ЛЕВ ВЕРШИНИН Нацисты и сионисты Несостоявшийся роман (часть вторая)

25.12.2011 21:49 ЛЕВ ВЕРШИНИН ИСТОРИЯ - ИЗРАИЛЬ

 Итак, работа по вытеснению евреев шла полным ходом и обе заинтересованные стороны были довольны. Но понемногу возникали сложности, не зависящие ни от властей, ни от сионистов. После принятия Нюрнбергских законов, как уже говорилось, жизнь евреев в Германии стала так унизительна и гадка, что количество желающих уехать резко возросло.

    Не все, правда, хотели именно в Палестину, а если честно, то в Палестину хотела лишь малая часть, прочих манила Америка и другие центры цивилизации, но эти центры ограничивали въезд множеством условий, в первую очередь, «квотой состояния». То есть, для получения права на эмиграцию, скажем, в США, семья должна была продемонстрировать наличие, как минимум, 500 (по курсу на сегодня примерно 10000) долларов на каждого взрослого.     А это было под силу далеко не всем, тем паче, что выезжающих в любую страну, кроме Палестины, нацисты на выезде обдирали, как липку. А увеличить поток вывозимых в Палестину мешали английский «лимит» и принципы отбора, согласно которым, в первую очередь, забирали молодых, крепких и с полезной для будущего государства специальностью. Всем прочим не отказывали, но просили подождать. Плюс ко всему, прибытие евреев уже вызвало в Святой Земле очень серьезные арабские беспорядки (об этом, крайне серьезном вопросе будет отдельный разговор) и англичане начали понемногу ужесточать порядок приема новых жителей подмандатной территории.

    Нельзя сказать, что социал-сионистов, игравших главную роль в движении и управлявших палестинским ишувом, такие тенденции вовсе не волновали. Волновали, да. Но они тесно координировали свою деятельность с левыми партиями Европы (в первую очередь, английскими лейбористами) и не лезли на рожон. Криком кричали о необходимости ускорить процесс и забирать, "хотя бы временно", куда угодно, пока убивать не начали, только их противники справа - ревизионисты во главе с уже известным нам Владимиром-Зэевом Жаботинским, но влияние и связи еврейских «национал-либералов» были куда ниже. К тому же, им очень мешали социал-сионисты, справедливо рассуждая, что ежели кто из эмигрантов «временно» окажется в той же Америке, так хрен потом Палестина его дождется, а если так, то зачем?

    Тем не менее, Жаботинский был человеком упорным, если он ставил перед собой цель, то добивался ее, чего бы это ни стоило (историю с Еврейским Легионом нам еще предстоит рассмотреть), и под его бешеным напором западная пресса прогнулась. В газетах США, Великобритании и так далее начали появляться более или менее правдивые отчеты о реалиях жизни евреев в Германии, еврейские организации заволновались, в Палестину пошли запросы, на которые нельзя было не ответить, проблема стала политической, без возможности игнорировать, - и в конце концов, в июле 1938 года, в милом французском Эвиане, - по предложению Франклина Рузвельта, пренебречь которым никто не рискнул, - состоялась международная конференция на предмет, что же все-таки делать с немецкими евреями.

    Собрались представители практически всех государств тогдашнего «свободного мира» (отказалась лишь Италия: дуче отметил, что у «его» евреев все есть и будет в порядке, а чужие его не волнуют), а также посланцы всех заинтересованных организаций. В том числе, разумеется, и сионистов, на тот момент уже согласившихся, что эмиграция «в два этапа» тоже приемлема. Помимо общих гуманистических соображений, резоны лидеров еврейских общин заключались в том, что страны Латинской Америки нуждаются в квалифицированных специалистах, которых среди «белых» и «синих» воротничков еврейского происхождения немало, а США, черт побери, все-таки «факел свободы и демократии». Что же до Великобритании, то квоты на иммиграцию на Остров и его доминионы уже пять лет как заморожены, так что, по идее, больше 100 тысяч душ могли бы выехать из Германии и без пресловутых 500 долларов.

    Все, однако, пошло не по оптимистическому сценарию, причем тон дальнейшему задал глава американской делегации м-р Тейлор, весьма резко заявивший, что «квота состояния отменена не будет» и вносить какие-либо изменения в законы об иммиграции США не только не намерены, но и не требуют этого от других стран. Поскольку, как пояснил он, «ни одна страна не должна нести финансовое бремя, вызванное иммиграцией». С американцем мгновенно согласились представители Нидерландов, Бельгии, Дании и Норвегии, заявив, что «людей с капиталом» принять готовы, но вкладываться в неимущих – нет, тем паче, что и так помогают евреям (палестинским), как могут. Прозвучали доводы насчет «нет мест» и «у нас плотность населения и так высока». Примерно то же заявили и делегаты Франции (разве что ссылок на «мы – страна маленькая» не было), и даже представители почти всех стран Южной Америки.

