Намётанный глаз

  • 09.03.19, 06:35
Если бы у Коли и Оли спросили в тот день: «Какой самый короткий месяц в году?» – они бы не задумываясь ответили: «Медовый». Только через четыре месяца после его начала, когда у Оли наконец впервые возникла потребность в платье (во всяком случае, в выходном), они с Колей вышли из своей комнаты в общежитии, держа в руках отрез крепдешина, купленный молодым на свадьбу в складчину всеми студентами и преподавателями родного техникума, и направились к дамскому портному Перельмутеру.

В тот день Коля точно знал, что его жена – самая красивая женщина в мире, Оля точно знала, что ее муж – самый благородный и умный мужчина, и оба они совершенно не знали дамского портного Перельмутера, поэтому не задумываясь нажали кнопку его дверного звонка.

– А-а!.. – закричал портной, открывая им дверь. – Ну наконец-то! – закричал этот портной, похожий на композитора Людвига ван Бетховена, каким гениального музыканта рисуют на портретах в тот период его жизни, когда он сильно постарел, немного сошел с ума и сам уже оглох от своей музыки.

– Ты видишь, Римма? – продолжал Перельмутер, обращаясь к кому-то в глубине квартиры. – Между прочим, это клиенты! И они все-таки пришли! А ты мне еще говорила, что после того, как я четыре года назад сшил домашний капот для мадам Лисогорской, ко мне уже не придет ни один здравомыслящий человек!

– Мы к вам по поводу платья, – начал Коля. – Нам сказали...

– Слышишь, Римма?! – перебил его Перельмутер. – Им сказали, что по поводу платья – это ко мне. Ну слава тебе, Господи! Значит, есть еще на земле нормальные люди. А то я уже думал, что все посходили с ума. Только и слышно вокруг: «Карден!», «Диор!», «Лагерфельд!»... Кто такой этот Лагерфельд, я вас спрашиваю? – кипятился портной, наступая на Колю. – Подумаешь, он одевает английскую королеву! Нет, пожалуйста, если вы хотите, чтобы ваша жена в ее юном возрасте выглядела так же, как выглядит сейчас английская королева, можете пойти к Лагерфельду!..

– Мы не можем пойти к Лагерфельду, – успокоил портного Коля.

– Так это ваше большое счастье! – в свою очередь успокоил его портной. – Потому что, в отличие от Лагерфельда, я таки действительно могу сделать из вашей жены королеву. И не какую-нибудь там английскую! А настоящую королеву красоты! Ну а теперь за работу... Но вначале последний вопрос: вы вообще знаете, что такое платье? Молчите! Можете не отвечать. Сейчас вы мне скажете: рюшечки, оборочки, вытачки... Ерунда! Это как раз может и Лагерфельд. Платье – это совершенно другое. Платье, молодой человек, это прежде всего кусок материи, созданный для того, чтобы закрыть у женщины все, на чем мы проигрываем, и открыть у нее все, на чем мы выигрываем. Понимаете мою мысль? Допустим, у дамы красивые ноги. Значит, мы шьем ей что-нибудь очень короткое и таким образом выигрываем на ногах. Или, допустим, у нее некрасивые ноги, но красивый бюст. Тогда мы шьем ей что-нибудь длинное. То есть закрываем ей ноги. Зато открываем бюст, подчеркиваем его и выигрываем уже на бюсте. И так до бесконечности... Ну, в данном случае, – портной внимательно посмотрел на Олю, – в данном случае, я думаю, мы вообще ничего открывать не будем, а будем, наоборот, шить что-нибудь очень строгое, абсолютно закрытое от самой шеи и до ступней ног!

– То есть как это «абсолютно закрытое»? – опешил Коля. – А... на чем же мы тогда будем выигрывать?

– На расцветке! – радостно воскликнул портной. – Эти малиновые попугайчики на зеленом фоне, которых вы мне принесли, по-моему, очень симпатичные! – И, схватив свой портняжный метр, он начал ловко обмерять Олю, что-то записывая в блокнот.

– Нет, подождите, – сказал Коля, – что-то я не совсем понимаю!.. Вы что же, считаете, что в данном случае мы уже вообще ничего не можем открыть? А вот, например, ноги... Чем они вам не нравятся? Они что, по-вашему, слишком тонкие или слишком толстые?

– При чем здесь... – ответил портной, не отрываясь от работы. – Разве тут в этом дело? Ноги могут быть тонкие, могут быть толстые. В конце концов, у разных женщин бывают разные ноги. И это хорошо! Хуже, когда они разные у одной...

– Что-что-что? – опешил Коля.

– Может, уйдем отсюда, а? – спросила у него Оля.

– Нет, подожди, – остановил ее супруг. – Что это вы такое говорите, уважаемый? Как это – разные?! Где?!

– А вы присмотритесь, – сказал портной. – Неужели вы не видите, что правая нога у вашей очаровательной жены значительно более массивная, чем левая. Она... более мускулистая...

– Действительно, – присмотрелся Коля. – Что это значит, Ольга? Почему ты мне об этом ничего не говорила?

– А что тут было говорить? – засмущалась та. – Просто в школе я много прыгала в высоту. Отстаивала спортивную честь класса. А правая нога у меня толчковая.

– Ну вот! – торжествующе вскричал портной. – А я о чем говорю! Левая нога у нее нормальная. Человеческая. А правая – это же явно видно, что она у нее толчковая. Нет! Этот дефект нужно обязательно закрывать!..

– Ну допустим, – сказал Коля. – А бюст?

– И этот дефект тоже.

– Что – тоже? Почему? Мне, наоборот, кажется, что на ее бюсте мы можем в данном случае... это... как вы там говорите, сильно выиграть... Так что я совершенно не понимаю, почему бы нам его не открыть?

– Видите ли, молодой человек, – сказал Перельмутер, – если бы на моем месте был не портной, а, например, скульптор, то на ваш вопрос он бы ответил так: прежде чем открыть какой-либо бюст, его нужно как минимум установить. Думаю, что в данном случае мы с вами имеем ту же проблему. Да вы не расстраивайтесь! Подумаешь, бюст! Верьте в силу человеческого воображения! Стоит нам правильно задрапировать тканью даже то, что мы имеем сейчас, – и воображение мужчин легко дорисует под этой тканью такое, чего мать-природа при всем своем могуществе создать не в силах. И это относится не только к бюсту. Взять, например, ее лицо. Мне, между прочим, всегда было очень обидно, что такое изобретение древних восточных модельеров, как паранджа...

– Так вы что, предлагаете надеть на нее еще и паранджу? – испугался Коля.

– Я этого не говорил...

– Коля, – сказала Оля, – давай все-таки уйдем.

