Шатун

 Виктор Петрович, судья с немалым стажем работы,  любил завтракать на террасе. Ему казалось, что на свете не может быть большего удовольствия, чем кушать домашний творог со сметаной, запивая его ароматным чаем. Вокруг благоухают цветы, заботливо ухоженные садовником, поют птицы, на листьях декоративных деревьев радужными оттенками переливаются капельки росы. Эту идиллию он создавал для себя в течение многих лет. Не один десяток рабочих строили дом с видом на озеро, не один садовник тут натрудился, рассаживая плакучие ивы, корейские сосны, кустарники. Не одна бригада строителей измучилась достройкой мраморных колонн, беседки, забора, гаража, голубятни. Не зря завистливые языки оценивают это хозяйство в сумму, которая не укладывалась в воображение районных обывателей. Но подобные разговоры были ему нипочём, поскольку объект находился, в силу своего положения, на недосягаемых высотах как для местного населения, так и для его величества Закона. Да что говорить: при одном лишь упоминании его имени публика вздрагивала, а если и осмеливалась заговаривать о нём в укромных местах, называла его по фамилии – столь же внушительной, как и его положение -- «Кулаковский».

Допивая чай, он взглянул на запястье своей левой руки, на котором красовались дорогие часы, и, издав вздох сожаления, лениво поднял из-за стола довольно грузное тело. Однако, если бы даже не необходимость спешить на работу, ему бы все равно пришлось нарушить блаженное настроение, потому что в этот миг раздался троекратный звонок со стороны ворот.

-- Хозяин, там какой-то человек, -- доложил охранник, зрелый мужчина, в осанке которого чувствовалась военная выправка.

-- Узнай, чего хочет и доложи, -- лениво ответил Виктор Петрович, вытирая салфеткой холёное лицо.

Между тем, со стороны ворот послышался мужской голос:

-- Скажите, пожалуйста, а Кулаковский сейчас дома?

Охранник обратил к хозяину вопросительный взгляд, на который тот ответил лёгким кивком головы. Он узнал визитёра – это был один из местных пенсионеров по фамилии Рубакин. Иногда он подменял сторожа на тракторной бригаде. Во времена, характеризовавшиеся большей свободой в обращении людей к себе подобным, Кулаковский нередко коротал время в компании этого соседа – на рыбалке, за игрой в шахматы, а то и просто за «ста граммами».

-- Чего тебе, Фёдорович? – небрежно подавая руку, спросил хозяин.

-- Доброе утро, Виктор Петрович! – приветствовал его сосед, почему-то снимая шляпу. – Видите ли, тут такое дело…

-- Что, деньги нужны взаём? – с чувством превосходства и некоторой иронии прервал его судья. – Так я не даю.

-- Нет, что вы!

-- Так в чём же дело?

-- Словом, такое дело… Возвращаясь с дежурства, я пошёл по берегу озерца. Дойдя до камышей, -- помните, где мы с вами ловили карпов, -- я увидел что-то белое… Ну, как будто лишнее на фоне кустов… Приблизившись,  я оторопел: это была мёртвая девушка.

-- Мёртвая? – с подозрительностью взглянул на него Кулаковский. – Ты уверен? Откуда ты знаешь, что она мёртвая?

-- Да как же – лицо изувеченное, ноги поцарапаны… И совершенно нагая…

-- Нагая? Милицию вызвал?

-- Да думал я… Но решил с вами посоветоваться… Надо что-то делать.

-- Надо, надо… -- задумчиво произнёс судья. – Сейчас я позвоню в отделение, а ты ступай на то место, дожидайся оперов.

Спровадив гостя, Виктор Петрович направился в дом, состоявший из двух этажей.

