Шутки богов 1

    Что есть чудо? На первый взгляд, вопрос странный и нелепый. Каждый из нас обладает известной долей воображения, чтобы представить себе нечто необыкновенное, не поддающееся рациональному объяснению. Куст, горящий ярким пламенем, при этом не сгорая, мгновенное исцеление слепого или паралитика, таинственное превращение яростного жёноненавистника в женщину… Какими возможностями, какой властью, какой волей и мудростью следует обладать для того, чтобы повелительным голосом уверенно произнести: «Встань и иди!»?

    Николай Изюмский никогда не жаловался на отсутствие воображения. Впрочем, как и многих других, более или менее полезных, качеств. Природа щедро наградила его красотой и стройностью, выносливостью и трудолюбием, силой воли и аналитическим умом. Казалось бы, что с такими качествами сам бог велел достигать высот в различных сферах человеческого бытия – в науке, культуре, карьере. Даже школьные учителя, словно предугадывая неминуемое превращение юного Коли в гения или, по меньшей мере, ректора солидного вуза, всячески поощряли его начинания. Наверное, так бы оно и случилось, если бы природа, словно насмехаясь, не наделила его чувствительностью, воображением, мечтательностью и честностью. Согласитесь, что эти черты не позволительны для человека, которому предстоит «сделать карьеру».

   Поступая в университет, он искренне верил, что люди науки все без исключения честны и дружны. Защищая дипломную работу, он верил в понимание и радушие интеллектуалов; сдавая экзамены «кандидатского минимума», он всецело доверял научному руководителю. С женщинами он был неизменно честен, искренен и предельно учтив, как средневековый рыцарь. Нельзя сказать, что всё это принесло ему большую пользу, но разве весь смысл добра должен состоять из материальной выгоды?

    Первый вариант кандидатской у него украл «родной» научный руководитель, второй требовал непонятной и постоянной доработки. По крайней мере, так объясняли ему различные доценты и профессора, незаметно воровавшие из его трудов целые главы. В то время, как некоторые бывшие сокурсники успели «сделать защиту» и занять удобные кабинеты в вузах или министерствах, Николай продолжал оставаться скромным ассистентом. Это унизительное положение, поскольку исключает уважение со стороны именитых специалистов, с одной стороны, и студенческой аудитории – с другой. Неопределённость в работе влекла за собой и неопределённость в доходах, а это исключало возможность обзавестись семьёй. Кому нужен нищий и жалкий кавалер?..

    Для того, чтобы научить нас уму-разуму и помочь нам что-либо осознать, жизнь иногда бывает вынуждена ткнуть нас носом в грязь. Так поступают со своими питомцами многие владельцы котят. Жизнь – как добрая бабушка: пожурит, но тут же и пожалеет. Наверное, она сжалилась над Изюмским, потому что в один унылый осенний вечер подняла его с уютной постели и погнала на кафедру, где он числился: ему вдруг вспомнилось, что, закрывая кабинет, забыл выключить свет. Поздний вечер, почти безлюдные улицы; Николай, изобразив самое жалобное выражение лица, упрашивает вахтёршу пропустить его. Волнуясь, он взбегает на четвёртый этаж. Кабинет, накануне запертый его же рукой, почему-то открыт. Как же был удивлён Николай, увидев, что за его столом восседает юная аспирантка Люся и старательно списывает что-то из его папки. Над нею склонился сам заведующий кафедрой; едва касаясь губами розового ушка девицы, он что-то ей шепчет, водя пальцем по листам Изюмского. Поговаривали, будто эту парочку связывают отношения более интимные, нежели работа…

                Лучшее средство защиты – нападение. Вместо того, чтобы снисходить до унижения перед подчинённым, прося у него прощения, заведующий обрушился на него с выговором по поводу оставленного освещения, а напоследок назвал его неудачником. Пока он говорил, Люся взирала на виновного широко раскрытыми глазками с видом невинной тупости; столь же невинной можно было бы назвать и её улыбку, если бы в ней явственно не угадывалось презрение…

