Сильвия Плат "Лесбос"

Порок злобствует на кухне!
Картофель шкворчит.
Это сущий Голливуд, не напоказ;
флюоресцентный свет то дрожит, то замирает, что жуткая мигрень.
Робкие бумажные ленты вместо двери,
сценичный занавес, вдовьи кудряшки.

А я, любовь, я-- патологическая лгунья,
а моё дитя смотрит на неё, на полу лицом вниз,
обмякшая куколка, сучит ножками --как бы убегает,
почему она шизофреничка,
бледное лицо, в красных пятнах, паника,
ты спрятала её котят там, за окном,
в каком-то бетонном колодце,
где они срут, рыгают и ревут, а она не слышит.
Ты молвишь, что сыта ею,
девкой дикой.
Ты, выдувавшая было свои сопла как дурной радиоприёмник,
без голосов и прошлого, статичный
новостной шум.

Говоришь, мне выбросить котят. Воняют!
Говоришь, мне выбросить мою девочку.
Она перережёт ей горло в свои десять, коль в два сумасшедшая.
Дитё улыбается, жирный слизняк,
с полированного ромба на оранжевом линолеуме,
можешь съесть его. Он мальчик.
Говоришь, твой муж просто не годится тебе.
Его еврейка-мамэ хранит его "сладкий перец" как жемчужину.
У тебя один ребёнок, у меня двое.
Мне бы в Корнуолл, села б на утёс, расчёсала б себе волосы.
Говоришь, мне носить тигровые трусы, мне б завести связь.
Нам бы повстречаться в другой жизни, нам бы встретиться на природе,
мне и тебе.

Между прочим, здесь воняет жиром и детской неожиданностью.
Я под мухой, мне тошно после снотворного.
Чад готовки, чад ада
колышет поплавки наших голов, две ядовитые визавишки,
наши кости, наши волосы.
Зову тебя Сиротой, сирота. Ты хворая.
От солнца у тебя псориаз, от ветра тэ-бе-це.
Когда--то была ты прекрасна.
В Нью-Йорке, в Голливуде мужчины говорили: "Продолжим?
Пчёлка, детка, ты редкость".
Ты выступала, снималась до дрожи.
Муж-импотент подсел на кофе.
Я старалась удержать его,
старый полюс для молниеметания,
кислотные ванны, пригошни звёзд с неба.
Он сваливал это на обитый пластиком холм,
толкал тележку. Искры голубые
Голубые искры льются,
рассыпаясь что кварц на миллион частиц.

О перстень! О драгоценная!
Той ночью луна
влачила свою кровавую суму, хворое
животное,
повыше портовых огней.
А затем стала нормальной.
Убор из чешуи на песке напугал меня до смерти.
Мы всё собирали его пригоршнями, любовались им,
месили его как тесто, тело мулата,
шелковые песчинки.
Собака подобрала твоего собачьего мужа. И пошёл он.

Теперь я молчалива, ненавистью
сыта по горло,
тошно, жирно.
Не говорю.
Загребаю грубые картофелины как гожие одёжки,
загребаю деток,
загребаю противных кошек.
О, сосуд кислоты,
это любовь-- ты полна ею. Знаешь, кто тебя ненавидит.
Он, спускающий свой шар на цепи у ворот,
что ведут в море,
куда оно несётся, белое и чёрное,
затем --плевком назад.
Что ни день наполняешь его, кувшин, душевной начинкой.
Ты такая изнурённая.
Твой голос-- моё колечко в мочке:
хлопающее, порхающее, сосунок нетопырь.
Точно так. Точно так.
Уставилась в притолоке,
унылая карга. "Каждая женщина-- блядь.
Мне не причащаться".

Вижу твою ладнуе медальку,
плотно сидящую, что детский кулачок
или анемона, ту морскую
любимицу, ту клептомаку.
Говорю, что вернусь пожалуй.
Знаешь, на что эти обманки.

Даже на твоём дзэнском небе мы не встретимся.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

Lesbos

Viciousness in the kitchen!
The potatoes hiss.
It is all Hollywood, windowless,
The fluorescent light wincing on and off like a terrible migraine,
Coy paper strips for doors
Stage curtains, a widow’s frizz.
And I, love, am a pathological liar,
And my child look at her, face down on the floor,
Little unstrung puppet, kicking to disappear
Why she is schizophrenic,
Her face is red and white, a panic,

You have stuck her kittens outside your window
In a sort of cement well
Where they crap and puke and cry and she can’t hear.
You say you can’t stand her,
The bastard’s a girl.
You who have blown your tubes like a bad radio
Clear of voices and history, the staticky
Noise of the new.

You say I should drown the kittens. Their smell!
You say I should drown my girl.
She’ll cut her throat at ten if she’s mad at two.
The baby smiles, fat snail,
From the polished lozenges of orange linoleum.
You could eat him. He’s a boy.
You say your husband is just no good to you.
His Jew-Mama guards his sweet sex like a pearl.
You have one baby, I have two.
I should sit on a rock off Cornwall and comb my hair.
I should wear tiger pants, I should have an affair.
We should meet in another life, we should meet in air,
Me and you.

Meanwhile there’s a stink of fat and baby crap.
I’m doped and thick from my last sleeping pill.
The smog of cooking, the smog of hell
Floats our heads, two venemous opposites,
Our bones, our hair.
I call you Orphan, orphan. You are ill.
The sun gives you ulcers, the wind gives you T.B.
Once you were beautiful.
In New York, in Hollywood, the men said: "Through?
Gee baby, you are rare."
You acted, acted for the thrill.
The impotent husband slumps out for a coffee.
I try to keep him in,
An old pole for the lightning,
The acid baths, the skyfuls off of you.
He lumps it down the plastic cobbled hill,
Flogged trolley. The sparks are blue.
The blue sparks spill,
Splitting like quartz into a million bits.

O jewel! O valuable!
That night the moon
Dragged its blood bag, sick
Animal
Up over the harbor lights.
And then grew normal,
Hard and apart and white.
The scale-sheen on the sand scared me to death.
We kept picking up handfuls, loving it,
Working it like dough, a mulatto body,
The silk grits.
A dog picked up your doggy husband. He went on.

Now I am silent, hate
Up to my neck,
Thick, thick.
I do not speak.
I am packing the hard potatoes like good clothes,
I am packing the babies,
I am packing the sick cats.
O vase of acid,
It is love you are full of. You know who you hate.
He is hugging his ball and chain down by the gate
That opens to the sea
Where it drives in, white and black,
Then spews it back.
Every day you fill him with soul-stuff, like a pitcher.
You are so exhausted.
Your voice my ear-ring,
Flapping and sucking, blood-loving bat.
That is that. That is that.
You peer from the door,
Sad hag. "Every woman’s a whore.
I can’t communicate."

I see your cute decor
Close on you like the fist of a baby
Or an anemone, that sea
Sweetheart, that kleptomaniac.
I am still raw.
I say I may be back.
You know what lies are for.

Even in your Zen heaven we shan’t meet.

Sylvia Plath