Поговорив по телефону с начальником райотдела, он о чём-то задумался. Вместо того, чтобы спешить на работу, как планировал четвертью часа раньше, он почему-то заходил по комнате, напряжённо размышляя. Впрочем, это продолжалось недолго. Поднявшись на второй этаж, он оделся в обычный костюм и, покидая дом, сказал охраннику:

-- Когда придёт прислуга, скажешь ей, чтобы лучше протирала вазы. А Фросе вели приготовить часам к одиннадцати хорошую закуску. У меня будут гости.

-- Будет сделано, Виктор Петрович, -- сухо ответил тот.

У озера уже собирались люди. Представителей милиции ещё не было, но они должны были подъехать с минуты на минуту. Между тем, те человек двадцать, которые собрались, живо обсуждали событие, комментируя его каждый на свой лад.

-- Это, наверное, Вита, дочь Соколихи, -- предположил один из мужчин. – Как она, бедняга, переживёт, ума не приложу. Ведь кроме дочери, у неё никого нет…

-- А почём ты знаешь, что это именно Вита? – спросил кто-то.

-- Дак волосы, как у неё...

В двух шагах от мужиков стояли трое совсем молодых парней. Заметив, какими взглядами они пожирают юное, изувеченное тело, один из людей постарше снял с себя старый, видавший виды пиджак и набросил его на покойницу, прикрыв небольшую, но упругую грудь и живот, согнав при этом двух мух, ползавших по телу, как полноправные хозяйки.

-- Ану, салаги, прочь отсюда! – вполголоса прикрикнул он.

Парни, краснея, ретировались.

Завидев Кулаковского, люди отступили ещё дальше от трупа и прекратили разговоры. В этот момент из-за деревьев послышался шум приближающейся машины – наконец приехали представители правопорядка.

-- Так, что тут у вас? – обратился к зевакам непомерно упитанный человек с погонами полковника.

Узнав Кулаковского, он поспешил к нему, на ходу протягивая руку.

Тем временем следователь и эксперт занялись своей работой. Спустя несколько минут первый из них уже докладывал своему начальству:

-- Судя по всему, девушку сначала изнасиловали, затем удушили. Однако следов удушения не видать. Перед тем, как изнасиловать, её избили.

-- Сколько их было?

-- По всей вероятности двое. Девушка крепкой комплекции. Она могла бы дать отпор одному злоумышленнику. Экспертиза установит…

-- А одежда где?

-- Ищем, товарищ полковник. Но пока…

-- Ясно… Ищите, работайте.

Дождавшись, когда подчинённый ушёл, судья предложил:

-- А не зайти ли нам ко мне, Тарасович? Как в старые добрые времена…

-- Всегда пожалуйста, Петрович, -- улыбнулся начальник милиции. – Только побудем ещё несколько минут, пусть народ видит, будто я проникаюсь его проблемами – выборы на носу, сами понимаете…

Они понимающе улыбнулись друг другу.

В течение дня ничего толком установлено не было. Смерть девицы наступила, предположительно, часов в десять вечера. То есть, тело пролежало на месте в течение всей ночи. Судя по следам, можно было сказать с уверенностью, что преступник действовал один. Как он на неё напал, откуда явился, куда ушёл – на эти, как и на множество других вопросов, ответа не было. И куда он подевал одежду? Сколько не искали, не удалось найти ни одного лоскута. Мать, которая прибежала на место преступления, от горя едва не лишилась рассудка. А когда ей оказались отдать тело дочери, она долго причитала, умоляла, рыдала, выпрашивая позволения на то, чтобы получить возможность хотя бы в последний раз пожалеть свою Виту.

Проходили дни и недели, но об убийце не было даже предположений. Народ, зная нашу милицию, склонился к выводу, что уже и не найдут. Жизнь потекла своим чередом, в суматохе забот люди стали понемногу забывать о происшествии. Однако, если и раньше на этом берегу озера можно было редко встретить посторонних, то теперь он стал совершенно безлюдным. Даже рыбаки предпочитали обходить его десятой дорогой.