    Как ни странно, единственным исключением из ряда стала крохотная Доминиканская Республика, «изнывавшая под игом» Рафаэля Трухильо, ныне считающегося одним из самых страшных тиранов ХХ века. Посланцы диктатора сообщили, что политика нацистов им кажется чрезмерно жестокой, поскольку обижать людей по расовому принципу нехорошо, а потому Санто-Доминго готово принять 100 тысяч бедняг, «невзирая на их состоятельность». Такой накат против течения чуть не сбил общий тон дебатов, но американцы вызвали доминиканцев на ковер и после долгой беседы, подробности которой в точности неизвестны и по сей день, проблема неуместного морализма была снята. Правда, на неформальном уровне тиран и деспот все же открыл двери своей страны для иммиграции и в итоге спас множество жизней, но это делалось в тени, а значит, никого не волновало.

     Окончательный же удар по всем надеждам нанесла Великобритания. Лорд Внтерман, глава ее делегации, говорил долго, красиво и ни о чем. Он подробно объяснил, что Британские острова и без того битком набиты народом, так что потесниться невозможно, но о колониях и доминионах, где свободного места было в избытке, не помянул ни словом, когда же Хаим Вейцман, - президент Еврейского агентства и «международно признанный представитель еврейского народа» , - попытался напомнить о Декларации Бальфура, его просто лишили слова, а затем и отказали в приватной встрече. Если кто-то спросит меня о причинах такого поведения, отвечу: мнение у меня есть, но озвучивать его не буду. Потому что слишком оно расходится с общепринятой концепцией, а к тому же впрямую сопрягается с Холокостом, анализировать который я не буду ни при каких обстоятельствах.

    Это был провал. Полный, абсолютный и, безусловно, спланированный заранее. И все всё поняли правильно. «Мир, - подытожил Вейцман, - разделился на два лагеря: на страны, не желающие иметь у себя евреев, и страны, не желающие пустить их к себе», и его мнение подтвердили заключительные документы конференции. По общему решению 32 стран, в Берлин ушла телеграмма, где ни разу не употреблялось слово «еврей», зато фактически подтверждалась (если не сказать, одобрялась) правомочность нацистского варианта решения «еврейского вопроса». Формулировка «Мы, нижеподписавшиеся, не оспариваем права германского правительства на законодательные меры в отношении некоторых своих граждан» не оставлял места для иных трактовок. Правда, публично зафиксировать это позволили себе только крайне довольные случившимся нацисты. Уже 15 июля, практически сразу после закрытия мероприятия, влиятельная «Данцигер форпостен» опубликовала большой материал-отчет, где безо всяких экивоков говорилось: «Итак, мы видим, что евреев жалеют только до тех пор, пока это помогает вести злобную пропаганду против Германии.

    Однако при этом никто не готов бросить вызов “культурному позору Европы”, приняв у себя несколько тысяч евреев, хотя им, в самом деле, сегодня приходится туго. Они не нужны никому. Вот почему эта конференция оправдывает германскую политику против еврейства». Естественно, эта и другие статьи были замечены, естественно, пресса «демократических» страна отреагировала на них с крикливым возмущением, но реальная жизнь подтверждала правоту наци, и подтверждала сурово. Так, например, случилось в мае 1939 года, когда в порт Гаваны вошел лайнер «Сент-Луис», пассажирами которого были, в основном, германские евреи из среднего класса (936 человек). У подавляющего большинства денег почти не было (выезжавших не в Палестину нацисты обирали до нитки), зато почти у всех имелись «номера ожидания» на въезд в США и гарантийные документы на 500 долларов от «Джойнта» (одной из еврейских политико-благотворительных организаций).

   Были и сертификаты «временного пребывания» на Кубе, где люди собирались дождаться права на въезд в Оплот Свободы, поскольку ждать в Германии было невыносимо. На эти сертификаты, продававшиеся по диким ценам, ушла практически вся выручка за пожитки, но, видимо, дело того стоило. Однако, на берег прибывшим сойти позволили только 22 пассажирам, сумевшим подтвердить гарантийные письма реальными 500 долларами. Ситуация сложилась, простите за грустный каламбур, безвыходная. Не помог даже оперативный перевод «Джойнтом» 500 тысяч долларов в один из гаванских банков: сертификаты все равно были отменены (на том основании, что подтверждены задним числом и, следовательно, недействительны), а Штаты отказались впускать эмигрантов, минуя очередь. Дескать, ждите. Но «Сент-Луису» пора было обратно в Гамбург, а на все телеграммы во все страны Латинской Америки, умоляющие дать людям хотя бы временное убежище, последовал вежливый отказ, - естественно, со ссылкой на решения, принятые год назад в Эвиане.

