Во имя Отца и Сына и Святого Духа.



Мы постоянно жалуемся, что обстоятельства складываются так, что у нас не бывает возможности жить глубокой внутренней жизнью. Этим мы оправдываем себя в том, что не умеем молиться, что чувства наши поверхностны, что нет углубленности в нашей душе. Но этим мы свидетельствуем только о том, что мы не знаем даже в человеческой плоскости, что ничто глубокое не может быть поколеблено внешними случайными обстоятельствами. Когда у кого-нибудь на сердце радость, ему кажется, что море по колено: случайные невзгоды, мимолетные обиды, житейские трудности не могут потушить этого пламени радости. Даже самую малую искру радости потушить нельзя. В древности говорили, что вся тьма мира бессильна потушить одну искорку пылающего огня. Когда же на душу ляжет скорбь, глубокая скорбь, скорбь о чем-то, что для нас действительно имеет значение, тогда опять-таки внешнее бессильно над нами. Ни развлечения нас не развлекают, ни пустота жизни не делает нас пустыми. Жизнь становится глубокой и в радости, и в горе. А наша внутренняя жизнь в Боге так легко нарушается случайными обстоятельствами только потому, что она на поверхности, она не глубока. Хочу вам привести в пример случай из языческой древности.

Пришел к одному человеку странник, и в течение всей их беседы его домочадцы в глубоком молчании сидели вокруг шатра. В какой-то момент хозяин дома сказал своему гостю: «Пора мне молиться» -и стал молиться; и весь дом вдруг ожил, все стали разговаривать между собой. Гость с удивлением глядел на это и сказал: «Что же вы делаете, он теперь молится, а вы его тревожите?» А один из домочадцев ответил: «Не бойся. Пока он говорил только с тобой, малейший шум мог бы его развлечь, но теперь, когда он говорит со своим Богом, ничто не может оторвать его от этой беседы».

Разве это не пример, которому мы, христиане, могли бы, должны бы последовать? Мы должны так углубить свою внутреннюю жизнь, чтобы она стала настоящей жизнью. Христос не напрасно сказал: Где сокровище ваше, там и сердце ваше... А где сердце наше, там и все силы наши собраны. Мы не умеем молиться сосредоточенно и глубоко, не умеем хранить в душе тот глубокий покой молитвы, который приобретаем в церкви или иногда вдруг, как подарок от Бога. Мы не умеем уйти от суеты в те глубины, где можно неразвлеченно думать о Боге, и где созревает жизнь, как действие, достойное Бога. И всё это говорит только о том, что сердце наше не там, и что не Бог - сокровище нашей жизни. Надо над этим подумать, потому что другого средоточия жизни всего мира нет, кроме Бога, нет центра жизни для человека. Когда он не Бога ставит в центре всего, что делает, человек мечется из стороны в сторону и не находит себе покоя ни в чем и никогда..

Будем же следить за собой день за днем, и замечать, когда нам жизнь и настроение свидетельствуют, что Бог не есть сокровище наше; и будем каяться в этом, то есть не плакаться только, не только жалеть, а заставлять себя повернуться лицом к Богу и ставить себя на второе место, а Бога - на первое, отстранять от себя то, что мы ставим на место Бога. Когда Бог станет для нас сокровищем, жизнь наша станет глубока, тогда в сердце нашем будет покой, в мыслях - ясность, в воле - твердость, и мы сумеем прославлять Бога и в душах наших, и в телесах наших. Аминь.

"Мир православия"

Однажды Бог доверил одному своему служителю работу. Он дал ему семена и сказал посеять их в поле. После этого служителю было поручено ежедневно носить туда воду и поливать. Каждую неделю всё поле. И человек с удовольствием взялся за дело: день за днём изо всех сил он таскал воду, чтобы к концу недели успеть полить всё поле. Он ревностно делал это много недель. Его плечи стали натруженными от коромысла. Каждый день человек возвращался домой уставшим. Поначалу он делал это с большой радостью, осознавая, что тем самым служит Богу. И предвкушал, как вот-вот из тех семян вырастут прекрасные цветы. Но прошёл май, июнь, июль, август — а поле лишь поросло сорняками. И теперь человек возвращался домой не просто изнеможённым, но с чувством, как будто день прошёл впустую.