– Да стой ты уже! – оборвал ее муж. – Должен же я, в конце концов, разобраться... Послушайте... э... не знаю вашего имени-отчества... ну, с бюстом вы меня убедили... Да я и сам теперь вижу... А вот что если нам попробовать выиграть ну, скажем, на ее бедрах?

– То есть как? – заинтересовался портной. – Вы что же, предлагаете их открыть?

– Ну зачем, можно же, как вы там говорите, подчеркнуть... Сделать какую-нибудь вытачку...

– Это можно, – согласился портной. – Только сначала вы мне подчеркнете, где вы видите у нее бедра, а уже потом я ей на этом месте сделаю вытачку. И вообще, молодой человек, перестаньте морочить мне голову своими дурацкими советами! Вы свое дело уже сделали. Вы женились. Значит, вы и так считаете свою жену самой главной красавицей в мире. Теперь моя задача – убедить в этом еще хотя бы нескольких человек. Да и вы, барышня, тоже – «пойдем отсюда, пойдем»! Хотите быть красивой – терпите! Все. На сегодня работа закончена. Примерка через четыре дня.

Через четыре дня портной Перельмутер встретил Колю и Олю прямо на лестнице. Глаза его сверкали.

– Поздравляю вас, молодые люди! – закричал он. – Я не спал три ночи. Но, знаете, я таки понял, на чем в данном случае мы будем выигрывать. Кроме расцветки, естественно. Действительно на ногах! Да, не на всех. Правая нога у нас, конечно, толчковая, но левая-то – нормальная. Человеческая! Поэтому я предлагаю разрез. По левой стороне. От середины так называемого бедра до самого пола. Понимаете? А теперь представляете картину: солнечный день, вы с женой идете по улице. На ней новое платье с разрезом от Перельмутера. И все радуются! Окружающие – потому что они видят роскошную левую ногу вашей супруги, а вы – потому что при этом они не видят ее менее эффектную правую! По-моему, гениально!

– Наверное... – кисло согласился Коля.

– Слышишь, Римма! – закричал портной в глубину квартиры. – И он еще сомневается!..

Через несколько дней Оля пришла забирать свое платье уже без Коли.

– А где же ваш достойный супруг? – спросил Перельмутер.

– Мы расстались... – всхлипнула Оля. – Оказывается, Коля не ожидал, что у меня такое количество недостатков.

– Ах вот оно что!.. – сказал портной, приглашая ее войти. – Ну и прекрасно, – сказал этот портной, помогая ей застегнуть действительно очень красивое и очень идущее ей платье. – Между прочим, мне этот ваш бывший супруг сразу не понравился. У нас, дамских портных, на этот счет наметанный глаз. Подумаешь, недостатки! Вам же сейчас, наверное, нет восемнадцати. Так вот, не попрыгаете годик-другой в высоту – и обе ноги у вас станут совершенно одинаковыми. А бедра и бюст... При наличии в нашем городе рынка «Привоз»... В общем, поверьте мне, через какое-то время вам еще придется придумывать себе недостатки. Потому что, если говорить откровенно, мы, мужчины, женскими достоинствами только любуемся. А любим мы вас... я даже не знаю за что. Может быть, как раз за недостатки. У моей Риммы, например, их было огромное количество. Наверное, поэтому я и сейчас люблю ее так же, как и в первый день знакомства, хотя ее уже десять лет как нету на этом свете.

– Как это нету? – изумилась Оля. – А с кем же это вы тогда все время разговариваете?

– С ней, конечно! А с кем же еще? И знаете, это как раз главное, что я хотел вам сказать про вашего бывшего мужа. Если мужчина действительно любит женщину, его с ней не сможет разлучить даже такая серьезная неприятность как смерть! Не то что какой-нибудь там полусумасшедший портной Перельмутер... А, Римма, я правильно говорю? Слышите, молчит. Не возражает... Значит, я говорю правильно…
Георгий Голубенко

С масленицей!

  • 06.03.19, 19:19
«Но вот, наконец, показалась кухарка с блинами...
Семен Петрович, рискуя ожечь пальцы, схватил два верхних, самых горячих блина и аппетитно шлепнул их на свою тарелку. Блины были поджаристые, пористые, пухлые, как плечо купеческой дочки... Подтыкин приятно улыбнулся, икнул от восторга и облил их горячим маслом. Засим, как бы разжигая свой аппетит и наслаждаясь предвкушением, он медленно, с расстановкой обмазал их икрой. Места, на которые не попала икра, он облил сметаной... Оставалось теперь только есть, не правда ли? Но нет!.. Подтыкин взглянул на дела рук своих и не удовлетворился... Подумав немного, он положил на блины самый жирный кусок семги, кильку и сардинку, потом уж, млея и задыхаясь, свернул оба блина в трубку, с чувством выпил рюмку водки, крякнул, раскрыл рот...
Но тут его хватил апоплексический удар».

А.П.Чехов. 1886г.