   В итоге, пассажирам, за исключением 22 счастливчиков, пришлось вернуться в Германию; их иммиграционные номера были аннулированы «в связи с неприбытием в срок», а судьба оказалась предсказуемой. И если кто думает, что этот случай – единичный и крайний, то сильно ошибается. Случалось и похуже, как, например, с еще одним кораблем, - «Струма», - о котором я не хочу говорить. Там дело кончилось почти тысячью смертей, к которым нацисты не имели вообще никакого отношения. Обо всем этом мир узнал много позже, спустя десятилетия, после выхода книги Уильяма Перла «Заговор Холокоста», в предисловии к которому сенатор Клэйборн Пелл, в свое время – крупнейший политический деятель США, написал: «С моей точки зрения, почти каждый убитый еврей мог спастись, если бы правительства союзников вовремя предоставили убежище тем европейским евреям, которые жили в странах, оккупированных войсками Гитлера. Их нежелание сделать я называю “заговором молчания”».

    В общем, и нацисты, и сионисты оказались в сложном положении. А когда в мае 1939 года Великобритания, стремясь как-то остановить арабские протесты, вернее, уже настоящую войну, установила «пятилетнюю квоту» в 75 тысяч человек, фактически закрыв дорогу в Палестину желающим, которых было уже очень много, стало понятно: дело зашло в тупик. Конечно, какие-то тропки оставались: возникла, например, подпольная организация «Моссад ле-Алия Бет», помогавшая молодым и крепким добраться до Святой Земли и обустроиться там нелегально, что-то предпринимало и Имперское агентство по эмиграции евреев, по мнению некоторых исследователей, помогавшее подпольщикам в их работе, но это были капли в море, а желание нацистов во что бы то ни стало избавиться от евреев было непреклонным.

   Поиски решения взял в свои руки лично Гиммлер (что естественно, поскольку еврейская эмиграция входила в сферу компетенции именно СС), в одной из бесед с личным врачом обронивший по сему поводу нечто вроде «Нужно искать решение, не убивать же их». Совещания шли одно за другим, вменяемого варианта не видели ни руководители Рейха, ни сионисты. Лишь в мае 1940 года в конце туннеля забрезжило какое-то подобие просвета. После капитуляции Франции один из ведущих сотрудников МИД, советник Франц Радемахер, изучив различные старые документы, предложил забрать под «временный приют для евреев» остров Мадагаскар. По мнению автора идеи, такой вариант, курируемый опять-таки СС (при самоуправлении, возглавляемом сионистами) «дал бы евреям спокойствие, одновременно купировав негодование в еврейских кругах США, сняв одну из сложных проблем Рейха».

   План обсуждали на высшем уровне, с участием самого Гитлера и с привлечением Муссолини, и план понравился, а раболепные холуи из Виши поспешили заверить, что ради такого дела и Мадагаскара не жалко. В общем, дело почти пошло, причем куратором проекта стал никто иной, как все тот же Эйхман, исполнительный чинуша, которому было все равно, что делать, но, как признавался он позже, на процессе, все таки «помогать евреям было куда приятнее, чем доставлять им неприятности». Единственный нюанс заключался в том, что Мадагаскар – остров, причем далекий, и смогут ли караваны выйти в путь, зависело от Владычицы Морей, и только от нее, Лондон же на попытки прощупывания почвы через третьи страны не откликнулся. Единственным вариантом оставалось только сопровождение транспортов в Африку конвоями Кригсмарине, - но это уже был полный абсурд, о котором никто не говорил ни всерьез, ни даже в шутку. Так что, после проигрыша Рейхом «битвы за Англию» и, тем более, Мадагаскарской операции вопрос был снят с повестки дня. А потом было то, что было потом, и знаете, я не поручусь, что нацисты, с которых никто не снимает вину, были самыми виноватыми в случившемся.

    И еще вот что. Закрывая вопрос о «сотрудничестве», было бы нечестно и неправильно обойти молчанием деятельность т. н. «группы Штерна», на которую любят ссылаться озабоченные, доказывая фактом (несомненным фактом) ее существования тезис о «сионистах – союзниках Гитлера». Так вот, Авраам (сам он называл себя Яир) Штерн, поэт-романтик и совершенно бесстрашный по натуре парень, был молодым и очень активным «ревизионистом», видным лидером военизированной правой организации «Иргун», созданной Жаботинским. На дух не принимал социализма, исповедовал культ сильной личности (считая идеалами, - как и сам Жаботинский, - Пилсудского и Муссолини), яростно отвергал любые виды «низкопоклонства перед Западом» и верил в вооруженную борьбу, как единственное действенное решение всех проблем. К 1939-му, когда поток эмиграции в Палестину был фактически перекрыт, оказался во главе тех, кто считал, что англичане совершили предательство и поэтому стали главными, хуже немцев врагами еврейских националистов.