Сатана заметил, что у человека поменялся настрой, стала проявляться подавленность, и решил поспособствовать этому. Он стал нашёптывать ему:

— Ты уже так давно носишь эту воду, а всё без толку! Зачем ты так себя убиваешь? Это ведь просто бессмысленно! Займись чем-то другим, более плодотворным.

Таким образом, он внушил человеку, что его старания бесплодны, и что он неудачник. Эти мысли отбили у человека желание продолжать порученную ему Богом работу. «Зачем так утруждаться, — думал человек, — я так долго работал на износ, а результата не видно. Лучше не буду перетруждаться, буду носить поменьше воды».

Подумав так, он всё же решил обратиться к Богу в молитве и рассказать ему о своих переживаниях:

— О Господь, я так долго и усердно служил тебе, я вкладывал все свои силы, чтобы выполнять задание, которое ты мне дал. Но до сих пор, хотя прошло столько времени, я не сумел вырастить на своём поле ни единого цветочка. Что я делаю не так? Почему у меня не получается?

Тогда Бог ответил ему с пониманием и сочувствием:

— Друг мой! Когда я предложил тебе это служение, ты с готовностью согласился. Я сказал, чтобы ты носил воду столько, сколько у тебя хватит сил — и ты делал это. Я никогда не говорил, чтобы ты во что бы то ни стало вырастил целое поле цветов. Почему же сейчас ты приходишь ко мне удручённым, думая, что ты подвёл меня? Разве это действительно так? Посмотри на себя. Ты стал таким сильным и ловким. Твои руки стали крепче, а твои ноги стали выносливыми. И благодаря постоянным усилиям ты стал сильнее, и твои возможности сегодня намного превосходят те, которые у тебя были до того, как ты начал работу. Теперь ты знаешь, как поливать, чтобы не размывать почву, и чтобы воды хватило везде, Да, ты действительно не вырастил цветов, но я ожидал от тебя в первую очередь не этого, а послушания, веры и упования на меня. И ты это делал. Я доволен тобой. И поэтому завтра на твоём поле расцветут первые цветы. Ты просто не заметил, как среди сорняков взошли их ростки с бутонами.

 

Мы все — верующие люди — желаем спастись. И, безусловно, что-то для этого делаем: ходим в храм, исповедуемся и причащаемся, постимся, исполняем молитвенное правило, читаем святых отцов. Но при этом сплошь и рядом забываем… об одном человеке, с которым наше спасение связано совершенно неразрывно,— о своем ближнем.

Все тот же эгоизм



Каждый раз, когда наступает Неделя о Страшном суде, я вслушиваюсь в Евангелие за Божественной литургией, и меня словно впервые поражает мысль: желая представить образ этого суда Своим ученикам, Господь указал, по сути, только на одну причину оправдания или осуждения: на отношение к ближнему (см.: Мф. 25, 31–46). Это не значит, разумеется, что других причин как первого, так и второго быть не может. Это свидетельствует лишь о том, что данная — важнее всех прочих.

Почему же на практике так нередко бывает, что ближний оказывается чем-то заслонен от нас — нашими личными «подвигами», нашими обстоятельствами, а на самом деле — нами самими? Объяснение, лежащее где-то совсем на поверхности, очень простое и, без сомнения, верное: виной тому наш самый заурядный, каждому хорошо знакомый эгоизм, как в малом проявляющийся, так и в большом. Говорила некогда об этом замечательная подвижница XIX столетия игумения Арсения (Себрякова): «Мы только тогда можем сказать, что любим человека, когда бываем готовы уступить ему то место, на котором стоим сами. Что это за место? — Весь видимый мир».

Но есть и другое объяснение (с эгоизмом также, впрочем, напрямую связанное, но имеющее свои нюансы), на котором хотелось бы остановиться прежде всего,— менее очевидное, но, пожалуй, даже более важное. Мы очень часто… играем. В том числе и в духовную жизнь. Следуем определенным правилам, установленной внешней форме, но гораздо меньше заботимся о подлинном содержании, о чем, быть может, мало кто подозревает, кроме нас самих. Да и сами-то мы порой об этом даже не задумываемся. Это утверждение может показаться неоправданным преувеличением, о нем захочется сказать: «жестоко слово сие» (см.: Ин. 6, 60), но поясню свою мысль.