Экзамен на материнство

  • 24.02.19, 13:10
Новость на новости и новостью погоняет.
Читаю про очередную молодую мамочку, которая оставила свою трёхлетнюю дочь на неделю одну в пустой квартире, а сама отправилась погулять. Ребёнок, естественно, умер. Ребёнку много не надо.
И ещё так трогательно там - «труп обнаружила бабушка, которая пришла поздравить внучку с днём рождения» А поздравила с днём смерти. Бабушка тоже хороша, кстати. Под стать матери. Вообще без мозгов бабушка.Полностью.
У меня когда появились красапеты — так все бабушки-дедушки новоявленные просто как с цепи сорвались! Натурально одолели звонками и визитами! По сто раз на дню!И до сих пор так! Как учёба, как здоровье, когда к нам, а что купить, а кушали ли сегодня, а какали ли сегодня и прочее и так далее,взяли няню-кибенимать!!!только мы!!!!
А тут неделю ребёнок орал и умирал в пустой квартире, и ни бабка, у которой судя по всему были ключи от хаты и весьма не иллюзорные представления о моральном облике своей дочери, ни чуткие соседи, которым топот котов пресловутый мешает спать, никто вообще ничего не заподозрил и не услышал. Чудеса!
Но сейчас о другом. Вот все мы теоретически способны водить автомобиль. Исключения составляют только те несчастные, которых мать-природа наградила увечьями, не позволяющими управлять самодвижущейся повозкой. Но большинство может.
Но одной способности мало. Нужны ещё права, дающие, как бы тавтологично не звучало, право на это самое вождение. Желаешь влиться в неровные ряды автолюбителей — будь добр, получи. Учись, сдавай экзамен, давай на лапу апатичному полицейскому , старательно делающему вид, что он вообще не понимает, что здесь сейчас происходит, напрягай знакомых родителей, с которыми они учились в институтах, и которые теперь вроде как могут поспособствовать тому, чтобы сдал ты всё с первого раза, а то ведь как бывает — учился-учился, а потом бац и не сдал. Одним словом повозись, поскрипи извилинами, побегай.
И если ты уже купил машину, а прав у тебя ещё нет — никого это не волнует. Можешь весь интернет фотокарточками машинки засрать, можешь всем друзьям уши насквозь прожужжать рассказами, как ты её любишь — не поможет. Ездить ты не будешь. Пока не получишь права. Ну, то есть можно, конечно, ездить и без прав, но это официально запрещено и наказуемо.
А это всего лишь кусок железки. Возня ,короче ,жуткая.
Так вот.
Почему на право заводить ребёнка, живого, хрупкого, требующего ухода постоянного не получают права?
Я уже ни раз задавалась этим вопросом вслух и продолжу это и впредь. Почему одно только наличие вагины и матки позволяет необдуманно заводить новую жизнь? Что за слепая вера в некий материнский инстинкт, который, якобы, всё сам расставит по местам и подскажет в трудный момент правильный выход из ситуации?
Какая-то манда распоряжается чужой жизнью, совершенно не умея и не имея право на это. И это ведь не единичный случай. Постоянно такие новости — мать задушила, мать выкинула в мусорный бак, пьяная мать уснула на младенце и раздавила, и так далее, и так, мать его, далее. И да, их судят, сажают, лишают родительских прав. Лишают того, чего они не получали. Как можно лишать родительских прав, если их никто им не выдавал?
Короче я за обучение и строгий экзамен. Хочешь ребёнка — научись с ним обращаться, сдай экзамен, получи удостоверение, продлевай его периодически, не нарушай, соблюдай и соответствуй.
Идёт беременная — к ней вежливо, женщина, ваши документики! Ай-я-яй, на седьмом месяце — а с сигаретой! Нарушаем!!!
Увидели, как перебегаешь с коляской в неположенном месте — пять тысяч на первый раз. Пьяный ребёнка ведёшь — на год лишение прав. Ну и так далее. Денежные наказания — они ведь самые ощутимые, как ни крути. Сразу мозг включает отток денег из кармана. Просто чудеса эволюции начинаются. Вчера питекантроп был, а сегодня пять тысяч отдал за косяки свои, и сразу — неандерталец! Сидит, кремневый скребок мастерит. Приятно посмотреть!
Ну а как по другому? Чем дети хуже машин?

23 февраля

  • 24.02.19, 11:06
23 февраля. Говоря начистоту, офицеров мы, солдаты, ненавидели. Потому, что никто не заставлял их идти в офицеры, тогда как нас забрили туда насильно, как рабов. Посадили за колючую проволоку и поставили офицеров надзирать над нами, натравливая одних солдат на других. Я не хочу сказать, что офицеры были плохими. Просто они были по ту сторону колючей проволоки: там были их жены, борщи, серванты с конфетами и горячая вода в ванне. А здесь были бессмысленность, страх, холод и крысы, которые сжирали все. Поэтому офицеры были для нас врагами. Врагами, гораздо более ненавистными, чем «вероятный противник». И в случае войны мы бы убили их первыми. Затем бы мы убили сержантов. А потом бы мы разбежались. Это все, что вам нужно знать про Советскую Армию.
Игорь Поночевный

Впечатления от просмотра прекрасного фильма

  • 22.02.19, 15:39
В фильме Бруно Баретти 'Bossa Nova' есть персонаж. красивейший пожилой владелец ателье в сердце Рио,дважды разведённый, пребывающий в процессе третьего развода, отец 2 сыновей от разных жён, ухоженный, стильный,занимающийся любовью и ухохатывающий бабетт под особую музыку. Однажды он рассказывает сыновьям о том,что прежде, чем что-либо сшить, нужно пощупать ткань и прислушаться к её словам. потому ,что ткань сама знает чем она хочет стать. И если алая ткань хочет быть мужским костюмом - то нужно соглашаться с её желанием...
Так же и с людьми.
У меня масса желаний .
Хочу быть зелёным коротким платьем,
красными лодочками на шпильке, оранжевым вином, перцами на гриле под чесноком и розмарином, лавандовым латте и вишней на мятном мороженом! Иногда салком на черном хлебушке и вкусной ледяной водонькой,в ливайсах и майке-алкоголичке.
а вы?!)

Гости нашего города

  • 22.02.19, 13:54
К Камасутренкам гости приехали. Говорят, что из Москвы. Ну-у, они все так говорят. Врут, наверное. С одной стороны, если все, кто приезжает, из Москвы, то на свете всего два города имеется: огромная Москва и крошечная Одесса. Ах, да, еще деревня Зубогрызовка откуда Марусина родня наведывается. С другой стороны, в Москве люди исключительно грамотные живут, а эти, что приехали, темные, как шесть подвалов.
Купили, например, на базаре кровянку. Ну, колбасу кровяную. Несут открыто, чтоб все видели, какие они богатые. Знают же, что у посторонних шматик на пробу не попросят…
Несут, значит, а тетя Аня возьми и спроси:
– А почем сегодня кровянку дают?
Нормальный вопрос. Даже придурок-Межбижер может на него почти без запинки ответить. А эти, как взбеленились:
– Как дают? Кому дают? С ума тут все посходили! За те деньги, что у вас дают, у нас в Москве неделю работать надо!
Может, они намекали, что работают всего час в неделю?
Или в трамвае. Стоят себе в проходе, теснотой возмущаются. А тут кто-то спрашивает:
– На следующей встаете?
Так они целый концерт без заявок закатили:
– Мы и так стоим! – с вариациями, конечно.
Камасутренки люди, конечно, не самые лучшие, но даже им такое наказание совсем лишнее. Ходят, краснеют, от людей глаза прячут. И есть отчего.
Сидят, например, люди вечером у ворот. Им есть, о чем поговорить. Но это не значит, что всякие посторонние будут встревать и замечания делать. Или сами такую пургу начинают нести, что уши вянут.
– Теоретически, – говорят, – Одесса не более, чем провинция с несколько ослабленной центробежной составляющей!
Даже Герцен удивился.
– Почему да? – говорит. Даже последний шмаровозник знает, что это означает:
– Категорически с вами не согласен!
А они не понимают!
– Что да? – спрашивают.
– Зачем почему? – допытываются.
– И что они к человеку прихарились? – это уже мадам Берсон удивляется.
– Роза, не хипишитесь! – тетя Маруся ее успокаивает.
А приезжие головами вертят, друг на друга смотрят:
– Это какое-то сплошное арго! – вякают.
Тут дядя Петя арго сами знаете с чем перепутал:
– А ну хавальники закрыли шоб пломбы не выскочили! – приказывает. – Не допущу, чтоб моя Рива всякое хабло слушала!
Те сразу на попятную:
– Вы нас не так поняли…
– Куда уж нам с пониженным образованием! – смиряется тетя Рива. А сама, между прочим, техникум окончила!
Или утром. Идут эти, так сказать, гости по двору. Ну, у нас практически все жильцы воспитанные.
– Как вы себя имеете? – спрашивают.
А те – в истерике!
– Что вы из нас онанистов делаете? И вообще онанизм – это личное, интимное дело каждого!
Что такое этот онанизм никто толком не знает. Кроме Межбижера!
– Как это интимное дело? – спрашивает. – А кто во всем мире победить должен? А при чём нынешнее поколение советских людей жить будет?
Пусть скажут спасибо, что у Межбижера дела были. Не донес он на них. А мог бы!
В общем, еле дождались Камасутренки отъезда гостей. Так напоследок и сами от них получили. По первое число!
Перед отъездом, как принято, спрашивают:
– Можит ви немного отсрачите? – Мол, задержитесь немного…
Так те такой хай закатали! Короче, раззнакомились с Камасутренками, обругали их жлобами, причем, одесскими. И отбыли.
И где, я спрашиваю, благодарность?