...Кроме одного человека. Этим человеком был Кулаковский. Вопреки привычкам, он стал там прогуливаться довольно часто, делая это по вечерам, но ещё до наступления темноты он находился дома. Выходя из дому, он брал с собой удочку и червей. Придя на берег, он разматывал снасть, забрасывал её подальше, но, вместо того, чтобы следить за поплавком, постоянно оглядывался по сторонам. Особенно, заслышав шелест в камышах… В эти мгновения хороший наблюдатель мог бы отметить, что грозный Кулаковский почему-то странно бледнеет и вздрагивает. Сколько раз в течение вечера он поднимался с раскладного стульчика и нервно осматриваясь, ходил туда-сюда, заглядывая под каждое дерево, изучая каждый кустик. Как будто в ожидании найти что-то особенное… Или кого-то…

Наступила осень. Городской мэр, заботясь о предстоящих выборах, в которых тоже принимал активное участие, решил устроить у озера развлекательный комплекс. С этой целью он нанял рабочих для спиливания деревьев. Едва услышав характерный шум бензопилы, Кулаковский чуть ли не опрометью выбежал из своего дома и направился к месту работ. Одно за другим валились деревья, которые, падая, издавали жалобные стоны. Как только крона очередной осины или ясеня касались поверхности земли, к ним спешили люди с топорами и ускоренными темпами рубили ветки.

Наступила очередь и того ясеня, у которого в своё время был найден труп девочки. Это дерево отличалось внушительными параметрами. Из-за мощной кроны оно даже как-то обособленно росло, как будто силой отодвинуло подальше от себя остальные деревья. Увидев, что пильщик приближается к этому ясеню, Виктор Петрович на какую-то минуту оцепенел. Однако он отличался внушительной силой воли: сделав над собой усилие, он подошёл ещё ближе.

Пила гудела, визжала и завывала в руках рабочего; дерево тревожно вздрагивало, сбрасывая на головы листья и мелкие сухие веточки. Кулаковский, словно чувствуя страдания ясеня и беспокоясь о нём, подошёл ещё ближе.

-- Эй, куда? – окликнули его. – Раздавит к чёртовой матери!

Однако Кулаковский, казалось, решил испытать судьбу – он сделал в направлении дерева ещё несколько шагов. Если бы кто-то попытался рассмотреть его лицо в этот момент, он был бы несказанно удивлён страшной гримасой, исказившей его.

Спустя какое-то время раздался оглушительный треск и дерево с шумом свалилось наземь, едва коснувшись кончиками листвы этого глупого человека. Сколь ласковым и лёгким не показалось это прикосновение, судья был отброшен на несколько метров. К нему подбежали обеспокоенные рабочие, но он тут же вскочил, изображая на лице улыбку.

-- Извините, решил испытать судьбу, -- объяснил он, отходя в сторону.

Пожав плечами, те продолжили труды. Мало ли какие глупости могут прийти в голову даже совсем взрослому человеку…

После этого Кулаковский вернулся домой и, не обращая внимания на прислугу, подошёл к бару. Налив полную рюмку коньяка, он осушил её залпом.

Одиночество… При некоторых обстоятельствах оно способно принести человеку облегчение и покой. Оно может превратиться в закадычного друга и советчика, способствуя духовному совершенствованию и развитию способностей. Но в случае с Петровичем всё обстояло значительно хуже. Десятью годами раньше умерла его жена, которая, в силу своего характера, могла терпеть любые капризы мужа. Любил ли он её? Наверное… «Конечно любил, -- рассуждал на свой лад  Кулаковский, -- А иначе чем объяснить тот факт, что не проходило ни одной ночи без игр Афродиты.» А потом – одиночество… Организм требовал, настойчиво требовал своего. Для того, чтобы удовлетворить его потребности, мужчина способен обзаводиться любовницей, пользоваться услугами «ночных бабочек», но Виктору Петровичу такие пути были заказаны – о репутации беспокоился. А любовница – это всегда путь к шантажу и вымогательству. Он знал это по опыту. Изредка удавалось урвать у судьбы минуты расслабления, но они случались только во время длительных командировок или отпуска. Этого было слишком мало для того, чтобы чувствовать себя полноценно довольным жизнью.