Игрушечная добродетель

Духовная жизнь — до той поры, пока человек не обретет свободу от страстей, не достигнет святости — являет собой поприще непрестанной внутренней брани, христианин постоянно находится перед необходимостью даже до крови подвизаться против греха (см.: Евр. 12, 4). А это значит — отказываться от того, что стало по-настоящему желанным, поступаться тем, чем он дорожит, раз за разом попирать свою гордость, словом — ножом заповедей Христовых неустанно отсекать сросшиеся с душой, сроднившиеся с ней страсти. До какой степени должен быть христианин в этом упорен и насколько «жесток» обязан быть со своим ветхим человеком? — Можно еще раз повторить: «до крови».

И вот, испытывая свою совесть, решимся ли мы сказать, что это самое «до крови» имеет место в нашей жизни каждый ее день, в каждой ситуации, когда перед нами стоит выбор — свою или Божию волю избрать, своей страсти или заповеди Христовой последовать? Нет. Вряд ли. Но как же мы тогда живем? Разве наша совесть не должна, не умолкая, обличать нас, стыдить, упрекать, лишать покоя? Она и делает это, только человек в своем падшем, поврежденном состоянии, не просто греховен, но и лукав, в первую очередь — с самим собой. И беда в том, что сознаем мы это далеко не всегда, а лишь в какие-то мгновения «просветления», когда наконец услышим голос своего Ангела-хранителя, когда его увещания заглушат немолчную песнь нашего самооправдания.

Вот и бывает подчас, что и службу мы воскресную, а тем более праздничную, не пропускаем, и молитвенное правило неукоснительно совершаем, и душеполезного чтения не оставляем… Но нет в этом настоящего труда, подлинной духовной работы, поскольку с жизнью не сопряжено реальной, не питает ее и, в свою очередь, от нее не питается. И «добродетель» наша выходит на поверку «игрушечной», так что похожи мы, по слову одного святого отца, на древо, украшенное листьями, но не имеющее плодов.

А ближний… Он реален! Его реально надо любить: прощать, уступать, чем-то жертвовать ради него, терпеть, нести его тяготы и не обременять своими. И мы о нем «забываем». Ближние упорно будят нас, но мы так же упорно не хотим просыпаться. Они часто кажутся какой-то досадной помехой: и от молитвы отвлекают, и почитать не дают как следует, и на службе в покое не оставляют — пробираются куда-то, суетятся, толкаются…

«Помилуй учеников моих!»

А между тем, как сказал некогда преподобный Антоний Великий: «от ближнего жизнь моя или смерть». То есть от того, как я к нему, ближнему, относился — от этого и зависит мое спасение или гибель, оправдание или осуждение. Кажется кому-то это слово слишком сильным, но ведь не говорит преподобный тут ничего нового в сравнении с учением Спасителя о Страшном суде, просто свидететельствует о своем личном духовном опыте, о том, что открылось в подвиге и молитвенном Богу предстоянии его просвещенному благодатью сердцу.

Есть замечательный пример такого опыта в одном из Патериков. Некогда игумен со своей братией отправился в другую обитель на тамошний праздник. Отстал ли он по какой-то причине, или же по существовавшей тогда традиции специально удалился от них, чтобы ни они его, ни он их не отвлекали от молитвы и богомыслия суетными разговорами, но только ушли они вперед, а он шел достаточно далеко позади.

И когда он уже довольно был утомлен путешествием через знойную, раскаленную солнцем пустыню, то встретился ему несчастный больной человек, лежавший на дышащем жаром песке и жалобно просивший о помощи — ему нужно было добраться до ближайшего селения. Игумен склонился над ним, с участием расспросил о случившейся беде. И не смог скрыть недоумения:

— А разве не проходили здесь монахи передо мной?

— Проходили,— ответил несчастный.

— Разве они не заметили тебя, не услышали твоих просьб?

— И заметили, и просьбы услышали. Но только сказали они, что торопятся в обитель на праздник и не могут мне ничем помочь…

Восскорбел от такого жестокосердия своих монахов игумен, взвалил на спину болящего и понес его — по той же выжженной пустыне, под тем же палящим солнцем. И хотя уже немолод он был и утомлен дорогой, но вот чудо — с каждым шагом ему становилось все легче нести страждущего, пока ноша его вдруг не сделалась уже совершенно невесомой.

Тогда он невольно обратился назад и увидел Христа, смотрящего ему вослед. И — вот любовь этого дивного старца — не о себе помыслил он в этот момент. А упал перед Спасителем на колени и взмолился:

— Господи, помилуй учеников моих!