   Первое реальности соответствовало, а второе нет, но переубедить фанатиков невозможно: он упорно не верил в то, что НСДАП может пойти в решении «еврейского вопроса» дальше, чем уже пошла, и считал, что союз сионизма с нацизмом может быть не менее полезен во время войны, нежели во время мира. Такие взгляды сделали его, - при всем обаянии и авторитете, - не просто изгоем, но изгоев вдвойне: социал-сионисты вообще читали Яира опасным психопатом, но после начала войны «перемирие» с англичанами объявил и Жаботинский, в связи с чем Штерн и его сторонники оказались в меньшинстве даже в родной, весьма агрессивной «Иргун», из которой в августе 1940 года и вышли, организовав очень небольшую (при жизни основателя – около полусотни бойцов, в лучшие годы, к 1946-му, - примерно двести), но активную группировку ЛЕХИ.

     По сути, - ультра-радикальную, с оттенком мессианства боевую фракцию, никому (тем паче, что харизматик Жаботинский уже умер) не подчинявшуюся и фактически объявившую войну Великобритании. Тормозов у Яира не было. Мозгов, к сожалению, тоже. Мелкие вылазки против одиноких патрульных он всерьез считал военными действиями, в рассуждая о нацистах, тупо исходил из реалий 1933 года («националист националиста всегда поймет»). Исходя из чего, настаивал на союзе не только с Италией (это бы еще полбеды), но и с Германией, утверждая, что «в награду за помощь Гитлер поможет создать еврейское государство, а если мы будем стоять за англичан, он в отместку уничтожит наших братьев в Европе». В конце 1940 года гонец ЛЕХИ, Нафтали Любенчик, проник Бейруте и встретился с агентом германского МИД фон Хентигом, подписав с ним совместный меморандум о сотрудничестве.

    В документе, с немецкой стороны, еще раз подтверждалось, что цель наци — не уничтожение евреев, а их эмиграция из Европы и указывалось на возможность будущего сотрудничества «нового еврейского государства с Рейхом». Еврейская сторона, в свою очередь, брала на себя обязательства активизировать военные действия против англичан, причем эмиссар Штерна обещал даже помочь в создании отрядов для войны в Европе на стороне Германии. Самый цимес сего «протокола о намерениях» состоит в том, что общались два одиночества: фон Хентиг в рамках системы был ниже, чем пешка, и не имел никаких полномочий, а структура, представляемая Любенчиком, в рамках сионизма была величиной, политически даже не нулевой, но, скорее, отрицательной.

    Судя по всему, Яир (поэтическая натура) и его отморозки (в Штатах из таких получались отменные гангстеры) не осознавали, что творят. Наоборот, были уверены в своей исторической правоте. В связи с чем 10 мая 1941 года Штерн выступил по радио, призывая ишув, во-первых, отказать в доверии Еврейскому Агентству - «клике стареющих лоббистов», покорно заискивающих перед англичанами, «безвозмездно поставляя им еврейское пушечное мясо», а во-вторых, «в преддверии неизбежной германской оккупации показать арабам превосходство еврейских сил». Это уже выходило за всякие границы. Англичане отдали приказ об аресте людей из ЛЕХИ, руководство ишува полностью этот приказ одобрило, подавляющее большинство еврейского населения Палестины поддержало, а самого Штерна в газете «Ха-Арец» назвали «квислингом».

    С этого момента шутки и поблажки кончились: на группу Яира началась охота, причем с участием и властей, и спецслужб еврейского самоуправления. Зверели и «штерновцы». Если ранее считалось, что «еврей еврея обижать не должен», то теперь табу были сняты. 9 января 1942 года боевики ЛЕХИ атаковали еврейский банк в Тель-Авиве, уложив в перестрелке двух прохожих, и драка пошла совсем уже не по-детски, со стрельбой на поражение и трупами всех подряд. В итоге Яир, 12 февраля 1942 года обнаруженный англичанами (с подачи еврейских спецслужб) на конспиративной квартире, был застрелен, как считается, «при попытке побега». Хотя, судя по всему, просто застрелен, потому что надоел. Что, скорее всего, было разумно: после его гибели ЛЕХИ, возглавленная другими решительными парнями, осталась не менее радикальной и беспощадной, нежели раньше, но причуды Штерна в плане поиска союзников прекратились. Вот такая одиссея, если совсем кратко. Что было, то было, из песни слова не выкинешь. Но чтобы на основании этого слова затягивать совсем иную песню, о «военном союзе сионистского движения с гитлеровцами», на мой взгляд, нужно быть чересчур уж неадекватным…

                                                                                                  материал предоставлен автором

Комментарии

 Нацисты и сионисты. Несостоявшийся роман. — Михаил 27.12.2011 17:17

Я тоже считаю англичан большим злом, чем фашисты (хоть то, что сделали фашисты-большое зло). Если бы англичане выполнили резолюцию Лиги Наций (я уже не говорю про всё остальное более мелкое зло типа "Белой Книги, и прочего), то ни чего бы было. Англичане были, есть и будут нашими самыми большими врагами, после некоторых евреев, таких как Перес, Барак, Бейлин и прочий мусор!