-Поразительно все-таки, как эти аборигены коверкают наш родной русский язык! Так и хочется запросить себе переводчика, но боюсь, в этих краях переводчика с «одесского» не сыскать.
– Впрочем, встретили нас прилично. С цветами… Сели в троллейбус. И первое потрясение. Какой-то тип вдруг стал стучать мне по плечу и буквально вопить:
– Мадам! Ви на Еврейской встаете?
– Я попыталась ему объяснить, что я и так стою, причем в жуткой тесноте, но он обозвал меня Адей, протолкался вперед и выскочил так быстро, что я не успела ему сказать, что евреев не люблю, а это исключает любые взаимоотношения с нацией целиком и отдельными ее представителями в частности.
– Еды на столе было много. Еда странная, незнакомая, но вкусная.
Караул! Петя, брат моего мужа Вани, вставляет в свою речь еврейские слова. Сделала ему замечание. Он отмахивается:
– Поживешь тут немного, сама так заговоришь!
– Ни-ког-да! Да отсохнет мой язык, если я стану употреблять эти некрасивые, чуждые мне выражения!
– Новое потрясение! У Пети жена еврейка! Она сама призналась! Немедленно собирать чемоданы! Услышала от Вани новое выражение. Он отвел меня в угол и сказал:
– Сиди и не рыпайся! Дура!
– Ну, про то, что я дура, слыхала уже много раз. А насчет рыпаться… Вот оно тлетворное одесское влияние! Не заразиться бы!
– Были на море! Пляж назван в честь их какого-то генерала. Ланжерон? Народу! Но все искупает вода! Если ее не пить, конечно. У нас в Сибири соль в большом дефиците, а тут ею даже морскую воду солят. Зачем, спрашивается?
– Встретили у ворот очень милого интеллигентного старичка. Он нам подробно рассказал, что мы ели, то есть, кушали у Ривы. Очень интересная информация. Жаль, не записала! Конечно, много еврейских выражений, но раз Рива еврейка, то это, кажется, неизбежно. Будем терпеть! Тем более, что старичок намекнул, что быть евреем или хотя бы иметь родственниками евреев довольно почетно. Вопрос, конечно очень спорный. Но надо присмотреться. Вдруг в этом что-то есть.
– Очередное потрясение! Старичок тоже оказался евреем! Они что здесь все…? Бедный Петя! Как он тут живет?
– Оказывается Рива довольно интеллигентная женщина. У нее больше ста книг! И она все прочла! Даже «Войну и мир»! Надо будет попросить у нее что-то про любовь…
– Нет, не все тут евреи! Познакомилась с очаровательной, интеллигентной женщиной. Зовут ее Анна. Работает в музее. Правда, разговаривает, как все. Но это, кажется, неизбежно. Слава Богу, сохраняю в чистоте родной русский язык!
Да, и эта самая работница культуры Анна, как и прежде Межбижер, пугала меня какой-то мадам Берсон. Что это за чудо-юдо такое? Юдо? А что-то в этом есть… Ай, да я!
– Петя сказал, что Анна балаболит, что она в музее бандарша швабр и веников. Я ответила, что у нас всякий труд почетен. Что не знаю, кем работает Рива, но на кухне у нее такой гармидер…
– Выяснилось, что мы с Ривой коллеги, только я просто бухгалтер, а Рива – главный! Смотри-ка, по ней не скажешь. Ведет себя запросто, не строит агройце пурица…
– Увидела, наконец, эту знаменитую мадам Берсон. Ну, что вам сказать? Женщина-амбал с черным ротом! Мы с ней немножко поговорили за уборку лестницы. Она настаивает на том, что раз я тут гощу, то должна эту лестницу мыть. На мой справедливый вопрос, а моет ли она лестницу сама, мадам Берсон обозвала меня заразой. Но я в долгу не осталась и сообщила ей, что она жлобеха!
– Сосед из подворотни, точно не еврей, ибо зовут его, как моего мужа, Ваней, гонит потрясающий чимиргес. Вчера выпили вчетвером литровую баночку. Мужчины больше и мы с Ривой понемногу. Так хорошо стало… Стали песни играть… То есть, бацать!
– Поехали с Рива на ринок Привоз. Рибы там… Взяли плоскую рибу под названием глося. И еще много чего. Все не успели. Надо было делать базар по системе бикицер. В троллейбусе наткнулась на какого-то больного на голову. Я ему русским языком:
– Ви на Жуковская встаете? – а он делает вид, что полный вареник. Говорит, что и так стоит. Деревня!
– Вейз мир! Завтра надо ехать взад. Геволт, люди!
Александр Бирштейн

Новини нашого кішлака

  • 22.02.19, 12:54
Iryna Gerashchenko

Народ ображається: де новини нашого передвиборчого «городка»?
В дні пам‘яті не могла про них писати, але новин таки назбиралося. 44 кандідати, як не крути.

*****
Кандідат Ігор Ше ходить в синій шапці. Жарко. Шапку виборці вже впізнають, кандідата ще ні.

Кандідат Олександр Ше ходить в лижному шоломі. Холодно. Зате не сплутати з іншим Ше.

Кандидат Дмитро Г. знайшов аж 11 з необхідних 199 членів комісій. Гроші на відкриття виборчого фонду ще не знайшов. Ні сили, ні людей, ні грошей.

В кандідата Дмитра Д. є і фонд, і гроші. Він повісив борд зі своїм фото й написав, що злодій знову на волі. Народний контроль - в пошуку.