И услышал в ответ:

— Чтобы помиловал Я их, пусть они не только живут с тобой, но и поступают так, как поступаешь ты.

Есть тут ответ на все вопросы: что выбирать — свою «духовную пользу» или помощь тому, кто в ней нуждается. Да, впрочем, и опять не таит в себе эта история ничего принципиально нового — та же притча о милосердном самарянине, только не притча уже, а реальный пример.

Ведь все и так ясно…

Вообще кажется — зачем говорить обо всем этом? Ведь и, правда, так ясно сказано в Евангелии: Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки (Мф. 22, 37–40). Если ясно, что нет ничего важнее любви к Богу и к ближнему — тогда зачем напоминать об этой важности? Наверное, и незачем было бы, если бы жизнь не доказывала, что нужда все же есть.

Апостол Иоанн Богослов говорит, что любовь к ближнему есть показатель нашей любви к Богу: не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит? (1 Ин. 4, 20). Редко ли бывает, что человек уверенно утверждает: «Я люблю Бога», но при этом не делает ничего, что доказывало бы это? Господь обличит сию неправду, но каким образом? — Уколами и укорами совести. А их человек, совести не внимающий, как мы уже знаем, перестает со временем замечать. Но с ближним иначе — он обличит так, что не заметить будет трудно! Если мы не проявим к нему любви или проявим нелюбовь, то он точно скажет нам об этом настолько внятно и настойчиво, что не услышать уже не получится. Как быть тут нашей изворотливости, нашему лукавому самооправданию? — Возвращаясь к вышесказанному: «забыть» все, что мы когда-то знали о важности любви к своему собрату или своей сестре, представить их как помеху на своем пути, обвинить, что это они — любви не имеют, или просто «не заметить» их, отодвинуть в сторону.

Не говорили бы мы, скорее всего, о столь самоочевидных вещах, если бы не сталкивались день за днем с тем, что такое забвение о любви — наша общая сегодня болезнь, то, чем мы все, практически поголовно, поражены. Вот и приходится напоминать — и прежде всего себе,— что ближнего на дороге в Царствие Небесное обойти никак не удастся, обойдя его, мы соступим с этой дороги и окажемся на другой, совсем в иную область и к иному завершению приводящей.

А то, что напоминание это приходится на Великий пост — что ж тут странного: постом все, как правило, и обостряется. И раздражение от легкого чувства голода скорее нас побеждает, и враг больше обычного усердствует… И с ближними сталкиваемся в результате всего этого как бильярдные шары, да разлетаемся с треском в разные стороны.

А лучше было бы не разлетаться, но держаться друг за друга крепко-крепко, за каждого, как за величайшую драгоценность: вдруг нас, ничего доброго на самом деле не сотворивших, именно за любовь к этому человеку помилует на Своем суде Господь? Вдруг именно для этого человека совершенное благодеяние вменит как Ему Самому оказанное? Может ведь такое быть. По крайней мере Христос нам это обещает, а сомневаться в истинности слов Божиих никаких оснований у нас нет.



Игумен Нектарий (Морозов)
Газета «Православная вера» № 4 (408) 2010 г.

Иоанн Предтеча

Лука Евангелист

После усекновения главы Пророка, Предтечи и Крестителя Господня Иоанна, тело его было погребено учениками в самарийском городе Севастии, а честная глава сокрыта Иродиадой в бесчестном месте. Благочестивая Иоанна, жена царского домоправителя Хузы (о ней упоминает святой евангелист Лука - Лк. 8, 3), тайно взяла святую главу, положила ее в сосуд и погребла на горе Елеонской - в одном из поместий Ирода. Через много лет поместье это перешло во владение благочестивому вельможе Иннокентию, который стал строить там церковь. Когда копали ров для фундамента, был обретен сосуд с честной главой Иоанна Крестителя. Иннокентий узнал о величии святыни по бывшим от нее благодатным знамениям. Так произошло Первое обретение главы. Иннокентий хранил ее с величайшим благоговением, но перед своей смертью, боясь, как бы святыня не была поругана неверными, он снова скрыл ее в том самом месте, где обрел. По кончине его церковь пришла в запустение и разрушилась.