 Л. Я. Жмудь Биография Пифагора Жизнь на Самосе

 Сведения о Пифагоре до его отъезда в Великую Грецию чрезвычайно  малочисленны.  Ранние  источники называют его родиной о-в Самос, с чем солидарна и большая часть поздних авторов. Однако уже в IV в.  до н.  э. появляется и другая версия: Феопомп и Аристоксен считали его тирренцем (этруском) с одного из островов в Эгейском море,  откуда впоследствии тирренцы были изгнаны  афинянами.  Эта версия,  вероятно,  связана с тем,  что этруски в глазах греков были носителями таинственного религиозного учения и  этрусское происхождение Пифагора  объясняло его  собственную религиозную доктрину.  Вместе с тем оно могло объяснять его эмиграцию именно в Италию.  Впрочем,  каковы бы ни были истоки этого мнения, можно с определенностью сказать, что оно ошибочно.

Отцом Пифагора авторы V - IV вв.  до н.  э. называют  Мнесарха.  О  профессии  Мнесарха высказывались различные мнения: некоторые считали его богатым купцом (Порф.  1),  другие - резчиком гемм (Д.  Л. VIII, 1).  Упоминание о такой редкой профессии не очень похоже на чье-то изобретение, но все же первый вариант  кажется  более  предпочтительным.  Самосский аристократ вполне мог заниматься  крупной торговлей (но никак не ремеслом), а образование Пифагора и характер его политической деятельности явственно указывают на знатность его происхождения.

Из предшественников Пифагора чаще  всего упоминают Ферекида Сиросского,  автора одной  из первых теогоний в прозе.  В более поздние времена у Пифагора появляются и другие учителя,  например,  Анаксимандр или Фалес,  однако стремление эллинистических эрудитов связать всех  великих философов  нитями личной преемственности едва-ли заслуживает серьезного внимания.  Что касается Ферекида, то уже Андрон из Эфеса (7 А 1),  а вслед за ним и другие авторы IV в. до н.  э.  называют его учителем Пифагора.  Андрон явно черпал свои сведения из популярной традиции; он повествует о различных чудесах и предвидениях Пифагора,  например,  о  предсказании  им  землетрясения (7 А 6) .  Феопомп, изменив лишь имена и географические названия,  приписал те же чудеса Ферекиду. Эта же легендарная традиция зафиксирована и у Аристотеля,  который с явным неодобрением отметил: "Пифагор, сын  Мнесарха,  первоначально посвятил  себя занятию математическими  науками,  в  частности  арифметикой, но потом не удержался и от  чудотворства Ферекида" (14 А 7).

Что же стоит за сближением Пифагора и Ферекида: реальная  историческая  традиция  или  вымысел? Полностью отрицать первую возможность было  бы неосторожно,  тем не менее мы  склоняемся ко  второй.  Во взглядах  Пифагора едва  ли можно  найти какие-либо следы его ученичества у Ферекида (метемпсихоз,  приписываемый  Ферекиду  в византийском  лексиконе Свиды,  - лишь поздняя выдумка),  и почвой для сближения был,  скорее всего, образ их жизни.  "Если Ферекид был мудрецом того типа,  который связан с чудесными историями,  а  именно таким  был Пифагор,  то связь между  двумя  схожими  современниками была  бы изобретена, существовала она в реальности или нет". 11.

Итак,  ничего  определенного об  учителях Пифагора сказать нельзя.  Несмотря на его несомненную близость к ионийской традиции и знакомство с идеями милетских натурфилософов  -  Фалеса,   Анаксимандра,  Анаксимена,  - никто из них,  вероятно, не был его прямым наставником.

"Когда Пифагору исполнилось сорок лет, - говорит Аристоксен,  - он,  видя,  что тирания Поликрата слишком  сурова,  чтобы  свободный человек  мог спокойно переносить ее надзор и деспотизм,  уехал  в Италию" (фр.  16).  Годом его отъезда с Самоса историк Аполлодор ( II в.  до н.  э. ) считал первый год 62 олимпиады (531 г.  до н.  э. ), основываясь,  как полагают,  на сочинении  самого  Аристоксена. 12. Следовательно,  приблизительной  датой  рождения  Пифагора  можно  считать 570 г. до н. э.  Единственным препятствием здесь служит то,  что уже Аристоксен мог синхронизировать главное событие в жизни  Пифагора -  прибытие в  Италию с его акме (сорокалетием).  Такой прием действительно характерен для эллинистической биографии,  однако нет оснований полагать,  что он был уже  у Аристоксена, стоявшего  у самых  истоков этого  жанра.  Биографии Аристоксена  были  посвящены,  как  правило,  людям недавнего прошлого - Сократу,  Платону,  Архиту и едва ли нуждались в искусственной синхронизации. Остается добавить,  что никакая другая хронология не выдерживает критики и время ок. 570 г. до н.  э. считается едва ли не общепринятой датой рождения Пифагора.

Поликрат пришел к власти на Самосе ок. 538 г. до н. э. вместе со своими братьями. Затем он расправился с ними и  остался единоличным  правителем острова.