Кандідат Вова Зе ховається від ЗМІ і виборців, й робить,що вміє - дає концерти електорату. На коліна перед Україною за « продажну дівку» не став. Коліна чекають Владіміра.

Кандідат Володимир Пе під домашнім арештом, проводить агітацію на дому.

Кандідату Олегу Ля знову пробили шини в радикалбусі, але такі дрібниці не зупинять РаКаманду, яка готується задати жару ЗеКаманді на всіх довженківських фронтах.

Кандидат Аталотій грозно грозиться відірвати вуха. До відрубаних рук і ніг - ще й відірвані вуха. Реально - страшно.

Кандидат, пані Юлія, привезла з ланчу в Мюнхені красіву фотографію 9 на 12 с наивной подписью «на память». Наївну подпіс перекреслено і зверху виведено каліграфічним почерком «говорили про газ» .

Кандидат Ку поводиться як ку-ку. Але це в нього перманентне.

Кандидат Юрій Б (не плутать з Юрієм Т) вигнав довірену особу з довірених осіб, а так красиво все починалося - за життя на все життя .

Кандідат Андрій прочитав три умови одного відомого українця і погодився .

Пан Петро розбушувався. Продовжує піаритися. У Мюнхені на безпековій конференції піарився з віце- президентом США Пенсом, канцлером Німеччини Меркель, Генсеком НАТО Столтенбергом і іншими президентами і прем’єрами. В Києві піарився з Президентом Європейської Ради Туском. Потім піарився на Генасамблеї ООН в Нью-Йорку. В перервах між піаром без усталі пробиває шини, не пускає кандідатів на телеканали (лічно), нападає на їх штаби (лічно). Й замість юліноі тисячі роздає Петрову тисячу (лічно) - якраз з офшору прийшла виручка з ліпецкоіфабрики.

Отаке в нас зешебісь, друзі. Соррі, як про когось з 44 не написала. Я ще не всіх вивчила.