                В эту ночь ему не удалось уснуть. Перед сознанием вдруг раскрылась великая истина: находясь в окружении подлецов и тупиц, честный человек карьеру сделать не сумеет. В его существе внезапно всё перевернулось; идеалы, воздвигнутые ещё в детстве, сокрушились. Закуривая очередную сигарету, измеряя комнату взад-вперёд большими шагами, Николай безучастно наблюдал, как в его существе происходит нечто подобное землетрясению. Он видел, как рушится великий и священный храм, как падают колонны, статуи, жертвенник; напоследок с потрясающим грохотом обвалился свод, превращая сей шедевр в безнадёжные развалины.

  Момент требовал незамедлительного увольнения с работы, что и было приведено в исполнение. Но куда податься, чем зарабатывать на хлебушек насущный? В тридцать пять лет-то! Николай уяснил ещё одну важную вещь: посвятив себя науке, он утратил связь с миром обыкновенных людей и их низменными материальными потребностями. Теперь, столкнувшись с ними, он отметил, что кроме как писать и рассуждать больше ничего не умеет. Что ж, приходилось с этим смириться и следовать призванию, -- правда, в несколько ином ракурсе. Он вообразил, что, взирая на стаж и познания, его должны с охотой принять на работу в школу. С этой успокоительной мыслью он и отправился в ближайшую. Увы, ни там, ни в какой-либо другой в нём не испытывали надобности. По наивности, ему даже в голову не могло прийти, что в этой стране, как нигде на белом свете, за устройство на работу требуется взятка. После месяца, убитого на обивание порогов городской, областной, а затем и районных администраций, ему, наконец, удалось получить пол-ставки в богом забытой и потому болотистой деревушке. Конечно, это не гарантировало достойной зарплаты, зато обещало массу свободного времени. А что с этим временем делать, Изюмский уже знал: он будет писать книги! В принципе, дело привычное… если только получится переучиться с сухого научного стиля на сочный художественный.

   Спустя месяц у него уже была готова первая повесть в стиле фэнтези. В ней воспевалась любовь. Не медля, Николай повёз рукопись в столичное издательство, полагая, что его встретят с распростёртыми объятиями. В какой-то степени он был прав в своих надеждах, поскольку рынок книжной продукции успел насытиться литературой слабого качества, лёгкой и дешёвой в интеллектуальном плане; насытился он и её авторами. Потому ради выживания издательства должны бороться за каждого нового автора, особенно, если их произведения талантливы. Однако, в государстве с очень странным капитализмом действуют не менее странные и загадочные законы, вследствие чего издательства считают нерентабельным вложение средств в «раскрутку» неизвестных имён.

   Эта истина прояснилась перед Изюмским несколько позже, когда рукопись, размноженная в десятках копий, совершила путешествие по ряду адресов и благополучно вернулась обратно. Но до того времени он продолжал верить в иллюзию и, вдохновляемый щедрой на выдумки музой, облекал в красивые и изящные формы новые и новые сюжеты.

    Что значит для уроженца города, интеллигента, оказаться в деревне, среди грязи и всего чуждого? Если читатель полагает, будто сельские учительницы, воюя между собой за каждый час нагрузки, надеются на зарплату, он ошибается. Заграбастать по три десятка уроков в неделю ещё не значит уметь провести их качественно, с полной отдачей, чтобы детям было интересно и чтобы они получили знания. Не удивительно, что в этом государстве издревле повелось презирать педагогов. Несмотря на специфические сложности педагогического труда, оплата остаётся постыдно низкой, так что было бы слишком опрометчиво и безрассудно полагаться только на неё. Основные доходы коллеги Николая получали с коров, земли и свиней. Следует заметить, что у людей, посвятивших себя сельскому хозяйству, мышление приобретает специфические черты. В нём не остаётся места ни для красивых рассуждений о судьбах человечества и Вселенной, ни для глубокого анализа экологических проблем, ни для воспевания красивых чувств. Увы, оно, как и само сельское хозяйство, подчинено строгой необходимости, конкретике. И люди настолько привыкают мыслить подобным образом, что не в состоянии понять поэта, мыслителя, художника. Мало того, они в людях подобного сорта видят чужаков, не стесняясь выражать своё презрение в их адрес и враждебность. Соответственно относились и к Изюмскому…