Эпоха его  правления была  чрезвычайно благоприятна для Самоса: на острове велось обширное строительство,  его экономика процветала.  Подобно многим греческим  тиранам Поликрат  покровительствовал талантам: при его дворе жили поэты Ивик и Анакреонт, знаменитый врач Демокед, на острове работал известный строитель  самосского  туннеля  Евпалин.  Будь  Пифагор только философом и ученым,  ему,  вероятно,  нашлось бы место под властью просвещенного тирана,  однако он был  также  движим сильными  политическими амбициями и посвятил политике значительную часть своей жизни.  Трудно ли было ему понять по прошествии нескольких лет тирании Поликрата,  что Самос  слишком мал для них обоих? Политическая карьера в условиях тирании могла вывести его лишь в приближенные тирана, но этот путь вряд ли подходил для такой личности, как Пифагор.

Речь Патриарха Алексия перед панихидой по Сталину, сказанная в Патриаршем cоборе в день его похорон (9 марта 1953 года)

Великого Вождя нашего народа, Иосифа Виссарионовича Сталина, не стало. Упразднилась сила великая, нравственная, общественная сила, в которой народ наш ощущал собственную силу, которою он руководился в своих созидательных трудах и предприятиях, которою он утешался в течение многих лет. Нет области, куда бы не проникал глубокий взор нашего великого Вождя. Люди науки изумлялись его глубокой научной осведомленности в самых разнообразных областях, его гениальным научным обобщениям; военные - его военному гению; люди самого различного труда получали от него мощную поддержку и ценные указания. Как человек гениальный, он в каждом деле открывал то, что было невидимо и недоступно для обыкновенного ума.

Об его напряженных заботах и подвигах во время Великой Отечественной войны, об его гениальном руководстве военными действиями, давшими нам победу над сильным врагом и вообще над фашизмом, об его многогранных необъятных повседневных трудах по управлению, по руководству государственными делами - пространно и убедительно говорили и в печати, и, особенно, при последнем прощании сегодня, в день его похорон, его ближайшие соратники. Его имя, как поборника мира во всем мире, и его славные деяния будут жить в веках.

Мы же, собравшись для молитвы о нем, не можем пройти молчанием его всегда благожелательного, участливого отношения к нашим церковным нуждам. Ни один вопрос, с которым бы мы к нему ни обращались, не был им отвергнут, он удовлетворял все наши просьбы. И много доброго и полезного, благодаря его высокому авторитету, сделано для нашей Церкви нашим Правительством.

Память о нем для нас незабвенна, и наша Русская Православная Церковь, оплакивая его уход от нас, провожает его в последний путь, "в путь всея земли", горячей молитвой.

В эти печальные для нас дни со всех сторон нашего Отечества от архиереев, духовенства и верующих и из-за границы от Глав и представителей Церквей, как православных, так и инославных, я получаю множество телеграмм, в которых сообщается о молитвах о нем и выражается нам соболезнование по случаю этой печальной для нас утраты. Мы молились о нем, когда пришла весть об его тяжкой болезни. И теперь, когда его не стало, мы молимся о мире его бессмертной души.

Вчера наша особая делегация в составе Высокопреосвященного митрополита Николая, представителя епископата, духовенства и верующих Сибири архиепископа Палладия, представителя епископата, духовенства и верующих Украины архиепископа Никона и протопресвитера о. Николая возложила венок к его гробу, поклонилась от лица Русской Православной Церкви его дорогому праху.

Молитва, преисполненная любви христианской, доходит до Бога. Мы веруем, что и наша молитва о почившем будем услышана Господом. И нашему возлюбленному и незабвенному Иосифу Виссарионовичу мы молитвенно, с глубокой, горячей любовью возглашаем вечную память. 

"Журнал Московской Патриархии", 1953, № 4, с.3

ПИФАГОР Л. Я. Жмудь Биография Пифагора Источники

http://mirovid.profiforum.ru/t136-topic#295

Биография Пифагора: источники, факты, легенды

Едва ли не самые частые эпитеты, в окружении которых фигурирует имя Пифагора на страницах популярных да и многих научных работ,  - это "легендарный", "полулегендарный" или даже "полумифический".  У читателя, незнакомого с источниками, может создаться впечатление, что биография Пифагора действительно состоит из легенд и что мы знаем о нем столько же, сколько о Гомере или Ликурге, само существование которых до сих пор подвергается сомнению.  Однако реальное положение дел совсем иное.

Хотя в традиции  о Пифагоре  исторические факты с самого начала тесно переплетены с фантастическим вымыслом,  отделить одно от другого - это, пожалуй, не самая трудная задача. Гораздо сложнее среди сведений,  выглядящих вполне правдоподобно,  выделить реальные события  жизненного пути  Пифагора.  Именно здесь мы сталкиваемся с наибольшим количеством контроверз,  которые,  впрочем,  сопровождают исследование жизни и творчества каждого из досократиков. Как правило,  нам неизвестны ни точные даты их жизни и смерти,  ни основные этапы их биографии. Пифагор в этом смысле вовсе не исключение,  скорее, наоборот: о его жизни мы знаем намного больше, чем о любом современном ему философе,  будь то Фалес,  Анаксимандр,  Анаксимен или Ксенофан.  Огромная слава Пифагора сослужила ему двоякую службу: сделав его имя притягательным для  легенд,  умножавшихся  от века к веку, она в то же время позволила донести до нас память о реальных событиях того времени.