Святые Константин Елена и Агафия

В дни равноапостольного царя Константина Великого (+ 337, память 21 мая), когда христианская вера стала процветать, двум инокам, пришедшим в Иерусалим на поклонение святым местам, дважды явился сам святой Предтеча и открыл место нахождения своей честной главы. Инокн отрыли святыню и, положив ее в мешок из верблюжьей шерсти, пошли к себе домой. По дороге они встретили незнакомого горшечника и дали ему нести драгоценную ношу. Не зная, что он несет, горшечник спокойно продолжал путь, Но ему явился сам святой Предтеча и велел бежать от нерадивых и ленивых иноков вместе с тем, что было у него в руках. Горшечник скрылся от иноков и дома с почестью хранил честную главу. Перед смертью он запечатал ее в водоносный сосуд и передал сестре. С тех пор честная глава была преемственно хранима благоговейными христианами, пока ее обладателем не стал священник Евстафий, зараженный арианской ересью. Он совратил множество недужных, исцелившихся от святой главы, приписывая благодать еретичеству. Когда его кощунство открылось, он был вынужден бежать. Закопав святыню в пещере, близ Емессы, еретик рассчитывал впоследствии вернуться и снова овладеть ею для распространения лжеучения. Но Бог не допустил этого. В пещере поселились благочестивые иноки, а потом на этом месте возник монастырь. В 452 г. архимандриту этой обители Маркеллу святой Иоанн Креститель в видении указал место сокрытия своей главы. Это обретение стало праздноваться как второе. Святыня была перенесена в Емессу, а затем в Константинополь.

В одном из номеров газеты «Православная вера» была опубликована статья «Церковь и водопроводные трубы». Речь в ней шла о том, что зачастую люди обращаются в храмы с просьбами, которые должны быть адресованы совсем в другие инстанции. Нужны деньги на лекарства, кто-то из близких рискует стать жертвой мошенников… Не получив помощи в соответствующих учреждениях, люди идут для разрешения своих проблем в храм, просят помочь. Как нужно реагировать на это нам, прихожанам, должна ли церковная община заниматься разрешением подобных вопросов или не вмешиваться вовсе? Мы продолжаем разговор по поводу этого достаточно распространенного явления. Своим мнением с читателями делятся один из авторов газеты и староста одного из саратовских храмов.



Просят – значит доверяют
Не знаю как в России в целом, а в Саратове прийти в Церковь с просьбой помочь в решении какой-либо бытовой проблемы — обычное дело. Кто-то относится к таким обращениям с пониманием — что поделать, в нашей стране люди часто чувствуют себя беспомощными даже перед лицом самых незначительных неурядиц. У кого-то это вызывает недоумение и даже протест, мол, причем здесь Церковь, идите к чиновникам и в те организации, где обязаны вам помочь. Но, на мой взгляд, стоит задуматься, о чем нам говорят вот такие «докучающие» обращения граждан. А говорят они о том бесценном ресурсе, которым сегодня, несмотря на самые разные настроения в обществе, все же обладает Церковь,— доверии людей.

Если задаться вопросом, каким социальным институтам сегодня доверяют люди, от кого они реально ждут решения своих проблем — боюсь, что процент граждан, относящихся с доверием к официальным органам и инстанциям — чиновникам, законодателям, судам, правоохранительным органам и даже общественным организациям, будет ничтожен. И даже не стоит проводить специальный опрос — достаточно послушать что говорят люди в общественном транспорте. Возможно, в более благополучных городах, где уровень дохода людей выше, чем в нашем регионе, и бюджетное обеспечение не является скудным пайком, ситуация не столь безнадежна. Но на нашей дотационной периферии, остро переживающей кризис доверия к власти, дела обстоят хуже некуда. Куда идти людям, когда они, обив пороги всех кабинетов и служб, четко понимают, что им не помогут нигде? По большому счету некуда. И в этой ситуации кто-то решается прийти в Церковь.

Да, не спорю, конкретно для тех, к кому они обратятся лично, сей факт создаст определенные неудобства. Попробуй докажи нецерковному человеку, что Церковь существует для того, чтобы приводить людей к Богу, помогать им спастись. У него-то, у просителя,— проблемы, важней которых для него на тот момент ничего нет, и он ждет от нас поддержки, помощи, а не этих рассказов.