   А он писал, высылал, снова садился за стол, снова высылал. Спустя какое-то время его уже знали в ведущих издательствах. Но это вовсе не способствовало положительным результатам. Максимум, что ему предлагали – это издать рукописи за счёт автора, и писались такие ответы настолько высокопарным тоном, что оставалось восхищаться этой неслыханной честью…

    Иногда ему удавалось втиснуть рассказ в одну из множества областных и столичных газет. Но и там его ждало разочарование: редакторы безжалостно кромсали его материалы, так что произведение теряло первоначальную сочность и смысл. Приходилось мириться и терпеть. Вообще, странное существо – редактор. Создавалось впечатление, что это некая бездушная сущность, созданная бюрократией лишь для того, чтобы приносить честным людям сплошные разочарования. Это робот, запрограммированный для написания отрицательных ответов и кромсания статей, на самом деле ничего не понимающий в литературе.

   Проходили месяц за месяцем. Изюмский, принуждённый перебиваться на самой скудной диете, худел. Отовсюду на него устремлялись неоднозначные взгляды сельчан. Но если поначалу, вдохновлённый надеждами и переменой места, он мог не обращать на это внимания, то позже, когда надежды убивались, а место успело опостылеть, чувствительность обострилась. Иногда, наблюдая, как коллеги едят колбасу и тратят деньги на водку, испытывал злость на них: как, почему можно быть довольным жизнью и положением, если они ничем не отличаются от жизни и положения раба? И после этого кое-кто осмеливается смотреть на него свысока!

   Но иногда в жизни случаются странные повороты. У судьбы бывают свои капризы, -- не зря она тоже женщина. Однажды Николай поймал себя на том, что влюбился. По сути, объект его вожделения принадлежал к пролетарской массе, которая изо всех сил стремится «выбиться в люди». Дама работала в районном отделе образования и ничего особенного собою не представляла. Она ничем не отличалась от типичной пролетарки как по характеру мышления и жизненных установок, так и по внешности, но в тот период казалась нашему герою самой лучшей. Подозревала ли она о тайной страсти Изюмского? Конечно. Ведь женщина всегда может с первого взгляда определить, нравится она или нет, вызывает ли какие-то побуждения и насколько они сильны. Видя, как она улыбается, Николай расценивал это как поощрение, благосклонность. Он воспрянул духом и… продолжал писать. А между тем, мужчина глуп. Влюблённый мужчина глуп вдвойне. Почему? -- удивитесь вы. Да хотя бы потому, что в глазах женщины он способен видеть лишь то, что хочет видеть…

   Есть в этом мире немало людей, которым удалось достигнуть определённого положения и, соответственно, власти. Каждый из них воспринимает это по-своему. Один, обладая изначально ограниченным пролетарским умишком, начинает жировать и ищет новых впечатлений, ради интереса закапываясь в землю или охотясь на себе подобных. Другой без конца путешествует, словно стремясь побольше увидеть, ибо помнит о том, что жизнь коротка. Есть и такие, в которых просыпается интерес к изучению других людей, не жалея на это дело денег и времени. Иногда им приятно ощущать себя в роли бога, простирающего свою всемогущую длань над страждущими или карающего преступников за злодеяния.

