Горечь (рассказ)-1

       То и дело опираясь о стену, судорожно цепляясь озябшими до костей, дрожащими пальцами за крючки, вбитые в глиняную штукатурку, Маше кое-как удалось добраться до двери. Перед глазами мелькали загадочные блики, ослабевшие вследствие продолжительного недоедания ноги подкашивались, едва выдерживая вес изнурённого тела.
      Ещё год назад знакомые восклицали, высказывая родителям девочки своё восхищение:
       -- Ой, как же ваша дочь выросла! Уже совсем взрослая!..
       Чего уж там!.. Маша Зайцева действительно казалась старше своих законных двенадцати лет: в течение какого-то года угловатое подростковое тело удивительным образом налилось жизненной силой, округлились бёдра, изменилась походка, во взгляде появилась женственность, придающая известное очарование лицу.На неё стали обращать внимание старшие парни, провожая её какими-то странными взглядами, почему-то принуждающими опускать взор и краснеть.
        Так было ещё осенью, когда правление колхоза устроило праздник в честь окончания уборочной страды. Урожай зерновых культур превысил ожидания во много раз, так что с уборкой едва справились.
         Праздник... Много людей сидели за грубыми столами, поедая нехитрую снедь, веселясь, кушая незамысловатую еду, с наслаждением попивая мутную водку. По всей округе разносились ароматы вареной картошки, огурцов, жаркого из телёнка; лица людей излучали удовлетворённость жизнью и надежды на лучшее. Сосед, дед Никон, участник Первой мировой войны, играл на старой гармошке, беззастенчиво подмигивая пляшущим бабёнкам. Со стороны могло бы показаться, что подлинный рай находится именно здесь и чего ещё можно требовать от жизни. Сколько человеку нужно для ощущения счастья? План первой пятилетки выполнен досрочно, земля находится, как уверяет председатель колхоза, в полной собственности народа, а товарищи Сталин и Каганович денно и нощно беспокоятся об интересах серого крестьянина-шапочника.
 Куда же рассеялись иллюзии, куда улетучилась радость, куда исчезли хлеб и коровы? Из сотни голов, которыми гордилась деревня, к концу зимы осталась всего одна, да и ту реквизировали какие-то плохие дядьки с "кирпичными" лицами, одетые в кожаные куртки, а её владельцев увезли в неизвестном направлении.
        Хлеб... При воспоминании об осеннем пиршестве Маша почувствовала, как нечто жестокое и неумолимое сжало внутренности, вызвав острую и тягучую боль, -- так давно ей не приходилось есть. В течение осени в деревню несколько раз приезжали продотряды. Какие-то "не наши" люди принуждали крестьян сдавать в фонд государства всё зерно, а впоследствии и картошку. Они обыскивали сараи, чердаки, срывали полы, полагая, что где-то там могут находиться припрятанные припасы. К сожалению, отец Маши считался единоличником. Имея своё поле, он трудился с раннего утра до глубокой ночи, владел собственной пасекой из полусотни ульев, содержал несколько коров, почти полсотни свиней; вся живность находилась в добротном помещении, а ещё в его распоряжении были маслобойка, круподёрка и кони.Его арестовали в ноябре по доносу одного из ретивых членов колхоза. Конечно, это мог быть один из многих завистников, но разве таких мало?..
      Следует сказать, что в колхозы народ вступал с неохотой. Почему, спрашивается, если власть обещала едва ли не золотые горы? Да всё объясняется просто. При советской власти было известно несколько видов коллективного хозяйства: общества совместного обрабатывания земель, кооперативы, общины и коммуны. Если в первых трёх видах каждый получал то, что заработал, независимо от размеров личного имущества, и мог в любое время расторгнуть договор с обществом, то при коммуне обобществлялось также личное имущество крестьянина, а за труды деньги не выплачивались. Вместо денег вёлся подсчёт трудодней, а в конце года каждый труженик получал определённый процент от общего количества совместно выработанной продукции, однако в зависимости от количества едоков в семье и имущества. При вступлении в колхоз заявитель практически дарил коллективу всё своё имущество. Часто случалось, что приезжали "плохие дядьки" и начинали разбирать крышу дома, если она была из жести, или уводили коров, увозили ульи -- в общественную собственность. Далеко не всегда всё отнятое должным образом содержалось; обычно коровы или пасеки хирели без досмотра и гибли. Зная эту практику, крестьяне редко вступали в колхозы по собственному желанию. В принципе, от вступления туда мог выиграть лишь нищий пролетарий, не имеющий ничего. А для власти коммуна была чрезвычайно выгодной, поскольку обеспечивала тотальный контроль над сельским населением и превращали его в раба.