Сусіди

  • 20.02.19, 23:58
- Давай поставимо сигналізацію, - сказав Сергій.
- Куди? Яку?
- Ну, або ґрати на вікна.
Тетяна все ще не могла прийти до тями. Це було так несподівано, страшно, боляче. І несправедливо. Ось вчора ж, наче...Різдво, кутя, Дідух на покуті, родина за столом. Вся родина: Сергій з Оленою і Мар`янкою, вони з Ігорем, Тарас, Миколка, дядько Іван колядувати прийшов, тітка Оля. І сусіди . Зліва - Петро з Іриною, праворуч - Остап з Валею і малим Тимком. І мама...
І от знову вони всі за столом. І кутя. Ні, вже не кутя - коливо. Бо мами немає. Пішла тихо вночі, до Ирію полетіла. Тепер сюди до хати, хіба що пташкою прилетить, у вікно стукатиме.
Так. воно: коли мама відлітає до Ирію, кутя перетворюється на коливо. А пташкам треба пшеничку сипати.
- Які ґрати? Не можна...Мама ж прилітатиме...
- Таню, треба щось думати. Не лишимо ж хату отак.
- Лишись її, Сірий! - зітхнула Ірина. - Не може вона зараз думати.
- А що з хатою робити?
- Та що ж ми - не сусіди? - озвався Петро.
- Як є - сусіди, - ствердно кивнув Остап.
- Приглянемо за хатою, - пообіцяла Валя. - Галина Миронівна за нами приглядала все життя.
- І вчила всіх, - додав дядько Іван. - І дітей, і внуків.
Тетяна постали перед очима стосики шкільних зошитів, лампа на столі, схилена так низько, щоб світло на кімнату не падало і мама. А в мами руки в цяточках і лініях червоних. Мала звичку крутити ручку в руках, теребити їїї, чисто по-школярськи, коли думала і вчитувалась у дитячі карлючки.
Тетяна аж усміхнулась тому своєму спогадові і подивилась на письмовий стіл коло вікна.
- Маааамо!!!
У шибку бризнуло блідим весняним сонцем, промені розхлюпались поміж квіток герані, заблищали на листочках бегонії, просочились крізь тюль до кімнати.
А там і пташка надворі за вікном сіла на яблуневу гілку. Може, то мамина душа прилетіла?
Тетяна уявила собі ґрати на вікнах. Ні!
- Не треба ґратів, - сказала. - Іро, Валю, я вам платитиму, приглядайте за хатою.
- Будете продавати? - спитала тітка Оля.
Тетяна заперечно похитала головою.
- А, може, здавати кому? - задумався Сергій. - Ми ж, все-одно, тут жити не будемо.
- Не знаю, - відповіла. - Дай мені час.
Він ще пробував поговорити з сестрою, коли люди розійшлись, щось рахував, пропонував знайомого рієлтора, нагадував, що мама заповіту не лишила, тож спадщина має бути поділена на двох.
- Давай потім про це, - зітхнула Тетяна.
Сергій не заперечував. Пробув з нею ніч і поїхав - робота.
В неї теж робота, діти, проблеми. Ледве спромоглась на сороковий день до села приїхати. Добре, що є Ірина і Валя - допомогли з поминальним столом і на цвинтарі тітка Оля прибрала. Навіть свіжим дерном обклала мамину могилу і пересадила на неї кілька нарцисів з татової.
- Хай всядеться могила, тоді пам`ятника поставиш, - порадив дядько Іван.
Тетяна дивилась на той горбик землі на цвинтарі і ніяк він не вкладався їй в одне ціле з мамою. Мама їй досі була не тут, а вдома, в хаті з теплою піччю і пирогами до чаю. Здавалося, що ось вона увійде до хати, а там в сінях Рябко в ноги кинеться, виляючи хвостом, з ліжка Мурчик скочить, Мурка звідкись вийде, пильно дивлячись в очі. І мама відкладе вишивання, чи покине шити на старій "Чайці" з ножним приводом, або й книжку покладе на стіл, між сторінками закладку втиснувши. І все буде, як...
Завжди "Чайка" стояла ось тут, біля торшера. Коли мама не шила, на ній стояла ваза з квітами, або гіпсове погруддя Лесі Українки.
- Ой, ти вибач - Тимко ненавмисно кинув і розбив Лесю, - пояснила Валя. - А машинку ми з Остапом взяли до себе. Часто підшити щось треба, то зручніше, коли вона під рукою, а не бігти сюди.
Тетяна кивнула розуміючи. Справді - так зручніше. Склала, розкидані по столі лекала, сантиметр, старі мамині викрійки на халати і домашні сукні, зошити із записами. Переглянула один, найжовтіший, з вилинялими чорнилами і масними плямами.
На одному аркуші каліграфічним маминим почерком писалось: " Піжами на Миколая. Зріст: Сергій - !82 см, Таня - 161 см, Старий - 184 см, Я - 169 см, Тарасик - 1 рік"
Тетяна пам`ятала ті піжами. Всі блакитні, з ведмедиками і бджолами. Мамі тоді зарплату не платили довго, а потім видали фланелевою тканиною. Тетяні теж не платили декретних і тоді в неї ще не було Ігора з Миколкою. Але був Тарасик. Вона так вирішила: цій дитині бути. І ось його перший "миколайчик" - блакитна піжамка.
На Різдво вони всі були в тих піжамах від мами.
- Всі люди - як люди, а ви, наче варіяти якісь, - казав дядько Іван. - Та вдягніть сорочки.
- Не хочу, - відповідав тато. - Диви, брате: як ми з внуком схожі!
- Та так, - зітхнула тітка Оля і осудливо подивилась на Тетяну.
- Мали-и-ий! - підкидав тато Тарасика до стелі.
- Обережно! - здригалась мама.
Вона така кумедна була в тій піжамі з ведмедиками. І метушилась між піччю і столом, наче бджілка. Мама мала зріст 169 сантиметрів...
- Ти, як собі хочеш, але з хатою щось треба робити, - казав Сергій.
- Тобі потрібні гроші?
- Це не головне, Таню. Розумієш: хата, коли стоїть пусткою, руйнується. Кажу тобі, як архітектор.
- Я подумаю. Але, кажу тобі - я не зможу без неї, без тої хати. Для мене там досі - мама.
- Сентименти то все.
- Може, я ж - філолог.
А потім було відрядження до Канади. На цілих півроку. А там ще одне. Тільки й встигла, що замовити надгробок і залишити тітці грошей на його встановлення.
Краєм ока помітила, з кухні зник комбайн, а з комірчини мікрохвильовка, яку мама і не виймала з коробки.
- Мої поламались, - сказала Валя. - Грошей не маю на нові, а в тебе воно без діла стоїть.
- Я мусів ту грушку зрізати, - пояснив Петро. - Вона розчахнулась в грозу і впала мені в малину.
- Що: вся, ціла грушка?
- Та яка тобі різниця? - буркнув. - Поїдеш в свою Канаду, а тут хто пильнуватиме? Мені ті бери гнитимуть в малиннику, ще тля кинеться. А оси як на них злітаються - ти бачила?
- Петре, я ж тобі плачу за те, щоб пильнував.
- Не сміши. Що тих грошей - сльози. Я ось подумав. Знаєш: пусти мою сестру пожити. Все-одно ж не продаєте хату і не живете самі. А в неї чоловік - алкаш і придурок, діти світу за ним не бачать. Ксенька роботяща, город посадить, курей заведе, якось легше буде.
- Добре, - погодилась. - Але тільки одна кімната і кухня для них. Решту не чіпати і, щоб порядок був.
- Ну, йома-йо! То ж - баба, все буде...
А тоді Тетяна повернулась із чергового відрядження, безкінечна начитка лекцій, семінари, наради, підручники, нові проекти, Тарас вступав до університету, Миколка прихворів, в Ігора на фірмі завал роботи був. І вона відчула, що втомилась. Не може, не тягне, немає сил. У травневому, сонячному Києві бракувало повітря.
Тобто, воно було, але Тетяна вже не могла ним дихати. Нестерпно захотілось додому. І бузку. Отого, маминого, білого і фіолетового, такого, що звисає з гілок великими виноградними гронами просто у відчинене вікно і пахне так, наче весь світ - одне суцвіття бузку і ти в ньому тонеш, хмелієш і задихаєшся від пахощів...
Бузку не було. Тетяна не вірила власним очам. Зняла окуляри і терла очі, намагаючись повернути їм омріяну картинку зі спогадів: від дороги на куті до самих вікон – бузок. Але щоразу як відкривала очі перед очима поставала висока, мурована з білої цегли стіна, що тяглась біля вулиці і вздовж Петрового обійстя. Майже попри самі стіни маминої хати. А бузку не було. Зовсім. На куті, на зубчатому верху стіни сидів недоглянутий, обдертий із ковтяками вовни мамин кіт Мурчик і сумно дивився на неї.
Тетяна зазирнула у двір. Поміж кольоровими мисками і ночвами голосно ґелґотали качки, товклися кури і двійко дітей, на лавці коло вікна спав хтось брудний і неголений, з хати крізь прочинені двері долинав жіночий лемент і брязкіт посуду, плакала дитина. На порозі веранди лежала стара верета, на ній сидів Петро і палив цигарку.
- Так! – підірвався він. – Тільки не кричи! То є життя. В кожного воно своє. Твоє діло сидіти в Києві, літати в Америку, а наше діло – жити. Ясно?
- Темно, - тільки й відповіла. – Геть звідси! Всі!
- Ну, Танько, то не так просто.
- І паркан свій перестав у межі ділянки! І срач за собою прибери!
- Здуріла? Які межі? Ми ж – сусіди, Танько. Та і нащо воно тобі? Ти ж тут не житимеш.
- Тебе питати не буду!
- А доведеться!
- То йди доводь! Дурепа! Робиш їй добре, щоб голова за хату не боліла, а вона ще й тебе винним зробить! Що за люди?
Вона зателефонувала Сергієві.
- Я ж тобі казав! Треба було продати, а не розводити благодійність. Викручуйся тепер сама.
Вона викрутилась. Заяви, скарги, суди, двокати, землеміри, звірки, перевірки, знову суди. Петро виявився депутатом міськради. Нічого! Справилась. Навіть, ремонт у хаті зробила. Викрутилась так, що сусід не знав як викручуватись. Довго Петро не хотів паркана переносити. Але, навіть, коли судові виконавці безсилі були, то в неї ж є Ігор. Її мужнє плече, її сила, на яку завжди можна розраховувати.
З Петром поговорили. По чоловічому. І вже наступного ранку зацокали молотки і загуділи перфоратори. Вся родина розбирала стіну і по цеглині носила за червону стрічку, проягнуту на кілочках землемірами.