   В это же время некто Фомин, а на самом деле Изя Айзенберг, всемирно известный владелец многих земель, заводов и пароходов, настолько привык к собственному благосостоянию, что обыкновенные купюры перестали радовать его. В одно время его даже начало подташнивать при их виде. И тогда ему взбрело в голову заказать в государственном банке особенную купюру, номиналом в сто миллионов гривен. Конечно, предлагать её в простом магазине было бы глупо, но так приятно рассматривать в центре этого клочка бумаги собственное изображение… Напрашивался вопрос: что с этой купюрой можно сделать? Он вертел её в холёных пальцах, поглаживал, рассматривал, прятал в бумажник, пока, наконец, один друг, вдохновляемый рюмкой дорогого виски, не подсказал занимательную идею. Поразмыслив, Фомин улыбнулся:

       -- Наверное, впоследствии мы вволю посмеёмся…

     Это был не просто друг, но и крупный капиталист и конкурент Фомина, некий Симон Бернштейн. Он, как в своё время коварный Змий, повёл дело таким образом, чтобы заключить пари. Ставкой было слово «бизнес».

   Нужен был объект для шутки. Это не должен быть какой-нибудь крестьянин или рабочий. У таких людей слишком прагматическое мышление, с ними не интересно. Это должен быть человек с известной долей наивности и честности. Иными словами, «лох». В кругах, к которым близок Фомин, принято называть «лохами» всё население, но ему пришлось проездить целую неделю по городу, прежде чем был найден соответствующий типаж.

    -- Вот он! – воскликнул он, повергая водителя в шок. -- Останови!

     Впереди по пыльному тротуару брёл бедно, но аккуратно одетый мужчина средних лет. В руке он держал какую-то папку для бумаг. Оглянувшись к секретарю, Фомин велел:

    -- Ну-ка, разузнай мне об этом индивиде всё, что только возможно.

   Айзенберг, взглянув на объект с заднего сидения, одобрительно кивнул.

                Уже к концу дня на столе властителя жизни находилась требуемая информация.

                -- Вот ты какой… -- произнёс Фомин, дочитав последнюю страницу. – Изюмский…

                Он не мог знать, что с раннего утра Николай как раз размышлял о невозможности предложить женщине, к которой испытывал симпатию, нечто более весомое, чем чувства. На следующее утро скромный сельский учитель вышел из дому, намереваясь съездить в город, где сдавал внаём свою квартиру. Собственно, к началу лета, когда начиналась пора отпусков, Николай постарался избавиться от квартирантов, поскольку самому предстояло провести в городе длительное время. Как это часто случается, рейсовый автобус не приехал. В таких случаях приходилось идти к окраине села и ловить попутки. Одна машина проехала, другая… В этот день никому не хотелось останавливаться. От скуки Изюмский шаг за шагом всё дальше уходил от села. Вскоре он перестал обращать внимание на автомобили, утонув в объятиях своих мыслей. От этих дум его отвлекло нечто непривычное: совсем рядом остановился блестящий «Джип». Глядя на него оторопевшим взглядом, Николай не знал, что думать. Но дверное окошко плавно опустилось, из кабины выглянула довольно приветливая физиономия и произнесла тенорком:

                -- Милости просим, Николай Иванович!

                -- Здравствуйте… -- промямлил он. – Откуда…вы меня знаете?

                -- Как же вас не знать? – воскликнул пассажир. – Учёный, учитель, писатель… В определённых кругах вашими произведениями восхищаются…

   Изюмский покраснел. Частично от скромности, частично от удовольствия. Но, услышав о своих сочинениях, невольно вздохнул. И в этом вздохе содержалось столько невыраженных эмоций, что Фомин понял: именно на этом можно сыграть. Болевая точка, как и у всякой творческой личности.

   -- Да вы бы вошли в салон, господин Изюмский, -- вежливо пригласил неизвестный. – У меня есть к вам предложение.

     Из салона вышел водитель и предупредительно открыл перед ним дверь. Осторожно, словно опасаясь как-нибудь повредить дорогую обшивку, Николай уселся на заднее сидение.

                Его пригласили в самый роскошный ресторан города, угостили самыми изысканными блюдами, названий который несчастный учитель до тех пор не слыхал, после чего, наконец, Фомин перешёл к делу.

    -- Я долго думал, Николай Иванович. Ваши книги довольно интересны, и мне бы хотелось, чтобы они красовались на полках магазинов. Кроме того, вы вполне заслуживаете лучшей жизни, нежели та, которую вынуждены вести. Но у меня одно условие.

(прод. следует)