         Вот почему родители Маши Зайцевой решительно отказывались писать заявление о вступлении в колхоз. Им угрожали, называя контрой, кулаками, тиранами. Да о какой тирании могла идти речь, если всё имущество было нажито тяжёлым трудом? Но, увы, ничего не попишешь... После того, как увезли отца, прибыла бригада комсомольцев и тщательно обчистила жалкие остатки продовольствия, которые ещё можно было отыскать.
         После этого жить становилось с каждым днём мрачнее и холоднее. И ещё голод... После конфискации коров, свиней, пасеки, зерна, пришли колхозные мужики, которые увели козу и переловили всех кур. Один из этих дядей не погнушался даже выдернуть грубой, грязной рукой красную ленточку из длинной Машиной косы. А потом, как раз в канун первого снегопада, разобрали крышу: ведь колхоз нуждался в качественной листовой стали...
        Голод...С утра просыпаться очень тяжело из-за головокружения. Спали в одежде. Во-первых, потому что простыней не осталось, как и подушек. Иногда матери удавалось обменивать их на ведро зерна или муки. Во-вторых, из-за вечного холода. Дрова находились в лесу, а привезти их оттуда нечем. Да и наказывали серьёзно, если поймают -- расхищение социалистического имущества. Если бы даже удалось добраться до леса пешком по снегу, чтобы набрать валежника, вернуться обратно было бы проблемой -- сил не хватало. Один из соседей однажды отправился в лес, набрал хвороста, но поле преодолеть не сумел. Так и замёрз...
       Головокружения и слабость -- вечные спутники голода. Иногда удавалось собрать хвороста и старой соломы в саду или огороде. Ещё попадались сухие, вымерзшие стебли кукурузы. Казалось, это же совсем рядом. Но и такой груз дотащить до дома был чреват одышкой и обмороками. Кое-как запихнув сие ненадёжное топливо в печь, мать осторожно разжигала огонь и вскоре хата наполнялась дымком. Как-то в подсознании человеческом едва ли не с пелёнок запечатлевается, что дым -- неотъемлемая часть огня, тепла, а значит и жизни. Поэтому при первом же запахе дыма Маша и её младший брат Ваня (которому в ту пору исполнилось семь лет) подбирались поближе к печке и вдыхали этот запах с превеликим наслаждением.В эти минуты в глазах детей отражалось подлинное блаженство. Если удавалось найти что-то съедобное, мать готовила похлёбку. Например, из картофельных очистков или мышей...
 К семье "врага народа" не проявляла сочувствия ни одна живая душа. Соответственно, никому и в голову не приходило незаметно подбросить пару сухарей вконец отощавшим деткам, которые своим видом напоминали мумии.
       Мать уже давно не плакала -- слёзы высохли. В её некогда красивых глазах поселилась мрачная, неутолимая тоска. И волосы стали белыми-белыми...
      Утром приходилось труднее всего. Главная сложность состояла в процессе подъёма, когда надо было принудить измученную плоть подняться с кровати. Тело, до того истощённое, что под его весом давно не скрипели ржавые пружины, напрочь отказывалось воспринимать повеления разума. Но вставать было необходимо, ибо подъём означал движение, а движение есть жизнь.