ИСТОЧНИКИ

Уже от V в.  до н.  э. , в начале которого умер Пифагор, о нем дошло больше свидетельств,  чем о любом другом философе,  - например,  имена Анаксимандра  или Парменида вообще не упоминаются в литературе того времени.  0 Пифагоре говорят его  современники Ксенофан и Гераклит, в середине века - историк Геродот и философ Эмпедокл,  его имя встречается у поэта и философа Иона Хиосского и писателя Главка из Регия. 1.

Об  исключительной  популярности  Пифагора свидетельствуют  монеты  с  его изображением  и надписью 7PVQAGOPHS0 , выпущенные в 430 - 420 rr. до н. э.  в Абдерах.  Для V в.  до н.  э. это случай беспрецедентный и не только потому,  что изображения  философов на монетах появляются гораздо позже и,  как правило,  в их родных городах: перед нами первый портрет на греческих монетах,  во всяком случае,  первый подписанный портрет. 2.

Пифагор первым из греческих  философов удостоился специально посвященного ему сочинения.  Эту книгу, известную нам только по названию,  написал Демокрит из Абдер,  учившийся,  кстати,  у одного из пифагорейцев. По свидетельству Фрасилла, издававшего в I в. сочинения Демокрита,  он  высказывал в  ней восхищение самосским мудрецом (Д. Л. IX, 38).

В отрывочных  и зачастую  случайно сохранившихся упоминаниях V в.  до н.  э.  очень мало сведений биографического характера.  В первой половине IV в.  до н. э.  положение если и меняется,  то не очень заметно.

Ряд  фактов  о  жизни  Пифагора  сообщают  софисты Исократ  и  Алкидамант,  философ  Антисфен,  историки Андрон из Эфеса и Феопомп,  однако факты эти перемешаны с легендами  и вымыслом  и далеко  не всегда достоверны.

Несмотря на свой интерес к пифагореизму и глубокое влияние этого течения на его философию,  Платон упоминает о Пифагоре всего один раз (и еще раз о пифагорейцах в целом).  Учитывая,  что  мы располагаем практически полным корпусом его  сочинений,  скупость высказываний Платона на этот счет столь  же удивительна,  сколь и обидна.  Ее лишь частично компенсируют сведения его  учеников: Гераклида   Понтийского, Спевсиппа,  Ксенократа  и Аристотеля.  Гераклид вывел Пифагора в качестве героя диалога "Абарис",  с чем впоследствии было связано немало  недоразумений: вымышленные  речи  участников диалога  были восприняты всерьез.  Кроме того, он и Ксенократ посвятили пифагорейцам  специальные  сочинения,  от  которых  дошло только несколько фрагментов.  Во всем  обширном корпусе  сохранившихся  сочинений  Аристотеля  Пифагор упоминается  лишь дважды;  немногим больше  для его биографии дают  фрагменты нескольких  утраченных работ Аристотеля  о пифагорейцах:  мы находим  в них либо собрание  "чудесных" историй,  либо критическое рассмотрение философских и научных вопросов.

Ситуацию резко  меняет возникновение  в перипатетической школе  биографического жанра. 3.  По счастливой случайности один из его зачинателей,  Аристоксен из Тарента,  учился в молодости у последних пифагорейцев  и располагал  более надежными  сведениями,  чем другие авторы его времени.  Аристоксен посвятил Пифагору и его  ученикам три  сочинения биографического характера,  и хотя ему была свойственна ярко апологетическая тенденция, сам он, кажется, почти ничего не выдумывал и вообще старался очистить образ Пифагора от легенд, уже давно и тесно с ним связанных. 4. Его младший современник перипатетик Дикеарх, рассматривавший деятельность Пифагора в рамках своего общего труда "Жизнь Эллады", был лишен тенденциозности Аристоксена, но сведений о пифагорейцах имел гораздо меньше. В целом благодаря Аристоксену и Дикеарху до нас дошло наибольшее количество надежных биографических данных, хотя и их свидетельства, разумеется, нуждаются в критическом рассмотрении.

Труд Тимея из Тавромения "Италийская  и сицилийская история",  написанный на рубеже IV - III вв. до н,  э. , сохранился лишь в фрагментах, часть из которых имеет отношение к Пифагору.  Тимея часто использовали позднейшие историки,  но  реконструкция восходящих к нему сведений наталкивается на  большие трудности и надежности пока еще не достигла. 5.

Историки Неанф из Кизика (первая половина III в. до н. э. ) и Гермипп (вторая половина III в. до н. э. ), писавшие о пифагорейцах,  опирались как на перипатетические биографии,  так  и на  популярную традицию, причем Гермипп добавил к ней несколько баснословных рассказов, рисовавших Пифагора в очень неприглядном свете.

