Я обезжи…
Я обезжиренный.
Я вширь
Растягиваю
Тело.
Я знаю,
Не такого ты
Хотела
Меня.
А не меняюсь
Я с тех пор,
Как высосали те
Из пор
Всю боль,
Весь пар,
Весь прок.
И выставили на потеху
Проклятым.
И я бы имя
Бога дал
Тому,
Кто высосал бы яд,
Все то,
Меня чем сделать
Обещали
Человеком.
Мой капитан
Отчалил.
Отдал швартовы,
Разрубил канаты,
Порвал со мной
Все связи,
Крутанул штурвал,
И взяв свое зеро
Пошел на дно.
И эхом накатилось,
Как девятый вал:
Мы больше не увязнем
С ним
В безумных приключениях.
Он бросил на причале,
Чтоб подохнул от отчаяния
Я тут.
И чайки перетрут
Мою печаль
С костьми и чешуей.
И хуй с ним.
Теперь я не такой,
Как ты хотела.
Я – обезжиренное тело.
Я – обезвоженный сосуд.

7.11.2009

Здесь и кос-то нет.
Здесь ни впрямь,
ни вкось,
ни пружиной.
Здесь мужам пришлось
кости положить.
Разложиться
по богатым жнивам.   
Знать, пшеница
тут заколосится.
Знать,
душистый будет хлеб,
на столах у знати,
чьи глаза лобзает небо,
нежно,
будто мать.

28.10.2009

Улыбаемся.
Скоро вылетит кто-то в окно.
И тебя позовет разряженный давно
телефон.
Ты услышишь  в динамике
голос забытый, на фоне
подкрепляющих страх
какофоний.
За тобой пришли твои сны.
Пожелтевшие метры ногтей
к тебе тянут.
Твое место отныне - нигде,
собирай чемоданы.

Они ждали свой час
под кроватью, в шкафу
в зеркалах,
среди пыльных игрушек
забившихся в темном углу.
Они сеяли страх
в твой больной, обезумевший
ум,
создавая в нем
червоточину.

Улыбайся пока.
Скоро вылетит почка
из изгнившей  полости рта.
И напишет кровью язык на полу:
"омерзительно".
Ты поймешь, что существование
зыбко,
и твои полпути дважды пройдены.
А они голодны, нужно плоти им.
Чье-то платье

промелькнуло в окне сверху вниз -
кто-то выпотрошил свою душу
на вымытый только карниз -
ты тут больше не нужен. 
Там найдут миллион применений
бессмысленной туше
твоей.
Пожелтевшие метры ногтей 
будут рвать тебя на хостии.
И их вложат в изгнившие рты
всех тех, кого ты
непростительно так
обольстил, осквернил, обескровил,
сломал, обесточил.
Но пора ставить точку
в твоих послесловиях.

Твоя новая жизнь начинается
здесь и сейчас.
Твои части уполномочены
чувствовать боль и
испытывать страх.
Тут
ты начнешься с нуля.

Улыбайся!
Ты - вуаля!..

Мы и на пятки
друг другу наступим,
дайте лишь пятки.

Мы не печати
на этих листах,
а отпечатки.

Кто-то забыл натянуть
на преступные руки
перчатки.

И в совершенном
злодеянье   
его уличат.

Он не виновен,
и это всего лишь
причуды.

Так и не смог
разобраться, понять,
где грех, а где чудо.

Он узнавал
этот мир с горяча,
через боль, чересчур.

Если
начнем говорить
мы, он замолчит.

Если
мы замолчим –
изольется в речах.

Чем все
проще вокруг тем
быстрее он чахнет.

И у него
на это
хватает причин.

А мы не печати
на этих листах,
так давай помолчим.

Мы ведь и так
злоупотребляем
гостеприимством.
 
А у двери уже
нервно бычкует
рассерженный пристав.

Его оторвали
от рюмки
горького чая,

Ведь кто-то забыл натянуть
на преступные руки
перчатки.

у-лю-лю-лю-лючки
Всех люблю-люблючки
Всех целую в очки,
в ручечки, и в щечки,

прип.:
Всех на свете я люблю,
улюлюлюлюлюлю.

Буду я цветочки
всем дарить девчечкам,
кого повстречаю,
всем скажу:
"приветы, мои хоросые, Ы"

прип.

Все такие пупсики,
усипусипусики.
Все мои любимые,
Все вы мне родимые.

прип.
прип.
прип.
 

