Мой граффито, "Дядька с мешком на спине"

Бредущие куда-то вдаль,
несущие в котомках храмы...
...И нет на прошлое суда,
а под ногами- просто камень,
а дальше -водоросли труп
бродягу кормит йодоформом,
и лошадиный потный круп
рифмуется с пробитым горном
на молчаливом чердаке,
в подвале флагов и скелетов
с указкой дерзкою в руке,
которая не для поэтов
оцепеневших от щедрот,
несомых ветром что судьбою:
что не за пазуху, то в рот;
где нет шитья, возьми покроем.
Слезятся млеком очеса
читая туч иерогли`фы.
Сиве`рко треплет волоса,
шифрует впрок полушку мифа
дабы до кромки донести
тысячелетья-океана
"хочу своё" или "прости"
в хартлендах жившего ивана.
 

Мой граффито "Разговор с рыбой и кошкой"

лето солнечного протуберанца:
таксисты- на туристов,
хищно, счёт на сотни гривень.
так пчёлы ошалевшие
слипаются с давлениной персика;
осы- те едят даже солёную селёдку
шмели из дупла сорокалетней акации:
"мама, посмотри!" ребёнок из полесья
приезжие прощают нам южанам
назойливость называя её "экспансивностью"
решётки ограды пляжей
граждане кувалдами
растоптаны двое охранников
не насмерть правда
вердикт зампрокурора автономии:
крымчане имеют право...(!)
какие-то люди с плакатами
перегородили перекрёсток
из маршруток другие таращатся:
"могут же некоторые!"
православные монахи овладели
пока незаконно
средневековыми пещерными городами
полуостров заселяется и осваивается
бедность местной фауны тому не помеха

На огороде Африкой запахло:
крольчиха чёрная мою капусту ест.
"Нет пива и сидячих мест"-
я постою пешком без опахала
в троллейбусе, бредущем на восток.
Пока в руке белеет кочерыжка
стране моей не выстрадана крышка,
а по щекам- не слёзы, это- пот.
Переселенье? Нет побег к себе,
в аулы детства, точки бифуркаций.
Оставь гекзаметр, друг степей Гораций,
надень чалму, теперь ты будешь бек.
Голодный ест богатого не видя?
Голодный злее спущенных собак!
Искать в воде воспоминаний мидий-
и прорастать из собственного лба.

 

 

Передовицы не могу читать,
а "задницы"- рецепты, анекдоты.
Успешны все: слоны и бегемоты
до кобчика змеиного хвоста.
Боюсь, что нам придётся отвечать,
смолчавшим, отсидевшимся,- с повинной,
не головой,- последней десятиной
под кончиком хазарского меча.
Боюсь коварства выдуманных слов
фильтрованых "чтоб вышло всё на мове":
нули банкнот взалкали чёрной крови,
блюя скорлупами пустых голов.
Нет, лучше на пол лечь, чем на диван,
не резать хлеб, не просыпая крошек,
не лаять на бредущий караван.
А звёзд немых -как над болотом мошек.
А высохших стеблей -как тех солдат
корнями вросших в высохшую глину,
чьи семена двоятся словно "да"
и восклицанья прорастают клином.

Ночи, их видят птицы
хищные. Людям- сны.
Потные эти лица.
Ствол и овал сосны.
Белый многоугольник
кругленького стола:
"Сколько на улицах голи...
Барышня, это Смольный?..."
Рыжие иглы. Хлам.
Дело и развлеченье:
рухнувший фасад.
Ноги в столоверченье.
Лица в смоле помад.
Сахарное печенье-
малороссийский ад.
Мало тебе кредитов?
Планы -до выборов.
Долларовый родитель
голодом морит коров.

 

Лето. Черешни. Побег в никуда.
Битум присыпан гранитною крошкой.
Утром из пригоршни плешет вода
прямо на холку оранжевой кошке.
Жить. Отдыхать. Экономя на всём,
чем-то одним напоказ насладиться.
Вяленый? пахнет Азовом осётр:
штраф с конфискацией чтоб не садиться.
В долг до получки? Исперчен лимит.
Хлеб-голова масштабирует цены
городу, что обещаньями квит
селам, которых не ждут перемены.
Труд до последней лопаты песку.
Пот остановлен ремнём под Москвою.
Битум цистернами грузит Баку.
Волга фашиста дефолтом умоет.
Сушат на плёнке татары ячмень:
козам своим, городские, купили.
Кто-то поджёг сигаретою пень.
Чад. Тарахтенье. Фелюги приплыли.

 

Татарин жарит в масле чебурек,
вина на гривню щедро наливает:
"Пакушяй дарам, добры чилавек..."-
туриста без копейки) зазывает.

А тот стоит, сухой разинув рот,
под ёлкой голубой- на ней сорока,
а под ногами норку роет крот:
с червями расправляется жестоко.

На улице не видно ни души.
Жара лютует: высохли кяризы,
растаяли на солнце барыши.
Татарский Крым испытывает кризис.

Часы блестят на левой у него*.
Скосила глаз ленивая сорока...
Какой худой, какой жестокий год!
Да, "кризис"-суд, но без статьи и срока.

Давайте все учиться у зверей:
копать и воровать умеет каждый,
делиться- тоже. Жадина Корей
не уделял от барышей и кражи.

Толсяк-татарин жарит жирный плов.
Худой турист сухим вином опился.
Упорный крот заёрзал под столом-
и в чайхане надолго поселился.