К III - II вв. до н. э.  относятся, вероятно,  две анонимные  биографии  Пифагора,  сохранившиеся  в передаче Диодора Сицилийского и патриарха Фотия.  Обе они малоинформативны,  но показательны тем,  что  уже опираются  на  некоторые из  псевдопифагорейских сочинений,  обильно фабриковавшихся в тот период.  Эта литература,  с ее тягой к  риторическому морализаторству, с отсутствием интереса к реальной истории и серьезным философским  и  научным проблемам,  станет впоследствии  одним из  важных источников  позднеантичных сочинений о Пифагоре. 6.

Свое  второе  рождение  биографическая  традиция получила   в   рамках   неопифагореизма,   возникшего в I в.  до н.  э.  Одну из первых неопифагорейских биографий  написал  Аполлоний  Тианский  (I  в. ),  неутомимый искатель "сокровенного" во  всех греческих  и восточных  учениях,  человек,  желавший  не  только писать о чудесах,  но и творить их.  Хотя у него можно найти сведения,  восходящие  к  ценным  источникам IV  - III вв.  до н. э. ,  подход его был, в сущности, антиисторичен.

Аполлоний  видел  в  Пифагоре  своего  прямого  предшественника  (он  считал,  что душа  Пифагора вселилась именно в него) и рисовал его по своему образу и подобию. 7.

Книга Аполлония до нас не дошла,  но сохранились близкие ей по духу и прямо ее использовавшие "Жизнь Пифагора"  Порфирия  (III  в. )  и  "О  пифагорейской жизни" его ученика Ямвлиха (рубеж III - IV вв. ). 8.

К числу других  источников этих  сочинений относится биография  Пифагора,  созданная  неопифагорейцем  Никомахом  из  Герасы  (II  в. ),   известным  любовью к  мистической  арифметике,  а  также  роман Антония Диогена (I в. ) под характерным названием "Чудеса по ту сторону Фулы".

У Порфирия и Ямвлиха (а еще раньше -  у Аполлония)  легендарное,  фантастическое,   чудесное  перестает быть  побочным  мотивом и  становится сутью  и основой повествования.  Судя  по  написанной  им  биографии его учителя  Плотина,  Порфирий не  был вовсе  лишен интереса к истории,  и хотя  его "Жизнь  Пифагора" больше похожа  на  житие  святого,  к  достоинствам  Порфирия нужно отнести по крайней мере то,  что он,  как правило, называет  свои источники.  О Ямвлихе  нельзя сказать даже этого.  Трудно представить себе человека, который взялся  бы  за  осуществление  амбициозного  плана описать в десяти книгах (10 - священное число!) все стороны  древнего  пифагореизма,  будучи  столь  мало пригодным к этому.  Хотя Ямвлих  стремился соединить в собственном учении  все известные  ему религиозные и философские системы - от египетских до индийских, книгу о пифагорейцах он компоновал,  механически переписывая из двух - трех сочинений (далеко не лучших!),  причем  с  многочисленными  искажениями,  бессмысленными повторами и перестановками.

 Кажется  очевидным,  что поздние  компиляции ценны как источники по древнему  пифагореизму лишь  в тех сравнительно  немногих  случаях,   когда  передаваемые ими сведения восходят к авторам,  творившим на рубеже IV - III вв. до н.  э. К глубокому сожалению,  до нас дошли  не  Аристоксен  и  Дикеарх,  а  именно Ямвлих и Порфирий,  и созданный ими  образ на  много веков определил отношение  к пифагорейцам.  Разумеется,  уже в XIX в.  эти поздние биографии никто  полностью не воспринимал всерьез,  и ругать Ямвлиха стало едва ли не ученой традицией.  И все же несмотря на огромную критическую  работу,  проделанную  несколькими поколениями ученых,  образ  Пифагора и  его школы  так до конца и не был очищен от множества  поздних напластований,  аккумулированных  в  сочинениях  неопифагорейских эпигонов.

Завершая  краткий  обзор  главных  (но  далеко не всех) биографических  источников,  назовем  еще Диогена Лаэрция (рубеж II - III вв. ),  автора обширного компилятивного  труда  о  знаменитых  философах.  Для биографии  Пифагора  он  пользовался не  самыми худшими источниками, 10 к тому же его отношение  к "чудесной" стороне  пифагорейской традиции  было гораздо более  сдержанным  по сравнению  с Ямвлихом  и Порфирием.  Отсутствие  собственных  идей  по интересующему  нас вопросу способствовало тому,  что передаваемый материал подвергся  у него  меньшему искажению, чем у неопифагорейских биографов. Впрочем,  его способ обращения с источниками,  напоминающий составление мозаики,  иногда обескураживает  даже больше, чем стиль Ямвлиха,  который обычно переписывал тексты довольно большими кусками.