Хромаю по тебе.
Думать трудно.
Каждая мысль
в твои упирается

пальцы.
Скользит по руке,
по плечу,
по щеке,
и погружается

в волосы.
Я просыпаюсь,
как будто
от долгого плена
древнего

анабиоза.
И все не в серьез.
Даже то,
что казалось
предельно

серьезным.
Все, вдруг, срослось.
И даже то,
что, казалось,
срастаться

не создано.  
И я качаюсь,
как челн на волнах,
опьяненный
заряженным

воздухом,
рядом с тобою
нелепых постыдных
желаний
рудами

обогащенным.
Но не учло
наш
конгломерат    
изощренное

мироустройство.
Нас разделили
по разнице
наших
химических

свойств.
Хочется криком
прорваться
к тебе.   
Но не достать

даже криком.
И обезумясь
кружусь
с твоей тенью
в сюрреалистическом

танце.
И кружусь
с твоей тенью,
твердя безустанно
в холодном поту:

"Не сломаться бы".
И каждая мысль
в твои упирается
пальцы.
Скользит
по перстам,
по плечам,
по щекам,
по нечаянным трупам,
по чьим-то костям,
по растянутым
меж берегов,
что не могут коснуться
друг друга,
провисшим мостам,
по напряженным,
кожей гусиной
покрытым местам.
Только толку?

я опять опоздал.
Восемь девятых -
И не хватает
лишь
маленькой четверти,

чтобы добраться…
и обезумясь,
с тенью твоей
кружимся

в призрачном танце.

Кружимся в танце…

Улицу мерю
шагом отточенным,
посмотришь - не человек -
лекало.  
Откуда во мне,
словоблуде законченном,
метрическое начало?

А город -
словно ремарковский тыл:
серый, осунувшийся,
немой.
И фонаря свет
сквозь ржавую пыль,
вместо солнца над головой,

стекает медленно,
меня окружая
своею грязно-желтою тушей.
И бескомпромиссный мой шаг
пачкает
жирными лужами.

Вот, в лужах
отражение вижу
мыслей, идущих со мной
нога в ногу.
И терзает меня одно -
такой молодой,
а мыслей так много -

маршем проходят
по мокрой булыжной,
дома с грохотом
размозживая.
И на замену картине прежней,
возводится новая,
и такая живая:

Вот он - тонет
в пшеничном ложе -
я - свежий,
Солнцем помазанный.
И растекся под бархатом кожи
сок
приближающегося экстаза.

Но в витринах,
смотреть тошно,
туча движется измученная.
И тащат ноги
могучую ношу,
мрачную,
сальную, мучную.

И вот, бредет она -
громадина -
витринами множась,
полнея.
И рожа ее в губной помаде
блядей,
которых на себя мерил.
 
Вырвать если б
из себя душу.
Вырваться б
из тела долой.
Да только влип
в эти лужи по уши.
И рушится улица подо мной.

Вы не видели,
Как умирали цари,
Как отнимало у царей
Их Ноги.
Как разлагалась плоть царей,
Растекалась по парчовым  одеждам,
Как растекались умы их по клафтам,
Как растекались цари по узорам полов.
Как воняли царские тушки.
Вы не видели кладок мушиных яиц
В головах царей.
Как окутывали голые мышцы их
кольца червей.   
Вы не видели, как целовали цари
Ноги рабов,
как становились рабами
Цари,
как целовали
Ноги царей.
Как бились лбами цари.
Как стекло, разбивались их лбы.
Как катились глыбы их тел
В котлы удела.
Вы не видели, как раздевались цари,
и тела свои вкладывали в руки друг друга,
Как бережно гладили кончики пальцев тела.
Как сливались губы царей
И сплетались их языки.
И как плакали после цари.
Как плакали в плечи друг другу.
Изнывая от жара стыда.
От едкой боли позора.
От жажды любви.

Упускай.
Упускай тот момент,
когда на географии лиц,
ты достигнешь,
пройдя коридорами лет,
безобразно конечных границ .

Не простой
у тебя эпилог,
опустел твой исчерпанный взгляд.
Не простаивал так,
как стоять бы не мог
увидавший врага солдат.

Ты венок
на себя одевал,
переламывая спины скал.
Ты вином
омывал свой оскал,
а теперь упускай.
Пускай,

отпоют
твой величественный,
бьющий ритм победный шаг.
Но чтоб снять
с благодарных голов -
не найдется и пары шляп.


Не найдется
среди голосов
одного, чтоб тебя обласкал.
На обрывке земли,
между двух полюсов,
ты так тщательно все упускал.

01.08.2009

В моих водоемах пусто.
Во мне беснуются эти.
И ветер в лицо искусственный.
И крепко сжимаю ветер.

А на языке приторно.
Нёбо сухое, вязкое.
Снова срываюсь на крик, но
напяливаю рясу

молча. Без энтузиазма.
Промою липкое горло.
В храме бетонного города
буду молиться, гордый

и покоренный. Ведь
лишь для покорных молитвы.
Их проиграны битвы
изначально и впредь.

Головы их безлики.
Головы их к иконам
сладострастно приникли
и утоляют голод.

Голод грехов, распутства,
жадно вдыхают, как ветер.
И вера их так искусна!
И беснуются эти…

Вышел из храма. Пусто
в душе.
Вслушаюсь в детский плачь.
Кустами райскими устлано все,
а за кустами - искусство…
А за кустами искусство.
Там грешная и палач.

10.07.2009