Гасан Гусейнов Советские идеологемы 5 Матерщина – речевой конту

Гасан Гусейнов  Советские идеологемы 5 Матерщина – речевой контур

§ 5. Матерщина — речевой контур свободы; идеологическая весомость матерного слова и его семантические составляющие: смешное, достоверное и опасное. 

Чем интенсивнее были попытки идеологии рекрутировать классическое наследие, вообще высокую культуру, в том числе культуру литературной речи, тем шире становилось поле применимости нецензурного языка. Язык, «искалеченный правильной жизнью»463, обнаружил в матерном подполье свободу от лицемерия и подтекста. 

Прежде чем перейти к теоретическому осмыслению этого феномена, разберем сначала непосредственные исторические свидетельства идеологической валентности матерных слов. Обратимся к одной из многочисленных форм бытования матерного слова — к политическим частушкам — и рассмотрим место, занимаемое в них матерной составляющей. 

[Сталин — император] 

Ой, калина-кaлина, 

Хуй большой у Сталина, 

Больше, чем у Рыкова 

И Петра Великого.464 

[Ленин в Мавзолее] 

Шел я мимо Мавзолея, 

Из окошка вижу хуй. 

Это мне великий Ленин 

Шлёт воздушный поцелуй.465 

[герб СССР с серпом и молотом] 

Слева молот, справа серп — 

Это наш советский герб. 

Хочешь жни, а хочешь куй, 

Все равно получишь хуй.466 

 [Н. Хрущев — распространитель кукурузы в СССР (конец 505х)] 

Вышла б замуж за Хрущева, 

Побоялась одного: 

Говорят, что вместо хуя 

Кукуруза у него.467 

[полет в космос первой женщины — Валентины Терешковой] 

Валентине Терешковой 

За полет космический 

Наш Никита подарил 

Хуй автоматический.468 

[«Культурная революция» в Китае] 

Полюбила хуйвенбина,469 

На стене висит портрет. 

Утром встала, посмотрела, 

[слухи о «летающих тарелках», или НЛО — неопознанных летающих объектах 

(с начала 605х гг.)] 

Над селом хуйня летала 

Серебристого металла. 

Много стало в наши дни 

Неопознанной хуйни!471 

[из частушек о перестройке] 

Перестройка, перестройка, 

Я и перестроилась: 

У соседа хуй большой, 

Я к нему пристроилась.472 

К Горбачеву я приду, 

Подарю ему пизду. 

Не для всяких глупых дел, 

А чтоб на голову надел.473 

Нас ебут и там и тут 

Коммунисты разные 

Неужели мы от ебли 

Сами станем красные. 

Коммунисты нас ебали 

Чуть не весь двадцатый век. 

И до смерти заебали 

Миллионы человек. 

Как на Крымском на мосту 

Мильцанер ебёт блоху. 

Он за что ее ебёт? 

Она без паспорта живет. 

Мой милёнок — демократ, 

Он читает самиздат, 

Он ебёт меня подпольно. 

Хорошо, но очень больно.474 

У Якунина у Глеба 

Хуй все время смотрит в небо 

И в парламенте путаны 

Лезут Глебу под сутану.475 

Если встретишь коммуниста, 

Подари ему гандон, 

Чтоб случайно не наделал 

Мудаков таких, как он.476 

Прежде всего, бросается в глаза высокая активность матерной ассоциации и не возможность свести матерную брань к инвективной (оскорбительной) функции.477 

Оскорбление — это лишь оболочка каждого высказывания. Вся же совокупность предложенных текстов отсылает к общественнополитическому сверхтексту, который одинаково хорошо известен и безымянным авторам, и их слушателямисполнителям: в этом матерном сверхтексте недифференцированное множество политических вождей СССР присутствует в царстве истины, живет по законам «руководящего языка».478 

«Хуй большой у Сталина» — не «оскорбительно» для вождя не только потому, что хуй у него в частушке «больше», чем у действующего главы правительства и даже чем у первого императора России. Перед нами — матерный псевдоним Сталина — «отца народов». 

В сознании современников обсценность Сталина как мотив увязывалась с двумя основными темамистрахами, поступившими в распоряжение читающей публики лишь в начале 1990х годов. Одна тема — это страх опечатки Сралин вместо Сталин, — испытанный в 1930–1950е гг. многочисленными машинистками и наборщиками. Объяснимый практически — близким соседством 

литер «т» и «р» в клавиатуре пишущей машинки, — страх этот соотносился с представлением о Сталине как грубиянесквернослове: беря пример с Ленина, вождь любил вызвать смех грубым словцом.479 В начале войны, накануне московской паники середины октября 1941 года, когда многие правительственные учреждения бежали из города, по Москве разнесся слух о словах Сталина, произнесенных на заседании Политбюро: «Ленин оставил нам великое пролетарское государство, а мы его просрали».480 Сталин[про]сралин и остался проговорочным кошмаром в подсознании советского человека вместе с частушечным Сталиным ёбарем, обладателем большого хуя. 

В русской литературной традиции обладателем самого большого члена является Лука Мудищев — герой матерной поэмы И. Баркова, об эвентуальной публикации которой А. С. Пушкин сказал, что та станет когданибудь первым и главным доказательством отмены цензуры и установления свободы слова в России. 