Но ведь если идут — значит доверяют, и, разуверившись во всем, надеются получить поддержку. На чем основывается это доверие? На авторитете Церкви, на уважении к ней. Даже совсем далекие от Церкви люди слышали о православных христианах, угодниках Божиих, которые всегда и в любой жизненной ситуации готовы прийти на помощь. Поэтому и по сей день человек, работающий в Церкви, воспринимается кем-то как скорый помощник и избавитель от всех бед. И пока есть эти, пусть и обрывочные, представления о Церкви, люди будут обращаться с любыми бедами. Даже в тех случаях, когда коммунальщики элементарно не заменили водопроводную трубу. И намного хуже будет, если люди будут думать, что в Церкви — так же, как везде: помощи ни в чем не жди. Вот тогда действительно появится повод для расстройства. Потому что именно в этом уповании на Церковь — ее сила и потенциал.

Сегодня очень много говорится о том, что Церковь стремится быть услышанной, о необходимости влияния Церкви на жизнь нашего общества. Но очевидно, что это возможно только при условии доверия людей — либо уже существующего, либо того, которому еще предстоит родиться. И только на фундаменте такого отношения к Церкви можно выстраивать систему и механизмы ее влияния на самые различные процессы, происходящие внутри нашего общества.

И в этом контексте не досадовать нам стоило бы на непрошенных гостей и не пытаться их «отвадить», а радоваться им. И возможно, стоит лишний раз задуматься о возможности развития системы взаимоподдержки (естественно, без потакания иждивенческим настроениям), которая, кстати, довольно эффективно работает в тех же сектантских организациях (например, если семье предстоит переезд, то она вполне может рассчитывать на то, что члены общины соберутся и потратят свой выходной на перетаскивание чужой мебели).

Пройдет время и, возможно, наши просители разберутся и поймут сами, что не занимается Церковь починкой водопроводных труб. Жизнь — процесс спонтанный, не всегда удается ее вот так взять и подогнать одним махом под свои «правильные» представления о ней. Но пока люди идут с самыми разными бедами, оценивать это можно только как хороший знак.

Юлия Семенова

Приходская община или общество православных сантехников?

На вопросы корреспондента отвечает староста храма во имя Святых Царственных Страстотерпцев при СГУ им. Н.Г. Чернышевского Сергей Иванович Небалуев.

— Сергей Иванович, как, на Ваш взгляд, следует поступать нам, прихожанам, если в храм приходит человек и просит помочь в разрешении каких-то бытовых проблем?

— В Священном Писании сказано: Носите бремена друг друга… (Гал. 6, 2) Поэтому, если есть такая возможность, то нужно человеку помочь. Очень хорошо, если на приходе сложилась крепкая община, где люди знают проблемы и реальные нужды друг друга. Тогда в большинстве случаев у нас будет уверенность, что мы помогаем тому, кто на самом деле нуждается в поддержке. Однако к решению с помощью общины житейских проблем нужно подходить с рассуждением. Например, был случай, когда человек просил оказать ему юридическую помощь, к разрешению этого вопроса подключились органы правопорядка, и при ближайшем рассмотрении оказалось, что проблема надуманная, ее просто не существует. Поэтому и нужно относиться к подобным просьбам с большой осторожностью.

— А если с просьбой о помощи обращается просто человек «с улицы»? Может быть, даже не христианин…

— Это вопрос очень неоднозначный. С одной стороны Спаситель заповедовал нам: Просящему у тебя дай… (Мф. 5, 42). Часто человек обращается в храм с просьбой о помощи, отчаявшись получить ее вне Церкви. В этом случае наша поддержка может послужить поводом к тому, что человек начнет ходить в храм, обратится к Богу. Однако может случиться и так, что у человека, который получил в храме помощь, складывается к Церкви потребительское отношение. Он начинает ходить в храм не для того, чтобы молиться, участвовать в Таинствах, а чтобы получать подарки. Нередко люди приходят в храм, чтобы получить недостающее им общение и внимание. И то и другое должно присутствовать в церковной жизни, но только в том случае, если не заменяет собой молитвенную жизнь. Многие секты и завлекают к себе людей тем, что в них человек получает общение, не чувствует себя одиноким.

— А можно ли делить человеческие проблемы на духовные и бытовые?

— Можно и нужно. Люди приходят в храм для того, чтобы совместно молиться Богу, потому что соборная молитва — один из необходимых элементов церковной жизни. У каждого из нас на первом месте должно стоять богослужение, молитва. Конечно, жизнь христианина состоит и из решения немалого количества бытовых вопросов. И в некоторых случаях, когда, например, прихожанин не может самостоятельно разрешить свои бытовые проблемы, приходская община должна по возможности помогать. Но пусть это будет делом второстепенным, а на первом месте должна стоять богослужебная жизнь.