Однажды, прогуливаясь по берегу и размышляя о превратностях судьбы, он был удивлён, заметив посреди камышей совершенно обнажённое женское тело. Оно стояло почти по пояс в воде и радовалось жизни. Вода в начале лета обладает той благотворной энергетикой, которая придаёт такому телу особенной прелести. И что за беда с того, что эта плоть выглядела не до конца развитой. Но грудь – высокая и упругая, размера третьего, но животик – столь же упругий и излучающий жажду жизни, но ножки – настоящие, женские, -- всё это, по мнению Кулаковского, требовало почтения, внимания, преклонения.

Спрятавшись за ближайшими кустами, он наблюдал жадным немигающим взглядом, как девушка выкупалась и, выйдя на берег, начала вытирать это прекрасное тело грациозными движениями рук. Не долго думая, -- а, точнее, вообще ни о чём не думая, -- Виктор Петрович на цыпочках приблизился к ней сзади и, обхватив одной рукой за горло, а другой за грудь, прижал к себе. Последнее, что ещё оказался способным уловить потухающий и пульсирующий разум, было осознание, что проснулся «некто незваный» и настоятельно просится в эту чудесную плоть…

После всего, откинувшись рядом с девушкой в благостном и беззастенчивом изнеможении, Кулаковский окинул её взглядом, исполненным благодарности. Но вместо того, чтобы ответить ему тем же, это чудное создание почему-то заплакало. Усевшись рядом, оно рыдало взахлёб, не обращая внимания на своего обидчика. Ему стало не по себе. Конечно, с точки зрения закона, он только что совершил преступление, ведь по её лицу видно, что малолетка.

-- Да ладно тебе, детка, -- заговорил он, пытаясь прикоснуться липкой рукой к её плечу. – Не унывай. Не ты первая и не ты последняя…

-- Что… Что мне теперь делать? – едва разобрал он сквозь её рыдания.

-- А что делать? Жить, как раньше жила… -- ухмыльнулся он.

-- Жить? Как жить?

-- Ну… -- он развёл руками.

Ему было невдомёк, что для девушки, обделённой родителями, жизнью, деньгами, положением, единственным богатством может служить только честь. Да он и не понимал до конца значения этого слова, привыкнув без зазрения совести вертеть пунктами кодексов на своё усмотрение.

-- Слышь, ты ничего не говори матери, -- сказал обидчик. – А я тебе денег дам. Много денег... Если хочешь, мы можем иногда заниматься этим. И я всегда буду давать тебе деньги.

От этих слов она заревела ещё сильнее. Её тело как-то удивительно поникло и вздрагивало… Как птица, которой безжалостно обрубили крылья…

-- Я расскажу маме, -- наконец всхлипнула она.

Вдруг включился хладнокровный разум – не знающий ни жалости, ни сочувствия, ни упрёка. Взглянув на девочку, как на врага, Кулаковский повалил её наземь, взгромоздился сверху на её живот и начал избивать по лицу, превращая его в месиво. После этого, воспользовавшись тем, что девушка потеряла сознание, он схватил ворох её одежды, накрыл ею это лицо и прижал. Конвульсии и агония были слабенькими и недолгими… Завершив дело, Кулаковский спрятал одежду жертвы в расщелине между камнями у самого берега. О существовании этой расщелины знал только он.

Время шло. Поначалу, радуясь, что всё сошло с рук, Виктор Петрович испытывал несказанное удовольствие. Однако ближе к концу лета его всё чаще начала посещать какая-то необъяснимая тревога. Проснувшись в одну из ночей в холодном поту, он увидел над собой склонившуюся тень. Глаза не могли разглядеть её, но он и без того знал, что это Вита. Она смотрела ему в глаза.