Не случайно и автором предисловия к первому серьезному изданию поэмы 

в бесцензурной России был приглашен один из бесспорных лидеров современной русской литературы, представитель поколения шестидесятников Андрей Битов. Обратившись в предисловии к советской истории восприятия Баркова, Битов погружается в воспоминания отрочества и, в особенности, опыта раздельного школьного обучения: оно было восстановлено Сталиным в рамках политики возрождения русской имперской государственности после второй мировой войны. Битов так формулирует единство своего тогдашнего идеологического опыта: 

Барков и раздельное обучение — две стороны одного медалированного комплекса: профиль 

Иосифа Сталина и член Луки Мудищева. Не знаю, как там у других поколений, а мое уж точно 

трахнуто могучим орудием Баркова прямо по темечку. Он загнал нам его в сознание под завязку, до самого подсознания, может, и прорвал его.481 Какой там Фрейд!..482 

Матерная символизация власти в жанре частушки продолжается и в отношении Хрущева: здесь оскорбительно опятьтаки не употребление мата, но содержащееся в частушке осмеяние самого характера деятельности Хрущева, так сказать, употребление им органа власти не по назначению, в данном случае — растранжиривание средств на «кукурузу» и «космос». Итак, и эта частушка воспринимается одновременно как смешная, достоверная и опасная. 

И в других случаях, попадая в идеологический контекст, матерное слово знаменует достоверность суждения, а не только степень оскорбительности для слушателя и/или персонажа. Такова частушка о гербе, связывающая серп и молот с изображением колосьев на гербе СССР.483 

Таковы частушки о хунвейбинах — действующей армии «культурной революции» в КНР. Дело здесь не в насмешке над частыми проговорками советских политинформаторов, произносивших «хуйвенбин»; дело в том, что параллельно с официальной антикитайской пропагандой 1960х гг. наметилась тенденция называть «хунвейбинами» и советских цензоров, вообще наиболее рьяных представителей официоза («Он у нас главный хунвейбин», можно было услышать в редакции журнала о главном у них охранителе устоев; см. также упоминание термина в этом значении в дневниках Корнея Чуковского484). Снова идея власти eбли и начальника хуя воплощается как смешное. 

В частушке о культе неопознанных летающих объектов, распространившемся среди части научнотехнической и литературнохудожественной интеллигенции в середине 1960х гг., матерное слово выражает не только ехидное сомнение (оболочкаоскорбление); оно здесь — идеологема бессилия интеллигенции, «не способной распознать хуйни».485 

Социальное достоинство перечисленных матерных частушек — в их очевидной неуязвимости: официоз не может вступить с ними в публичные прямые пререкания. Поскольку употребление «нецензурной брани в общественных местах» есть противозаконное деяние, наказуемое преступление, за исполнение и сочинение такого рода произведений полагается лишь кара. Риск необычайно повышает творческую активность. Помимо частушек в устной словесности бытуют сотни, тысячи анекдотов, прибауток, искаженных пословиц. Репертуар их ширится. 

Совмещение уже названных факторов — смешного, достоверного и опасного — способствует хождению матерных жанров преимущественно в изустном исполнении. Массовая популярность этих жанров устной словесности обеспечена, конечно, не столько числом произведений, сколько их брутальным поэтизмом. В этом смысле, разумеется, не весь матерный «сверхтекст» входит в состав 

идеологического языка, хотя некие следы идеологической функции можно наблюдать и в самых скабрезноабстрактных матерных частушках типа: 

Светит месяц над Варшавой, 

Девки любят хер шершавый. 

В Александровском саду 

Я нашел в кустах пизду, 

Шкурку снял, а мясо съел и т.д. 

В идеологическом языке, на котором росло поколение Андрея Битова, выше упомянутый «медалированный комплекс» под названием «профиль Сталина — хуй Луки Мудищева» постоянно воспроизводится в разнообразных жанровых формах. 

Так, действуя в традиции революционного сокращения слов в общезначимые аббревиатуры, хохмачи могли соревноваться в создании акростихов. Именно таков акростих, вмонтированный петербуржским поэтом Николаем Голем в стихотворение «Группа освобождения труда»: 

Плеханов, Игнатов, Засулич, Дейч, Аксельрод... 

— За меньшего брата! 

Бестрепетно глядя вперед! 

Хихикая хмуро, 

За это родная страна 

В аббревиатуру 

Навеки свела имена. 

В акростих запрятав, 

их помнит спасенный народ: 

Плеханов. 

Игнатов. 

Засулич. 

Дейч. 

Аксельрод. 

Несколько десятилетий спустя перед глазами политического публициста 

пройдет череда сменяющих друг друга правителей СССР и России: 

Итак, сегодня мы видим уже единый ряд: лежащий в маразме в Горках Ленин и правящая от его 

имени клика большевиков: Брежнев, осуществляющая над ним пассы Джуна и 

Мазуров 

Устинов 

Демичев 

Андропов 

Кунаев 

И... 

правящие от его имени. И, наконец, все время опохмеляющийся Ельцин и опять какая-то 

группка, решающая, как выгодней и лучше приватизировать Россию. 

Масштабы бытования подобной словесной продукции в советский период трудно установить даже приблизительно, хотя, судя по личному опыту общения от Магадана до Таллинна, от Архангельска до Батуми, судя по граффити, сообщениям многочисленных частных лиц, матерно-политическое словесное творчество было весьма распространено в советской России. Выход его на общественно-политическую сцену в годы перестройки затушевал специфические свойства обсценного языка в советское время, хотя бoльшая часть публикуемых в 1990х годах сборников соответствующей тематики, журнальных и газетных статей черпает свой материал в основном из неподцензурных советских источников. Посоветский политический стиль ельцинского периода сделал эту советскую предысторию рельефнее. В обстановке новой для России политической 

свободы одновременно регистрируется партия ПИЗДЕЦ, а президент страны обращается к соотечественникам с призывами не ругаться матом, уподобляясь в этом отношении своим предшественникам — русским монархам прошлого и позапрошлого столетия.