Приехать в Крым- вернуться в Эсесер,
а повезёт- и надолго остаться...
Прищур татарский: "Чебуреки, сэр",
- А кто там?
- Крот.
- Он может...
- Покусаться?..............................
_____________________________________
*- при часах крот. Он- замаскированный сотрудник
органов,- прим. автора))

 

Я взобрался на
козляру.
Он, старик, обернулся,
да спросил:
"Эта ли дорога твоя?"
"Эта!"- вскричала тень моя,
шутихой разнаряженная.
"Это она, золотая!"- молвили
одежды мои.
Великий лебедь подмигнул мне,
сказав:" Идём вместе!",
а змея укусила
домотканную мою тунику.

Глядя в небо, думал я:
" Нет мне дороги.
Розы в конце-
те же, что эти, в начале.
Туманом станет плоть эта
и пот.
Мой конь небывалый снесёт меня
долиной краснеющей прочь"
"Брось меня!" - рыдая окликнуло
меня сердце мнительное.
И я бросил его оземь,
во поле печали.
                    Наступила
ночь морщинистая,
полная призраков.
                  Освещали путь
очи горящие синеватые
козлищи.

перевод с испанского Терджимана Кырымлы

 

Каждую ночь в моей Гранаде,
каждую ночь умирает ребёнок.
Каждую ночь вода садится
поговорить о погребённых.

Есть два ветра- мглистый и ясный.
Крылья мёртвых- листья бурьяна.
Есть два ветра- фазаны на бешнях
и закат- как детская рана.

Ни пушинки голубя в небе-
только хмель над каменной нишей.
Ни крупинки неба на камне
над водой, тебя схоронившей.

Пала с гор водяная глыба.
Затосковали цветы и кони.
И ты застыл, ледяной архангел,
под синей тенью моей ладони.

перевод А. Гелескула

Что ни вечер в Гранаде,
что ни вечер- ребёнок
умирает... Вода болтает
с оставшеюся детворою.

У мёртвых мшистые крылья.
Над башней парят фазаны-
два ветра: мглистый, ясный-
и день-младенец ранен.

Не осталось во зените ноты жаворончьей песни
в ночь когда мы повстречались в винном погребе да тесном.
Не осталось на земле крошки мякиша обла`к
в ночь когда тебя речка приняла`.

Пала речка-исполинша на вершину гор -
эдельвейсами укрылась каменистая долина.
Ледяной, по кра`ям мёртвый арханге`льский торс;
рук моих синеют тени- две стрелы недлинных.

перевод с испанского Терджимана Кырымлы

 

 РАЗДУМЬЯ ПОД ДОЖДЁМ

Ливень ласки и грусти прошёл в захолустье,
дрожь вселил на прощанье в садовые листья.
Эта почва сырая пахнет руслом покоя,
сердце мне затопляя нездешней тоскою.

На немом окоёме рвутся плотные тучи.
Кто-то капли вонзает в дремотную заводь,
кругло-светлые жемчуги всплесков бросает.
Огоньки, чья наивность в дрожи вод угасает.

Грусть мою потрясает грусть вечернего сада.
Однозвучная нежность переполнила воздух.
Неужели, господь, мои муки исчезнут,
как сейчас исчезает хрупкий лиственный отзвук?

Это звёздное эхо, что хранится в предсердье,
станет светом, который мне поможет разбиться?
и душа пробудится в чистом виде- от смерти?
И что в мыслях творится- в темноте растворится?

О, затих, как счастливый, сад под негой дождливой!
В чистоте моё сердце стало отзвуком, эхом
разный мыслей печальных и мыслей хрустальных,
их плесканье в глубинах- вроде крыл голубиных.
Брезжит солнце.

Желтеют бескровные ветви.
Рядом бьётся тоска с клокотаньем смертельным,
и тоскую сейсас о безнежностном детстве,
о великой мечте- стать в любви гениальным,
о часах, проведённых- как эти!- в печальном
созерцанье дождя.

Красная Шапочка,
по дороге идя...
Сказки кончились- я растерялся над бездной,
над потоком любви- и муть какая-то в звёздах.

Неужели, господь, мои муки исчезнут,
как сейчас исчезает хрупкий лиственный отзвук?

Снова льёт.
Ветер гонит призраки вперёд.

перевод Юнны Мориц

МЕДИТАЦИЯ ПОД ДОЖДЁМ
    (фрагмент)
                             для Хосе Мора

Целовала дождива мой сад деревенский,
теребила зелёныя листья руками.
Благодушье покоя земли увлажнённой
залило` моё сердце тоскою по дали.

Рвутся серые тучи на острие взгляда.
В водопой загвоздили тяжёлые капли
рассыпаясь хруста`лями да жемчугами.
Поугасли чванливые зорьки на ряби.

Наказанье заката стократ мою боль умножает.
Переполнила сад монотонная нежность потёмков.
Всё мученье моё пропадёт, милый Боже,
как теряется лиственный лепет в набыченных кронах?

Это звёздное эхо,- сберёг я в надсердье-
станет Светом, помощницей мне, люциферкой?
А душа настоящая смертью воскреснет?
Наши думы затем станут сумраком вечным?

О, садовая тишь с дождевым убаюком!
Непорочный пейзаж в этом сердце светёлку устроил,
приютил огорченья да помыслов кротость,
оттого из покоя борьбу голубиную слышно.

Солнце сходит.
             Жёлтой кровью исходит мой сад.
Спрячь поди на ладони земной душегубку-обиду.
Я тоскую о детстве своём непокойном,
по иллюзии верного роста в любви оболочке,
по часам, проведённым как этот, в со-думье дождя
с родничковой печалью младенца.

"Красная Шапочка
шла тропинкой..."
Басни вышли- и вот, размышляю, сконфужен,
перед смутным потоком, переросший влюблённость.

Всё мученье моё пропадёт, милый Боже,
как теряется лиственный лепет в набыченных кронах?

Льётся снова.
Тучи ветер гнетут- тени мчатся.

перевод с испанского Терджимана Кырымлы