С тех пор он не мог уснуть, а если и случалось задремать, то происходило это только при включенном свете. Мало того, он начал видеть девушку даже днём! Она попадалась ему повсюду – у шкафа, в котором он искал костюм, за столом посреди столовой, где он имел обыкновение ужинать, в ванной… Да, он частенько видел её за плёнкой… Иногда она прикасалась к его спине, словно напоминая о своём присутствии.

Ближе к концу осени Кулаковский, уже представляющий собою порядком осунувшееся и жалкое существо, осознал: дольше так продолжаться не может. Следует сделать всё, что угодно, лишь бы поскорее освободиться от навязчивой девицы. Но что именно? Пойти к попу исповедоваться? Ещё чего! Любой священник, услышав подобную историю, не преминёт сообщить о ней куда следует. «Нет, уж лучше это сделать самому, -- решил убийца.  – Да именно так, это принесёт облегчение.» Подумав таким образом, он и вправду отметил внутри себя некоторое вдохновение и уселся за письменный стол. Решительным почерком исписав три бумажных листа, он запечатал их в конверт и вышел из дому в направлении ближайшего почтового ящика. Охранник проводил его удивлённым взглядом, но, естественно, ни о чём не спросил.

Вот и ящик… Дрожащей рукой Кулаковский просунул в его узкую пасть признание, услышал характерный стук задвижки и вздохнул с облегчением. Ему стало легко и просторно, а сумерки, царящие в сердце, удивительным образом рассеялись. Снова дышалось в полную грудь, снова захотелось жить…

Однако, возвратившись в родные пенаты, он задумался: «А правильно ли я сделал? Ведь завтра же меня арестуют.»

Тоскующим взглядом он обвёл гостиную, вспоминая, сколько денег в это всё вложено. Подумал он и о любимых завтраках, состоящим из творога и сметаны, о любимой беседке, о солнце и курортах. Увы, всё это будет для него навсегда закрыто. Если дело дойдёт до суда, -- а в том, что дойдёт, Кулаковский не сомневался, ибо для того, чтобы нажить множество врагов, он не жалел ни труда, ни времени, -- ему «светит» пожизненное заключение.

-- Нет!.. – воскликнул он, не заботясь об акустике. – Нет, ни в коем случае! Что же я наделал?!

Вернуться к ящику, взломать его, если потребуется, извлечь злосчастное письмо!

Чуть ли не бегом он выбежал из дому, пробежал мимо охраны и пустился во всю прыть куда-то во тьму. Вот и ящик, надёжно заключающий в себе его страшную тайну. Когда-то, ещё будучи подростком, Витя, как и его ровесники, развлекались тем, что доставали из почтовых ящиков чужие письма. Потом, собравшись в каком-то тихом месте, они развлекались, перечитывая их. Долго смеялись, если текст был любовным. Всяческие «аханья» и «оханья» влюблённых доводили малолетних мерзавцев до исступленного смеха. Но особенное удовольствие им доставляли письма в армию, в которые чья-то мать заботливо вкладывала рубль, два, а то и десять.

Увы, то ли руки утратили сноровку, то ли конструкция ящиков с тех пор изменилась, -- Кулаковскому не удавалось подцепить письмо и извлечь его из металлической утробы. Он провозился не менее получаса, когда его, запыхавшегося и вспотевшего, застала за этим занятием какая-то парочка. Парочка… Кто они такие, откуда взялись в такое время, чего им не спится, этим юным глупцам? В темноте он плохо видел, даже очки не помогали.

-- Эй, дядька! – окликнул его голос, принадлежавший юноше. – Ты чего там ковыряешься?

Как же вздрогнуло тело Кулаковского! Ему показалось, будто пришла его смерть.

-- Я… -- промямлил он. -- Ребята, я письмо туда бросил, но потом вспомнил, что забыл кое-что дописать…

-- Да ладно. Утром придёт тётя Клава, попросишь её отдать тебе письмо. А сейчас лучше уйди, -- продолжал парень, держась от злоумышленника на безопасном расстоянии. – Давай, давай, а то сейчас участкового вызову.