Если говорить об оказании какой-то систематической бытовой помощи прихожанам, то я не думаю, что это задача приходской общины. Община должна заниматься организацией жизни прихода, а не ремонтировать друг у друга канализацию, то есть не превращаться в общество православных сантехников.

Подготовил Денис Каменщиков+

Возложим все на Господа
 

"Все заботы ваши возложите на Него, ибо Он печется о вас" (1 Петр. 5, 7)

Апостол Петр не говорит: возложите на Него только большие ваши заботы - но все заботы. Тот, Кто все может, может совершить и малое, и великое. Господь, избавляющий нас от глубоких наших скорбей и тяжких грехов, несет за нас также и всякое наше бремя.
Часто повторяющиеся житейские заботы, надоедая нам и угнетая нас своею продолжительностью, обращаются нередко для нас в настоящие испытания, подобно тому, как одна пылинка, попавшая в глаз, отнимает на время зрение и причиняет боль. Но жизнь не есть одно нераздельное целое: она составлена вся из разных частей, из которых каждая имеет свое значение и свою пользу в общем итоге. Жизнь есть ткань, сотканная из различных нитей - шерстяных, шелковых, золотых, бумажных; каждая нить необходима для прочности и красоты этой ткани; как только обрывается одна из них, нарушается равновесие, и мы страдаем.
Конечно, никакая мать не отнесется с пренебрежением к слезам своего ребенка, который поверяет ей свое горе о сломанной игрушке или неудавшемся удовольствии; так и Отец наш Небесный с любовью принимает от нас бремя гнетущих нас, даже и маловажных, забот.
Христианину дорого сознание, что он все может возносить в молитве к Тому, чье долготерпение неистощимо. Встречается ли препятствие на жизненном пути, боимся ли мы за завтрашний день, расстроилась ли семейная жизнь, или наш труд нам непосилен: возложим все на Господа с полною верою получить от Него и помощь и поддержку, "ибо Он печется о Вас" (1 Петр. 5, 7).

Наделение слов смыслом происходит с самого детства. С тех самых пор, когда у малыша формируется его первый словарный запас — до трёх лет. И благодаря каким-то невидимым процессам и явлениям у каждого выстраиваются какие-то свои совершенно удивительные и уникальные связи между словами и понятиями. Понятий столько же, сколько и носителей языка. И слово «люблю» у одних приобретает оттенок тоски по родному человеку, а у других оно привязано к конфетам или к поцелую в детском саду. Человек растёт и обрастает информацией, но в нём навсегда остаётся именно его, исконно его, бессознательное понимание слов.

Так есть ли выход из этой словесной бессмыслицы? Возможно ли быть друг для друга не иностранцами, а носителями единого понятийного языка?

Ответ положительный, иначе слишком уж безрадостно жилось бы нам на этой земле, и даже в родном краю мы были бы обречены на одиночество.

Учёные создают искусственные интеллекты и языки, но и от них не приходит облегчение. Слишком мало сейчас нас учат быть внимательными слушателями не только других, но и самих себя. Задумываемся ли мы сами, что имеем в виду, говоря то или это? Не идём ли сами в добровольное рабство стереотипов, стандартов и упрощений? Внимательно ли слушаем своё сердце, свои чувства и устремления? Если нет, то как же научиться тогда слушать и слышать другого?

Смотреть собеседнику в глаза, пытаться вчувствоваться в его внутренний мир и вместить то, что он говорит. Не устраивать словесные перепалки, заворожённо слушая, как звучат наши красивые доводы и рациональные высказывания. Просто заговорить на языке ближнего, пусть даже забывая свой собственный диалект. Кто знает, возможно, найдя в нас чуткого и достойного собеседника, близкий человек захочет изучить и наш язык. Возможно, именно так и рождается общество, где все не только говорят на одном языке, но и славят Бога «единым сердцем».

Известно, что в Царствии Небесном язык будет один для всех. Жизнь — это школа, подготовительный путь к Вечности. Сейчас, живя среди родных и близких людей, мы можем учиться говорить на одном языке, слушать сердцем, понимать душой. Делая попытки сейчас и сдав выпускной экзамен в конце жизненного пути, мы, быть может, обретём способность понимать единый язык — язык любви и взаимности.

 

Анна Лелик

Православный журнал для молодежи "Отрок".