- Сука! – шипів Петро.
- Ото зв`яжись з падлюками, - вторила йому сестра. – Все життя мені пересрала!
- Так, - погоджувалась Ірина. – Ми їй казали, що з часом ти викупиш в неї ту хату, просили дітей пожаліти. А воно ж – сволоч. От баба покійна – та людиною була, Царство їй небесне! Все людям помагала…
Баба? Тетяні не вкладалося це слово до образу мами. Ніяк і нікудою. Баба – то щось не з того світу, в якому жила мама. Вона не розуміла: як можуть мамині учні називати її бабою. Зрештою, вона багато чого не розуміла. Єдине, що знала точно – вона хоче сюди приїжджати, до маминої хати, повертатись спогадами в дитинство і юність, ходити цими вулицями і стежками, дихати цим повітрям.
Тетяна гладила Мурчика і чекала коли, нарешті, можна буде посадити бузок там, де він ріс у мами. І пригадувала в кого на вулиці є білий, щоб відкопати саджанець, бо фіолетовий росте скрізь, навіть, понад річкою.
Телефонував Сергій. Тетяна сказала, що на даний момент мамина хата коштує вісім тисяч. З наступного відрядження вона віддасть братові його чотири.
- А з хатою що робитимеш?
- Не знаю, - чесно зізналась. – Ось пройдусь понад річкою, подумаю.
А над річкою клубився вечірній туман. Якась дрібна риба вистрибувала з хвиль, ловила сонячні промені і пірнала назад у воду. В кущах верболозу вовтузились пташки, на болоті, у заплаві коло берега стояв на одній нозі лелека.
- Який ти гарний, - усміхнулась Тетяна. – Дітей багато приніс цьогоріч?
Лелека подивився на неї пильним оком і,стріпнувши крильми, зацокав дзьобом. Тетяна хотіла ще щось йому сказати. В голові крутився вірш:
Лелеко, лелеко,
Чи до осені далеко?
Але не встигла. Бо над головою промайнула тінь, зашурхотіли крила і на болото опустився ще один птах. Вони стали поряд, так, як ото лелек малюють на пасторальних картинках і зацокали дзьобами.
- Та що ви кажете? – засміялась Тетяна. – Якби ж я могла вас розуміти!
Вона пішла далі стежкою, наслухаючи плюскіт хвиль, пташине цвірінькання і шелест вітру в молодому листі.
Телефонували з Академії. Знову поїздка до Торонто, знову надовго. Як та птаха перелітна. Тільки крила не свої, металеві. Бо – літак, бо – людина.
Ішла і видивлялась в людських обійстях кущ білого бузку. Чомусь, він їй був зараз потрібніший за все на світі. А його ніде не було.
Зате була дівчина на рибальському підмостку. Плакала і ловила дрижаки від прохолодного вечірнього вітру і течії річки.
- Що сталось? – спитала Тетяна.
- Та нічого, - махнула рукою. – Все добре.
- Коли все добре, то плачуть трохи не так, - присіла біля дівчини.
- А як?
- Радісно плачуть, так, що аж сльози іскрами щастя блискають.
- Щастя… - Зітхнула дівчина. – Подивилась би я на вас, як би ви від щастя ридали, якби залетіли. Всі такі мудрі…
- Хто всі? Він тебе покинув? Відмовляється від дитини?
- Ні! Вітька ніколи! Він добрий. Але нам жити ніде. Він, хоч і автомайстер, і заробляє добре, але знімати квартиру – дорого. В нього ще двоє менших є, а моя мама каже, що в хату його не пустить. Вона, взагалі, не хоче зі мною говорити. А тато б`є. Уявіть: мене, не просто дорослу, а вчительку б`ють, як малу дитину.
Тетяна усміхнулась. Згадала, як тоді, роки і роки тому назад, приїхала додому, як боялась сказати, боялась їсти, щоб не знудило, як, врешті, тихцем зізналась мамі, спакувала валізу і хотіла вкрасти в батька трохи грошей, щоб десь в гуртожитку перебути до пологів. Або до того часу, поки коханий одумається…
А тато прийшов до кімнати, обійняв її, посадив на коліна і сказав:
- Плач!
Вона не зрозуміла.
- Плач зараз, бо потім не можна буде. Сльози шкодять дитині, коли вона росте в животику. А, коли народиться – то вже ніколи мамі плакати.
І Тетяна плакала, як ніколи до того. А потім зайшла мама і вони вдвох захлипали. На що тато розсердився і сказав, що сирість в хаті гріх розводити, оскільки дитя в сирості може захворіти.
Мама тоді ще працювала, тож тато був з Тетяною всю вагітність, допомагав писати дипломну, варив борщ і гречку на гуртожитківській кухні, а потім прав пелюшки, пильнував соски, пустушки, брязкальця, прогулянки, щеплення. Тетяна досі з трепетом згадує як зціджувала молоко в пляшечку у закапелку на кафедрі, а тато ловив хвилини, поки Тарасик спить і прибігав забирати в неї те молоко.
А як він гуляв з малим у скверику! З молоденькими мамами. Ті мами вважали його професором – стільки всього він їм розказував. А він ще й кокетував з ними. Обіцяв на всіх одружитись, коли прийме іслам.
А одного дня, там же, у скверику, тато познайомився з Ігорем – самотнім і зовсім безпорадним татусем, якому б ще рости і вчитись, але в нього так склалось…Де тонко – там рветься. Ігор дитбудинківський, в нього нікого в світі не було. Поки не з`явились Наталя і Миколка. Тобто, спочатку Наталя. А потім народився Миколка. А Наталя померла в пологах. Ігор на економічній кібернетиці навчається, в нього плани… Які там плани? Миколка.
Тато привів їх до Тетяниної кімнати і нагодував борщем. Наступного дня в тата стало двоє онуків.
- Яке щастя! – казав тато, садив хлопців собі на коліна і гоцав з ними «Їхав-їхав пан-пан, на конику сам-сам!»
Зараз Ігор – провідний спеціаліст ІТкомпанії і Тетянине надійне крило в житті. Тарасик - юристконсультом працює. А Миколка вирішив стати архітектором, як дядько Сергій…
- Ти що – топитись зібралась? - спитала Тетяна.
- Не знаю, - схлипнула дівчика-вчителька.
- Не раджу.
- А що порадите?
- Тебе як звуть? Чи вас? Перепрошую, колего?
- Світлана Адріївна. Ой! Просто Світлана.
Тетяна заглянула їй в очі:
- Пораджу, Світланко Андріївно лише одне – жити!
- Як?Де?
Тетяна дістала ключі з кишені светра:
- Тримайте! І живіть щасливо!
Вона розповіла їй свою історію. Всю, як є.
- Ваша мама мене вчила, - усміхнулась Світлана. – Яка ж вона була світла і добра! І вміла навчити. Я, дивлячись на неї, вирішила вчителькою стати – чесно.
- Я теж, - усміхнулась Тетяна.
Вони прийшли вдвох до неї пізно ввечері. Несміливо тупцяли в порозі, хлопець опустив очі донизу, наче дірки в підлозі хотів ними просверлити.
- Мені соромно, - сказав. – Така ситуація, а я не маю куди жінку привести. Трохи згодом я більше зароблятиму. І ми якось…
- Не переймайся тим, - відповіла Тетяна. – Будьте, як вдома.
- А ви не боїтеся нам хату довірити? – спитала Світлана. – У вас вже були проблеми з квартирантами. Вам же мав би хтось сказати, що ми не такі, що ми нормальні. Спитайте про нас в школі, в мене на роботі.
- Навіщо? – усміхнулась Тетяна. – Я про вас усе знаю.
- Звідки? – здивувалась Світлана.
- Мені лелеки над річкою розказали.
- Чим ми можемо вам віддячити? – спитав Вітька.
- Комуналку платіть вчасно. І садок не нищіть.
- Це без обговорень. Ми ще й досадимо. Хочете? Тільки скажіть що: яблука, груші, сливи?
- Бузок білий посадіть. Отам, на розі паркану.
- Буде зроблено! – сказав Вітька. - Знайду найкращий кущ і посаджу восени. А ви авто маєте? Приїжджайте будь-коли як є потреба. Я все вмію, з будь-якого тарантаса можу ляльку зробити.
Тетяна приїхала аж наступної весни перед Великоднем. Спочатку пішла на цвинтар, прибрала на могилах, поставила нові лампадки, посиділа біля рідних могил. Дивилась як в небі летять пташині зграї і думала вголос:
- Мамо, тату! Якби ж то ви мені пташками вернулись з Ирію…
Підійшла до хати і перше, що побачила - хата вибілена чисто, вікна пофарбовані, під вікнами нарциси пробиваються, біля куща чайної троянди цвітуть підсніжники, а на лавці, під весняним сонечком гріється розповнілий Мурчик. Одне око відкрив, подивився на Тетяну, потягнувся і далі поринув у ситий кошачий сон.
- Ой! Ви приїхали! Доброго дня! – почувся голос.
То Світлана. Поки дитина спить, вона вибирає сухі гілки малини і вигортає торішнє листя.
- Доброго! Тримай – то вам.
Тетяна подає їй коробку цукерок і сумку з гостинцями, а сама зовсім трішки відгортає покривальце над колискою.
- Знайомтесь, - каже Світлана. – Це наша Тетянка.
Чомусь, плакати захотілось, ледве стрималась. А на душі так тепло стало, наче в неї янгол подмухав.
- Як ви? – спитала. – Справляєтесь?
Світланка аж засвітилась:
- О, так! Вітьку зарплатню підняли, то ми дещо підкупили до хати. Рахунки оплачені, зараз покажу. А так – то ми тут сіємо, садимо, тини плетемо. Єдине що…Ми обіцяли бузок посадити, але не посадили. Він сам виріс. Ось подивіться! Ви торік як поїхали, ми там розчистили все, прибрали. Бо сусід такий лихий був, що не хотів прибирати. Сказав, що ми не хазяї тут, отже нічого нам вчити його що і як робити. То от, коли ми з Вітьком розчистили цегляні друзки і цемент, побачили, що там зі старого кореня ростуть молоді пагони.
Вона показала. На розі, між хатою і сусідським парканом тяглись догори молоді гілки. На них сиділи дві маленькі пташки і голосно цвірінькали.
- Ой! Які милі! – сказала Світлана. – І щебечуть як гарно! Певно щойно з Ирію повернулись і радіють.
- Повернулись, - прошепотілі Тетяна. – Так і має бути. Все саме так і має бути…
Любов Бурак