Ему не оставалось ничего иного, он был вынужден… Его принудили к этому.

По крайней мере, этими словами успокаивал себя судья спустя четверть часа, когда закончил оттаскивать тела парня и девушки в придорожные кусты. Собравшись с последними силами, дрожа и пыхтя, он попытался оторвать почтовый ящик от крепления, но это не удалось. Только шуму наделал. В ответ на пронзительный скрежет металла о металл неистово залаяли все окрестные собаки. В эту минуту Виктор Петрович почувствовал, как волосы встают дыбом на его голове. Собственно, это уже был вовсе не Виктор Петрович, -- взлохмаченный, с расширенными от волнения и страха глазами, он напоминал взбесившегося медведя-шатуна…

Расшатывая в разные стороны опору, держась за ящик, потратив миллион усилий, он, наконец, почувствовал, как коробка в его руках подалась. От этого лёгкого ощущения в его сердце вспыхнула искра радости и надежды. Кое-как довершив вандализм, он схватил злосчастный ящик и уже собрался уходить, как вдруг за его спиной выстрелил чей-то голос:

-- А, поймал я тебя! Чёртово племя!

Это был старый Михалыч – известный пчеловод.

«Что делать? – затрепетала мысль. – Отправить и этого?..Может, получится договориться?.. Нет, свидетель мне не нужен…»

Он хотел было развернуться и наброситься на старика, но в тот же миг ощутил прикосновение к своей спине чего-то твёрдого… металлического.

-- Двинешься – выстрелю, -- тихо сказал старик. – А теперь медленно поворачивайся, чтобы я мог увидеть, что ты за чудо.

Перед внутренним взором Кулаковского пронеслась вся его жизнь – с былыми страстями и надеждами на будущее. Последним, что он уловил среди этих вихрей, были планы на зиму – он успел заказать путёвку в Турцию…

Поворачиваясь к нежданному врагу лицом, он споткнулся. Рефлекторно старик нажал на спусковой крючок охотничьего ружья, но дробь улетела куда-то в сторону, задев преступнику только правую руку. Пользуясь замешательством Михалыча, Кулаковский изо всей силы нанёс ему удар в голову и побежал, что есть мочи. Побежал, но без ящика, о котором позабыл второпях. «Вернуться, вернуться, ибо это смерти подобно!» – тайфуном невиданной силы завертелась в голове мысль. Увы, слишком поздно – вокруг неистовствовали собаки, на звук выстрела выбегали соседи. «Всё, это конец…» -- заключил он, чувствуя себя, как загнанный волк.

Вернувшись домой, он больше не медлил. Не имел права. Сейчас приедет милиция, старика допросят. Он его, конечно, узнал… К нему явятся менты, арестуют… Это конец…

Застрелиться? Пистолет, положенный ему по рангу, покоился в ящике стола. Но хватит ли силы воли сделать это?..

Подойдя к торшеру, Кулаковский отрезал от него шнур и обнажил провода. Остаётся лишь включить его в розетку и поднести эти смертоносные жилки меди к темью. Со всем будет покончено, останется лишь тьма, небытие, забвение…

Но в эту минуту ему страстно захотелось жить. Жизнь прекрасна. Можно радоваться каждому рассвету, каждому солнечному лучу, воспевая эту красоту, как это делают жаворонки. Но это уже не для него…

В этот миг зазвенел звонок. Он знал, что беспокоить его может только охранник из своей сторожки. Значит, пришли гости… Это – по его душу. Как черти из преисподней… Как Эриннии – древние богини возмездия, не ведающие жалости…

-- Всё…Пора… -- промолвил сдавленным голосом он.

Усевшись поудобнее в кресле, он взял в руки электрический кабель и, дрожа всем существом, включил его в сеть…