        Пошатываясь, даже не пытаясь подавлять хроническую зевоту, добирались до двери, чтобы начать поиски чего-нибудь съестного. От голодного взгляда не ускользали ни одинокие былинки со съедобными зёрнышками, ни мышь, ни кошка; он то и дело рыскал во все стороны. Вслед за сестрой плёлся Ваня, чьё тщедушное тело ёжилось в старенькой телогрейке, оставшейся после отца.
     -- Ванюша, ты двигайся, -- слабым, точно чужим голосом произносит мать, следуя сзади. -- Старайся, миленький, не то замёрзнешь.
       В процессе поисков собирались всевозможные горючие материалы -- соломинки, хворостинки, щепки. Но много ли этого добра возможно добыть из-под снега? Ещё в конце осени мать разобрала на дрова чердаки хлева и сарая. Как будто предчувствовала, что наступит необходимость. Расходовали эти запасы весьма экономно, но зима выдалась очень суровая, вследствие чего от дров не осталось ничего ещё до наступления февраля.
        Быть изгоями -- плохая судьба. Слова "враги народа" и "дети врагов народа" заставляют шарахаться даже родственников. В двухстах шагах от Зайцевых жил человек, приходившийся Маше родным дядей.Он вступил в колхоз ещё за два года до описываемых событий, и когда сестра пришла к нему за помощью, грубо вытолкал её прочь.
       -- И чтоб духу вашего здесь не было! -- вопил он на всю улицу. -- Ничего от меня не получите, контра проклятая!..
      После этого мать приказала детям навсегда забыть о существовании дяди.
       Неспеша, по крупицам, собирали на скудную баланду и растопку ненасытной печи. Спешить было некуда, поскольку этой несчастной семье колхоз объявил бойкот. Узнав, что всем, кто имеет отношение к колхозу, выдаётся паёк, состоящий из куска чёрного, как матушка-земля хлеба и какой-то крупы, мать хотела устроиться хотя бы уборщицей или разнорабочей, но её не приняли. Всё-таки "жена врага народа"... "Детей врага" отказались учить в школе.
       Пока печь отдавала остатки тепла, семья подкреплялась горячим наваром. Точнее, кипятком, в котором, при тщательном рассмотрении, можно было заметить несколько зёрнышек.
       -- Ма, а что, если сходить на колхозное поле? -- спросил как-то Ваня, мечтательно глядя в окно. -- Там ведь остались зёрна...
      --Не вздумай! -- жёстко прервала мать. -- Нельзя!
       Ей приходилось слышать о случаях, когда доведённые до отчаяния люди пытались выковырять из-под снега прошлогодние зёрнышки. Согласно закону об охране социалистической собственности, все они получали по десять лет лагерей. Но объяснить голодным детям глупость и бессмысленность сего закона -- занятие довольно сложное и трудоёмкое, если учесть, что от продолжительного недоедания голова почти не соображает, а язык ворочается с превеликим трудом.
       А ещё страх... Он поселился в сердце вместе с голодом и насилием. После ареста мужа женщине пришлось немало претерпеть от односельчан. У людей ведь как у кур: стоит лишь упасть -- заклюют, затопчут. Были и угрозы, и наглые приставания, и камнями бросались, и плевали. Была и попытка поджога. Поначалу даже били детей -- отпрыски тех, которым власть как бы дала на это "добро". Сложно представить, до какой степени мог бы дойти произвол нищих пролетариев-колхозников, если бы не массовый голод, отвлёкший эти не отягощённые интеллектом и совестью умы на более приземлённые темы. Как раз опасаясь за жизни детей, мать предпочитала молчать и оставлять политические темы далеко в стороне.
 После полуденного отдыха подниматься было сущей пыткой, но следовало снова отправляться на поиски еды и топлива. Принимая мучения детей близко к сердцу, мать постоянно терзала себя при виде их истощённых фигурок. А ещё боялась, как бы их не увезли в приют. Подобные факты имели место. Как правило, дети исчезали навсегда. Обыкновенно их помещали в трудовые колонии, в которых по системе "гениального" Макаренко из них "делали" послушных исполнителей-рабов.
          (прод. следует)