30 утра, вызов, одна из групп. "Дуйте на Солянку". Сели-поехали, второй опер, я и еще 3 сотрудника. Через 3 минуты на месте. Женщина, 30 лет примерно, одета прилично, по документам москвичка. Живая. Целая, не считая двух царапин. Стоит, плачет, бормочет что–то. Трезвая. Мы с Сержем (второй опер) и Андреем (старший из группы) подходим с расспросами и успокоениями. Сели, начали писать. Бросили. Начали еще раз, с чистого. Потом опять бросили. Потому что не бывает так, чертовщина какая-то, по ее словам, получалась. А чертовщину мы не пишем, это проблемы докторов обычно. Но получалось вот что: она с мужем вышла из ресторана на Покровке в 23-00. Машину бросили недалеко в переулке, точного названия не помнит, помнит визуально, как идти. Вечер опустился, переулки пустые: там довольно забавный район, улицы оживленные, а во многих переулках незаселенные заколоченные одноэтажные строения. Пока дошли, время 23-30. Вот около одного из строений слышат дикие адские крики из здания. Ей не по себе, а Леша (так звали мужа) пытается броситься на выручку. А как — непонятно, здание заколочено, окна забиты досками, дверей не видно, вход со двора. Забегают во двор, она причитает: "Леша, давай вызовем милицию", - а он геройствует зачем-то: пока, мол, приедут, преступление 10 раз совершат и убегут, так хоть спугнем. Вот дверь, не заперта. Тут важный нюанс — она заметила, что дверь обклеена какими-то газетами. Крики пропали. Осторожно ступают внутрь, глаза не видят, она остается на крыльце. Вдруг раздается вскрик ее мужа, и какие-то всхлипы или чавканье (да-да, именно так и сказала, ЧАВКАНЬЕ, мы 2 раза переспросили). Через 5 секунд хлопок, спиной вперед вылетает муж, рука окровавлена, пиджака нет, весь белый, трясется, но вроде живой. Хватает ее за руку, кричит «БЕЖИМ». Бегут. Куда, зачем? Не понимают, машину потеряли, в переулке запутались, людей нет. Берут сотовый, там вместо стандартного МТС — "Addokkrd" или что-то вроде, белиберда какая–то. Набирают "02", им в ответ писки и слова на непонятном языке. «112» — тоже самое. Они паникуют, бегут. Забегают в какой-то тупик, она название запомнила. "ПУСТОТ туп.", вроде тихо, пустынно, темно. "ЧТО, ЧТО ТАМ, КАК ТЫ?" - кричит она ему. Он в ступоре молчит, говорит, что не помнит, говорит, что надо найти машину и ехать. Она плачет, не понимает, что и как. Вдруг начинается какая-то вибрация в земле. "Наверное, метро" — говорит, она. "Да", - соглашается муж, но начинает трястись. Хватает ее как клещами за руку, и они бегут до выхода из тупика. "Стой тут, я выйду, посмотрю, что там и как", - говорит он ей. Делает шаг за угол. Она бросается за ним, но его НЕТ. Тупо НЕТ. Прямая пустая улица, за те 3/4 секунды было невозможно спрятаться. Она кричит, зовет, плачет, причитает, считает это нелепым розыгрышем, но его НЕТ. Блуждала, блуждала, потом внезапно наткнулась на людей, просила их помочь, но они отшатнулись, как от больной. В итоге вышла на Солянку, а тут ее заприметила машина наших ребят.
Очень просила нас найти его. Да мы бы и рады, но как? По правилам, трое суток, преступления она не видела. Непонятно, короче. Ладно, бросаем писанину, едем на осмотр места. Дом тот нашли. "Тупика ПУСТОТ" или «Пустоты» на картах Москвы нет, и с похожим названием в районе нет.
Осмотрели здание. Пустое, пыльное старое. Единственное — дверь газетами не обклеена, клянется, что была. Странно, конечно. Еще интереснее с пиджаком — его нашли. Точнее, остатки. Валялся на другой стороне. Пыльный кусок. Без следов крови и инородных субстанций. Но ТОЛЬКО половина. Разрезан по диагонали чем–то странным, словно бритвой. Другую половину не нашли.
Нашли машину, стояла родимая рядом там, действительно — никаких следов и повреждений. Вызываем ей "трезвого водителя", пусть везет, тетка явно не в адеквате, чтобы рулить сама. Берем объяснения с нее итоговые объяснения, заяву пишет. Решили оставить, как есть, только причесали малость.
Стоим, курим, с помощником старшего на дежурстве, старым толстым капитаном. Огромный мужик был, старой еще закалки. Хоть сейчас он на пенсии уже, но тогда был хоть куда.
Спрашиваю его, что он думает. Затянулся он, посмотрел на меня и спросил: "Какое название тупика?".
"Тупик пустоты, или пустот", говорю. "Странное какое-то название, нет такого".
Он еще раз затянулся, закашлялся и ответил: «Поройся в старых делах у меня в сейфе. Там есть подборка одна из архива. Там несколько подобных дел есть. Тоже исчезновения. Был еще один, который не пропадал, но выжил, нес какую-то ахинею про то, что нашёл дорогу, хуже которой нет. Его доктора забрали потом, но, в общем, тогда я еще системы не наблюдал в этом, это с четверть века назад было. А сейчас давно наблюдаю, и по старым китай-городским переулкам стараюсь не ходить". Затушил и пошёл в здание.
Вообще, про пропащих людей стоит сказать отдельно: просто так люди никуда не исчезают.
Люди пропадают, но потом их находят. Как правило, по весне, всплывшими. И обычно у человека есть предыстория: окружение (нарк человек или еще что-то), род деятельности (частный кредитор) и так далее. Но вот чтобы так, обычный человек в центре оживленного города на глазах своей жены растворился в воздухе, таких историй почти нет. Почти.
Я покопался в картотеке. Нашёл еще 8 случаев, где фигурировал, был "тупик Пустот". Тоже пропали, везде отказные дела — никто не собирался их искать. Некого. И негде, похоже. Во всяком случае, не на нашей карте, не в наших земных городах.
Еще я потом разговаривал с коллегами с других отделов: нигде почти больше подобного нет.
Иногда старожилы что–то такое рассказывают, на уровне баек, но я не верил раньше, думал, так старческое — поболтать. А вот внезапно стал сам практически непосредственным участником. И немного по–другому к этим рассказам стал относиться.
С тех пор стараюсь не ходить в центре по закоулкам с заброшенными зданиями. Не зря они там стоят до сих пор.

С интернета.