Призраки нашей памяти

  • 13.02.19, 00:38
Время, оно способно выработать привычку близости — от слов "привыкание"и "близко". К любви это не имеет никакого отношения.
Некоторых "потерянных" для нас людей мы носим в долгосрочной памяти годами, как будто и не расставались; других, которые перед глазами, забываем сразу, как только отводим глаза.
Правда в том, что тех, кого мы помним, давно уже нет.... Те, кого мы помним, — призраки нашей памяти. Реальные — живые — они (да и мы!) начали меняться в тот момент, как только произошло расставание.
И теперь это другие люди — люди, которые способны жить без нас. Потому что, оказывается, мы все можем жить друг без друга. С другими или сами по себе. И иногда даже счастливее, чем если бы застряли в чьем-то прошлом или собственных иллюзиях.

По сему, незачем обманываться: прошлое закончилось, даже если будущее так и не наступило.

Акушерское остинато

  • 07.02.19, 00:21
В родзале своя музыка...
Это аккорды, состоящие из ритмичного пульса беременной и её учащённого дыхания...
Изменчивого, только, Боже упаси, не монотонного, сердцебиения ребёнка в родах, и тахикардии врача акушера гинеколога...
Оглушающе - бесшумно падающих капель во внутривенной системе, почти неслышного щелчка ножниц, пересекающих пуповину и неимоверно желанного первого крика ребёнка...

Всё это сливается в музыку... У каждой беременной и роженицы - свою, единственную и исключительную... Она никогда не повторяется, словно невидимый композитор находит всё новые и новые ноты.

Повторяется только партия врача. Этакое музыкальное, бесконечное остинато...

Усталость от понимания того, что ответственность за две жизни одновременно - эта привычная ноша - сейчас незаметно увеличивает уровень кортизола в крови, заставляет организм работать на пределе, что существенно повышает риск инсульта и сердечного приступа. Высокий кортизол снижает процент усвоения кальция и коллагена, делая кости более хрупкими и замедляя процессы регенерации. Также постепенно угнетаются функции иммунитета, деля организм врача более восприимчивым к болезням и инфекциям.
Прислушиваясь к понижению ритма сердца ребёнка внутриутробно, акушер своим собственным внутренним адреналином и тахикардией, как-бы просит природу - «А давай я сейчас своим здоровьем компенсирую эти падения ритма сердца малыша, чтобы в финале, абсолютно чужая и незнакомая мне женщина услышала симфонию радости материнства».

А за спиной врача - множество невидимых дирижёров... Наследственность, еще не познанные человечеством инфекции, само поведение женщины, её уровень окситоцина в крови и её собственная ценность материнства, хронический стресс, недообследованность... Его величество случай... Воля Божья...
И это, зачастую, не укладывается ни в один клинический протокол....
А услышав долгожданный первый крик ребёнка, нащупав рукой сокращённую матку, оценив, слава Богу, стандартную кровопотерю - бежишь в следующий родзал играть свою партию, ещё не восстановив силы, но держа лицо...
Ведь твоим зрителям и слушателям абсолютно всё равно - какой там у тебя уровень кортизола...

А утром на обходе...
- Женщина, а кто у Вас роды принимал? Как звали врача?
- Ой... такая маленькая, симпатичненькая, лет тридцати, в голубенькой шапочке...
- А маникюр Ваш нужно будет немного обрезать. Вам неудобно будет ухаживать за малышом...
- Что Вы такое говорите? Моя мастер Людочка так старалась... так старалась.........

В родзале своя музыка... Бесконечное акушерское остинато...
Наташа Яремчук